94-й. Знак Зодиака
В хрустальный гроб — бриллиант: 100 лет твой поцелуй
Умри или танцуйПод томный звон курантов…
Стыдно ли говорить о таком? Соседка раскритиковала, что, видите ли, внимание отцу не уделяла, и довела до могилы своим равнодушием. Ей было всё равно на чужое мнение человека, которого она толком и не знала, а вот Сергей вступился. Был с ней рядом всё это время, ни на шаг не отходил с момента известия, с похоронами помог. Вдвоём-то они и провели в последний путь человека, который когда-то был военным офицером. Фотографию Софа подходящую выбрала: Павел в форме, мундир на нём сидит, как влитой, погоны блестят майорскими звёздами — подполковника мог бы получить в восемьдесят восьмом, если бы не пристрастился к рюмке. Слишком злую шутку сыграли наверху с семейством Мальцевых. Софе больше не стоит даже мимолётно думать о том, как поживает родственник. Трое близких людей собрались крестами на кладбище.— Знаешь, у меня такое ощущение, что они теперь и меня ждут, — Софа взгляд от могилы отца отвести — отвела, но как заставить себя не смотреть и вовсе в сторону трёх крестов? — Может, заберут к себе? Я же непутёвая, что мне осталось? Сергей эти слова её слышит. Рядом стоит и понимает, что к нему она и обращается. Его в дрожь бросает отчасти от подобных интонаций, но не время быть слабым. Ему так точно. Поэтому подругу покрепче обнимает, касаясь плеча. — Не дури, — твёрдо отрезает. И как-то мягко, с пониманием, что ли, — Ты не одна, Соф. А горе — оно перемелется со временем и раны затянутся. — Только след останется, — отрешённо. Кощевскому не хочется видеть её такой. Но и оставить её — не оставит. Решил для себя, что рядом будет. Даже если попросит уйти, всё равно. Нельзя ей одной. Он у неё есть, и он ей докажет как-нибудь, что жизнь продолжается. Пускай даже и не сейчас, пускай со временем. Слёз у Софы нет, но лучше бы она, наверное, плакала. Горе своё выпустила наружу. Он-то знал, что она переживала. И, может, себя винила совсем чуть-чуть за то, что стало. Врать ей он не пытается. Поэтому честно отвечает, чуть закусывая щёку, пока Софа утыкается в него, обнимая. Позволяя себе прильнуть к нему. Он ведь ей не чужой, родной. — Это неизбежно, Соф. Неизбежно… Софа знает, что Сергей прав, но новости не заканчиваются. Они стремятся уже к выходу из кладбища, подальше от могил, когда их настигает голос с кавказским акцентом. — Простите, вы, кажется, София? Подруга Вити Павленко? — уточняет. Мужчина незнакомый и весь в чёрном, сложно припомнить, чтобы они где-то пересекались. — Допустим. И я Софа, а не София. — Я — Бессо, сын Зураба Нотаровича. Вы меня не знаете, но я вас видел однажды у него в ресторане. Мы могли бы поговорить? Наедине. — Ей сейчас не до разговоров, — Сергей не доверяет сыну Зураба. Наслышан о нём, поэтому встревает, считая своим долгом защитить подругу. — Я знаю о вашем горе. Поверьте, разделяю его как никто другой, я тоже похоронил сегодня отца, — эта новость для Софы оказывается неожиданностью. Не знала она о том, что Зураб умер, но вопрос, как именно это случилось, предпочитает не задавать. Слишком высока вероятность, что в случае чего на неё покатят бочку, особенно если сын Зурабовский её видел в ресторане. Софа помнит, как в ноябре заявилась туда, — И всё-таки, имею наглость настаивать. Если хотите, дам вам свою визитку, мы встретимся в другое любое удобное для вас время. — Не стоит, — Софа на Кощея смотрит, и добавляет, — Серёж, подожди меня за воротами, я скоро приду. — Ты уверена? — Да. Сергею ничего не остаётся, кроме как удалиться. Софа всё своё внимание переключает на сына Зураба, давая понять, что готова слушать. — Простите, просто не знал, выдастся ли ещё случай встретить вас. Насколько я помню, вы тесно общаетесь с афганцами. Ведь именно поэтому вы приезжали к моему отцу в ресторан, пытались разобраться, что случилось с Аликом Волковым? Должен признать, это было эффектно, хоть и глупо, появляться в одиночку. — Вы решили поговорить со мной именно об этом? — Софе нет дела до того, что было в ноябре, ей бы в настоящем разобраться, а не в прошлом виснуть, — Или вам что-то известно про Алика? — К сожалению, нет, но у меня к вам серьёзное предложение. Ваш друг Витя настроен стать во главе завода, а я намерен вложить в него свои средства. — И что с того? Хотите, чтобы я отговорила его? — В целом, не буду скрывать, я был бы вам за это признателен. Ну, посудите сами, зачем афганцам завод? У них есть рынок, мне кажется, это уже довольно неплохая прибыль. — Вы верно подметили: неплохая. Но Витя хочет, чтобы была отличная, — Софа не горит идеей о заводе, как Павленко, но и становиться на сторону кавказцев не станет. Знает прекрасно, кто они и что сделали в своё время, в том числе и из-за Эльзы с Аликом, — А я не имею привычки влезать в чужие дела. — Он ваш друг, и явно не чужой человек. Знаете, у нас, на Кавказе, есть такое выражение: проблемы друга — это мои проблемы. — Похвально. — К тому же, ваш друг может не понимать, чем чревато управление заводом. Оно отнимет немало сил и здоровья, и хорошо, если только у него, а не у всех близких, — Софа не глупая, и трактует смысл этой фразы недолго, — Что такое жизнь? Если посмотреть по правде, это как вот эти кубики от настольной игры, — мужчина ладонь раскрывает, указывая на два кубика с точками. Из настольных игр, — Есть кукловоды, а есть марионетки, а значит сильные и слабые. Первые подбрасывают кубики, двигая судьбой, а вторым остаётся только ждать расклада, какой выпадет, чтобы подчиниться. Вы понимаете, о чём я говорю, София? — Бессо наклоняется, пытаясь заглянуть ей в глаза. Не понимает он её эмоций ни грамма. Спокойная стоит и смотрит, губы сжав в упрямую и тонкую линию, и руки на груди сложив. На вопрос его, так или иначе, не отвечает, выдаёт резкую правку: — Я Софа, — и это короткое уточнение заставляет кавказца усмехнуться. — Простите великодушно, совсем забыл, но ведь это и не имеет никакого значения. София, Софа — одно и то же, по сути, но, раз вам будет угодно… — Никакого значения не имеют ваши слова, — она перебивает его. И это явный признак неуважения, но ей плевать. Правда, отвечает, когда её озадачили вопросом, — Они как песок. Набрать в ладонь, потом разжать пальцы — рассыпется, а пользы никакой, только грязь. В лице Бессо что-то меняется на секунду, и ничего хорошего это не сулит. — Отец был прав, когда говорил мне о вас. Вы порой чересчур бурно реагируете, не думая, чем это может обернуться. Понимает, к чему всё идёт и спрашивает в ответ: — А у вас на Кавказе всегда всё решают с помощью угроз? — Что вы, какая же это угроза, всего лишь констатация факта. К тому же, ваш друг не имеет того опыта в введении бизнеса, какой имею я. Со мной завод будет процветать сразу, а вот с ним — не факт. — Думаю, тогда вам лучше об этом поговорить напрямую, без посредников, — Софе неприятен Бессо и она стремится закончить разговор как можно скорее. — Буду рад с ним пообщаться. А визитку, раз такое дело, возьмите. Ему передадите или же сами, возможно, когда-нибудь воспользуетесь. Бессо Зурабович помнит добро, как и его покойный отец. Ещё раз мои искренние соболезнования. Кавказец уходит, а Софа несколько секунд на одном месте стоит, глазами провожая и пальцами визитку сжимает так, что костяшки белеют. Не выбрасывает все-таки, в карман кожаной куртки кладёт и взгляд в сторону Серёжи бросает. Тот кивает, мол, «ты как, в норме?», и Мальцева набирает скорость навстречу. — Чего он хотел? — Поговорить. — Неужели о хорошем? — О хорошем, Серёж, на кладбище не говорят, — Софе хочется как можно скорее покинуть это место, пропитанное горечью, — А с кавказцами — тем более…
Звонок в дверь нарушает их тишину, Сергей поднимается с места, чтобы открыть, а Софа остаётся сидеть на кухне рядом с чашкой чая. Пальцы греет, потому что руки почему-то были ледяными, словно она голыми руками снежки лепила, как в детстве. В прихожей возня слышится, возражения какие-то. Мальцева не особо вслушивается в голоса, пока не понимает, что бойкий девичий оклик принадлежит Павленко. Видимо, Серёжа посчитал, что визит Поли сейчас не лучшая идея, только вот она считала иначе. Софа её подруга. — Не нужно ссориться, — унылым голосом Мальцева обрывает их перебранку. Оба затихают, — Привет, Поль. — Привет, — отвечает Павленко. И проходит мимо Кощевского теперь, — Как ты? Может, дурацкий вопрос, но Поле важно было знать. Она правда переживала. Своего отца, конечно, не хоронила, но помнит отчётливо, как они мотались в Воронеж в ноябре и какой настрой был у Софы по дороге обратно. Они не помирились, и теперь уже точно не помирятся. Поля могла только быть рядом. Сказать, что ей жаль, что она понимает — этим помочь никак нельзя, да и Софа не из тех, кто принимает чужую жалость. Так всё хуже только будет, но куда ужаснее, если рядом никого нет. Поля хотела, чтоб Софа знала, что может рассчитывать на неё. Именно поэтому Павленко отказалась от прогулки с Вовкой, который поначалу дулся, вообразив, что его променяли на посиделки с подругой, но в конце-концов отнёсся с пониманием, узнав ситуацию. — На ногах стою, живая, значит. — Оптимистично… — Ладно, проходи. — Я тогда вас оставлю, — Серёже было неинтересно слушать девичьи разговоры, да и понимал он, что с Павленко они не особо ладят, не говоря уж о том, что знакомы только заочно. Слишком разные, и находится в одной компании не могут, — Приду вечером, ладно? — уже у Софы уточняет. Та только кивает, давая понять, что не возражает. — Хорошо, — Софа в комнату уходит, и девчушка бы за ней увязалась, но чужое касание останавливает. Впрочем, Полине это не по нраву, она взглядом окидывает Сергея. Глазами одними спрашивает: «чего тебе ещё?» — Если ты хочешь её грузить темой про завод, то сразу оставь эту затею. — Заняться мне больше нечем, можно подумать! — Откуда мне знать, может, тебя братец подослал. — Во первых, я не лезу в эти ваши разборки, и то, что Витя мой брат ещё не значит, что он мной как-то помыкает, а во вторых, если не знаешь, то лучше и не говори ничего в следующий раз. Ответить могут всегда. — Острая на язычок? — Иди, куда шёл, — и на этом Поля в их разговоре коротком точку ставит. К Софе уходит, а Кощей из квартиры, на лестничную клетку, да прямиком вниз по ступенькам. Из подъезда Серёжа успевает выскочить и отойти буквально на несколько метров, как его окликают. — Эй, бессмертный! — Гриша оказывается рядом довольно быстро, — Как она? Последние два дня Терентьев мотался в соседнюю область, решать вопросы по поручению Вити, поэтому с Софой не свиделись. Зато от командира нового узнал, какая беда приключилась и вот, с дороги сразу сюда. — А сам как думаешь? — Серёже не доставляет удовольствия общение с афганцами, но вот, пожалуй, с Гришей можно было поговорить по-нормальному. Просто только что его выбесили и нервы требовали выплеснуть накопившееся, — Плохо ей. Хоть и старается не показывать, держится. — Ну оно понятно, Софа всегда такой была, — характер подруги не из хрупких, боевой, — Она одна там сейчас? — Подруга пришла навестить. Сестра вашего Вити. Так что лучше не суйся туда сейчас, у них там свой разговор, — с Полей Гриша пересекался уже, потому просто кивнул. Незачем и вправду мешать, — Бывай. — Стой, мне поговорить с тобой надо. Насчёт Софы, — понимая, что отказ получить легко, Гриша контраргумент применяет. И тут уж Сергей отказать в самом деле не может. — Ну давай поговорим.***
В квартире тихо и как-то даже жутко отчасти, всё будто мраком утраты затянуло. Софа в кресле сидит, ноги под себя подтянув, в плед укутанная, домашняя и такая разбитая, что Поле даже как-то не по себе становится. Такой она видит её впервые. — Пойдём на кухню, я там гостинцев тебе принесла, — начинает было с порога Павленко, чтобы хоть как-то внимание к себе привлечь, не испугать, потому что мыслями Софа сейчас вообще не здесь, не рядом. — Поль, я в порядке, правда, — выходит чуть сбито, но вполне сносно, хотя бы для того, чтобы девчонка поверила. Эх, наивная добрая душа. — Ага, я вижу, ты ещё скажи в полном, во прикол будет! — Ну ты и язва мелкая, — звучит не как издевка, а как констатация общеизвестного факта. — Знаю. В комнате виснет тишина, пока Поля не решается подойти ближе, обнять. В поддержку она не мастак, но уж лучше так, как умеет, чем никак. — Соф, ты сильная, очень, правда! Я же таких девчонок как ты вообще не видела, ты, считай, для меня началом чем-то хорошего стала, примером. А сейчас, когда я вижу, как ты страдаешь, мучаешься… ты не заслужила этого всего, слышишь! Но, раз уж так сложилось, нужно не раскисать иначе сломаешься, как печенье, в чай бульк — и всё. Речь Полькина звучит как полный бред, но Софка краешками губ улыбается, к себе ее притягивает. Конечно, она всё поняла, что ей пыталась донести Павленко, но всё равно, как смириться с тем, что ты в этом мире остался один, без единой родственной души, Софа не знала. А потом прозвучало фатальное: — Соф, я ведь прекрасно понимаю, что ты чувствуешь, да, я хоть и не хоронила никого, но всё рано одна осталась. У меня из родных людей только ты и Витя, я даже матери своей не нужна, а о говнородственничках я вообще молчу. Вместе мы выберемся из этой безнадёги, обещаю! — Поля обнимает её крепко, в макушку целует, а у Софы тихие слёзы по щекам катятся, прорвало. — Да, Польк, умеешь поддержать. — Блин, прости, прости, у меня с этим туго, я не хотела тебя задеть, правда. — Всё нормально, мелкая, спасибо, что пришла. Позже они сидели на кухне, пили чай. Софа не особо была разговорчивая, Поля старалась не давить лишний раз, пока Мальцева сама не заговорила. — Это так больно… Представлять то, чего никогда не будет, — Софа усмехнулась, и Поле, смотревшей на её лицо, стало не по себе от этой гримасы, которая явно не несла ничего хорошего. — Соф, жизнь продолжается, — конечно, психолог из неё не ахти какой, только очевидные вещи произносит. Такие очевидные, которые Софа и сама знает, но вот только говорить это одно, а делать чуток другое. — Да знаю я, Поль, — Софа кивает, бросая взгляд на подругу, — Знаю я всё прекрасно. Проходили, плавали. Только вот, знаешь, у меня же какая-то слепая надежда всё равно была. Я думаю, она у всех есть. Когда вот тебя тычут мордой в твои промахи, в твои косяки собственные, пытаясь убедить, что всё, рвать надо с концами, и я же думала, что хватит силенок порвать, не маленькая, как он сам говорил, но в итоге нет, нифига, — Софа говорит, и голос её нет-нет, да дрогнет, а Павленко слушает, перебивать не спешит, это ведь исповедь, самая настоящая, в ярчайшем её проявлении, — Правда, надеялась. Сначала, что вытащу его, потом, что он исправился, а потом, что и порвала всё. Вынудил же! Сам прогнал из своей жизни, дал понять, что дочь ему, как собаке пятая нога, а я и ушла. Только надеялась непонятно на что всё равно… — она пальцы в волосы запускает, всю пятерню, взьерошивая прическу, — Знаешь, вот как говорят, пока жив человек, всё можно исправить. И я честно надеялась в глубине души, что всё хоть как-то лучше станет, хотя бы на какую-то гнилую долю процента, правда, я только сейчас поняла, что не признавалась себе в этой надежде, не то, что ещё кому-то. А теперь его нет, и уже никогда не будет в моей жизни, и ничего, ничего уже не изменится, понимаешь? — Он любил тебя. По-своему, но любил, я уверена, — Поля знает, о чём говорит. Может, просто потому, что так же в глубине души верила, что собственный отец любил её. Она ведь помнит его, смутно, но несколько воспоминаний есть. Папа добрым был. Приходил к ней, обнимал и говорил, что любит. Правда потом ушёл. Почему, Поля до сих пор не знала, а мать ей всегда говорила одно и то же. «Твоему отцу на нас плевать, он нас бросил». — Самое страшное, что нет, — Софа точно знала, что отец её не любил, — Иначе бы не прогнал. Он меня сам выгнал, выбросил за шкирку из своей жизни. Это только поначалу на словах как-то клялся, обещал, но поступками все время доказывал обратное! А я, что, железная, чтобы терпеть? Я никогда и никому не прощала то, что простила ему, а ему всё равно было, понимаешь? Пле-вать! — по слогам произносит последнее, и опирается локтями о столешницу, прикрывая глаза. У Поли в горле ком, который она не знает, как проглотить. До чего же бывают похожие судьбы… — Ты любишь его, — констатирует, — Любишь, Соф. И Софа не упирается. Любит. Ей его не хватало все эти годы. Очень сильно не хватало. Но она скучала по тому человеку, кто был с ней в детстве. Кто водил за руку на качели, кто забирал с детского сада или ходил с ней к врачу, кто обнимал, читая сказку перед сном. Она скучала по прошлому человеку, а тот, кто появился в реальности восемьдесят седьмого, был чужд и далёк. И это ломало её на части. Она надеялась, бесилась, злилась и даже ненавидела, но ничего не могла поделать. Признавала, что не нужна ему и страдала от этого, не признаваясь. Пыталась вычеркнуть в ответ, но всё равно не вышло. А осознать — только теперь получилось, что и не вышло бы. Поля уходит часа через два, когда они выпили уже весь чай и успели растеребить души друг другу, поплакать. Мальцева ей благодарна, за то, что пришла, за то, что помогла клещами вытащить из себя признание в призрачной надежде. Теперь на душе как-то по другому, легче, что ли? Нет, это было что-то другое. — Подожди, — уже перед самым Полькиным выходом вспоминает, к карману куртки своей тянется, выуживая оттуда какой-то кусочек картонки. Визитка. — Ты чего? — У меня просьба к тебе будет, Вите передай это, только без лишних вопросов, хорошо? — Как скажешь. Соф, а… ладно, без вопросов, так без вопросов. Мальцевой только кивнуть остаётся и девчонку со всей силы обнять.***
— Чудится ей, что Алик жив. Мерещится ей везде… — В смысле? — В прямом. Говорит, что видела его возле одного дома, только неправда это, Серёжа, — Гриша, наверное, впервые к нему вот так по имени обращается, Кощевский никак не реагирует, — Мне рассказала об этом. Я думаю, что это стресс сказывается, всё-таки, командир наш ей не чужой был… — многозначительно так протягивает. — Ерунда. Не было у них ничего, он с Эльзой собирался в Америку свалить. — Так-то оно так, но это не значит, что Софа его внимание не могла на себя обратить. Поверь, я знаю, о чём говорю. — Зачем ты мне это сейчас рассказываешь? — Кощей смотрит на Гришу, понять пытается. И один хрен — не понимает. — Ты бы помог ей. Друг же, или нет, поди разбери, что там у вас. — Разберусь. Где этот дом находится?
Координатор из Терентьева, конечно, дай бог каждому. Или нет? Потому что, всё-таки появившись в описанном месте, которое Серёжа знал уже давно, он никак не ожидал увидеть картину Репина. Неизвестную ныне — афганец рубит дрова! Алик, впрочем, тоже знатно прифигел, когда осознал, что его рассекретили, но прятаться уже не имело смысла. День ясный, да и с Кощеем не прокатит это. Слишком близко он его увидел. Поэтому сидели теперь около дома на разваливающейся лавочке и пытались построить конструктивный диалог, переубеждая друг друга. Стоило оно того? Хрен его знает. — Я ещё тогда, летом, понял, что ты за ней не просто так, — Алик усмешку глотает, будто открыл для кого Америку, вот только открытий никаких-то и не было, так, бросок голыми фактами. — Благословение даёшь, значит? Смешно. Кощей язвить не собирался, но получилось уже как получилось, в этом разговоре он не смел упасть в грязь лицом, да и то, что он нашёл такого обалденного Волкова живым и почти здоровым накидывало ему каких-то внутренних очков. — Ну да, от живого призрака, — один-один, Алику палец в рот не клади, по локоть откусит, по крайней мере, раньше бы точно откусил, а сейчас, сейчас он только отплёвывался. — Почему ты не хочешь признаться ей, что жив? — Потому что это никому не нужно. — Серьёзно? Она из-за тебя в разборки с Зурабом влезла, едва не подставилась, а ты так просто решил, что ей это ни к чему, — у Сереги волосы дыбом становятся, как, как Алик этого всего не понимает? — Все мы задницей думаем в определённые моменты. А подружке твоей пора бы жизнь новую начать. В этом ты помощник получше меня будешь. Волковское «подружке твоей» колет где-то под рёбрами, отрезвляя, на мысль верную наталкивает. — Значит, она тебе не нужна? Ответь мне, афганец. — Что бы я тебе сейчас ни сказал, это сути не изменит. У тебя есть выбор: рассказать ей обо всём и подвергнуть тем самым опасности, или же сохранить нашу встречу в тайне и в качестве приза получить возможность сделать её счастливой. Я бы на твоём месте долго не мусолил старые раны… Алик думает, что заходит с козырей, а ведь на самом деле внутри рвутся последние ниточки. Ему бы Мальцеву от проблем спасти, от себя оградить, авось, что-то дельное получится, не так, как с Эльзой. Ведь, это он во всём виноват, он! Демид, наверное, оборжется, если ему рассказать. Столько времени успешно прятался и тут, видите ли, дров решил нарубить, чтоб не промерзать. Спалился! — Это говорит мне человек, который решил прозябать в прошлом? — Это говорит тебе тот, у кого нет будущего, — гаркнул — как отрезал. Не думал Алик, что когда-то будет такие разговоры вести, убеждая вычеркнуть себя из жизни, а оно вон как. Ладно бы Софа упрямилась, а этот дебил чего буксует? — И от кого же ей угрожает опасность, если правда вскроется? — Ну, это тебе знать необязательно. Всё равно ты будешь держать язык за зубами. — С чего так решил? — Ну, ты же любишь её. А любимых под удар не подставляют. Так что не повторяй моих ошибок, — сегодня Алик говорил это открыто, впервые, то, что его так жрало внутри чайной ложкой. — Это ты про Эльзу? Алик молчит, долго в глаза ему всматривается, будто решение какой-то принимает, вот только сам для себя он уже всё давно решил и принял. Не о чем им тут больше языками чесать. — Давай, Кощей, руки в ноги и пиздуй отсюда! — беззлобно, почти по-доброму Волков простенькой тростью по бедру его стукает, подгоняет, а сам сигарету из потрёпанной пачки выуживает, прикурить пытаясь. Зажигалка щёлкает из протянутой Кощеевской руки. — Ну и гондон ты, конечно, Волков! — Сергей его взглядом распекает, вот только Алик в конец понять не может, чего тут вообще происходит-то? — От гондона слышу, — спокойно отвечает, клубок дыма в лицо ему выплёвывает, — Ты чего от меня хочешь, чтобы я Софе с повинной сдался или чтобы вы с ней вместе были и не тужили? Или ты совсем дурак, не догоняешь, что второго такого шанса у тебя не будет? Сергей понимает. Прекрасно всё понимает, знает и видит. Как и то, что Софе, в моменты «глюков», где она видит афганца пропавшего, метаться хочется из стороны в сторону и правду выбивать из всех и каждого. Да только не верят ей. Гриша вон, поговорил уже с ним, намекнул, а дальше-то что? Сможет ли Софа сама бросить эти попытки надеяться на что-то и признать Алика мёртвым, как многие афганцы? Ставка эта рискованная. А если правда вскроется? И Софа узнает, что Кощей ей врал. Не простит же, как пить дать — не простит. Этот косяк будет куда серьезнее, чем их ноябрьская ссора на почве деловых разногласий. — Не узнает она ничего, если сам ей не расскажешь, — Алик, по всей видимости, вопрос немой по лицу читать научился. Или просто это Кощей для него, как раскрытая книга? — Но она тебя видела. — И думает, что это глюк. Пускай и дальше так. Всем лучше. — У неё отец умер, — контраргумент. Только вряд ли подействует, хоть Алик и смотрит в эту секунду с сожалением. Знает, каково это. А на деле выговаривает только: — Я мёртвых воскрешать не умею. Иди давай, не оставляй её лучше. Кощей поднимается с места, понимая, что на сей ноте, видимо, их разговор действительно закончить придется. Вот только уйти просто так, оставив последнее слово за оппонентом, не может. Тихо бросает буквально за плечо, прежде чем окончательно развернуться и уйти: — А вот ты, походу, не любишь ни черта, раз так больно ей делаешь. Алик ему только взгляд острый вдогонку посылает, но молчит. Незачем говорить. Да и нечего. Он и так ему слишком многое рассказал, а на большее душа его не распахнется навстречу этому парню. Пускай извиняет и думает, чё хочет.***
Серёжа бродил по улицам долго. Плутал, туда-сюда, по проспектам, улочкам, засматривался на вывески, ведущие на концерт в ДК, на прохожих, решивших скоротать уже первые апрельские вечера на свежем воздухе. Разными были эти прохожие: кто-то уныло бредёт по улицам, так же как и он, задумавшись о своём; кто-то ведёт за руку своё чадо или вторую половинку, коротая время за весёлыми разговорами. Встречались и те, что тащили сумки из магазина, набитые едой, на какую хватило денег из получки или те, что стояли у ещё не закрытых прилавков, пытаясь сторговаться за цену, потому что платёжки за коммуналку пришли немалые. Серёжа бродил и думал о Волкове, об этом разговоре с ним, о Грише, который его, по сути, навёл на это всё и о Софе. Что теперь будет? Серёжа понимал, что в чём-то отчасти афганец этот прав. Софа, может, оценит своего друга детства наконец, если выбросит из головы прошлое, но если она узнает правду, а потом и то, что Кощевский знал и молчал — не простит. И это поставит крест не только на его надеждах быть с ней, но и на любом общении в принципе. Серёжа знал Софу хорошо и мог предугадать ее реакцию. Он и сам счёл бы это предательством, поступи с ним так кто-нибудь. Теперь уже Кощевский начинал жалеть, что вообще поехал к этому дому. Лучше бы, как и собирался, в гараже с тачкой возился. Но нет же, блин, скучно живётся, приключений на свою пятую точку ищем, разобраться попытался, а всё почему, да потому что речь о Софе шла, а лучше бы он сразу сказал, что бред это всё. А как в глаза ей смотреть и врать?! Лучше бы он не ехал никуда — сам бы верил в то, что говорит. В конце-концов, деваться некуда. Серёжа сворачивает на улицу, ведущую к дому Софы. Обещал ведь вечером зайти. Поэтому оказывается в квартире, когда стрелка часов за девять переваливает. На улице уже прилично стемнело, фонари зажглись. Софа, открыв ему, сразу уходит на балкон. В плед кутается и сигареты на подоконнике вместе с зажигалкой хватает. Выходит босая. Серёже замечание хочется бросить, надо же хотя бы носки надеть, так и простыть можно. Но умалчивает. Рядом становится, хоть его и не приглашают. Просто Софа выглядит настолько отстраненной, что он убедиться хочет лишний раз. А что ей в голову может придти, в её-то состоянии? Софа зажигалку подносит к кончику сигареты и в темноте её лицо на секунду светом озаряется. Потом пачку протягивает Кощею, и тот молчаливо сигарету и себе вытаскивает, поджигает. Стоят в темноте, на фоне кухни, в которой свет горит, и курят. У Серёжи воспоминаний много связано с этой квартирой и с балконом этим, он ведь мальчишкой часто в гостях у Мальцевых бывал, но озвучивать свои мысли не берётся. По живому резать… или мёртвому? Мысль, подкинутая ещё Гришей, что надо постараться её отвлечь, вспыхивает с новой силой, но на предложение прогуляться получает отказ. — А помнишь, как ты на день рождении моем перебрал как-то, и всю ночь вы с другом своим закадычным, Ромкой Шумовым, с балкона песни орали? — Софка только предаётся воспоминаниям и усмехается, странно так, будто о вчерашнем дне говорит. — Помню, — Серёжа кивает и, чуть подумав, добавляет, — Родители твои тогда на дачу уехали, вы им пообещали, что всё пройдет спокойно. — А в итоге соседка позвонила и настучала на ваши вокальные способности, — Софа смеяться начинает, когда вспоминает лица родителей, которые заявились в три часа ночи. Антонина и Павел были в состоянии шока! — Лёшка потом материл нас, на чём свет стоит. — Да, ему, как старшему, тогда перепало… — Софа знает, что те дни можно без преувеличения назвать счастливыми, — Хорошая же семья у меня была, Серёж. Но! — восклицает, вздёрнув указательный палец, — Отец из Лёшки всё пытался героя какого-то слепить, а брат мой хотел соответствовать, вот и поехал в Афган свой. Он-то и сломал всё, всех нас, а потом ещё пытался что-то мне закинуть, — Софа смеётся, тихо так, приглушённо, и курит, затягиваясь на паузах, заставляя Серёжу на неё покоситься с каким-то ужасом, потому что Кощевский смешного ничего не находит. Оно и понятно, истерика накрывает её, а не смех, — У меня, знаешь, картина сегодня перед глазами весь день стоит. Как Лёшку в цинковом гробу привезли вместе с медалью за отвагу. Её отцу потом отдали, типа, можете сыном гордиться, погиб, родину защищая, интересы отстаивая социалистического государства, а я смотрела на этот кусок железки и думала, что, блять, мне он не нужен, матери тем более. Это отец хотел, чтоб сын его там служил, чтоб коллегам в глаза смотреть, сука, без напряга, а с геройством, мол, вот он, я, сыночка родного не пожалел, в пекло спровадил! Софка чуть ли не кричит уже, и такими темпами уже её соседи услышать могут, вот только Мальцевой плевать, а у Серёжи язык к нёбу прилип, не заткнуть ему её речь. — Только на него как на идиота посмотрели и спровадили «по выслуге лет», а на деле выперли, потому что он поступал, как мудак, и бухать начал. Это из-за него Лёшку там убили, из-за этого мать потом заболела, довела себя до онкологии, и я ушла из-за этого всего. Как гласит древняя пословица, о покойниках или хорошо, или ничего, кроме правды, вот эта правда и прёт фонтаном из Софы сейчас, заткнуть не пытайтесь, чревато. — Это он во всём виноват, но почему-то я чувствую себя дерьмом последним сейчас, Серёж, — Мальцева бычок, давно потухший, выбрасывает в темноту, — Никого не осталось. Может, прокаженная я какая-то или проклятая? Что ж все люди-то, которых я люблю, умирают? — совсем уже обессилев, она паузу снова делает. Молчат они долго. Стоят всё так же на балконе. Софа взгляд свой прячет в сторону, неловко ей. А Серёжа её слова обдумывает. И понимает, что выбора у него как такового и не осталось. Между обещанием, данным Волкову, и картиной, которую он застал сейчас, между спокойствием и хоть какой-то радостью этих двоих он выберет однозначно не афганца. — Ладно, Кощей, не заморачивайся, — Софка отмахивается, снова цепляя на себя маску, хотя знает, что рядом с ним ей это ни к чему, — Считай, что это был мой бзик. Всё равно, кому выговориться хочется, не услышат уже, — Серёжа не берется судить, о ком именно речь идёт. О брате? О матери? Об отце, который с ней не расставил все точки над «и» перед смертью? Или о ком-то другом, известном ему?.. Возможно, он пожалеет об этом, но сейчас, когда Софа разворачивается, чтобы уйти, чтобы спрятаться от этого своего выброса куда подальше, он выпаливает, останавливая её, взглядом в затылок. Одним разом, иначе потом может не решиться. — Соф, Алик жив. Мой лучший-худший друг Не роскошь, не хандраА 9 грамм свинца На память о тебе
На день — после вчера И на ночь — перед сном
Скажи какой твой знак?За страйком новый страйк:
Наши пушки be like!