Обернись

Кто-то воспринимает точку в конце последнего предложения как финал. Для меня точка – начало других, новых историй. Пока они тебе интересны, ты живешь. © Эльчин Сафарли «Дом, в котором горит свет»

***

            Теплое место, но улицы ждут                   Отпечатков наших ног.

Звездная пыль - на сапогах.

Мягкое кресло, клетчатый плед,

Не нажатый вовремя курок.

      Солнце медленно поднималось из-за горизонта, раскрашивая небо яркими красками. Распахнутое настежь окно позволяло слабому порыву августовского ветра врываться в помещение, приятно охлаждая кожу. Оля стояла у письменного стола в своей комнате, как раз около этого окна и в третий раз проверяла содержимое сумки. Паспорт, билет, деньги… всё было на месте, а в углу стоял чемодан, собранный накануне вечером.       Сегодня у неё значимый день. День её переезда.       Всё случилось спонтанно. И сказка, которую она нарисовала в своей голове, тоже рухнула слишком неожиданно. Гриша не простил её, не выслушал, когда она пришла к нему в палату после своего монолога при его бессознательном состоянии — просто попросил уйти и на этом всё. Оля понимала, что не может удерживать человека, который сам не желает давать ей шанса на объяснение и исправление каких-то старых ошибок. Поэтому от себя постаралась сделать всё возможное, чтобы действительно оставить его в покое. Даже заявление написала, по собственному желанию. Как говорят, из глаз долой — из сердца вон, и Соколова надеялась, что старая поговорка не обманет. Не подведёт.       Непонятно, стечение или намёк судьбы, но именно в этот момент ей поступило предложение от старого друга отца. Он работал главврачом в частной московской клинике, и — Оля уж не знала, чья это была инициатива, Артёма Витальевича или отца, — но вакансия врача в кардиологии оказалась свободной. Конечно, требовалось сменить профиль, но Оля была уверена, что быстро со всем справится. Она решила уехать лечить сердца других, мысленно надеясь излечить собственное.       — Ольгуш, — дверь комнаты открылась и к ней вошла мама. Оля обернулась, — ты приезжай к нам почаще, ладно?       Мама была не в восторге от этой идеи. Она не знала причин их расставания с Гришей, но прекрасно видела, что единственная дочь страдала и решила не держать её на одном месте. Возможно, смена обстановки пойдёт на пользу. Единственное, о чём она просила — это поговорить, но на разговор Оля так и не решилась.       Какой смысл? Он попросил уйти, и она ушла.       — Мамочка, ну конечно я буду приезжать, — Оля обняла её, чувствуя внутри ноющую боль. Ей было жаль расставаться с родными, — и вы с папой ко мне в гости приедете. Я как обустроюсь, сразу вас позову. Или вообще переедете, мм?       — Ой, — женщина отмахнулась, — куда мы? Старики уже…       — Не начинай, пожалуйста.       — И звони, ладно?       — И звонить буду. На связи в любое время суток.       Сквозь открытое окно донёсся сигнал. Оля выглянула и поняла, что это за ней. Жёлтое такси с шашечками наверху было как нельзя вовремя. Долгие проводы — лишние слёзы.       — Пора…

***

      В прохладном подъезде пахнет краской, варениками и недавно прошедшим дождём. С улицы его аромат влетает сквозь открытые настежь окна и дверь. Поля медленно поднимается по лестнице, пытаясь отсрочить неприятный момент разговора.       Они с Софой не виделись уже неделю. С тех самых пор, как она в больничную палату к Поле заявилась проведать. Волновалась ведь за её состояние, а по итогу — увидела Витю и понеслось… Девчонка и сама не поняла, в какой момент нервы её на пределе закончились, и терпение лопнуло. Но слова, брошенные в лицо, остановить и забрать уже было нельзя…       — Может, я не такая взрослая, как ты, но он — мой брат! — на Витю показывает, с Софы глаз не сводя. Потому что подруги в своём споре сходятся в «битве зрительного контакта», — И если ты будешь нападать на него, то нападай и на меня!       — Смелая сильно?!       — Ну тебе же плевать, кого крайним сделать! Давай, меня ещё обвини, что пожар — из-за меня!       — Думай, что несёшь!       — А ты думаешь?! Это разве Витя базу поджёг? Он здесь собрал всех, по-твоему, и друга твоего надоумил придти?! Давай, скажи, что если бы я не была в больнице, тебе бы не пришлось там отсиживаться и ты бы здесь всех спасла! — Поля чувствовала, что нужно остановиться, потому что такими темпами может произойти ещё нечто ужасное и непоправимое, но, как назло, это предчувствие оказалось гораздо медленней языка, который высказал ненужное и лишнее за пару секунд, — Уж не к тебе ли твой друг приехал, а? Или хочешь сказать, он не догадывался, что дорожка, на которую вы ступили, может плохо кончиться?! Так что не нужно здесь разбрасываться обвинениями, если посмотреть на ситуацию со всех сторон, ты виновата в его смерти не меньше!       Софа, слушая монолог Полины, поджала губы; Павленко, сообразив, что сказала лишнего, приложила на секунду ладонь к губам; Алик, прекрасно слышавший слова, посмотрел на Полину и замер, выжидая паузу; Витя только теперь решился поднять взгляд со смешанными эмоциями: болью, виной и толикой благодарности.       Слова Полины и тот факт, что она вступилась за него, не могли не радовать, но, в конечном итоге, он знал правду.       — Поль, не надо, я виноват.       — Соф, я… я не то хотела ска… — но было уже поздно: Мальцева посмотрела Павленко прямо в глаза и Поля за секунду тысячу раз пожалела о том, что сказала последние слова. Потому что на самом деле она так не думала, просто она хотела защитить Витю и как-то слишком разозлилась на Софу, а потом…       — Да пошла ты, — это всё, что произнесла Софа, прежде чем развернуться и уйти. Ушла, не посмотрев ни в сторону Алика, ни в сторону Вити; не обернувшись.       — Ну ты нашла, чё сказать, — Алик, с секунду размышляя о том, как быть, всё-таки ринулся следом за Софой.       Поля корила себя. Понимала, что перегнула палку, не должна была так говорить. Задела Софу за живое, по больному прошлась, высказалась. Разве подруги так поступают? Она насыпала соли на только образовавшуюся рану, и надеяться, что Софа её простит так скоро, было бы глупо. Но Поля всё равно пришла к ней, как только получила документы на выписку.       Зажав дверной звонок, что висел рядом на выкрашенной масляной краской стене, Павленко затихла, задержав дыхание, прислушиваясь, есть ли кто в квартире. За дверью было тихо, поэтому она нажала на противный звонок с механическим пением птичек ещё раз.       Этот поход к Мальцевой дался ей не легко, ведь после больницы самочувствие всё ещё было крайне фиговым, да и совесть девчонку мучила каждую секунду. Ей нужно было поговорить, извиниться, здесь и сейчас. Она даже речь репетировала, думала, как придет, что скажет, но когда всё же дверной замок щелкнулся и дверь приоткрылась вся её заготовленная речь куда-то испарилась.       — Привет, — выдавила из себя Поля, рассматривая Софу так пристально, что ей самой даже стало неловко.       Обычно в таких ситуациях люди отводили глаза, опускали голову, но девчонка держалась стойко, как солдатик. Мальцева так и стояла в проходе, не приглашая нежданную гостью в квартиру.       — Меня сегодня выписали, — зачем-то начала издалека девчонка, — Я решила первым делом заехать к тебе, потому что после нашего последнего разговора места себе не нахожу, ни есть не могу, ни спать, постоянно думаю о том, что сказала тебе тогда… Прости меня, Соф. Прости, если сможешь! Я понимаю, что мне нет оправданий…       Поля, наконец, решилась и посмотрела прямо в глаза Софы. Она ожидала увидеть там обиду, ожидала злость или даже негодование, может, ненависть, но во взгляде Мальцевой был лишь холод. Безразличный и пустой, словно все слова она впускала в одно ухо и выбрасывала через другое. Мимо.       Так же, как и смотрела — не на саму Полю, а будто сквозь. На пыльную стену подъезда.       — Какая трогательная речь, — горькая усмешка. И голос задумчивый, сменившийся серьёзностью, — мне, наверное, стоит сейчас расплакаться? За твоё раскаяние свечку в церкви поставить?       Поля почувствовала, что в груди защемило. Она знала, что это будет непросто, но не рассчитывала на такой «приём».       — Зачем ты так?       — А как надо? Ты извинилась, но мне от этого не легче, — слова Софы будто ножом прошлись по сердцу, — думаю, тебе это тоже облегчения не приносит, — Софа поджала губы. Это был вердикт, над которым они обе думали слишком много времени, — неужели ты не понимаешь, что произошло?       — Соф, послушай, — Поля собрала всю волю в кулак снова. Слова давались тяжело, — мы обе наломали дров и я пришла, чтобы сказать, что я не хочу тебя терять. Прости меня за то, что я тебе наговорила — мне, правда, очень стыдно и я жалею! Витя мой брат и я хотела только защитить его, потому что я не могла позволить тебе оскорблять его, я разрываюсь между вами, как между двух огней и я устала, понимаешь?       — Понимаю, — Софа кивнула, — и я не держу. Не разрывайся.       — То есть?.. — Поля замерла, боясь услышать ответ.       А он легко вылетел из уст Софы, как на автомате. Словно та тренировалась, шла к этому разговору, зная наперёд, чем всё закончится.       — Он твой брат и ты всегда будешь на его стороне. Я понимаю, это нормально, потому что он — твоя семья. У меня тоже был старший брат и между подругой и им я бы выбрала его, будь он жив. Так что иди к нему, береги его. И в особенности от встречи со мной, потому что я его больше ни знать, ни видеть не хочу, — дверь резко закрылась и Софа ушла. Хлопнула ею прямо перед носом Поли, оставив её одну на лестничной площадке.       Они наломали слишком много дров. И в итоге из них построили крест.       Крест, который своими словами и поступками поставили на собственной дружбе.       Софа вошла в гостиную и, немедля, схватила стоявшую на столике бутылку коньяка. Ей нужно просто забыться. Ей нужно смириться, с тем, что…       Это конец.

Группа крови - на рукаве,

            Мой порядковый номер - на рукаве,

Пожелай мне удачи в бою, пожелай мне:

            Не остаться в этой траве,

Не остаться в этой траве.

Пожелай мне удачи, пожелай мне удачи!

***

      Тишина лупит по вискам, когда Алик добивается того, чтобы его впустили. Он уже как на работу ходит сюда, по расписанию. И думает, что удача ему улыбнулась, вот только внутреннее чутьё убеждает в обратном, стоит ему Софу своими глазами увидеть, улавливая неслабое амбре. Взглядом провожает нетрезвую походку несколько секунд, прежде чем следом двигаться.       Алик на столе бутылку коньяка замечает, наполовину опустошённую. Неужели Софу настолько развезло от такого количества?       «А ты вообще знаешь, сколько она уже выпила?» — спрашивает внутренний голос. Алик губы поджимает. Ни черта он не знает. Может, это не первая бутылка. Да по любому не первая. Он к ней прорваться пытался без толку, только на третьи сутки удача улыбнулась, — «Уверен?»       Софа сидит на полу, поджав ноги в коленях. В футболке и шортах домашних, таких коротких, что Алика в другой ситуации соблазн бы взял стащить их с неё к чертям собачьим. Но, по всей видимости, сегодня у него другая программа с ней намечается. Изначально ведь нужно эту дурёху в чувства привести.       — Я гляжу, гулянка в самом разгаре, — тихо произносит, оценивая масштабы катастрофы.       — Да, — беззаботно отвечает Софа. И со стороны казалось бы, что если бы не этот задний фон с бардаком полнейшим, что она в себя приходит. Но в следующую секунду все его сомнения развеиваются, когда Мальцева бутылку подбирает и, открыв, в одиноко стоящий бокал наливает, — Присоединяйся, — и бутылку ему отдаёт. Выбор предоставляет маленький: хочешь — с горла пей, а хочешь — за стаканом на кухню шуруй.       Алику, впрочем, идея оставлять её хоть на минуту кажется неудачной. Поэтому, обхватив бутылку, он напротив неё садится, несколько вещей с пола сгребая в сторону. Место себе освобождает.       — За что пьём?       Софа молчит, поднимая свой бокал повыше. Жидкость янтарную взглядом сверлит, прежде чем выдать не ранее, чем с десяток секунд после:       — За жизнь, — салютует ему, но не чокается. И на выдохе добавляет, — мы с ней похожи. Обе твари редкостные, — и в себя залпом содержимое опрокидывает.       Алику после такого тоста кажется, что беда ещё покруче вырисовывается, чем он себе представлял. И когда в горле ком прорастает, становится понятно, что ни черта ему этот коньяк в глотку не влезет.       Извиняй, Софа. Не готов он пить за то, что ты — тварь.       Неправда это всё.       Остаётся сидеть, переваривать, перебирать. Алик пока шёл к Софе несколько речей наготовил, но чёт сейчас все слова напрочь из головы вылетели. Наедине тренироваться — это одно, а когда перед тобой дорогой и близкий человек в тень превращается — это другое.       Но Мальцева же вывезла как-то, когда его вытаскивала. Так что и он прорвётся.       Софа морщится, чувствуя, как горло жжёт. И когда с губ кашель срывается, Алику в голову ничего больше не приходит:       — Ты бы закусывала, — «А лучше б вообще завязывала».       Кашель спадает так же резко, растворяя их в тишине. Но ненадолго.       — Хочешь анекдот? — спрашивает Софа таким бесцветным голосом, что у Алика аж мурашки по коже пробегают. Съязвить хочется, что с такой интонацией ей не анекдоты травить, а ужастики озвучивать, но ему и рта раскрыть не дают, продолжая, — Жила-была девочка. Неприметная такая, как все. Ходила в школу, семью имела, друзей. И ничем, в общем-то, не отличалась от своих сверстников.       С первых слов Алик понимает, что анекдотом тут и не пахнет. Дурно становится, но заткнуть Софу не пытается. Пусть выскажется, иначе потом недосказанное из неё всю душу вытрясти сумеет, уж он в этом не сомневался, глядя на неё сейчас.       — И был у девочки мальчик, с которым она дружила. Со школьной скамьи, с первого класса знакомы были. Про них, конечно, в возрасте постарше уже шутили, что свадьбу сыграют, но девочка как-то об этом не думала. А потом ей не до того стало — сначала брат старший умер, потом мама. Девочка очень много сил потратила, чтобы вытащить её, но не смогла, — Софа непробиваемо в точку перед собой смотрит, сидит неподвижно, и на Алика внимания никакого не обращает.       Будто не ему, а самой себе собственную жизнь пересказывает.       — Потом отец девочки запил. И девочка его пыталась вытащить, но — видимо, слабая была слишком. Или эгоистка. Короче, свалила девочка от папки, как Колобок от деда и бабки, — усмешка на губах у Софы колючая, глаза Алику режет, — И в этот момент девочка встретила своего мальчика. Того самого, про которого забыла. А мальчик её не забыл, нет, и другом оказался самым, что ни на есть, настоящим.       Голос у Софы хриплый, в горле пересыхает быстро, и она останавливается, комок противный и вязкий проглатывая во рту.       — Помог, чем мог, приютил. Деньгами разжиться девочке позволил. Да, не совсем честным путём, но ведь в жизни не всё шито белыми нитками. Она, сука, и раком нагнуть может, выбора не оставив, — Софа рассказывает неспешно, и к этому моменту Алик уже подумывает внимание на себя обратить.       Но всё так же молчит, понимая, что это пиздец и рот ему сейчас лучше не раскрывать. Ничего, терпеливый, дождётся.       — А потом у девочки и папки не стало. Скопытился, — Софа сигарету достаёт из пачки, прикуривает, — от цирроза печени, прикинь?       Алик в душе не ебёт, где обещанный Софой анекдот. Тут не смеяться — тут обнять и плакать хочется.       И эта беззаботность в голосе ещё больше добивает. Лучше б она рыдала и его сейчас в грудь кулаками молотила, чем вот так вот.       — Девочка с ним не общалась до этого уже несколько лет. Оттолкнуло её, что отец горе в стакане топил. Зареклась, в общем. А тут, вроде как, и воспоминания нахлынули, и так гадко стало от самой себя, — Софа щурится, а затем, бросая на него взгляд наконец-то, выговаривает, — а, ну ты, наверное, и сам знаешь, да? У тебя же ситуация с батей не лучше была, — уколоть пытается, в прошлое Алика ткнув. Может, тоже рассчитывая, что он встанет и свалит. Тактику его вспоминает. Его его же оружием.       Вот только он не ведётся ни черта. Чё, зря что ли слушал всё это? Договаривай, Софа. Зритель без концовки уходить не любит.       — Друг знал, что его подруга любит мальчика, но он пропавшим считался. Друг его случайно нашёл, и глаза открыл девочке. Понял, видать, что ещё чуть-чуть и она кукухой своей тронется, если рядом никого не будет.       Софа затягивается, смачно так. Не обращая внимания на пепел, который на футболку ей падает, на ключицы.       — Мальчик на дозу подсел, девочка его вытаскивала. Друг за неё вступался, поддерживал.       Уши заткнуть хочется. И глаза.       Не чувствовать.       — Друг доказал, что на него рассчитывать можно. Всегда, когда мог, рядом был. А потом тоже умер. Из-за девочки, которая его подставила, втянула в разборки и потом на гибель верную привела.       Алику сказать хочется, что Софа не виновата. Никто не мог знать, что всё обернётся так. Что пожар будет. Что кавказцы всех практически положат. Что ночью на базу заявятся, из бывших афганцев решето сделав. И что друг её в самое пекло рванёт, чтобы её вытащить. Не зная, что девочки там и в помине не было.       — И вот девочка сидит, пьёт, поминает, и задаётся двумя вопросами, — Софа окурок тушит, небрежно так, в банку скидывая, — Первый: какого хрена все, кого девочка любит, умирают? — пока рассказывала, чуть ли не в лежачем положении оказалась, приподнимается теперь, ладонями в пол упираясь, — И второй: может, к чертям собачьим эту жизнь послать?       Какой-то щелчок внутри Алика происходит. По всей видимости, доказывающий, что дальше на одном месте сидеть нельзя. Терпение его не железное, лопнуло, как шарик.       И когда рука Софы тянется к бутылке, Волков нарочно её на шкаф засунуть успевает.       Фигушки, с тебя хватит этого пойла.       — А знаешь, в чём суть анекдота? — Софа всем своим видом показывает, что ещё не высказалась, что есть, что добавить. Алик на неё только смотрит, с места не сходя, — Мальчик-наркоман выжил, даже завязал. Но у девочки гены взяли вверх, и она стала алкоголичкой, — хохот.       Хриплый, противный. Софа пополам сгибается, цепляясь за Алика. И в момент, когда выпитое берёт своё, а голова слишком кружится, пальчики разжимаются. От падения спасают руки Волкова, обхватившие за талию. Он её только скоординировать успевает, когда Софа в уборную убегает.       Организм вон тоже страдает, ему такие перемены не по вкусу. Вот и возвращает через Софу всё выпитое.       Проблевалась Софа знатно, надо сказать. Её так мутит, что аж слёзы в глазах собираются, а глотку дерёт, пока она на полу сидит возле унитаза. С волосами спутанными, в хвост завязанными.       В таком виде Алик её и обнаруживает. Ни слова не произносит — просто на руки поднимает и в ванную уносит, где, не церемонясь, струями холодной, практически ледяной воды из душа её обдаёт.       Софа закрыться пытается, отвернуться, вот только сильные руки её разворачивают обратно.       Чё, думала, так просто отделаться? Нихуя.       — Ты что творишь?! — по щеке ему прилетает нехило. Видимо, с координацией у Софы даже на выпитую голову проблем нет, но сейчас, находясь в положении загнанного в угол зверька, она понемногу трезветь начинает.       Пелена дурмана с каждой секундой всё больше спадает, фокусируя Волкова в её глазах. С шлангом стоящего за бортиком ванны, с намокшей от её брызгов ответных футболкой и жилеткой.       А потом Алик несколько раз Софу надежды лишает. Пока кран выключает и, едва она хоть как-то подводится на ноги, снова водой её окатывает.       Чтоб уж наверняка.       К концу этих водных процедур у Софы зуб на зуб не попадает, замёрзла. Так и заболеть можно. Алик же действует быстро, слажено — догола её раздевает, от одежды избавляя. Нет, вовсе не для того, чтобы трахнуться с ней — просто всё сплошь до нитки промокло. А потом полотенце на Софу набрасывает, банное, огромное. Со всех сторон обматывает и, бросив мокрую одежду в корзину, на руки её подхватывает. Руки под полотенцем зажимает, чтоб она не вырвалась.       Софа дрожит только, когда он её на кровать укладывает, сверху нависает, не отпуская. И руки его, по бокам от неё устроившиеся, как будто разрядом тока её бьют, пока в глазах молнии искры метают. Алику пиздец как не нравится то, что он увидел, она чувствует это.       — Жалкое зрелище, не правда ли? — пальцами перед глазами у Алика щёлкает, чтобы в чувства привести. Замер, как памятник. Узел полотенца легко развязывается и она берётся за края, чтобы снова его завязать, но в этот самый момент афганец не выдерживает.       Набрасывается на неё, как охотник на добычу: валит на спину, руки в разные стороны разводя. За запястья удерживает, губы в поцелуе истерзать пытаясь. Софа поначалу совсем нечленораздельно шепчет его имя. В какой-то момент она сама обхватывает его правой рукой за шею, отвечая на поцелуй, но Волков почти сразу же его прерывает сам — не железный ведь, организм реагирует молниеносно, а ей сейчас не это нужно. Афганец подзатыльник себе выписывает.       Софа взгляд опускает вниз.       Алик её обнимает, прижимая к себе. Рядом ложится, заставляя в грудь ему уткнуться и любые попытки отстраниться на корню обрубая.       — Алик, уйди, — глаза уже болят от слёз. Софа не хочет, чтобы её видели в таком состоянии, она не приемлет жалости. Чувствует, что сорвётся сейчас, — Лучше меня такой не видеть, пожалуйста…       Он с места не двигается. Только ещё крепче к себе прижимает, и Софа чувствует, как рука его от головы до спины скользит. Она не выдерживает — плачет. Горячие слёзы стекают по щекам, перетекают на губы и Софа ощущает их солёный вкус.       «Поплачь, — крутится у него в голове, — может, легче станет. Хотя кого я обманываю? Но сваливать не стану, не проси даже».       Она не знает, сколько так лежит, но Волков так никуда и не уходит. Гладит её по волосам, по спине, обнимает и просто лежит рядом, не отпуская, пока она плачет, утыкаясь ему в грудь. Несколько раз даже кулачком своим в плечо его бьёт, но ему хоть бы хны. И в конце-концов она проваливается в сон, обесиленная после подступившей истерики.

И есть чем платить, но я не хочу

Победы любой ценой.

***

      В парке шумно, дети бегают туда-сюда, некоторые разъезжают на своих самокатах, пока родители вдогонку дают им наставления не ушибиться. Последний месяц лета не собирался сдавать осени права, продолжая радовать палящим солнцем и тёплой погодой, в которую дома сидеть совершенно не хотелось. Хотя, по правде говоря, Санька и в мороз бы сейчас не хотел оказаться в четырёх стенах квартиры — после того, как отец сообщил им сегодня утром с Викой, что они с матерью разводятся, у Саши больше не было никакого желания делать вид, что всё хорошо. Даже младшая сестра уже в курсе, в какую задницу влипла семейная лодка Рябининых — смысл притворяться? Притворство парень не любил, ценил честность. И поэтому, собрав волю в кулак, он решил позвать на прогулку Женю, чтобы честно обо всём поговорить, а ноги как-то сами повели их в этот парк, где он частенько гулял с родителями в детстве.       Воспоминания дышали на него отовсюду, из каждой аллеи. Здесь он ушиб колено, и потом ему замазывали всё противной зелёнкой, от которой щипало и хотелось смыть; а здесь они ели сладкую вату и смеялись, когда папа делал из неё себе усы, изображая боярина; там приходили на пикник, и кормили потом хлебом уточек в озере. И в этом же парке когда-то ему сказали, что у него будет братик или сестрёнка, а потом родилась Вика.       В какой момент всё изменилось, Санька не знал. Но правда была в том, что родители совершенно отдалились друг от друга, перестали понимать. Отец с головой ушёл в свои мечты о лучшей жизни и издании блестящих романов; мать стала суровой начальницей, которая перебралась на сторону «бизнесменов», обирающих людей на пару со своим хитрым, но туповатым любовником. Рыжий и наглый, Санька таких всегда…       Женя прокашлялась, намекая, что она всё ещё идёт рядом, но он не сразу отвлёкся от своих мыслей.       — Саш, — её голос подействовал лучше, заставил перевести взгляд и встретиться с ясными глазами голубого цвета. Цвета неба. В таких всегда было легко тонуть, и как же Рябинин жалел, что едва не променял их на другие, цвета топлёной карамели, — что с тобой?       — Прости, задумался, — Санька занервничал; не так он представлял себе эту встречу, хотел же поговорить, а теперь сам витает в облаках, — будешь мороженое? — неподалёку от них замаячила палатка с пломбиром. Женя, подумав, кивнула.       В итоге вместе с двумя вафельными стаканчиками они сели на одну из лавочек в тени дуба. Ели молча; для Саньки молчание было неловким, а для Жени — загадочным. Она не понимала, в чём смысл их сегодняшней встречи. Вернее, не представляла, что такого он может ей сказать, но всё равно согласилась придти. Как бы там ни было, а их связывало немало.       Первая любовь, говорят, навсегда… И у Женьки этой первой любовью был Саша, а у него — как ей хотелось верить — была она.       — Жень, — доев мороженое, Санька наконец подал голос, проглотив его. Говорить с набитым ртом было бы явно не лучшей идеей, — я, на самом деле, поговорить хотел.       — Давай поговорим.       — Понимаешь, я… я запутался, — Санька не знает, что и как говорить. Речь готовил, но всё к одному месту, — когда ты уехала, я не знал, как быть, — воспоминания девяносто третьего замелькали перед глазами, точно кинолента, — Эльзу убили, Алик исчез и его считали тоже погибшим, родители сраться между собой стали. И твой отъезд, он… как бы сломал всё. Я думал, что остался совсем один и никому нахрен не нужен. Вовка на своих гимнасток пялился днями, Илюха дома торчал или срывался куда-то внезапно… Да, мы с тобой общались письмами, но потом, когда я перестал их от тебя получать, я думал, что ты там нашла кого-то и забыла обо мне. Я писал тебе и надеялся, что ты хотя бы объяснишь, почему, но ответа не было.       Речь у Саньки была спутанная, скомканная его переживаниями и многочисленными размышлениями, но он старался говорить искренне. Надеялся, что Женя поймёт.       Кто ещё его мог понять, если не она?       — Я тебе писала.       — Знаю, — Санька кивнул и добавил, — мне Лиля рассказала, что это она письма прятала. На почте перехватывала через тётку одну и ни мои к тебе, ни твои ко мне больше не доходили. Прости меня, Жень. Я не должен был так поступать и если бы не я, всей этой ситуации не было бы.       — Она тебе нравилась? — внезапно спросила Женя, желая услышать ответ. Он был важен для неё так же, как и вся его пламенная речь. Обиды больше не было, просто интерес и тяга к правде.       Хотя её, признаться, задело, что он был с другой, пока она была в Германии… Но ведь Женька сама туда укатила! И, если задуматься, то в их возрасте отношения на расстоянии — это смешно.       — Я думал, что она другая.       — А теперь ты в ней разочаровался, — это был не вопрос. Но Санька кивнул, обозначая ответ.       Женя вздохнула.       — Ясно.       Рябинин перевел на неё взгляд и хотел спросить, есть ли шанс у них вернуть всё назад, но всё понял по её взгляду.       Женька смотрела на него так, как смотрела, когда он с ней прощался прошлым летом на автостанции.       И всё стало понятно в ту же секунду.

***

      Вокзал переполнен людьми. Гриша рыщет по платформе, высматривая в толпе светлую знакомую макушку и чувствует себя идиотом. Внутренний голос насмехался с него всю дорогу, как только он заскочил к Соколовым, чтобы поговорить с Олей, но взамен узнать, что она уезжает. Отец её и разговаривать с ним не хотел, но всё же Грише удалось узнать, что поезд у Оли отбывает в три сорок пять. Сейчас на его часах было уже без двадцати и он нервничал, понимая, что никак не успевает её найти. Наверняка она уже в вагоне, раскладывает вещи. В каком из множества, он понятия не имел, но смекалка стала работать быстрее, подбросив идею.       Пробегая вдоль платформы, Терентьев останавливался у проводников, впускающих пассажиров в вагоны, показывал им фото Оли, но все, как один, только качали головой. «Нет, не видели. Нет, не знаем. Поищите дальше.»       И когда из всех вагонов остался лишь один, следующий рейсом Тула—Москва, Гриша понял, что это его шанс.       — Молодой человек, — женщина в форме выставила руку, преграждая проход, — ваш билет, пожалуйста.       — Понимаете, я ищу девушку, она в вашем вагоне должна быть, я уже всех оббегал, других вариантов нет. Пропустите, а? Мне на пять минут, поговорю с ней и всё!       — Знаю я таких, пять минут! А потом без билета до конечной, — проводница, однако, попалась ему недоверчивая. Ну, или шибко исполнительная, ведь действовала по правилам, — либо показываете билет, либо стойте на перроне, но в вагон я вас не впущу.       Терентьев только вздохнул. Облом подкрался незаметно!       — Я вас очень прошу…       — Не надо на меня так смотреть, мужчина! Вы меня сейчас очень попросите, а потом ещё с работы начальство тоже попросит. Мне эти проблемы не нужны…       — Может, договоримся всё-таки? — он купюру вытащил, показав её. Не любил он так дела решать, но случай заставлял. Время поджимало, — у вас есть муж?       — А это-то тут причём? — проводница смутилась, но, видно, заинтересовалась, — Вы жену свою что ли ищете?       — Невесту. Любовь до гроба.       — Ох уж мне эти шуточки!       — Да я не шучу, я её увидеть должен, понимаете? Она у вас в вагоне, она сейчас уедет, а я с ней даже не поговорил! Она думает, что я её видеть не хочу, а я понял, что был бараном. Пропустите пожалуйста, — Гриша попытался зайти, проводница стала снова упираться, хоть уже и нехотя.       Люди стали с интересом поглядывать в их сторону, что из платформы, что из соседних вагонов высовывались головы в окна. Не каждый день ведь встретишь картинку, как тридцатилетний мужик ломится в вагон поезда, а наперерез ему выходит тоненькая и невысокая проводница.       И в этот самый момент сверху из тамбура раздался голос:       — Гриш?       Он поднял взгляд наверх и увидел Олю. Удивлённую и отчаянную.       Гриша выдохнул, прекратив попытки бороться с буйным нравом проводницы.       Он успел.       — Значит так, поезд отходит через две минуты, имейте ввиду! — проводница отошла от них подальше. Гриша заскочил в тамбур.       — Ты как здесь оказался?       — Мне мама твоя сказала, что ты уезжаешь. Я хотел поговорить с тобой. Оль, я помню, что ты говорила в больнице. И я вспылил не по-детски, правды всей не знал, поверил словам твоего бывшего. Я не хочу, чтобы ты уезжала, — Оля улыбнулась.       Терентьев посмотрел ей в глаза и чётко, по слогам произнёс:       — Выходи за меня замуж.

***

      Уехать. Ей нужно уехать. Это единственная мысль, которая преследовала Софу на протяжении последних суток с того момента, как Алик ушёл. Вернее, как она сама его выставила после своей пламенной речи и ледяного душа, которым он нарушил её барьеры; после её накатившей истерики и сна в одном полотенце в его объятиях. Нет, Мальцева не злилась, она понимала, чего он хотел этим добиться, просто самой Софе было страшно. Было противно. Она внезапно поймала себя на мысли о схожести с собственным отцом — это её пугало.       И сейчас такая вещь, как смена обстановки, манила её, не заставляя ни на мгновение задумываться о чём-то другом. Она должна уехать из Тулы — хотя бы ненадолго, и ей есть, куда и зачем. Квартира, оставшаяся после смерти отца, ещё не продана — кажется, настал момент заняться этим вопросом вплотную.       Именно поэтому Софа торопливо собирает вещи. Дорожная сумка наполняется одеждой, небольшой тарой еды, документами на квартиру. Из заначки Софа достаёт ровно тысячу — две, накопленные ещё с помощью угонов, кладёт обратно в небольшую коробочку, которую прячет в книге-тайнике.       «Ну, вроде всё» мысленно констатирует и направляется к выходу. Хочется уйти, скрыться из этих стен как можно скорее. Она знает, что вернётся потом. Но сейчас ей слишком сильно хочется бежать прочь.       Народная мудрость гласит: от себя не убежишь. Толкнув двери подъезда, Софа понимает, что добавила бы к этому: «от Алика Волкова тоже». Иначе как объяснить то, что она сразу же сталкивается с ним взглядом? Алик сидит на лавочке — и Софа, глядя на него, параллельно подмечает нависшие над ним тучи в небе. Того и гляди, что дождь грянет, обрушится на голову Афганца, но ему, похоже, плевать на это. Что ему дождь, если он не сахар? Не растает.       А вот ей оттаять бы не помешало.       Софа подняла глаза наверх.       — Кажется, дождь начинается.       Алику было плевать. Хоть дождь, хоть буря.       — Сядь, — произнёс он слишком непривычно. В его голосе прозвучали доселе неведомые ей нотки просьбы. Не злой и не ироничной, как это бывало, когда она являлась к нему раньше. Словно в другой жизни. Когда Алик Волков стоял над пропастью и мог рухнуть в наркоманию с головой, увязнув в разрушающем дурмане.       — Не боишься промокнуть? — вскользь поинтересовалась Софа, так, будто её меньше всего волновало, случится это или нет. Хотя, отчасти так и есть: проливной погоды она разучилась бояться ещё в детстве. Гроза и гром не пугали её.       А, может, дело было ещё и в том, что в последнее время ей было слишком плевать. На всё.       Алик поджал губы и дёрнул вниз её за руку — несильно, но от неожиданности Софа не удержалась на ногах и всё же оказалась рядом с ним на лавочке.       — Я смотрю, у тебя прибавилось энергии, — в этих словах не было ни малейшей доли упрёка.       — А ты опять решила сбежать по-английски.       Софа посмотрела на него и произнесла слова с такой твёрдостью, что от них хотелось отшатнуться:       — Я запамятовала, стоило отчитаться перед кем-то? — слова больно хлестнули по ушам, но Алик пожелал их выбросить из головы.       — Защитная реакция, — только и произнёс, сталкиваясь взглядом, — думаешь, поможет?       Он оказался слишком близко. Между их лицами остались сантиметры, и Софа, сделав вдох, уже собиралась отстраниться, когда зацепилась взглядом за свежую ссадину на виске. Ещё вчера её не было.       Мальцева закусила губу изнутри, пересиливая себя, чтобы не прикоснуться к ране.       — В прошлый раз мы пробовали по твоему сценарию, вышло плохо, — честно призналась, — что с лицом?       — Это ты про душ? — он пропустил её вопрос мимо ушей, — Вынужденная мера.       Софе эта вынужденная мера показалась жестокостью, но сейчас она понимала, чего он добивался. Отчасти даже была ему благодарна, но собрать себя заново по кусочкам стоило больших усилий. И пока что она ещё не закончила этот пазл.       — Или про то, что было после? — ей хотелось возразить, что ничего не было, но ведь нет.       Она прекрасно понимала, о чём он говорит.       — Алик, — Софа попыталась выпутаться из его объятий, почувствовав руку на своём затылке. Волков отпускать её не хотел, прижимаясь своим лбом к её, — сейчас это не имеет значения и я не хочу об этом говорить.       Озвучить речь до конца было нелегко, но Софа усилием воли заставила себя произнести это:       — Алик, пусти, я должна ехать, — она встала со скамейки, но он снова преградил ей путь.       В её взгляде читается отчётливое: «Не устраивай цирк, мне, что, бежать от тебя с боем придётся?»       — Тебе не кажется, что это перебор? — Алик на неё смотрит, подбородка касается пальцами, заставляя в ответ на него смотреть. Прямо в глаза, — Соф, я не собираюсь идти у тебя на поводу.       — Глупо, — Софа отстраняется, взгляд отвести пытается. Не выходит. Её тут же обратно возвращают, притягивая, — я ведь не заставляю тебя. Я говорю, как есть.       — Перед фактом ставишь.       — А тебе это не нравится?       — Я понял, кажись. У тебя немного бак потёк на фоне последних событий. А сейчас ещё, наверное, впридачу ПМС добавился? — Софе хочется зарядить ему пощёчину. Вот только она не может. Алик в неё мёртвой хваткой вцепился, — Это пройдёт, — уверенно так. Потому что он, блять, знает, в чём она сейчас варится, знает наперёд все её мысли и заскоки.       — Не отпустишь, да?       Взгляд у Алика странный: вроде серьёзный, а вроде черти пляшут в причудливом танце. И Софе поцеловать его хочется. И оттолкнуть. Немыслимо. Настолько разные эмоции он в ней вызывает.       — Я похож на идиота? Никуда ты не поедешь, — вердикт свой выносит.       — Поеду, — Софа рвёт объятья, — меня уже и машина ждёт. И, пожалуйста, Алик, не нужно за мной ехать, ладно? Я не уезжаю навсегда, я просто должна туда поехать сейчас, и я это сделаю одна. Дай мне побыть одной, — Софа лбом к его лбу прислоняется.       — Уже дал, — припоминает, — и в каком состоянии ты была? Предлагаешь повторить, чтоб ты глупостей опять наворотила?       — Глупостей больше не будет, обещаю. Пожелай мне удачи, — и Софа в поцелуй его втягивает. На прощание. Руки на плечах у Волкова устраивает, чтобы окончательно его сомнения рассеять, если ей это сейчас под силу. А Алик напряжён. Она чувствует это и знает, что всё равно поступит по-своему.       Поцелуй она прерывает первой, разворачивается и идёт к машине. Таксист, небось, в голове уже сумму прикинул, какую сможет содрать с неё за ожидание. Надо бы поторопиться.       — На автостанцию, — мужик кивает.       Она садится в машину, устраиваясь на переднем сидении, и прежде чем таксист выжимает педаль газа, Софа оборачивается, бросая взгляд в открытое окно. Там, во дворе, Алик стоит и смотрит на неё. Софа видит этот взгляд в зеркале, когда машина стартует с места, а потом его резко смывает зелёная листва деревьев.

***

      «Где я?» — это была первая мысль, когда Софа открыла глаза. Вокруг всё было, как в тумане. Белом и густом, непроглядном тумане. Слишком много этого белого цвета.       Вокруг стояла тишина. Не было ни пения птиц, ни звуков дождя. Она отчётливо помнит, что ещё недавно начался дождь, но здесь от него ни следа. Ни одной лужи, ни одной тучи.       Место было похоже на платформу. Софа медленно шла по ней, озираясь по сторонам, но никто ей не встречался.       Справа на рельсах остановился какой-то поезд и Мальцева подошла поближе, чтобы рассмотреть его, но это практически невозможно было сделать. Вместо привычной тёмно-синей раскраски на нём были фотографии, и их было так много, что один снимок пересекался с другим, а в тех местах, где этого пересечения не было, дивным образом торчали цветы. Тоже белые.       «Чертовщина какая-то» — подумала Софа, рассматривая снимки. Кто все эти люди? Ни одного знакомого лица, ни од…       — Привет, сестрёнка, — голос раздался позади и она тут же забыла, как дышать.       Софа обернулась и увидела перед собой того, кого уже никогда не рассчитывала услышать вживую.       — Лёша? — её голос дрогнул и охрип.       В глазах блеснули слёзы.       — Чего ты? Неужели я такой страшный? — подколол он, усмехнувшись.       — Ты… умер? — Софа почувствовала себя сумасшедшей.       Это белочка? Это видение?       — В твоей памяти я всё ещё жив, — ответил он, — и поэтому мы здесь.       — Мы?..       — Да, — Серёжа. Он появился так же неожиданно, вышел из тумана. И на лице его не было шрама, — привет, малец!       Кощей…       — И ты тоже умер…       — Умер, — кивнул он. И говорил так, будто рассказывал ей про нечто обыденное и ничем не примечательное, — вот, с Лёшкой встретился, а мы подумали и решили тебя забрать!       — В смысле забрать? — не поняла Софа, — Я же… я живая.       — Пока да. Но тебе же без нас плохо, — парировал Лёша.       — Подтверждаю, — Серёжа кивнул, — она едва ли не каждый месяц на твою могилу ходила, как вернулась, — а потом посмотрел на Софу, — бросай своего афганца, давай с нами! Как в старые добрые, мм?       — Родители тебя тоже заждались, — добавил Лёша, — батя даже речь пламенную приготовил, с извинениями.       — Пойдём, — Серёжа протянул руку.       Между ними оставалось уже несколько сантиметров, но внезапно по платформе эхом пронёсся ещё один голос.       — Софа.       Голос Алика.       Она стала смотреть по сторонам, но его нигде не было.       — Пойдём, сестрёнка, — Лёша тоже протянул руку, улыбнувшись.       — Не иди туда. Стой, — в противовес шептал Алик, — стой на месте, слышишь?..       — Я не могу.       — Пойдём с нами, — повторяли Серёжа с Лёшей в унисон.       Софа покачала головой.       — Я не могу, я…             Я хотел бы остаться с тобой,

Просто остаться с тобой,

Но высокая в небе звезда

Зовет меня в путь

      — Софа! — уже громче.       — Пойдём…       — Нет, я…       — Смотри, вот что у нас для тебя есть…       — Я не могу, я…       — Не смотри! Обернись! — крик.       Софа вскочила на месте, слыша визг. Перед глазами стояло напуганное лицо Алика, ещё секунду назад мелькнувшее в поле зрения. Но теперь ничего не было. Только автобус, мчащийся по трассе.       Несколько людей, услышавших её пробуждение, недоумевающие покосились на неё. Какая-то бабулька через проход сочувственно спросила «Кошмар, да?», Софа сглотнула, пролепетала «Типа того».       — На-ка вот, возьми, — и в ладонь ей упала горсть конфет «Мишек на севере», — сладкое в этом деле — лучшее успокоительное.       Софа поблагодарила старушку и перевела взгляд на окно, за которым вовсю хлестал дождь. Словно само лето плакало, прощаясь с ними в последний августовский день.       Взяла в руки пейджер, услышав сигнал. На экране высветилось «новое сообщение». Открыв его, девушка увидела всего одну строчку:       «Ты вернёшься, будем жить вместе. И это не вопрос.»       Подписи не было, но Софа знала, от кого это сообщение. И на губах её появилась слабая улыбка. Первая искренняя улыбка за последние несколько недель.       Она вернётся.       Она обернулась.             Пожелай мне удачи в бою, пожелай мне:

Не остаться в этой траве,

            Не остаться в этой траве,

Пожелай мне удачи, пожелай мне удачи!