Демет

Кого-нибудь в себя влюбить — пара пустяков: притворитесь, что вам наплевать, и все. Беспроигрышная стратегия. Мужчины и женщины в равной степени западают на тех, кто не обращает на них внимания. Кристину я люблю, потому что она даже не притворяется, ей действительно плевать на меня. Или, если быть точным до конца, плевать с высокой колокольни. Влюбившись, следует прежде всего убедить человека, которого хочешь больше всего на свете, что тебе от него ни горячо ни холодно. Любить — значит играть в безразличие, заглушать биение сердца, говорить обратное тому, что чувствуешь. В сущности — любовь — это жульничество.

***Из дневника Скалла ххх год, 15 июля***

— Скалл, — призывает меня Демет, пока я безропотно рисовал на полу, меняя оттенки фиолетовых цветов. Голос её звучит для меня как самое дорогое на свете, самое желанное и… Я смущаюсь, потому что чувствую, как горечь разочарования поднимается ближе к горлу. Она так редко зовёт меня… так редко! Я жил в этом дворце почти половину года. Шесть месяцев, пожалуй?.. Дни шли так мимолётно, что ориентироваться можно было только по часам, коих тут было… на самом деле, очень мало. Вот идёт один день, а вот — другой, а я всё никак не могу осознать это, не ложась ещё спать. — Да? — Оторвался мгновенно я, подавляя желание подскочить и встать перед ней на колени. Немезида, личный Драклов меч, ошибка мира, его же помощница, проклятая, именуемая матерью. Эта женщина была олицетворением всего, чего я когда-либо жаждал. Сейчас же я жаждал… свободы? И она у меня была. В её понимании, но… — У меня для тебя… небольшое поручение. Что ты думаешь о том, чтобы вернуться в мир людей?.. Тогда я не обратил на такие страшные слова внимание. Для меня было важнее другое, — смысл, контекст, то, что от меня хотели… Хотели избавиться?! Но разве я сделал что-то не так?! Разве не был послушным сыном?! — Ну-ну, — хихикает прекрасная женщина без возраста, — что же ты так? — И вытирает слёзы с моих щёк. Я… я плакал. Я плакал и даже этого не заметил. Я плакал. Думаю, тогда я осознал, что не хочу расставаться с Демет, заменившей мне этот мир. Зачем мне люди, когда она всегда будет на моей стороне?.. Так я думал. А потом появился он.

***

Скалл бредёт по чужим трущобам, смотрит по сторонам, слышит шум машин, гомон людей… Он, казалось, так отвык от того, что вокруг так много тех, кто издаёт шум! Дома у Демет постоянная глухая тишина. Слуги и вовсе бояться голову поднять, а он — единственный источник хаоса там. Демет сладко хихикает каждый раз, но за его спиной отдаёт хлёсткие указания о чужом неповиновении. Там даже и ветра не слышно, что уж говорить про сквозняк. Тепло и уютно для него — смертельно для безымянных слуг. Раз — удар. Два — пощёчина. Три — перелом. Четыре — смерть. Впереди завиднелся купол цирка: и правда, до носа ребёнка донёсся сладковатый запах попкорна, сладости и выпечки; слышался шум смеха, чего-то писклявого-громкого, а с ними же — шум мотоциклистов.

Реборн усмехнулся, проводя рукой по листу с неразборчивым почерком. Есть у него смутные сомнения, с чего начался путь «Великого Каскадёра Скалл-сама!!!»

Скалл весело, почти в припрыжку поскакал внутрь, с любопытством оглядываясь по сторонам. Вокруг было… и громко, и ярко, и… и! Так много «и»! …Взгляд ребёнка наткнулся на другую макушку. Это названный брат?..

***Из дневника Скалла по словам брата или: всё лучше документировать!!! ***

— Знаешь ли ты сказание о том, как появился ребёнок с подобной силой как у тебя, а, Вайпер? Ребёнок скромно покачал головой, скрыв заалевшие щёки тёплым одеялом. Демет была в тёмном лёгком домашнем платье, её волосы были растрёпаны, но глаза… Вайпер обратил внимание на глаза. Они были и пусты, и чем-то наполнены. Эти глаза пугали его. Он ощущал чужой интерес, слышал, как тени перешёптываются, как ветерок доносит каждый его шорох, каждую букву. Демет была не человеком. И это он знал точно. В отличии от глупого Скалла, навязанного ему в братья, рядом с ним Демет не пыталась скрыть своё благородное божественное происхождение, смотря насмешливым и чутко-изучающим взглядом. Словно решала: оставить его в живых или не оставить. Всё зависело от него самого. Вайпер всегда это знал. И будет знать. Ещё долгие, долгие, долгие годы. Это не страх, а скорее… очарование чужой натурой. Невинной, хрупкой, нежной… Вайпер был умным для своих лет мальчиком. Он знал и взрослые понятия близости, и то, как появляются на самом деле дети, а ещё то, что деньги в этом мире чертовски трудно зарабатывать. — Хочешь, расскажу? — Соблазнительно шепчет, да усмехается, — вот так знающе, пугающе, особенно когда тень отбрасывает почти всё её лицо, оставляя нетронутыми лишь губы, — хоть и имела на это право. Демет была старше. Вайпер скорее ощущал это, чем точно знал: собери возраст всех его знакомых, сложи все цифры вместе, и тех бы не хватило, чтобы добраться до её возрастной черты. Потому что Демет была кем угодно, но не человеком. И ей он был… нет, не нужен. Ей и глупый Скалл почти не нужен: лишь любопытство, приправленное планами. У Демет была цель, которую она жаждала постичь, и мало что остановило бы её на этом пути. Девушка без возраста по-змеиному извернулась, заставив завороженно наблюдать как изгибается молодое тело. Вайпер был умным. Иначе не выжил бы столько времени, практически один на весь мир… один против всего мира. Вайпер был умным, пусть и ребёнком: он знал, что все его мысли — это только то, что позволяет ему узнать Демет. Перехоти бы эта женщина, и мальчик никогда бы не узнал всей правды. И это пугает. Восхищает. И это завораживает. — Да, — сохнет язык во рту, покрывается мурашками спина, а осознание того, что ответить «да» подобно тому, как подписать контракт с демоном обильно бьёт по окрепшим нервам и голове, — я хочу узнать. Демет сухо хмыкает, растягивая губы в улыбке. Всё хорошо. Всё так и должно быть. — Есть один миф, одна легенда, — задумчиво начала Демет, — в котором говорилось о том, что все мы когда-то были равны. Все мы были одинаковы, не имея возможности быть хоть чем-то отличным от другого «я». Мы были Богами. Всемогущими, безжалостными богами. По спине против воли прошлась дрожь. Вайпер плотнее укрылся, спрятав руки под свою одежду. Отчего-то стало холоднее. — Но, разумеется, среди богов был самый главный, и его мы звали… «Создатель». Создатель был неуловим и неумолим: проси ты его о пощаде, вызывая на бой, — не важно, кто был это, ни одного своего ребёнка не пожалел. Стоило подумать, что кто-то встанет на пути к цели «Создателя», как он приходил в сущую ярость, которую не мог перенести никто. Добрые боги — мёртвые боги. Так считал Создатель. А дети, боготворившие его, лишь молчаливо кивали своими головами, не в силах оспорить данное «заявление». Ведь слово их отца, их создателя — это нерушимый закон. Не столько богов пугала смерть, как яростное разочарование в пустых глазах их Создателя. — И так власть Создателя крепла и цвела, боги занимались своими кровавыми гнусными делами, пока их «отец» уничтожал одного сына за другим. Одну дочь за другой. Ведь это правильно. Ведь если он уничтожил их, значит они согрешили. — Долгое время власть Создателя была в детских умах богов как что-то вечное и непостижимое. Пока не случился… один случай. Его самый верный ребёнок, самый преданный соратник, самый безжалостный убийца… поднял восстание. В груди что-то ухнуло. Вайпер опасливо покосился в сторону выхода. Ему не пройти мимо. Не сбежать. «Что-то напоминает», — думает мальчишка, — «будто мне хотят намекнуть, но…» Может, Демет говорит о том, что он сам подумал? Восстание — побег. Господ — Демет. Верные преданные дети — Скалл и слуги. А он?.. В этой истории он — предатель?.. Или Вайпер понял что-то не так?.. Это предупреждение сидеть на месте и не рыпаться? — И что дальше? Не смог удержаться он первым. И по тонкой змеиной улыбке понял, — таков и был план. Ему бы мысленно костерить себя за нетерпение и длинный язык, но пружина словно становиться меньше, не такой уж и упругой… Это было похоже на зачарование. Почему он считал её столь… непритязательной для своего общества?.. Что за внезапно повышенное самомнение? Стоит извиниться… перед Демет. — Создатель рассерчал на собственного палача, но убить его никак не мог: невиданная удача и хитрость, помноженные на ловкость и ум не давали поймать Маммона — так звали это дитя. Он стал первым из тех, кого после иначе чем «Семь Грехов» не называли. Маммон был не только хитёр и умён, он владел столь невиданным искусством обмана так, что любой человек, стоило им лишь заговорить, отдавал последнее, в надежде на большее. Но большее так и не появлялось, и лишь Маммон, забирая даже крохи со стола, уходил, довольно усмехнувшись злой улыбкой. — Маммон и правда выжил. Он был единственным из тех, кто выжил в том восстании. Верховные руки Создателя не могли достать вёрткого демона, сколько бы тот не старался, не посылал детей на собственную погибель; и в насмешку ему — Маммон, играючи и легко справляясь с каждым своим новым «испытанием». И тогда сказал Создатель: «Я даю шанс тебе вернуться домой, ко мне, своему Создателю… и принять собственное рабство. Ели же нет — да постигнет тебя кара грехопадений твоих». Странные слова Создателя лишь заставили демона рассмеяться, опрокидывая в желудок бокал вина. Только вот… напрасно смеялся так громко демон, собирая богатства по миру. Его наслаждение, его разум, жаждущий славы и богатства стали его погибелью, истинным проклятьем, которое и по сей день не может разрушить. — Слова Создателя были… правдивы. В скором времени Маммон пожалел, что остался в живых: проклятье создателя заключалось в том, чтобы сводить его с ума, заставляя крохой за крохой, почти незаметно, терять самоконтроль в своём хладнокровии и скупости, обостряя жажду наживы, заставляя терять голову от жадности. — Маммон всё чаще срывался, а его мозг, его разум одолевали мысли, ненасытные как и его олицетворение жадности; он хотел, и хотел, и хотел, и хотел большего! Ведь он достоин! Все остальные — просто дураки, которым везло по той или иной причине; Маммон же дураком не был, он был демоном, ненасытным и жадным, и в момент, когда появлялась вещь, цену которой демон признавал, Маммон сходил с ума, делая всё, чтобы получить эту вещь себе. Убивал, крал, шантажировал… уничтожал всё на своём пути. «Жадность известна по многим вещам. Это также известно как алчность, алчность или алчность! Это чрезмерное желание обладать богатством, товарами или объектами абстрактной ценности с намерением сохранить их для себя. Он применяется к заметно высокому желанию и стремлению к богатству, статусу и власти. И вредит ли это вам? Нет! Это дает вам силу! Это дает вам силы! Далеко за пределами того, что любой смертный мог бы когда-либо надеяться постичь! Обладая силой, вы неприкосновенны.» Демет задумчиво покосилась в сторону окна, отрешённо улыбнувшись. Вайпер, мирно лежащий возле её бёдер на кровати, умиротворённо улыбался, внимательно слушая сказку да потянувшись к руке, которая гладила столь нежно и милосердно его по волосам. Демет — Бог. А Вайпер — тот, кто должен охранять Бога. Архангел?.. — После этого Создатель легко заманил свою правую руку в ловушку, да оставил гнить в Аду. Маммона много как знает под разными личинами: Маймун, Плут, Принц Жадности, Великий казначей Ада, Жадный, Повелитель Дураков, Золотой Демон, Алчный Волк, Повелитель азартных игр, Хозяин игорных домов, Туз покера, Создатель Алхимии, Посол Ада в Англии… И все они по-своему правдивы, отображая часть всей правды на личность этого, несомненно хитрого, демона. — С тех времён и до нашего времени, Маммон остался узником собственного Греха, узником собственного создания; и говорилось, что помочь ему мог только один способ, да и тот, под бдительным взором Создателя, канул в бездну, так и оставшись невыясненным. Веки налились свинцов, а в голове захохотал тихий смех; ему показалось, будто что-то взглянуло, прошло сквозь него, но разумеется — это был просто сквозняк. Демет тихонько погладила мальчишку по волосам, а после, улыбнувшись, вышла из комнаты её гостя.

Оставался месяц.