Жëлтый клевер

      Извилистый белый дым разрезает вечернее небо.       Хаджиме кажется, что он ослышался.       — У вас очень знакомое лицо, — говорит женщина, задумчиво исследуя глубокими карими глазами уставшего Хаджиме. — Вы случайно не из столичной адвокатуры?       — Нет… вы ошиблись, — он покачивает головой почти незаметно. Внутри неё что-то болезненно ввинчивается штопором. — Работаю здесь уже третий год, в столице почти не бывал.       — А может, и вправду ошиблась, — она заглядывает под кожу, пристальным взглядом изучает беспокойное серое лицо Хаджиме. — Или мне про вас кто-то рассказывал.       Её ладонь ложится на подбородок — жест, означающий активное размышление. Чёрные ногти смотрятся весьма элегантно, когда чуть надавливают на белую кожу, но она этого не замечает, продолжая, видимо, вспоминать.       Хаджиме наблюдает за этим с весёлой отстранëнностью. Он не светится нигде, кроме этого забытого города.       — Ладно, может, как-нибудь потом, — женщина, представившаяся Айко, выдыхает, ссутуливается и наконец пододвигает тонкую папку ядовитого жёлтого цвета. У Хаджиме рябит в глазах от серости помещения и громоздкого пятна в пространстве. — Это дело мне велели поручить кому-нибудь из столицы, но я не смогла туда попасть. И… — по её рукам пузырятся мурашки. — Я пришла к вам.       — Меня кто-то порекомендовал? — Хаджиме решается раскрыть дело и невольно замирает, выдавая так много секретной информации для незнакомой клиентки. — Откуда это у вас?       — Мне вас порекомендовали, — подтверждает Айко. В её глазах что-то вспыхивает, распаляясь до восторженного страха. — Вот только… Не знаю, почему именно вы. Но тот человек настаивал.       — Как его зовут? — Хаджиме сжимает губы; под кадыком давит острый ком беспокойства и липкой тревоги. Что-то идёт не так, и это «что-то» слишком рано вспыхнуло после всех событий. — Почему оно началось? — бессмысленно шепчет он сам себе, проживая в голове взрыв за взрывом.       — Нагито Комаэда, — Айко щурится, встречаясь настороженными взглядами.       Хаджиме не рад прозвучавшим словам, пусть лицо и остаётся тошнотворно спокойным.       — Похоже на него, — кивает он и, скривившись от омерзительной кровавой каши на фотографии, захлопывает папку. Лучше ядовитый жёлтый, чем это. — Вы кому-нибудь говорили об этом?       Рёбра оплетают водоросли. Хаджиме чувствует сырость и затхлость, когда вдыхает намного медленнее, чтобы не сорваться и не показать, как ему резко стало плохо. Он смотрит на рыжеволосую женщину с пронзительными глазами, слушает её, но мысли почему-то нестройным потоком разбредаются во все уголки сознания. Там непривычно пусто и местами блекло. Серые фотокарточки с ожившими героями.       — Нет, — Айко проводит языком по верхнему ряду зубов, отчего её губа надувается. Хаджиме, однако, несмешно. Его потихоньку охватывает чувство страха и фантомной боли в висках. — Нагито Комаэда сам меня поймал, когда я стала свидетелем всего этого.       — И что вы хотите от меня? Я адвокат. Не детектив, если уж мы клоним к этому.       — Мне сообщить в столицу?       Хаджиме передëргивает. Он ведёт плечами, сбрасывая с лопаток цепкие ржавые оковы. Столица. Макото Наэги, его класс и огромные капсулы. Фонд Будущего.       Изуру Камукура.       Воспоминания не врываются, не смывают ностальгической волной хлипкие укрепления. Они плавно выскальзывают из-за драных занавесок, машут костлявыми руками, пока захлопывают шкаф, и позволяют рассмотреть себя со всех ракурсов. Получите, распишитесь. Он не хотел бы никогда вспоминать.       Но почему-то пришло время этим заняться.       — Если вы сообщите, начнётся паника, — сухо отвечает Хаджиме, постукивая дрожащими длинными пальцами по столу. Его трясёт от тошноты и боли в желудке. — Я сам разберусь.       — Я не сообщала в полицию. Не сообщала вообще никому. — Зачем-то рассказывает Айко, виновато сводя колени вместе. Прекрасно видит, что раскопала какую-то могилу. Теперь вид Хаджиме вдвойне убитый. — И могу дать вам контакты Нагито Комаэды.       — В этом нет необходимости, — отказывается Хаджиме, изломанно улыбаясь.       А для себя добавляет: «Он сам меня найдёт».

***

      Хаджиме нервно бродит по номеру отеля, перебирает браслет, пересчитывает три крупные бусины — выпуклую звезду, солнце, ключ — и дышит через раз. Воздух идёт жгучим ядом, горячей пылью, схватывает капканом лёгкие, напоминая, что здесь и сейчас он вновь возвращается к кошмару семилетней давности.       На смятых простынях иронично поблëскивает в тусклом свете жёлтая папка. Отвратительный тревожный цвет. Внутри неё, однако, ситуация не лучше — алые человеческие внутренности, выпотрошенные из… кто это был? Женщина? Мужчина? Сожëнная голова осталась без единого клочка волос.       Почерк знакомый. Почерк участников трагедии, которые гордо надевали чëрно-белые маски, скрывая свою личность. Якобы принадлежность ужасным событиям. И страх быть раскрытым перед остатками выжившего человечества. Ждали отомщения и отпора.       Рецидивисты?       Хаджиме мутными глазами смотрит на экран телефона, видит имя клиента, чувствуя подступающую тошноту. Горло сдавливает твёрдая невидимая рука.       — Доброй ночи, — раздаётся усталый голос. Хаджиме хочет промычать в ответ ленивое «ага», но молчит, ожидая дальнейших слов. — Завтра заседание, — неуверенно напоминает мужчина. — Можно с вами встретиться за пару часов до него?       Хаджиме отнимает телефон, сверяется с временем — три часа, мать его, ночи — и только потом соглашается:       — Разумеется. Всё пройдёт хорошо.       — Я верю вам, — беспокойно отзывается он, дыша загнанно и… странно.       — У вас какие-то проблемы? — осторожно интересуется Хаджиме.       В глаза устремляется что-то колючее, похожее на приближающиеся рыдания. Однако это иное чувство — чувство дикого страха и ужасного предчувствия. Хаджиме вскидывает голову к окну, за которым расстилается шумный ночной город с бесконечными огнями. Он терпливо ожидает, когда клиент отдышится, чтобы сообщить какую-то неприятную новость, но тот почему-то продолжает истерически сипеть и только.       — Алло?       — До завтра, — хрипло заканчивает мужчина.       Гудки оглушающим звуком проникают под кожу иглами, отравляя кровь тревогой. И животной паникой. В груди зреет бетонной плитой тяжесть, в голове — редкий туман с проблесками догадок. Грань панической атаки тонкая, на ней Хаджиме ходит с болезненным мазохизмом, желая сорваться вниз. Пережить и забыть.       Пусть потом и придётся рвать волосы от безысходности и выть от безумного страха в тихом номере с тëмными углами.       Он медленно возвращается к кровати, в тысячный раз касается гладкой поверхности папки, ведёт вниз к идиотской знакомой печати с клевером, и распахивает её. Взгляд равнодушно скользит по тексту, цепляется за фотографии, от которых сердце неприятно колотится, а ледяные мурашки раскатываются вдоль рук. Хаджиме хотел бы верить, что Фонд Будущего разберётся — это его компетенция. Исключительно.       Что может сделать один человек, который уже давным-давно подавил абсолютную личность внутри себя?       Отказаться от этой папки невозможно. По многим обстоятельствам. Те с довольным урчанием впиваются в глотку и удерживают, утыкая носом в безобразные фотографии людей, умерших отвратительной больной смертью.       Одна такая причина сейчас витает где-то в закрытых наглухо мыслях, оставляя за собой дорожку из белоснежных волос. Те как лебединые перья — мягким ковром стелятся вглубь мрачных уголков сознания, затягивают в холодную зеркальную воду. Та чернеет опасным жемчугом, притягательно сверкает, чтобы утопить. Безвозвратно.       Хаджиме стряхивает морок, читает одно и то же предложение в который раз и задаёт себе вопрос: «Почему он опять в центре человеческого кошмара?»

***

      На встречу Хаджиме, словно назло, опаздывает из-за затопленного номера. Каким-то чудом, неземными силами и вселенскими приколами ночью в его ванной открылся кран, и вся ледяная — ладно не кипяток — вода хлынула на нижние этажи.       Одной лодкой тут не обойтись. И вообще утро начинается не с кофе, а с тёплого стакана чая на диване у ресепшена и успокоения сотрудников отеля. Отзвониться клиенту получается только после переселения и проверки ванной комнаты. Хаджиме никогда так не радовался сломанной трубе, из-за которой ему ещё и возместят моральный ущерб.       Но мужчина не берёт трубку, хотя гудки протяжной мелодией бьют по слуху. Хаджиме звонит трижды и думает, что ему всё же стоит извиниться на заседании, а не откупиться бессмысленными отговорками.       Однако это дело с семейными разборками, судя по всему, так и останется незаконченным.       Хаджиме в абсолютном ужасе переводит ошарашенный взгляд на телевизор. Он не может ни вдохнуть, ни пошевелиться. Лишь в опустошëнном молчании рассматривает экран, от которого исходят красноватые всполохи, освещая полумрак ресепшена. Острая безысходность вцепляется в желудок, вызывая неконтролируемую волну жара и тошноты. Он держится лишь чудом, опускает голову, вплетает в густые волосы израненные пальцы и, кажется, хочет закрыть предплечьями уши, чтобы не слышать напряжëнный голос диктора.       »…На данный момент известно о четырнадцати погибших…»       »…Взрывной волной выбило стëкла у ближайших домов, восемь пострадавших, в том числе трое детей…»       Здание, в котором должен был проходить суд, тоже зияет тёмными провалами и зубчатыми разбитыми окнами. Ресторан, в котором они договорились встретиться, больше похож на разрушенную временем постройку.       Возможно, ледяная вода в номере — самое лучшее событие за сегодня.

***

      Хаджиме не хочет думать, почему так произошло. Он быстрым неровным шагом следует к тому месту, сжимает сумку с единственной жёлтой папкой внутри, пару раз вновь звонит клиенту, искренне (или отчаянно) надеясь, что тот не оказался там, что он мог бы связаться и уточнить, почему Хаджиме опаздывает.       Цепкая тревога уже прорастает знакомой истерикой в рёбрах. Те трещат от напора и одновременно сдавливаются активнее, чтобы поскорее лопнуть белыми осколками.       Хаджиме с горечью на корне языка тормозит посреди оживлëнной улицы, осознавая то, от чего судорога вонзается с жадным хрустом в лопатки, перетекая на спину.       Вчерашний надломленный голос. Дрожащий от страха.       Последний странный разговор с клиентом.       Нет, Хаджиме, ты параноик. Ты сопоставляешь какой-то бред.       За пятьсот метров до нужного места уже мелькает бесформенная толпа, облепившая место теракта. Хаджиме собирается утонуть в ней, но в последний момент его дергают за ноющую от нервов руку и затягивают в переулок. Там тихо.       Сизый дым всё ещё неровными клочками устремляется к чистой лазури неба.       — Не ожидал, — Хаджиме с интересом смотрит на человека перед собой, встречаясь взглядами.       — Привет, Хаджиме, — дружелюбно улыбается Нагито, пока в серых глазах тлеют искры безумного азарта. — Не знал, что ты подался в адвокаты в этом… — он с трудом сглатывает, отводя голову в сторону шумной толпы. — Месте.       Хаджиме одëргивает рубашку и незаметно заправляет браслет. Пульс в горле отдаёт в голову.       — За это время многое изменилось.       — Разумеется.       Хаджиме со вздохом выуживает жёлтую папку и с ненавистью пихает тому в грудь.       — Забери эту дрянь и объяснись.       — Согласен, жёлтый цвет не самый лучший.       — У тебя всегда были проблемы с этим, — губы Хаджиме трогает ностальгическая улыбка. — Рассказывай.       Нагито сжимает челюсть, изнутри прикусывает местечко под нижней губой, смотрит как-то затравленно. Без прежнего маниакального восторга. Либо повзрослел, либо обзавëлся мозгами — больше не восхищается трагедией.       — Я сбежал из столицы, когда Макото исчез.       — Исчез? — неверяще переспрашивает Хаджиме, вытаращившись.       — Просто испарился из Фонда, как и Кëко с Аой. Бьякуя их ищет, но, как ты сам понимаешь, безрезультатно.       В переносице заскреблась боль.       — Я увидел там достаточно неприятную картину, — Нагито возвращается взглядом к лицу Хаджиме, излучая какую-то светлую печаль от пережитых воспоминаний. — Выпотрошенное тело и заколку Джунко. Абсолютно такую же.       Хаджиме поражëнно молчит, хотя, вроде бы, не удивляется. В жёлтой папке он уже видел, на что способны эти… люди.       — Признаться честно, — Нагито неловко хмыкает, взъерошивая белые волосы, — никто из наших в симуляции не был настолько жесток. Я мало что помню из трагедии, но уверен, что таких изощрëнных убийств не было даже там.       — Опять всё свалилось на нас, — мгновенно отвечает Хаджиме, чешет зудящую лопатку, краем глаза следя за тем, чтобы рубашка в области запястья не задралась. — Я хотел сообщить в Фонд, но теперь…       — Я предполагаю, что Макото что-то узнал, — делится Нагито и вдруг возводит глаза к небу. В нём раздаются хлопки и звуки летящих искр. — Иронично.       Чёрный юмор Хаджиме никогда не любил, и салют над местом теракта показался ему чересчур. Просто… нелепо. Шутников ведь поймают. За такие идиотские приколы им светит (нет, не солнце), как минимум, три статьи.       — Поэтому исчез? — неуверенно заканчивает Хаджиме, с содроганием рассматривая молочный дым, режущий небосвод.       — Скорее всего. Я попытался отыскать наших, но нашёл немногих.       — А дальше?       — Фуюхико с Пеко категорически отказались даже говорить со мной. Акане… ты знаешь её. Махиру не узнала меня, хотя я, вроде как, несильно изменился.       Хаджиме заинтересованно выгибает бровь, вглядываясь в черты повзрослевшего Нагито. У него ярче светятся глаза, улыбка не изломанная, рука выглядит почти человеческой. Волосы всё такие же пышные. И по-прежнему сыпятся по плечам водопадом, соскальзывая с одежды при порывах ветра.       — За четыре года ты почти не изменился, — Хаджиме облегчëнно улыбается, когда видит лукавый слабый огонëк во взгляде.       — А вот ты… да.       — О? И как же?       — Нервный больше обычного. Суетишься. И волосы выцвели, — добавляет Нагито чуть тише, заметив нездоровую бледность худого лица собеседника после его слов.       — Главное, что не поседел.       Непонятно, хотел ли он кольнуть Нагито этой фразой или сказал её просто потому, что с его работой ему и вправду повезло остаться с прежним цветом волос.       — Ну так что… — Нагито поджал губы, шаркнув ногой по гравию. — Будешь слушать дальше?       Он явно страшится отказа, поэтому то неловко улыбается, то плавает смущëнным взглядом по гладким стенам зданий. На них даже граффити нет. И надписей. Да. Ужасных глупых надписей тоже.       Хаджиме не готов менять восстанавливающийся мир на разруху.       — Куда я денусь, — с поражением соглашается Хаджиме, расслабив плечи.       Нагито возвращает благодарную ухмылку.

***

      — У тебя тут неплохо, — задумчиво комментирует Нагито, обводит оценивающим взглядом обстановку нового номера (от утренних воспоминаний всё ещё горько скребëтся отчаяние под кадыком) и бесцеремонно — хоть что-то не меняется! — садится в кресло.       Хаджиме в ответ мычит, сбрасывает жёлтую — боже мой, кто-нибудь, перекрасьте её! — папку на низкий стеклянный столик и занавешивает резким движением шторы. Нагито по-хозяйски устанавливает слабый свет — и по его серому от переживаний лицу ползут тени.       — Почему ты живёшь в отеле? — Нагито крутит в искусственной руке пульт от кондиционера, словно раздумывая над его включением. На улице давно холодает, в номере тоже витает призраком свежесть. После трагедии климат кардинально меняется, и теперь лето бывает больше похожим на середину осени. Зато зимы тёплые, не приходится клацать зубами. — Я думал, за столь долгое время ты обзавёлся домом.       — Считаешь, что адвокаты получают приличную зарплату? — Хаджиме умело уходит от ответа, потирая запястье.       То сдавливается браслетом, крупные бусины в отместку за ложь впиваются в кожу.       — Сейчас многие профессии в дефиците, — Нагито, впрочем, не настаивает, лениво пожимает плечами и, прикрывая глаза, глубоко вздыхает.       Хаджиме видит, сколько уверенности в нём прибавилось, когда захлопнулась входная дверь отеля. Видимо, чего-то он боится наравне с Хаджиме, когда оказывается на улице. И, возможно, в данный момент ситуацию можно интерпретировать как убийственную игру: неизвестно, от кого ожидать удара, неизвестно, кто в этот раз будет жертвой или убийцей.       Судя по бешеным глазам Нагито на улице, жертвой всё же выступает он. Как и тогда, семь лет назад.       — Раз уж никто не хотел впутываться в это, я решил разыскать тебя. Фонд бы навёл шумиху, поэтому сообщение им я оставил на случай, когда дела пойдут совсем плохо.       — Ты уверен, что мы вдвоём с этим разберёмся? — Хаджиме скептически поднимает бровь. В глазах плещется неуверенность, она выливается за края и затапливает. — Я уже давно не Изуру.       — Я знаю, — слишком понимающе протягивает Нагито, почему-то сглатывая с огромным трудом: ключицы выделяются сильнее, вылезают из кожи, напоминают, насколько худой он из-за деменции. — Но это всё связано с нами напрямую.       Подобно незакрытому гештальту, Нагито пытается сшить открывшуюся рану, чтобы та не расползлась дальше по всему миру, разбрызгивая яд. Его серые глаза сверкают ртутью, равнодушием и одновременно чем-то беспокойным.       — Мы проходили через это. — Добавляет он надломленно, тщательно маскируя истинную причину.       Но Хаджиме всё равно догадывается:       — Ты не хочешь вновь оказаться в центре трагедии.       Нагито вскидывает голову до хруста позвонков. Через шторы стучатся оранжевые лучи солнца. Если они осветят их лица, можно будет увидеть не болезненную бледность и чернеющие под глазами синяки — нет, что-то более живое. Что-то… спокойное.       — Верно.       — Забавно, что жизнь нас вновь столкнула при таких обстоятельствах, — Хаджиме грустно тянет уголки губ вверх, желая опуститься на пол и просидеть там оставшуюся жизнь. — Мне придётся отказываться от всех заявок.       — Ради меня? — весело спрашивает Нагито и, судя по знакомому писку кнопок, звонит на ресепшен. — Я польщëн.       Хаджиме беззлобно качает головой, закатывает глаза и отходит подальше, отзваниваясь клиентам. Знакомый номер всё ещё маячит тошнотворными цифрами перед глазами. Он… звонит. И ожидаемо слышит механический голос оператора.       К тому времени, как он заканчивает, Нагито разливает им по бокалам недешëвое вино, поверхность которого приятно поблëскивает рубиновым. Хаджиме чисто для проформы любопытствует:       — Давно увлекаешься этим?       Нагито на секунду отрывается от разглядывания стеклянной ножки фужера. Изысканность, мать вашу. По прозрачным стенкам стекает почти незаметная плёнка. Вино хорошее, подлинное.       — Полгода. Редко очень.       Хаджиме понимающе кивает. Сам иногда срывается после завалов на работе и неадекватных судов, в которых его выматывают похлеще расследований в убийственной игре.       — Я ещё доставку оформил, — сообщает он спустя бесконечное молчание и искусственно улыбается. От этой эмоции рука Хаджиме ноет сильнее. — С чего хочу начать. Я не нашёл почти ничего особенного рядом с трупами. И так понятно, кто и зачем это делает.       — Их несколько. Возможно, целая организация, — продолжает Хаджиме с отчаянным весельем в голосе. — Мы не сможем.       — Сможем, — обрывает Нагито и, нервничая, одним глотком допивает первый бокал. Вино неприятно скользит наружу по глотке, обжигая горечью и терпкостью. Он с трудом сглатывает, морщится, замечая насмешливую ухмылку напротив. — Главное, выйти на них. А дальше Фонд разберётся.       — Ужасно, — Хаджиме чешет висок. Он пульсирует с интервалом в две секунды, сковывая больным кольцом затылок. — Что ещё?       — В первую очередь разобраться с сегодняшним терактом.       Хаджиме размышляет несколько мгновений, погружается в скрипучую паутину мыслей, решая, доверять ли такую информацию или нет. Но смысл в сокрытии чего-либо… Раз уж они теперь связаны подобным делом, утаивать нет нужды.       — У меня был клиент. Развод и алименты. Типичная история. — Хаджиме откладывает суть, облепляет рассказ ненужными деталями, боясь, что после того, как он произнесëт всё своим языком, его мир рухнет тяжёлыми кирпичами на дно. — Сегодня в три часа ночи он позвонил мне и попросил встретиться за два часа до заседания. — Грудь Хаджиме вздымается чуть сильнее, губы постоянно поджимаются, и глаза нервно исследуют обстановку номера. — Я опоздал из-за того, что у меня прорвало кран, затопило весь номер. А когда собрался идти… увидел, что в ресторане, где была запланирована наша встреча, произошёл взрыв.       Нагито осоловело смотрит прямо в бледное от испуга лицо и молчит, плотнее сомкнув губы.       — Ночью его голос показался мне каким-то странным. Словно он давил из себя слова и был чем-то напуган.       Хаджиме с поражением отставляет бокал, едва не разломав хрупкую ножку. Он горбится, закрывает лицо ладонями и ставит локти на колени. Ему смертельно больно думать об этом, проживать каждое мгновение, где он не догадывался о будущем. Теперь мороз по коже кажется благословением — физически он чувствует хоть что-то, помимо слабости и отчаяния.       Оно лезет в горло смоляными щупальцами, перекрывает кислород и хрипло посмеивается в губы.       — Клевер сработал, — удивлëнно вздыхает Нагито, неловко сводя лопатки вместе.       Хаджиме вздрагивает.       — Что?       Он непонимающе хмурится, смотря в сторону жёлтой папки. На ней незаметно стоит печать клевера. Хаджиме видел её, изучил каждую неровность подушечками пальцев. Символ безмолвно взирает в ответ.       После того, как он полностью закрыл личность Изуру в себе, Хаджиме потерял любой талант, включая удачу. И такое стечение обстоятельств весьма забавное.       — Никогда ещё не был рад твоему везению, — опустошëнно благодарит он.       Нагито тепло улыбается. Глаза его пьяные, но речь чистая:       — Не за что. При желании мы можем попасть в отделение, где расследуется теракт. Хоть какую-то зацепку получим.       Хаджиме лениво обдумывает этот вариант, понимая, что у них нет ничего, за что можно уцепиться для дальнейших действий. В убийственной игре с этим было попроще. Вот труп, вот орудие убийства, вот подозреваемые.       Тут же…       Хаджиме встряхивает голову, и Нагито машинально повторяет этот жест. Волосы падают бесформенной кучей на лицо, окунаются в вино, напитываются рубином. Слипаются некрасивым комом. Нагито с безразличием вытаскивает их, касается ладонью, отжимает на кожу и без брезгливости слизывает.       Хаджиме сглатывает, отводя взгляд.       Они недостаточно пьяны, однако в воздухе повисает купол неловкости — предвестник откровенных разговоров. Браслет давит до зуда.       — Как туда попасть? — Хаджиме чувствует пристальное разглядывание своего красного лица. И от этого как-то… неудобно. — Поддельные документы?       — Лучше, — шепчет Нагито, облокачиваясь вперёд. Глаза сверкают восторгом и хитростью. — Нелегально.       — О, — Хаджиме кашляет, резко вдохнув острый запах спирта. Теперь его тошнит уже от вина и опустошения в туманной голове. Приятная расслабленность испаряется, нагоняя мрачные мысли. Он разглядывает потолок, нагревает бокал дрожащими пальцами, чувствует, как безнадёжность пузырится волдырями. — Ты так хочешь попасть под следствие?       — Ох, прости, — притворно изумляется Нагито. — Адвоката, человека закона, о таком просить…       — Не ëрничай, — с улыбкой обрывает Хаджиме и вскидывает головой, получая агрессивную пульсацию комка в горле. — Лучше так, чем вновь прийти к… трагедии.       Нагито не отвечает. С кончиков волос капает алый рубин. Рука липкая, приклеивается к подлокотнику, ко дну бокала, за которое он держит его — легко переломает ножку, если надавит чуть сильнее от волнения. Атмосфера томная, головокружение почти не мешает, речь связная. Нагито чувствует себя безумно хорошо. Тревога зарывается клубком и не отравляет ядовитыми нитями грудь.       — У меня есть подозрение, что тот клиент, с которым ты говорил ночью, мёртв.       — Как проницательно, — саркастически хвалит Хаджиме.       — Нет, ты не совсем меня понял, — терпеливо объясняет Нагито, пытаясь разглядеть, осталось ли хоть что-то в розовой бутылке. — Он мёртв не из-за теракта.       Хаджиме простреливает озноб. Голова проясняется на мгновение, глаза слезятся от притупленных воспоминаний.       — Кто-то хотел тебя убрать.       Кажется, где-то раздаëтся стук шахматной фигуры о доску. Хаджиме искренне надеется, что это не цугцванг.       — Думаешь, — звенящим от напряжения голосом интересуется Хаджиме, — что кто-то знает меня?       Нагито понимает, о чём он. Знает не его. Знает Изуру. Знает участника трагедии. Знает об эксперименте над человеческим телом. Знает, кто может помешать.       — Так просто обычного адвоката не станут убирать.       Резонно.       — А твоего клиента использовали для того, чтобы ты пришёл в нужное место.       Теперь Хаджиме понимает. К собственному неудовольствию.       — Ужасно.       Вино закончилось абсолютно везде. Теперь они стеснительно мнутся, не зная, о чём говорить. О предстоящих трудностях не хочется. О прошлом… не лучшее время.       — Почему ты согласился?       Хаджиме замирает. Как же это логично: спросить, почему он собирается помогать почти незнакомому человеку спустя долгие годы автономной жизни.       — Тебе сказать правду? — Хаджиме поджимает губы, смотрит затравленно. Яркими пятнами горят воспоминания, кровавой коркой зарастают почти забытые события.       Нагито пылает лукавством. Он — одна сплошная ложь и тайна. Хаджиме осознаёт, что его уже давно крутят, повязав на ладонях нити, впаяв их под кожу глубоко в кости. Но что сделать — не знает.       — Иначе я бы не спрашивал, — уголки губ у него дрожат в игривой улыбке.       — Ну, — Хаджиме неловко жмëтся к спинке кресла, желая спрятаться от пронзительных серых глаз. — Предположим, по той же причине, что и у тебя.       — Мм, — кивает Нагито с каким-то глупым выражением лица. А потом гремит гром: — Поэтому, наверно, носишь браслет.       Хаджиме не реагирует на провокацию, оставаясь напряжëнным с каменным лицом. Внутри, правда, сгорает в адском пламени всё спокойствие. Он со смешком оголяет рукав, демонстрируя причину, по которой у него вот-вот случится истерика.       — Всё может быть, — сухо протягивает он и быстро скрывает браслет. Нет нужды смотреть на него. Лицо идёт бледными пятнами. — Это не важно.       — О? — Нагито вальяжно забрасывает ногу на колено и смотрит убийственно спокойно. В уголках его глаз Хаджиме видит блики от света, а так же что-то тяжёлое и совсем некрасивое. Похоже на тревожное ожидание каких-то дальнейших событий. — А это любопытно. Ты не снял его даже спустя четыре года после… после.       Он всё ещё пытается подбирать слова, будучи пьяным, однако не справляется, чувствуя смущение. Хаджиме с поражением закрывает лицо локтëм, более не шевелясь.       — Давай оставим сантименты и займёмся делом.       Нагито недолго молчит, недовольно кусая уголок губы изнутри. Сжигает осуждающим взглядом Хаджиме, хочет найти подход, прокопаться в суть и вытащить правду, которая и так колеблется на волнах где-то на поверхности.       — Хорошо.       Хаджиме почти тошно и стыдно.       Почти.