Непрожитая жизнь

Группа из на’ви и аватаров стремительно двигалась вперед, петляя между бесконечными, рябящими в глазах кустарниками и деревьями. На’ви двигались быстрее, отчего постоянно, иногда слишком бесцеремонно, тянули за косу отстающих пленников. Жейк все время поглядывал на идущую чуть позади Нейтири, поворачивая голову, но Тсу’тей, замечая это, грубо толкал его в спину, принуждая идти вперед. Впрочем, редкая попытка Сулли привлечь внимание девушки все равно оставалась незамеченной. Нейтири бесшумно, едва заметно, но от этого не менее быстро двигалась вперед, словно самка змееволка, ловко перепрыгивая через земляные наросты, кочки и светящиеся корни деревьев. Девушка демонстративно не замечала направленный на нее пронзительный взгляд, стараясь не поворачивать головы в сторону Жейк Сулли. Она чувствовала, как все то теплое и нежное, что было в ней к этому пришельцу – сгорает вместе с догорающим пепелищем Рощи Голосов. Иногда охотница останавливалась и шипела на слишком медленно идущих Норма и Грейс, но более не издавала ни звука. Слишком многое произошло сегодня ночью, о чем бы девушка не хотела ни говорить, ни вспоминать. Тсу’тей и вовсе молчал, громко сопя за спиной у Жейка. Хотелось избежать совета старейшин, отвести его подальше в лес и прикончить прямо сейчас. Он был не просто предателем. Он был потенциальной угрозой его народу, которая стала бы реальной, не прояви воин бдительности.  Временами эйкью поглядывал на идущего впереди предателя и мысленно ликовал, замечая, как ссутулены его плечи, опущена голова, а ноги снова и снова заплетаются от обычных шагов, будто на Жейка взвалили огромную ношу, мешающую ему идти. Охотничий нож мужчины все это время покоился между спиной и основанием косы пленника, которую Тсу’тею хотелось вырвать с корнем, потому что пришелец ее не заслужил. Аватары тоже хранили молчание. По началу Грейс еще пыталась возражать против их плена, призывая Эйтукана одуматься и позволить им выказаться, но вождь только холодно посмотрел на нее и прибавив шагу, оказался впереди группы, сопровождая её. После этого ученая не произносила ни звука, лишь обреченно смотрела то на Жейка, то на понурого и запуганного Норма. Женщина с ужасом ждала решение совета. Если они решатся на казнь – все пропало. Когда группа вышла обратно на поляну – она была пуста. Ни народа, ни Мо’ат видно не было, должно быть, потрясенные случившимся, они решили поскорее отправиться спать и набираться сил. Вокруг были лишь остатки былого пиршества: упавшие с ветвей гирлянды из цветов, что еще утром радовали глаз народа, рассыпанная у затухающего костра краска, которой бросались дети и особо игривые охотники, и множество следов, оставленных веселящимися не так давно на’ви. От увиденного на секунду сердце вождя сжалось. Праздник жизни и благополучия обернулся трагедией и разочарованием. Воистину, ни одна тсахик не могла предсказать такого окончания Большой Охоты. Эйтукан резко развернулся и сурово посмотрел на аватаров, сдерживая собственные эмоции, не позволяя им взять верх. Будь вождь хотя бы на толику таким, как Небесные люди, он тут же бы отдал приказ Тсу’тею казнить преступников, игнорируя традиции и законы оматикайя. Но не таков был оло’эйктан. Снова смерив пришельцев тяжелым взглядом, он посмотрел на молчавшего до сих пор эйкью. – Отведи их подальше от деревни и надежно привяжи, пускай Эйва ниспошлёт им раскаяние и здравомыслие за эту ночь, - мужчина резко выдохнул и продолжил, - и немалую долю мужества для принятия своей судьбы. С каждым словом вождя аватары темнели в лице, но не смели возражать. Их вина была доказана не столько словами, сколько действиями, и отрицать свою причастность было бесполезно. Эйкью удобнее перехватил косу Жейка, чтобы он не вырвался, и тут же дернул на себя косы ученых, вырывая их из рук Нейтири, принуждая ученых согнуться пополам и едва слышно застонать, шагнув в его сторону. Девушка взглянула на жениха, словно хотела предложить помощь. Будто этим могла залатать брешь, возникшую в сердце воина по ее вине, но Тсу’тей отвернулся от нее, подталкивая аватаров в сторону леса, скрываясь с ними среди деревьев. Было ли это сделано специально, или же мужчина просто не заметил взгляда, направленного на него – девушка не знала, но чувствовала, как дух и мысли Тсу’тея были более недоступны её взору молодой тсахик. Девушка на секунду опустила голову, скрывая глаза за длинными волосами, и сделала шаг назад, возможно, только сейчас осознавая, какую ошибку она совершила, нарушив волю родителей и Эйва, связавшись с едва знакомым ей пришельцем. В конце концов, в собственной разрушенной жизни она играла далеко не последнюю роль. И от этого становилось больно, а еще более – досадно. – Дочь моя, о чем твои мысли? – Произнесла позади девушки взявшаяся из ниоткуда Мо’ат. – Твое сердце неспокойно, я вижу это. Женщина провела узкими ладонями по горячим плечам дочери и встала перед ней, заглядывая в лицо. – Ма’sanu, – произнесла Нейтири, покорно склонив голову, а после – заглянув в глаза матери, – я совершила ошибку, и не знаю, как её исправить. Мо’ат не выглядела удивленной ни словам дочери, ни ее раскаивающемуся виду. Конечно, женщина знала о чувствах девушки к Жейк Сулли, однако надеялась, что дочь достаточно мудра, чтобы пресечь их на корню. Видимо, тсахик тоже совершила ошибку. Эйтукан не вслушивался в разговор женщин, а только бесшумно маячил вдоль деревьев, ожидая возращения своего приемника. Он уважал чувства дочери, но как вождь понимал – не время. Признание Нейтири было тем, что можно отложить на потом. Тсу’тей был мудр не по годам и мог многое понять. И простить юношеский порыв невесты. Оло’эйктан знал это, а потому не переживал ни за отношения дочери и будущего вождя, ни за их будущее тсахейлу. Все, что им было нужно – время. Спустя несколько минут Тсу’тей все же вернулся, кратко кивнув вождю, отмечая, что все сделано согласно его воле. – Почему так долго, эйкью? Воин на секунду отвел взгляд на Нейтири, но тут же перевел его на оло’эйктана и глухо произнес: – Не мог утихомирить Жейк Сулли, он требовал позвать к нему будущую тсахик. Девушка раздраженно зашипела, оглядываясь на лес, и тряхнула головой, отходя ближе к матери, словно ища укрытие в ее руках, но холод в голосе Тсу’тея и его пренебрежение больно кольнуло ее в самое сердце. Во имя Эйва он даже не назвал ее имени! Эйтукан раздраженно выдохнул на слова мужчины и провел рукой в воздухе, переводя взгляд на затухающий после праздника костер, отражающийся искрами в его янтарных глазах. – Он не получит ни моей дочери, ни нашей пощады. – Вождь посмотрел в глаза каждому из присутствующих здесь на’ви и серьезно обратился ко всем сразу. – Что нам делать с этими предателями? Тсу’тей нахмурился на произнесенные слова и медленно отошел в сторону деревьев, опираясь на одно из них, пристально смотря на находящихся рядом женщин, неотрывно смотрящих друг на друга, но молчащих, будто ведущих телепатический диалог. Для эйкью было очевидно то, как следовало поступить со сноходцами. Он готов был прямо сейчас вернуться на место, где их оставил, и перерезать глотку каждому, включая sa’nu,настолько он ненавидел Небесных людей, но в одиночку он не смел принимать такие решения. Именно для этого совет и был собран. Мужчина исподлобья смотрел на присутствующих, подозрительно долго молчащих, и всё же решил заговорить первым: – Ма’Эйтукан, с твоего позволения, первым буду говорить я, – уважительно склонив голову, произнес Тсу’тей. Дождавшись кивка и повелительного жеста от вождя, мужчина перевел дыхание и заговорил: – Жейк Сулли и остальные сноходцы должны быть казнены сегодня ночью. Мы достаточно претерпели от них и от остальных пришельцев. Их смерть будет уроком для Небесных людей, предупреждением и знамением, чтобы они убирались прочь с наших земель. Если не пресечь это сейчас, они почувствуют свою вседозволенность, мой вождь, и позволят себе намного больше, чем уничтожение Рощи Голосов. Они уничтожат наш народ. Пока Тсу’тей продолжал говорить, глаза его, словно стеклянные, застыли на лице предводителя, улавливая каждую эмоцию и настроение. Эйкью почти не двигался и не дышал, пока говорил, словно был одним из человеческих роботов: холодным и неживым. Лишь губы двигались, выдавая реальность стоящего перед советом на’ви. Мужчина говорил размеренно и тихо, что было совсем непохоже на него, бьющегося в агонии и ярости четверть часа назад. Замолчав, Тсу’тей продолжил смотреть на своего наставника, ожидая его реакции, но Эйтукан вместо ответа лишь едва заметно кивнул, показывая, что услышал охотника, и перевел тяжёлый немигающий взгляд на женщин, что все еще держались за руки, смотря друг на друга, словно и вовсе не слыша слов охотника. –  Эйкью прав, отец, – произнесла Нейтири все еще надломанным, но стальным голосом, медленно переводя на отца взгляд, – сноходцы не заслуживают ничего, кроме нашей ненависти и мести, но прошу тебя, не подвергай казни Грейс и ее ученых, она слишком многое сделала для народа. Девушка говорила твердо, хотя и глухо, чувствуя свою вину и горечь от предательства. Она все сильнее сжимала ладони матери, ища в ней поддержку, ощущая, как неприятно они намокли, выдавая ее волнение перед тсахик. – Или ничего, - цинично заметил Тсу’тей, бросая короткий взгляд на дочь вождя, моментально развернувшуюся в его сторону, – она привела сюда Небесных людей, организовавших школу. Из-за ее слабости погибли наши собратья. Она заслуживает смерти даже больше, чем Жейк Сулли. Нейтири зашипела на соплеменника, отпуская руки матери и двигаясь в его сторону. – Ты забываешь ее заслуги, ма’Тсу’тей! Она всегда была против методов Небесных людей! Тсу’тей окончательно перевел взгляд на девушку, отталкиваясь от дерева, на которое опирался, и пошел ей навстречу, продолжая чеканить слова, в которых снова разгоралось пламя. – Как много веры у будущей тсахик в этих убийц и предателей. Разве не Грейс и ее ученые первыми нашли нашу деревню? Разве не после их прихода среди нас появились сноходцы и Небесные люди? И школа, погубившая наших детей – их идея. Мужчина с каждым словом подходил все ближе к девушке, в конце концов поравнявшись и нависая над ней, словно парящая гора, заглядывая прямо в янтарные кошачьи глаза. – Скажи мне, ма’Тири, как те, что отняли чужую жизнь, могут заслуживать свою? Нейтири была тсахик. Пусть не по статусу, но по сути, и видела, как горечь лилась сквозь каждое слово жениха, как боль, терзающая его долгие годы, по капле просачивается наружу, как жаждет он отомстить за смерть своей возлюбленной, восстанавливая так запаздавшую справедливость. Был ли Тсу’тей единственным среди на’ви чувствующим подобное? Разумеется, нет. Ей было что сказать в ответ, но девушка лишь согласно кивнула, не отрывая взгляд от глаз Тсу’тея. В конце концов, все, что бы она сказала, было бы пустым звуком в сравнении с тем, что они пережили от всех Небесных людей. И даже вклад Грейс не мог затмить все их деяния. – Я готова сделать это сама, ведь именно на мне лежит вина за их появление здесь. Произнесла будущая тсахик, повернув и покорно склонив голову, прижимая уши, исподлобья посматривая на отца, ожидая его решения. На жениха она смотреть не решалась, хотя нутром чувствовала, как он сверлит ее пристальным взглядом после этих слов. Эйтукан все еще молчал, застыв, словно изваяние посреди поляны, выслушивая мнение тех, кто должен был решить судьбу аватаров. После слов дочери мужчина посмотрел на супругу, всем своим видом показывая, что ее слово будет решающим. Мо’ат пристально следила за каждым шагом и каждым словом из уст дочери и будущего вождя. Женщина видела их обоих. Ей управляло горе, им – ревность. Нейтири хотела мести без крови, не желая убивать, но и не стремясь взять на себя ответственность за возможное возвращение ученых, Тсу’тей хотел лишь крови, коей жаждал с самого появления Жейк Сулли, забывая о тяжести ноши, взваленной этим решением на себя.  Тсахик понимала мужа, не желающего принимать их решение, как единственно верное. Голова вождей должна быть холодной, сердце – горячим. У Нейтири и Тсу’тея все было наоборот, и Эйтукан видел это. Мужчина терпеливо ждал вердикта жены, которая безотрывно смотрела на него, словно стараясь увидеть ответ в его глазах. Спустя какое-то время женщина все же тяжело выдохнула и кивнула, будто сама себе, поднимая глаза вверх, словно благодаря Эйва за принятое решение. Сильный сиплый голос разнесся по поляне, ставя точку в непрекращающемся споре. – Вы молоды и забываете о том, что Великая Мать не приемлет кровопролития даже в благих целях. Кем бы ни были ученые, они принесли в наш дом не только беду, но и свет, а потому – только Жейк Сулли будет казнен сегодня. Он – часть народа, который оказался предан. Ученые не одни из нас, и не нам их судить, но они должны быть изгнаны. Эйтукан сдержанно и плавно кивнул, выражая свое согласие с супругой, и, подняв посох вверх, произнес: – Да будет так. Проведем обряд на рассвете. Нейтири и Тсу’тей покорно склонили головы перед решением старейшин, но на мгновение переглянулись – они бы все сделали по-другому.

***

Затмение было на исходе, в небе загорался рассвет, раскрашивая его во все оттенки алого, знаменуя непростое для народа решение. Приближалось время казни. Казнь – слово настолько редкое и непостижимое для на’ви, что могло бы быть утеряно, если бы старейшины не хранили его суть и значение для потомков. Преступление среди народа, событие, которое без преувеличения можно было бы назвать фантастическим. Оматикайя настолько привыкли жить по законам Эйва, деревни и рода, что не предполагали, будто кто-то может нарушить этот привычный баланс. Однако спустя множество лун такой на’ви все же нашелся, что повергло жителей деревни в состояние ужаса и отвращения. Один из них – преступник. Когда сразу после завтрака народу объявили о предстоящей казни, жители повскакивали со своих мест, начав роптать и недовольно шипеть, обращаясь к старейшинам, требуя выдать провинившегося на’ви на самосуд вне зависимости от того, что тот сделал. Слов вождей было достаточно для доказательства вины. Лишь громким голосом тсахик удалось усмирить недовольный народ, призвав вернуться на свои места. – Никто из нас не будет судить предателей по своему усмотрению! – Громогласно воскликнула женщина, поднимая руку вверх, чтобы обеспокоенные люди у костра ее услышали. – Для этого есть древнейший закон, написанный во времена Первых Песен. Мы сделаем так, как предписывает нам Великая Мать. Оматикайя послушно замолчали, прижав уши к голове, и внимали тому, что говорила их тсахик. Мо’ат величественно ступала между рядами на’ви, стараясь никого не задеть, и размеренным голосом, словно мантру, вела свой рассказ о временах Первых Песен. – Все вы, народ мой, знаете, что множество лун назад наши отцы и матери не чтили закон Эйва так, как сейчас, – женщина продолжала говорить, обходя людей снова и снова, стараясь заглянуть в глаза каждому, касаясь их плеча, словно благословляя. – Вновь и вновь они вели войны между собой за кров, пищу и новые земли. Великая Мать была огорчена этими событиям, а потому – не вмешивалась, чтобы народ знал, к чему приведут их войны. И он узнал. Когда два молодых, но свирепых клана полностью уничтожили друг друга, остальные осознали – вражда делает слабыми. Уязвимыми. И очень быстро собирает кровавую дань за прошлые победы. Тогда старейшины кланов нашли в себе мудрость примириться и объявили о создании 'ìheyu – всеобщего свода законов, основанных на учении Великой Матери и собственном горьком опыте войны. За любое непослушание этим законам на’ви в лучшем случае грозило изгнание, в худшем – смерть. Эти же наказания будут ждать и провинившихся сегодня. Каждый из нас – на’ви или сноходец, должен чтить и соблюдать закон Великой Матери, чтобы оставаться частью народа. Мо’ат глубоко вздохнула, истратив остатки воздуха, и оглядела притихшую поляну, на которой собралась вся деревня, ожидая продолжения обвиняющей речи тсахик, но женщина молчала, направляя взгляд в утреннюю темноту деревьев, ожидая прихода дочери и будущего оло’эйктана, она снова и снова вглядывалась между древесных мощных стволов, когда услышала звонкий мужской голос:  – Ма’тсахик, кто же из нас эти предатели? Кто посмел ослушаться Слова Великой Матери? Мо’ат опустила глаза на сидящего рядом юнца, моментально соскочившего со своего места у костра и примостившегося у ее ног. Женщина слабо улыбнулась, глядя на чрезмерно любопытного юношу, и едва заметно кивнула ему, опуская узкую ладонь на голову на’ви, поглаживая ее. – Не торопись, Атре’йо, ты все узнаешь, как только они будут здесь. Мальчик покорно склонил голову и вернулся на свое место, наблюдая за любой переменой в лице тсахик, но та лишь безотрывно и молча следила за деревьями, ожидая супруга, пленников и своих детей. Они непозволительно долго задерживались.

***

В это же время Нейтири выводила из недр леса последнего и самого безвольного из сноходцев – Нормана. Мужчина медленно шел впереди девушки, безучастно и молча смотря перед собой, иногда вскрикивая от слишком сильной хватки охотницы на своей косе, на что Нейтири лишь дергала косу сильнее, принуждая мужчину молчать и шипела. Когда они вышли к месту, где ожидали остальные, девушка просто толкнула аватара в сторону его друзей, сдерживаемых Тсу’теем, которым ничего не оставалось, кроме как успеть поймать ученого в свои руки и хмуро посмотреть в сторону девушки. Эйкью же не обратил на вспыльчивость подруги внимания и крепче перехватил косы пленников, захватывая в руку и косу Норма тоже, чтобы держать всех троих словно на привязи. – Зачем ты так, Нейтири? Неужели того, что мы сделали, недостаточно, чтобы понять, что мы желаем народу только добра? – Подала голос Грейс за много часов молчания. – Почему вы не желаете выслушать нас, ма’Эйтукан? Женщина тут же посмотрела на вождя, а после на Тсу’тея, ища в их глазах хотя бы каплю понимания, но оло’эйктан по-прежнему был глух к ее словам, холодно смотря на доктора, а будущий вождь, заметив ее взгляд, только сильнее вздернул подбородок, отворачиваясь от этой своры предателей, по-прежнему не произнося ни слова. – Мы слышали достаточно лжи от вас, Грейс Огустин, пришла наша пора говорить, – несколько повременив с ответом, все же произнес вождь, перехватывая древесный посох другой рукой, показывая юношам следовать за ним. Ученая лишь раздраженно выдохнула, повышая голос, вызывая неодобрение в сознании оло’эйктана: – Через несколько дней здесь будут Небесные люди, они придут и уничтожат все, что вы любите, чем дорожите. Эйтукан только кратко шикнул на ее слова и в тот же момент в разговор вмешался Жейк: – Вы хотите сохранить жизни своим людям, оло’эйктан? Тогда слушайте ее. Вождь хмуро посмотрел на Сулли, но промолчал, позволяя Грейс говорить, отвернувшись от нее, наблюдая за ярким огнем от костра сквозь деревья, за которым соплеменники, должно быть, дожидались появления пленных, чтобы знать своих врагов в лицо. – Вы должны дать возможность Джейку вернуться в клан, – продолжала женщина, – только он сможет помочь вам подготовить народ к атаке. Тсу’тей, все это время стоявший в отдалении вместе с Нейтири, презрительно смотря на пленников, решил вставить свое слово, вытягиваясь во весь рост и нависая над учеными, словно грозовая туча. – Не будет никакой атаки, – с нажимом проговорил он и, нахмурившись, посмотрел на Грейс. – Мой народ не воюет без причины. Так делают лишь Небесные люди. Эйтукан взмахнул рукой в воздухе, и эйкью осекся, отступая назад. Такие решения он принимать не мог. Нейтири молчала и внимательно наблюдала за диалогом, периодически поглядывая на Жейка, который безотрывно следил за ней, словно надеясь на помощь. – Тсу’тей прав, ради удовольствия и земель убивают лишь ваши люди. Мы не приемлем войны, – почти сразу после слов эйкью проговорил Эйтукан. – Ваше изгнание послужит им уроком, и они покинут Эйва’эвенг. Женщина всеми силами старалась не закатить глаза от упрямства и заблуждений вождя, в то время как вперед выступил Жейк, словно закрывая собой друзей, вступая в разговор. – Боюсь Небесные люди не столь благородны и не столь честны, они не упустят момента атаковать в самый неподходящий для племени момент. Вы должны позволить нам вернуться, мы сможем вам помочь. – На секунду замолчав, мужчина взглянул в глаза вождя и произнес очевидное. – Совсем скоро они будут здесь, и вам не спастись от их ярости. Уши Тсу’тея непроизвольно дернулись от слов Сулли, и он перевел глаза на оло’эйктана, ожидая его решения, но в душе понимая – Жейк Сулли мог оказаться прав. Небесные люди слишком непредсказуемые. В то время как Жейк посмотрел на Нейтири и прошептал умоляющим голосом: – Прошу, объясни им. Ты знаешь, к чему все идет. – Девушка даже не стала слушать бывшего ученика и лишь шикнула на него, но в это же время с опасением посмотрела на мужчин, не сумев не заметить произнесенные слова. Однако даже после этого Эйтукан остался непреклонен, он тяжело выдохнул и, сурово посмотрев на пленников, произнес: – Если ваш народ нападет, мы сделаем всё, чтобы защитить свой, однако безопасность нашего народа больше не ваша забота. Отныне вы, – он указал на Грейс и Норма, – не появитесь здесь, а Жейк Сулли будет наказан за свое предательство согласно нашим обычаям. Глаза Грейс округлились, и она шумно сглотнула, неосознанно рванувшись вперед к оло’эйктану. Лишь крепкая рука Тсу’тея и его рычание удержали женщину на месте. Жейк и Норман лишь переглядывались между собой, до конца не понимая, что их ждет. Грейс нашла в себе мужество вытянуться во весь рост, как истинная на’ви, и процедить, глядя прямо в глаза оло’эйктану: – Ты не можешь так с нами поступить. Это слишком безрассудно даже для тебя. Ты ведь знаешь, что мы можем вам пригодиться. Вождь посмотрел на Тсу’тея и молчащую рядом Нейтири, прожигающих ядовитыми взглядами аватаров, а после – развернулся к ученой и глухо сказал: – Безрассудно было снова довериться Небесным людям после всего того зла, что вы нам принесли. Впервые за все время в плену глаза Грейс наполнились страхом и пониманием. Никто не собирался давать им шанс. Никто среди народа больше не заступится за них. – О чем вы говорите, Грейс? – Невовремя вступил Жейк Сулли, но женщина лишь отрицательно мотнула головой, показывая, что сейчас не время для этого разговора, и добавила, стараясь заранее не пугать друга: – Ты сам все узнаешь. После этого никто из на’ви больше не произнес ни слова. Молодые оматикайя пропустили гордо вышагивающего Эйтукана вперед, а сами двинулись позади, изредка переглядываясь между собой. В глазах Нейтири большо не было ни боли, ни обиды, лишь смирение с собственными ошибками и тихая ярость, накопившаяся за такое непродолжительное время. Тсу’тей не был духовным лидером, но чувствовал, что девушка сейчас на грани и сдерживают ее лишь законы Великой Матери и авторитетное слово старейшин. Если бы тсахик была она – Жейк Сулли был бы мертв уже давно.  Группа из на’ви все ближе и ближе подходили к большому костру, соблюдая тишину. Их приближение выдавала лишь шелестящая под ногами трава, переливающаяся оттенками всех цветов, когда ее задевали ступни идущих. Эйкью всё еще крепко сжимал косы преступников, иногда потягивая их на себя, будто проверяя надежность собственной руки, на что аватары только шипели сквозь зубы, но голоса по-прежнему не подавали. Нейтири бесшумно двигалась рядом, страхуя жениха в полной боевой готовности. Создавалось впечатление, что стоило сноходцам не так вздохнуть – девушка бы кинулась на них без предупреждения. Подходя к общей поляне, где сидя полукругом, их уже ожидал народ, готовый охаять и растерзать обвиненных, Жейк повернулся в пол оборота к будущему оло’эйктану и, ухмыльнувшись, прошептал, чтобы услышал только мужчина, смотря эйкью прямо в глаза. Терять ему было нечего. –  Гордись, брат. Всё вышло по-твоему, как ты и хотел. Произнесенные слова больно ранили эйкью в самое сердце, и мужчина решил вернуть долг. Резко дернув сноходца за косу, он совершенно искренне прошептал в ответ: – Только этого, – сделал акцент на первых словах Тсу’тей, – ты и заслуживаешь, брат. Намека Жейк не понял, лишь невесело усмехнулся на слова охотника и отвернувшись от него, двинулся за оло’эйктаном, который величественно входил на поляну, полную агрессивных и шипящих на пленников оматикайя.    Отряд на’ви мерно шагал среди жителей, которые снова и снова ударяли сноходцев по разным частям тела, выказывая свое неодобрение их поступком, каким бы он ни был. Народ расходился при виде их оло’эйктана, но все гуще и плотнее обступал пленных, словно перекрывая им доступ к свету костра и кислороду, стараясь не задеть эйкью и будущую тсахик. – Mawey na’vi,mawey, – успокаивающе повысив голос, произнесла тсахик, вновь поднимая руки вверх ладонями к народу, чтобы привлечь внимание, – пропустите их. Оматикайя склонили головы, отходя от аватаров, но недалеко, опасаясь, что они причинят вред кому-то из племени. Тсу’тей и Нейтири протолкнули сноходцев вперед, выводя их в центр поляны на всеобщее обозрение, чтобы совесть заговорила в них и они поняли, что натворили. Эйтукан подошел к Мо’ат, склоняя голову в знак приветствия и уважения, на что получил улыбку одними углами губ и укорительное: – Вы слишком долго, – мужчина еще раз склонил голову к супруге, извиняясь, и обернулся к поляне, полной недовольных на’ви, которые снова и снова норовили задеть пленников. – По словам каждого из Небесных людей, находящихся здесь, – грозно начал вождь, махнув рукой в сторону сноходцев, стоящих в центре поляны, – они знали о трагедии в Роще Голосов, что подтвердили вчера. Знали, что их соратники придут и уничтожат то, что для нас свято и неприкосновенно. И своим предательским молчанием осквернили наш дом. Повсюду раздались проклинающие вопли, крики, и народное шипение слилось в один монотонный гул, постепенно набирающий силу. Тсу’тей крепче сжимал косы аватаров, не вмешиваясь, и молчал, понимая, что народ имеет право высказать свое разочарование и выплеснуть боль. Нейтири металась между бесконечными рядами соплеменников и старалась успокоить каждого поодиночке, призывая оматикайя выслушать старейшин, но ничего не помогало, народ бунтовал, и ситуация становилась только хуже. В это же время Грейс и ученые озирались по сторонам, не понимая, кого именно им слушать: разбушевавшийся народ, старейшин или собственные мысли, которые одинаково скандировали в их головах простую команду: беги. Недовольство на’ви продолжалось до тех пор, пока громогласный голос Эйтукана не перебил их всех. – Тишина! – О твердый камень на земле ударился деревянный посох, и люди тут же замолчали, отойдя от вождя на безопасное расстояние, поджав уши и хвосты. Все знали, что оло’эйктана лучше не злить. Вождь какое-то время молча взирал на собравшихся на’ви, ожидая, пока они утихомирятся, а после вновь заговорил, обращая свой взгляд на пленников. Взгляд, который не сулил ничего хорошего. – То, что вы совершили, насмешка над всем, во что верю я и мой народ. Верность, преданность и честь. – Жейк уже раскрыл рот, чтобы возразить, но Тсу’тей дернул его косу на себя, призывая молчать, пока говорит оло’эйктан. – Простить такое означает поступить в разрез с нашими законами и всем, что для нас свято. А этого допустить нельзя. В разговор тут же вступила тсахик, делая шаг вперед к мужу, продолжая его мысль: – Сегодня под взором Великой Матери и с одобрения вождя впервые за много лун народ соберется на ритуал lonu ta tìkawng, чтобы наказать сноходцев за их предательство и вернуть нашему народу покой. Стоило тсахик лишь произнести эти слова, как оматикайя вновь вскочили со своих мест, начиная улюлюкать и одобрительно кричать, считая приговор старейшин более чем справедливым. Норман, впервые за много часов поднявший голову, шепотом спросил у ученой, стоящей рядом, очевидный вопрос, приходящий в голову сейчас каждому из пленников: – Что это за обряд, Грейс? Я никогда о нем не слышал. Женщина повернула голову к мужчине и встретилась с ним взглядом. Впервые Спелман видел такой ужас в глазах подруги. Грейс пристально смотрела на него несколько секунд, словно телепатически стараясь передать ученому свои мысли, но когда сообразила, что тот не понимает ее – попыталась заговорить, однако Тсу’тей опередил её, язвительно усмехаясь. – Позор и забвение – вот что ждет вас, предатели. – Негромко, чтобы не перебивать оло’эйктана, но с нажимом произнес эйкью, а после, добавил, – Жейк Сулли, как один из нас и вовсе будет казнен. Охотник с необъяснимым даже самому себе удовольствием наблюдал, как неверяще и даже удивленно вытягиваются лица Нормана и Жейка, вероятно, все еще осознавая слова, сказанные эйкью. И лишь лицо Грейс оставалось суровым и непроницаемым, отражая лишь в глазах первобытный страх, овладевающий ею всё больше. Однако это не помешало женщине повернуться к бывшим воспитанникам, стоящим за спиной, и невзначай произнести, смотря им прямо в глаза: – Ваша награда за мои уроки просто бесценна, 'evi. Прозвучавшая фраза одинаково сильно ударила по Тсу’тею и Нейтири. Эйкью старался выглядеть беспристрастным, наблюдая за Эйтуканом и Мо’ат, продолжающими вдохновенную и обвиняющую речь, но руки охотника едва заметно затряслись от конфликта внутри него между народной справедливостью и собственной совестью. Нейтири же выдержала строгий взгляд бывшей учительницы, но любой заметил бы, как глаза девушки наполнились слезами, однако она не растерялась, и шагнув ближе к Грейс, нахмурив надбровные дуги так, что сквозь слезы в глазах была видна вся ее ярость, прошептала: – Твои уроки, sa'nu стоили жизни моей сестре. За это тебя придадут ритуалу первой. Грейс осеклась, ошарашенно смотря на девушку, но охотница даже не посмотрела на нее и вернулась на прежнее место, гордо вскидывая подбородок. Эйкью, стоящий рядом, лишь тяжело выдохнул, но промолчал, услышав ответ подруги, а боль внутри сковала сердце ещё сильнее. Никто из них не хотел, чтобы в этом была замешана их sa'nu. Мо’ат окинула взглядом притихшую после их с Эйтуканом речи поляну и встав за спиной мужа, положив руки к нему на плечи, снова обратилась к затихшей толпе, ловя на себе взгляд каждого из односельчан. – Оло’эйктан желает взять на себя бремя исполнения ритуала… Договорить женщина не успела. Эйтукан положил свою ладонь на ее, лежащую на его плече, и бросил на супругу короткий взгляд, безмолвно прося уступить ему эту речь. Мо’ат едва заметно кивнула и послушно отошла в тень за спину мужа, ожидая его слов. Мужчина шагнул вперёд и обратился к народу. – Появление здесь этих предателей – вина старейшин. Мы снова поверили лживым речам Небесных людей, отвергая собственное прошлое и их печальное присутствие в нем. Мы были слепы, и в искупление собственной вины я проведу древний ритуал очищения, смывая кровью сына на’ви свой позор и изгнанием разрывая лживые нити, связавшие нас с Грейс Огустин и ее учеными. Поднимайтесь, мой народ, поднимайтесь и следуйте за мной к Скорбной Лощине – последнему пристанищу этих предателей на нашей земле.  Оматикайя одобрительно заулюлюкали, кивая головами, поднимаясь на ноги, искоса глядя на все еще ошарашенных и озлобленных пленников, которые снова и снова сквозь гул толпы, стараясь перекричать ее, пытались что-то доказать оло’эйктану, холодно смотрящему на них, переубедить его. Немногие те, кто стоял рядом, видели, как Жейк Сулли, некогда герой, заваливший на Большой Охоте струмбиста, метался между старейшинами, их дочерью и друзьями-аватарами, стараясь убедить всех, что в предательстве виноват лишь он один, убеждая сохранить право находиться в клане товарищам. Однако каждый из на’ви видел, а более – ощущал ущерб, принесенный Небесными людьми, и каждый винил в этом тех, кто промолчал, одобряя это грубое вмешательство в жизнь народа. Лишь когда гул спал, под поднятой рукой Эйтукана и его посохом, указывающим направление возбужденной толпе, Тсу’тей вышел вперед, тем самым привлекая внимание и старейшин, и селян, передавая осужденных стоящей рядом Нейтири, непонимающе оглядывающей его. – Что ты задумал, 'eylan? – Тихо прошептала девушка, нагибаясь к эйкью и удобнее перехватывая косы пленников, но ответа так и не дождалась, наблюдая, как Тсу’тей прошел дальше, словно ее здесь и не было. – Разреши мне сказать, ма’оло’эйктан, – учтиво склонив голову, произнес эйкью, поднимая тяжелый, напряженный взгляд на вождя. Эйтукан был удивлен внезапным порывом юноши, ему казалось, что они все обсудили еще ночью после возращения из Рощи Голосов, но возражать не стал, рукой указывая на место перед собой, отходя чуть в сторону, произнеся: – Говори, эйкью. Охотник прошел вперед и встал прямо перед лицом вождя, окидывая его и присутствующих гордым, уверенным взглядом. Сноходцы подняли опущенные до этого головы, следя глазами за вставшем перед вождем охотником, готовясь слушать. В груди Грейс теплилась малая надежда на то, что совесть бывшего ученика возьмет своё, и он попытается отговорить старейшин от опрометчивого шага. Джейк же не питал иллюзий и знал, если эйкью вышел говорить, значит, стоит ожидать положения дел еще хуже, чем уже есть. Охотник ненавидел каждого из них, и пришелец это хорошо понимал. У них не могло быть хорошего конца. Норман и вовсе отрешенно смотрел на окрестные деревья, подавляя желание сорваться с места и бежать так далеко, как это только возможно. Прочь отсюда. Прочь из деревни, из лагеря, прочь с этой планеты. После известия об изгнании Спелман, возможно, единственный из них, кто ожидал его, ведь понимал, что после этого бесконечное тревожное ожидание закончится. И они будут свободны. – Позволь мне взять эту ношу на себя. – Тсу’тей внимательно посмотрел на вождя, замечая недоверие и сомнение в его глазах, вождь спустился с гладкого камня, заменяющего ему помост, и подошел ближе к молодому войну. Эйтукан положил руки на плечи будущего оло’эйктана и по-отечески нежно ответил, смотря ему прямо в глаза: – Я ни секунды не сомневаюсь в тебе, Тсу’тей, но это чересчур серьезный и горький ритуал, мой мальчик. Первый за множество лун. Даже старейшины не знают всех его тонкостей, ведь немногие среди дружественных кланов проводили его. Зачем тебе пачкать руки в крови своего народа? Охотник всего на секунду замешкался, но, быстро взяв себя в руки, ответил, все также прямо смотря в глаза оло’эйктану: – Жейк Сулли нанес мне оскорбление, – на мгновение вскользь взгляд эйкью пал на Нейтири, которая моментально опустила голову, стараясь не встречаться взглядом с женихом, который, казалось, прожигает ее насквозь. – Я хочу отомстить ему. И проклятым ученым, которые отняли у нас детей – самое дорогое, что может быть. Позволь свершить возмездие мне, ма’Эйтукан. Тсахик, все это время стоявшая поодаль, видела, что говорит вместо языка Тсу’тея. Его горящее от любви сердце. Задетая гордость, жажда справедливости. Мо’ат могла бы сейчас выйти вперед, взглянуть на супруга, безмолвно высказывая свое неодобрение, и на этом бы все закончилось. Тсу’тей бы принял их решение, но навеки затаил обиду. Однако кем они были, чтобы лишать их эйкью справедливого желания мести? Женщина знала – легче не станет, но то, что болело  – пройдет и останется шрамом на пылающем сердце. Она взглянула на супруга, не сводившего с нее взгляда, и стоящего рядом юношу, который в упор смотрел на Эйтукана, ожидая его решения, не поворачивая на женщину головы, хотя тсахик чувствовала, как он на самом деле хотел. Посмотреть ей в глаза и одним лишь взглядом упросить. Мо’ат не скрывала – у него бы получилось, но Тсу’тей был слишком горд для мольбы. Подумав еще мгновение, она едва заметно кивнула супругу, направляясь прямо в гущу народа, не оборачиваясь, собирая людей вокруг себя для сопровождения к месту казни. Вождь прикрыл глаза, словно принимая решение, но моментально их распахнул и посмотрел на стоящего рядом Тсу’тея, волнение которого перед решением оло’эйктана выдавал лишь метающийся позади хвост.   – Да будет так, эйкью, ритуал проведешь ты, но помни, что всю ношу за принятое решение ты сам возложил на себя. Будь сильным и не подведи свой род. Облегчение не отразилось на лице Тсу’тея, только взгляд стал чуть тяжелее – мужчина понимал, чем чревато его решение. Он разменяет покой своей души на справедливость. И было бы ложью сказать, что эйкью не был к этому готов. Охотник благодарно кивнул вождю, ощущая, как тепло рук покидает его плечи, и, резко развернувшись, подошел к Нейтири, возвращаясь к шефству над плененными. – Ты не понимаешь, о чем просишь, ма’tsmukan. – Тихо произнесла девушка, покачав головой, наблюдая, как бесцеремонно дергает охотник за косы обреченных, принуждая их двигаться вперед за старейшинами, направляющимися к Скорбной Лощине. – Не понимаешь. Тсу’тей ничего не ответил, только посмотрел в упор на Нейтири, словно своим янтарным взглядом она смогла бы растопить все сомнения, ютящиеся сейчас в груди будущего оло’эйктана, а после и вовсе отвернулся, шагая вперед. Никто сейчас не сомневался в сделанном им выборе больше, чем он сам. Однако этот ритуал был его долгом перед самим собой. *** Место для казни никогда не выбиралось случайно. Недалеко от деревни, поросшая травами и цветами, ставшая домом для насекомых и кормушкой для птиц, располагалась древняя каменная плита, вросшая в землю так глубоко, что ее едва было видно, обозначаемая на местности лишь по скудно оформленному резным орнаментом алтарю из серого скального камня. Даже не имев названия и как такового назначения (все же преступления редкость среди на’ви), между жителями было известно неофициальное название этого места – ke'u. Название, которым пугали детей перед сном, чтобы те под страхом наказания даже не думали совершать что-то гнусное. Однако именно сюда направилась процессия оматикайя, сопровождавшая пленников-сноходцев. Людской поток растянулся, казалось бы, от Дерева Дома до самого алтаря, пропуская вперед себя тсахик, оло’эйктана, Тсу’тея и Нейтири, ведущих обреченных, а после тянущийся прямо за ними след в след. Старейшины подходили к алтарю в скорбном молчании, не переговариваясь, даже не смотря ни друг на друга, ни на детей, идущих позади с учеными. Кто бы ни были эти сноходцы по своей сути, прежде предателей они были для народа друзьями, братьями и товарищами, особенно Жейк Сулли, которого ожидало не просто изгнание, но смерть. Закрепив бола, призванные удерживать тела виновных до конца обряда, Мо’ат обернулась к Тсу’тею, жестом показывая закрепить руки пленников так, чтобы сноходцы не смогли отбиваться, и на секунду встретилась со скорбящими глазами Грейс, которую на месте удерживала сильная рука Нейтири. – Ты совершаешь ошибку, – только и произнесла женщина, сухими от волнения губами облизывая их, – Небесные люди всё здесь уничтожат. Мы могли бы вам помочь, ты знаешь это. Тсахик печально посмотрела на ученую и старую подругу и отвела взгляд на уходящего эйкью уже с Норманом. Через несколько долгих мгновений она ответила на пристальный взгляд смиренных и в то же время испуганных глаз Грейс и произнесла хриплым голосом с режущим слух акцентом: – Тебе и твоим людям не стоило сюда приходить. Мы разные и можем быть счастливы, лишь существуя в своих мирах. Аватару нечего было на это ответить. Чувствовала ли она себя виноватой за произошедшее в деревне или нет, Мо’ат не знала. Она не видела земных людей. Однако последний взгляд ученой перед уходом на плаху показался женщине искренним.   Последним Тсу’тей уводил от народа Жейка. Он не пытался вырываться, когда эйкью забрал его косу у девушки, но все еще пытался в бессвязной быстрой речи достучаться до Нейтири, призывая поверить ему и дать шанс на жизнь среди их народа. Охотница лишь холодно смотрела на него, медленно отходя назад к родителям, не чувствуя к бывшему ученику ничего, кроме презрения и скорби за то, что она так легко поддалась на его уловки. Мольбы Жейка не разжалобили ее, скорее разозлили, и ей нестерпимо хотелось, чтобы все закончилось как можно скорее. Слишком много событий произошло за считанные часы. Тсу’тей крепче завязывал третье бола на руках сноходца. Охотник мало что чувствовал в этот момент: Нормана он почти не знал, ему было некогда рассуждать о его судьбе и замешан ли он в чем-то, как Жейк и Грейс, однако он выглядел самым безобидным из них, и если бы Тсу’тей мог, то, наверное, отпустил его. Воин не привык наказывать без надобности. И была ли эта надобность в изгнании Нормана, воин наверняка не знал, но старейшина вовсе не он, и все, что эйкью делает – подчиняется. Жейка мужчина ненавидел с самого начала и признавался в этом не только себе, но и другим. Глупый, нелепый, а как выяснилось позже, еще и лживый, он был позором для того, кто называл себя охотником. Тсу’тей все еще не мог уложить в голове то, что сама Великая Мать выбрала этого сноходца. Что же она увидела в нем? Может быть, то, чего не видел сам охотник? Как бы то ни было, Жейк не оправдал доверие Эйва, оскверняя своей ложью каждое сказанное ему в поселении слово, зато полностью оправдал опасения эйкью. И воин был искренне рад, что сам накажет пришельца за предательство. Хотя ему и не хотелось проливать лишнюю кровь. Проверяя узлы на бола каждого из пленников и заканчивая подготовку, Тсу’тей бросил взгляд на Грейс, и его сердце вновь болезненно сжалось, отчего он нахмурился, стараясь сдержать не к месту появившиеся эмоции в себе. Его sa'nu была единственной из всех, кого охотнику было искренне жаль. Земная женщина, одна из немногих пришедшая на их земли с наилучшими намерениями, высшей целью и уважением ко всему живому. На’ви в немощном теле человека. Когда мужчина лучше узнал свою инопланетную наставницу, то сразу понял – произошла ошибка. Она не должна быть среди землян, как и сейчас не должна быть среди пленников. Ученая была единственной, кто действительно заслужил место среди оматикайя. Ходить среди народа. – Эйкью, ты готов? – раздался хриплый голос оло’эйктана за спиной охотника, вырывая его из невеселых размышлений. Тсу’тей мысленно отчитал себя за невнимательность, и повернувшись к вождю, сказал: – Да, ма’Эйтукан, всё готово. Мужчина кивнул, резко разворачиваясь к гудящим односельчанам, призывая их к тишине, начиная прощальную речь. – Все мы знаем, почему сейчас находимся здесь! – Громогласно начал Эйтукан, вознося руки к небу. – Наши законы нарушены, и мы не можем простить этого. Сноходцы позади не просто предали наш народ, они поступились одним из Слов Эйва, а значит заслуживают самого сурового наказания, на которое способны старейшины клана – смерть среди народа. Гул снова наполнил жертвенную поляну, и на’ви зароптали на осужденных, разъяренно шипя на них, открыто выражая свою неприязнь. Мо’ат, как и ее супруг, не стала останавливать оматикайя от праведного гнева, понимая, как прав ее народ в своей беспримерной ненависти к пришельцам и как далек от того, что уготовано им с уходом Небесных людей из клана. Оло’эйктан снова резко развернулся и почти прошипел свозь зубы, смотря в глаза Норму и Грейс: – Благодарите Великую Мать и тсахик за то, что останетесь в живых. Вы не одни из нас, и только это спасло вас сегодня. Грейс осуждающе посмотрела на вождя, но промолчала, верно рассудив, что слова не убедят никого из присутствующих, как не убедили и прежде. Женщина продолжала гордо молчать, словно была одной из оматикайя, той, кому просто не повезло. Женщина сохраняла молчание и когда Тсу’тей обходил ее со спины, и когда она чувствовала его дыхание на затылке, и лишь когда эйкью крепко обхватил косу возле основания, приставив охотничий нож к волосам, ученая моргнула и, едва слышно, произнесла, покачав головой: – Вы все здесь погибнете. Сразу после этих слов поляну наполнил душераздирающий женский вопль, заставив одобрительно гудящий народ замолчать и повернуться всем, кроме Нейтири, как одному, в сторону жертвенного алтаря. Девушка лишь проследила взглядом за косой, сползшей черной змеей к ногам наставницы, переливаясь на обрубленном конце прерванной навсегда тсахейлу, и прикрыла глаза, отворачиваясь от жертвенника, отходя в сторону, чтобы никто не заметил накатывающих и давящих горло слез. Ученая, крепко зажмурившись, старалась отогнать себя боль, но она накатывала вновь и вновь, пульсируя в голове, стирая все мысли, оставляя лишь беспорядочно мелькающие цветные пятна, которые раздражали и делали и без того острую боль практически невыносимой. Колени ученой подогнулись, и она обязательно бы упала, если бы не бола, держащее ее тело навесу и впивающееся в запястья, словно битое стекло. На мгновение Грейс показалось, что она потеряла сознание и очутилась в лаборатории, но это был лишь болезненный бред. Женщина все еще находилась подвешенной и опозоренной перед всем народом оматикайя, смотрящим на нее во все глаза, одновременно и осуждающим, и жалеющим свою sa'nu. Непривычно короткие тонкие волосы закрыли лицо пленницы, ограждая от мира вокруг, оставляя наедине с болью и не менее болезненными мыслями. Ученая повисла на своих растительных кандалах и перестала реагировать на окружающее ее пространство. – Да как ты мог?! – раздался яростный крик слева от Тсу’тея, и мужчина резко повернул голову, заметив брыкающегося в путах Жейка, злобно смотрящего на него, – она желала тебе добра, как и всем вам, черт вас подери! Они с Нормом не виноваты, сколько можно повторять! Эйкью не стал слушать очередные оправдания пришельца и оскорбление своего вновь возмущавшегося народа. Дойдя до Сулли за пару шагов, воин размахнулся и врезал остовом ножа прямо по разгоряченному от злости лицу. Голова бывшего оматикайя мотнулась в сторону. Мужчина крепко зажмурился, слизывая кровь с губы, но сознание не потерял, лишь грозно взглянув на обидчика из-под бровей. – Ты здесь молчи! – Воскликнул эйкью на ломанном английском и замахнулся еще раз, удовлетворенный отскоком Жейка в сторону настолько, насколько позволяло его бола. Через мгновение Тсу’тей медленно обернулся и подошел к Норману, встав у него за спиной, обхватывая косу ученого у самого основания, кивая Эйтукану, оповещая о том, что он готов вершить возмездие над вторым пленником. В ушах до сих пор стоял сдавленный крик женщины, и охотник не мог забыть его. Хотелось лишь верить, что ее ученик выдержит последнее испытание среди на’ви с достоинством, не опозорив свою наставницу и подругу. Однако Тсу’тей даже не представлял, как ошибался. Молчавший до этого Норман, находящийся в беспокойном трансе, почувствовав, как костяное лезвие уперлось ему в затылок и надрезало косу, моментально принялся дергаться из стороны в сторону, брыкаясь и крича. Нервы ученого сдали в последний момент, и он всеми силами хотел вырваться из затянувшегося плена, не дав себя опорочить. – Нет, нет, нет! – Только и повторял Спелман, извиваясь и вырываясь из железной хватки Тсу’тея, который будто не замечал отчаянных потуг ученого, удерживая его на месте. – Отпусти меня, я ничего не сделал! Я ничего не знал о заговоре! Народ смеялся над крутящимся во все стороны Норманом, показывая на него пальцем. Для каждого из них было позором так вести себя перед главным испытанием в своей жизни. Чтобы им ни было. И лишь старейшины не поддерживали этого веселья и понимали отчаянный порыв ученого, не желающего покидать клан. Оматикайя для Спелмана были, как и для Грейс всем на этой планете. Симпатия и сочувствие, которые некогда испытывал Тсу’тей к этому аватару, улетучивались с каждым новым визгом обреченного. Мужчина успел подумать, что зря оправдывал его. Ученый по-человечески слаб и недостоин быть одним из них. Жалость оставила эйкью, оставляя лишь голую решимость и охотник единым движением рубанул острым ножом по тугой косе. Крик Норма застрял у него в горле, и вышел лишь протяжный вой, прервавшийся также резко, как и возникший. Мужчина почти мгновенно потерял сознание, обмякая в своих путах. Народ больше не смеялся, но и не сочувствовал Норману. Для них он был лишь одним из надоедливых ученых, слоняющихся на их земле, добывая информацию для врага. Однако среди толпы можно было заметить заслезившиеся ребяческие глаза. Для многих детей из племени Норман все еще оставался лучшим другом среди Небесных людей. Слева снова послышалось рычание, и Тсу’тей перевел спокойный и тяжелый взгляд на бывшего на’ви. Жейк зло смотрел на соперника, так невовремя узнавшего правду и обрекшего свой народ на страшную гибель от железных машин. – Ты не представляешь, какую ошибку ты совершил, выдав меня, брат, – цедит сквозь зубы аватар и находит в себе силы усмехнуться. – Я бы мог помочь вам. Воин усмехается в ответ и, слегка нагибаясь, приставляет к горлу сноходца нож. – Ты не можешь помочь даже самому себе, брат. Ты будешь первым казненным на этой земле за множество лун. Мне жаль, – голос мужчины меняет оттенок на более ядовитый и саркастичный, – но народ более не нуждается в тебе.  Краем глаза Тсу’тей замечает, как чуть вперед выходит Нейтири, внимательно наблюдая за каждым действием своего жениха, и иногда пристально смотрит в глаза Жейка, старейшины идут прямо за ней в надежде остановить, если потребуется вмешательство, однако девушка жестом поднятой вверх руки останавливает родителей, проходя вперед, ближе к алтарю. Охотница поднимает холодный бесцветный взгляд на Тсу’тея и кивает ему, произнося: – Сделай, что должен, эйкью. Я хочу это видеть.  Мужчина внимательно смотрит в глаза невесты, но не находит там и капли сомнения в своих словах. Охотник подносит заостренное лезвие к горлу сноходца, который не отрываясь смотрит на Нейтири, словно умоляя, а после произносит единственное: – Прости меня, – эйкью нажимает на затылок Жейка ладонью, принуждая опустить голову, и опускает лезвие на уровень беззащитной шеи. Народ затихает и внимательно смотрит на отведенное в сторону лезвие Тсу’тея. Мужчина закрывает глаза – воин повторяет за ним, едва заметно выдыхая. Эйтукан за спиной дочери и произносит холодное: – Да свершится предначертанное. Выверенное движение эйкью – и кровь брызгает на лица Жейка, Тсу’тея и стоящей неподалеку Нейтири, нисколько не изменившейся в лице, но все еще не отводящей взгляд от бывшего на’ви. Сноходец задыхается и сотрясается в судорогах, стараясь освободить руки от бола. Инстинкт требует зажать рану, остановить кровь, выжить. Но своими конвульсиями пришелец лишь делает себе хуже, заставляя кровь циркулировать и выливаться из открытой раны на серый, поросший травой алтарь. Проходит еще несколько долгих минут, прежде чем Жейк перестает подавать признаки жизни. Справедливость восторжествовала, виновные наказаны, долг перед народом исполнен, но эйкью вовсе не чувствует себя победителем. Тсу’тей словно через пелену слышит, как старейшины что-то говорят, призывая народ вернуться в деревню и забыть о сегодняшнем дне, но помнить о возмездии, Тсу’тей слышит, как его зовет Нейтири, хватая за окровавленные руки. Помнит, как разрезает бола, удерживающие тела в вертикальном положении. Помнит проклинающий взгляд плачущей Грейс, обнимающей Норма, и безжизненное тело чужака на алтаре. Победа над сноходцем досталась ему слишком высокой ценой, которую, как оказалось, ему нечем было заплатить. Игнорируя всех вокруг себя, включая хлопочущую вокруг него невесту, Тсу’тей срывается с места и широкими шагами направляется к Великой Матери, к Древу Голосов. Лишь праотцы и праматери могли убедить его в том, что он все сделал правильно, и заглушить его необъяснимое чувство вины.