Ты – летящие в форточку ножики

      Всю следующую неделю Вова не появляется в школе, не пишет, не звонит, а Денис пытается собрать себя по кусочкам. Он не знает, почему внутри звягинцевский мрак, не знает откуда это переосмысление ценностей, но для себя решил – те, кто долбит тяжелые наркотики не должны быть его друзьями. Он перспективный мальчик, необделенный интеллектом, с хорошими родителями, у которых есть связи. Зачем ему дружить с завтрашними трупами?       Вот вам и дилемма блядских дикобразов: чем ближе он к тому, что всегда хотел иметь, настоящим друзьям, тем больнее ему находиться с ними рядом. Хочешь колоться и жрать кактус, Денис? Запятые расставь сам.       Проблема вот в чем: с Ильей ему не больно. Его перформанс с необработанной иглой был лишь шок-контентом ради шок-контента, как новоиспеченные фанаты «Пацанов» любят выражаться о комиксе. Было страшно и противно, но в их компании всегда страшно и противно. А еще весело, головокружительно и охуенно. Они, может, еще не приняли Дениса в свою гуччи гэнг, но тот очень хочет стать частью этой стаи, которая по непонятным ему причинам раскрыла к нему свои объятья.       Может, не хватало чего-то подобного, чтобы Денис в них со спокойной душой вбежал? Может он просто прощупывал почву, а теперь точно понимает с чем имеет дело?       Денис нихуя не знает, кроме одного: у пацанов патологическая притягательность, которой он не может отказать. И они единственные, кто сделал шаг ему навстречу, не ожидая от него ничего взамен.       Почему они вообще так быстро его приняли? Из-за Вовы? Тогда почему Вова так быстро к нему прикипел и вообще заметил? Сколько на памяти Дениса таких мальчишек-выебонщиков было, ни один с оливковой веткой первым не подходил.       Всю неделю его эти мысли мучили, столько раз прогонял их через конвейер собственного говна, что уже и не счесть. И за эти долгих семь дней понял еще одну вещь: он как был отщепенцем, белой вороной и «новеньким», так и остался.       Одноклассники его сторонились, возможно из-за дружбы с Вовой и ко, возможно из-за его принципиальной нелюдимости, как ответ на непринятие. Протест. Кажется, он за это Илье предъявлял во вторую встречу? Чем же он разительно от них отличается кроме тепличных условий, в которых вырос?       Кроме этих мальчишей-плохишей у него никогда не было «братства», о котором так любил вспоминать батя под стопку коньяка за ужином. Сука, что за детство вообще у Дениса было, раз у него никогда не было друзей?       Понял, что если жизнь, в кой-то веке не стоит к тебе задом – надо брать от этого все. Поэтому оббегает учителей и вымаливает отработки для Вовы, чтобы закрыть прогулы.       И идет к нему домой.       Ему открывает заебанный Тоха и неудивленно приглашает на кухню. Все двери в комнаты пацанов закрыты, а Ильи – на щеколду снаружи.       Антон предлагает остатки пива и, получив отказ, усаживается за стол с бутылкой.       – Я Вове домашку принес.       Тоха пробегается по нему нечитаемым взглядом и кивает.       – Хорошо, я ему передам. Но ты не за этим пришел.       – Ты гадалка, блять, что ли? – ощетинивается Денис. – Я не по таргету из инсты, можешь не предлагать скидку.       – Не дерзи, – отрезает Антон, – если есть вопросы – я отвечу, если будешь долбаеба включать – пиздуй к мамке с папкой.       Денис проглатывает желание огрызнуться и послать нахуй, все-таки не каждый раз ему такую возможность предоставляют. Илья рассказывал, что Антон – константа в его жизни, с первого дня в детдоме – так и до конца жизни. Что ж, попытка – не пытка.       – Я знаю, что он все время в лонгсливах ходит, но в тот вечер у меня дома был в футболке, и следов почти не было. Он же не часто долбит?       – Он обещал не долбить.       Дениса в холодный пот от ответа бросает.       – Значит это из-за меня? – спрашивает наугад, боясь подтверждения.       – Нет. Возможно, отчасти… Я не буду тебе это объяснять, малой, совсем по-долбаебски получается, ты не тупой.       Денис кивает, понимая, что внутри знает ответ, думал об этом в тот день, но не набрался смелости спросить.       – Пойми, что твоей вины здесь нет – и жить станет легче, – завершает философски.       В рот ебать такую философию, – думает Денис.       – Значит, он виноват?       – Я такого не говорил.       Хлопает входная дверь, а Денис продолжает.       – Почему я?       Макс проходит на кухню и, не обращая на них внимания, разгребает пакет с продуктами. Антон наблюдает за его действиями, игнорируя Дениса.       – Денчик, будешь вафли? – шурша упаковкой, интересуется Максим, выкладывая купленное на прожженную тумбу.       – Печенье в клетку буду, – отвечает на автомате.       Макс разворачивается, серьезно смотря в глаза. Такой у него взгляд испепеляющий, уничтожающий, как у учителя, что заебался тупорылому ученику объяснять, что дуб у Толстого – это не просто листопадное и вечнозеленое.       – Вот ты и ответил на свой вопрос. Когда не включаешь ебаната и отца-морализатора гораздо кайфовее. Своих сразу видно – это на незаданный вопрос про Вову.       Денис хлопает глазами, уставившись на уже спину Макса, что продолжает разгружать пакеты.       – По старой легенде только пидор пидора различит на рассвете, – добавляет, чуть посмеиваясь.       – Домашку оставь, – Антон оставляет без внимания последнюю фразу Максима и смотрит внимательно, – Вовик с Даней уехал по делам, но завтра в школе будет. К Илье не предлагаю зайти, он спит.       Хочется сорваться со стула, вбежать в комнату, улечься возле Ильи, обвить его осьминогом, прижать к себе и не отпускать никогда. Не позволять пускать себе по вене дрянь всякую, заговорить любовью к Лимонову, от которого тот куксится, поглаживать по волосам и окружить с запасом количеством заботы и внимания, чтобы и детство все перекрыло.       Только там изломанный, завистливый наркоман, которого Денис боится. Которого Денис любит.       И это полный пиздец.

***

      Курит возле школьных ворот, погрызенный фильтр уже вымаливает быть приземленным к своим собратьям в куче листвы, но Денис упорно елозит по нему зубами. А потом чувствует руку на плече.       Даня молча достает себе сигарету и протягивает вторую, угощая, тем самым запуская новую цепочку зубного абьюза над фильтрами.       – Он так долго меня грыз, что откусил, блять, половину от меня, смотрите, прямо здесь! – сказал бы фильтр #1 операторам, – вы знаете, у него еще такие зубы острые, пиздец больно.       – Меня он сразу между зубами сильно сжал, сука, я бы всем этим пиздюкам повырывал клыки, это же невозможно терпеть! – сказал бы фильтр #2, успокаивая фильтр #1, – вы посмотрите, что он с ним сделал! У моего брата, блять, нет полтела!       На фоне фильтр #1 начинает навзрыд плакать, операторы оборачиваются и с озлобленными лицами, желая отомстить за вечное уродство, подходят ближе и ближе…       – Ты чо завтыкал-то? – спрашивает Даня, стукая несильно по лбу.       – Не спал сегодня, – отвечает Денис, пытаясь забыть свой кошмар, что перед глазами летает, – где Вова?       – Он опоздает, – выдыхая дым, смотрит в сторону, будто неуверенно, будто смущенно.       Денис пользуется случаем и разглядывает его. Волосы в хаосе, под глазами темные круги, он и сам весь заебанный и уставший, что ж за эту неделю-то было?       – Ты пришел со мной покурить?       Даня пинает близлежащий камушек и следит за его траекторией. Все туда же к окуркам.       – Да, – поворачивает голову, демонстрируя ровный профиль и крепкую шею, – вообще-то нет, – опять опускает взгляд, рассматривая ботинки, – короче, покур это заебись, но я побазарить пришел.       – О чем? – осторожно начинает Денис.       Даня вскидывает взгляд полный недовольства.       – То ты не знаешь, блять, ага, – затягивается нервно, чуть сипя, – Тоха тебе сказал, что не надо на себя вину перекладывать, и это правильно, но хуй как поймешь осуществить. Я тут чтобы, ну, – делает неопределенный взмах рукой, – чтобы научить не чувствовать себя виноватым, по большей мере.       – Типа по личному опыту поделишься?       Это, кажется, что-то задевает в Кашине, тот впервые смотрит открытым, читаемым взглядом. И там такая рваная рана, столько боли и злости. Денис пристыжено отводит глаза.       – Типа. В чем прикол – Илюха нихуя тебе не скажет. Вот вообще нихуя. Вова будет ходить с опущенным ебалом. Тохаль мудрено пиздеть про комплекс вины, а Макс – делать вид, что ему похуй, а сам нажрется как последняя мразь. Я тут распинаюсь, только потому что ты теперь с нами, а эти и слова не вякнут – боятся за этого долбаеба.       Ты с нами.       Денис кивает, слушая внимательно.       – Он ширяется с 14, два года нам пиздел, тайком обрастал связями, думаешь, чо он у нас а-ля капитан потонувшего корабля. Мы узнали – был пиздец. Друг другу ебальники расквасили, Тоха его держит, Макс орет, а этот, блять, в невменозе пытается дотянуться до края матраса, где нычка. Мы все выкинули и насильно прочистили его. Плюс детокс, плюс надзор, плюс порошок, плюс шмаль, чтобы не срывался, потому что он всегда хотел сорваться. Вроде слез, мы выдохнули. Но у него иногда, – Даня кривится, имитирует движение шестеренок рукой, – заскоки короче, шарики за ролики отъезжают, и он вслед за мыслями своими. Акции эти, к сожалению, не разовые, но редкие. Чо причина – хуй проссышь, я какое-то время пытался понять, потом забил, это неблагодарное и бесполезное дело. Поэтому, – указывает уже дотлевшим окурком на Дениса, – не гони на себя, не гони на него, живи, сука, по течению, и достойно принимай подарки жизни.       У Дани в глазах плещется заржавевшая, покрывшаяся мхом и обросшая плесенью боль, старая, детская, на уровне той, когда начинают при них про родителей говорить. Которая навсегда ебаной пиявкой присосалась в самую сердцевину души. Сколько у них на всех одинаковых шрамов на сердце? Сколькими они поделятся с Денисом?       – Спасибо, – произносит тихо, слово ветром подхватывается и с листьями уносится куда-то к мусорным бакам.       – Как есть, – бросает Даня, а потом серьезным взглядом впивается, – только посмей, бля, его обидеть, тебя даже по частям не найдут, ты меня знаешь.       Денису немного забавно с характера этой угрозы, но нервозная щекотка все равно фантомно по бокам проходится – он Даню знает, да. Ему труда не составит это осуществить.       – Это даже говорить не нужно было, – головой качает.       – Знаю, – улыбается Даня, – расчувствовался малясь. Дай хоть где-нибудь сыграть в старшего брата.       – Из вас всех Макс самый старший.       – Ай, иди в пизду, шкет, – и разворачивается, намереваясь уйти.       – Стой, – говорит Денис, – расскажи про ваши шифровки, – и, натыкаясь на непонимающий взгляд, поясняет, – почему мне нельзя с вами на «переговоры»?       – Илюша запретил, – отвечает с улыбкой, склоняя голову на бок, – спроси лучше у Вовы, это его идея была.       Коломиец кивает и прощается.       Вова приходит к третьему уроку.       Здороваются молча и ни слова друг другу не говорят. Денис не знает, что вообще можно сказать, а Вова в своих мыслях обитает. Наблюдает как его друг учителям всю домашку, закрывая пропуски, показывает, как он в очередной раз проявляет ответственность (теперь Денису понятную) по отношению к учебе, как он то и дело пытается заземлиться от мозговых червей прикосновениями. То плечиком притрется, то коленкой удержит.       Когда звенит звонок, оповещая о последнем уроке, Вова ведет его за гаражи, где никто не шастает, и чисто по-человечески просит обнять его. Денис прижимает его к себе за плечи, чувствуя, как тело в руках немного потряхивает. Учтиво молчит.       – Каждый раз, сука, землю из-под ног выбивает, – бурчит куда-то в грудь, а потом отстраняется, смотря благодарно, – сори за такое тактильное нападение.       Денис кивает и умалчивает, что сам эту неделю не выходил из объятий родителей, пока была возможность. У Вовы такой возможности нет, поэтому он предложит все, что ее может скомпенсировать.       – Ты сам-то как? Полегче?       На секунду в ступор впадает, не зная как ответить. Легче ли ему? Нет. Хочет ли он прекратить общение? Тоже нет. Сейчас кажется, будто эта ситуация лишь сильнее привязала его к этой шайке-лейке.       – Сойдет. Со мной Даня утром еще поговорил, ну, расписал произошедшее.       У Вовы в глазах блестит нескрываемое уважение и радость – за то, что Дениса, кажется, окончательно приняли, раз делятся подобным. Сам Денис тоже рад.       – Я сентиментальная сука сегодня. Не говори пацанам, но они к тебе тоже пизда как прикипели. Спасибо, что тогда на уши дом поднял, Макс для проформы повыебывался.       – Все норм, я просто пересрал. Глупо немного вышло.       – Не глупо, – Вова смотрит серьезно, – я первый раз его отъезд в 14 увидел и убежал блевать в толкан, рыдал до опухшего ебала часа два, пока пацаны с ним разбирались. Потом объебался дешевыми спидами и меня откапывали в лазарете. Илья тогда клялся, что завязал.       – Даня сказал, что он тогда и завязал, да.       – Ну, – усмехается грустно, – завязка не исключает рецидивов, знаешь.       Денис не спрашивает, не думали ли они все забить на наркоту, зная ответ. По-другому не выжить. Денис не спрашивает, почему у них нетерпимое отношение к героину, лишь резюмирует.       – Оуджи нейнш?       – Да, брат, – Вова смеется, – либо так, либо в братскую могилу. У нас уговор, считай.       Он долго смотрит Денису в глаза, что-то выискивая, а потом во все 32 улыбается.       – Спасибо.       Спасибо за то, что не отвернулся. Спасибо за то, что остался. Спасибо за то, что не поменял мнения обо мне. Об Илье. О нас.       Денис просто хлопает его по плечу.       И провожает до дома.       – Почему Илья был против? – не вносит конкретики, надеясь, что Вова и так поймет.       Вова понял.       – Не хотел тебя запачкать, – и на недоуменный взгляд поясняет, – ты посмотри на себя, епта, вылизанный, домашний. Он мне не верил, что ты и махаешься нихуево, и что язык у тебя подвешан, думал очередной обсос, который окольными путями со мной спелся, типа максимализм детский, вся хуйня. А потом ты по его любимым писакам прошелся, да еще и как! Ну, поплыл пацан. Но все равно наотрез отказывался к делам тебя привлекать, из-за этого с Даней закусились пару раз.       – Я типа недостаточно хорош для этого или слишком хорош?       – Ден, ты иногда такой тупой, я хуею. Мы вот чем, по-твоему, занимаемся?       – Дилерство, забивы и борьба за территории? – спрашивает неуверенно.       Вова закатывает глаза.       – Пиздец мы ганстеры в твоих глазах. Ну типа. Вот и представь себя, этакую принцессу из внешнего мира во всем этом, – на возмущенную физиономию сразу отвечает, – это по словам Ильи! Мы с Даней тебя сразу приобщить хотели. Но, хозяин – барин, как говорица, так что все бибу пососали. А тебя он себе припас, вон, таскался чуть ли ни каждый вечер про каких-нибудь Самойловых и Платоновых без умолку пиздеть. С ним о таком только Тоха иногда побазарить мог, и то не о всем. А тут ты вылез, наш еще и стелишь как ему нравится. Говорю – поплыл пизда.       У Дениса кончики ушей горят и отнюдь не от холодного ветра.       – Да и ты поплыл, чо уж, – добавляет лукаво.       – Иди нахуй, – бубнит, краснея сильнее.

***

      Первый снег хлопьями кружится по вечернему городу, воздух разносит морозное предвкушение обновления. Денис не ассоциирует осень и зиму с чем-то увядающим и умирающим, для него это перерождение, новый чистый лист, возможность вздохнуть полной грудью перед неизбежным. У всего есть завершение. Конец – это просто начало.       рентс (уже для фионы)       22:14       выйди       Сердце всклокочено рвется из грудной клетки, а разум презрительно шикает на предателя, хотя и сам уже откровенно поплавился от всего одного слова. Денис быстро одевается и выбегает из подъезда.       Илья, совсем как в фильмах, оборачивается на грохот открытой двери, расслабленно и уставши, с сигаретой между зубов, с печально-радостным взглядом. Еще чуть-чуть и Денис услышит ту самую песню из Питер FM.       «В твоих красных глазах не было льда»       Денис с размаху бьет Илью по скуле, выбивая сигарету.       Костяшки простреливают болью, но он ее игнорирует, во все глаза смотря на него. Илья удивлен и обижен, не ожидая такого приветствия, но отряхивает эмоции с лица, как собака, и возвращает прежний взгляд, держась за щеку.       Кивает ему.       Денис опять плывет.       Достает из пачки сигарету и молча протягивает, извиняясь за убытки. Илья забирает, намеренно соприкасаясь пальцами, и скромно улыбается, подкуривая.       – Мне нечего тебе сказать, – нарушает тишину, когда они проходят мимо какого-то заброшенного парка.       – Так уж и нечего?       – Ты и сам все сказал в нашу вторую встречу. И правильно сказал.       – Напомнишь? – Денис включает дурачка.       – Только мы, читающие Уэлша и Берроуза, со вкусом по вене ебеним, – зеркалит Илья, – не вижу смысла мусолить, ты знал с самого начала.       Денису от его искренности тошно, от своих слов противно, и просто ебано от всей сложившейся ситуации.       Тебя предупреждали, что он объяснять не будет, так что не ной, – накидывает подсознание. И не поспоришь ведь.       Илья приводит их на какую-то заброшку, устраиваясь на старом, продавленном и дряхлом диване, на который сто процентов ссали бомжи, и на котором спали бомжи, ебались бомжи, но Денис просто усаживается следом.       Коряков достает самокрутку, сразу же раскуривая и впихивая Денису между губ. В тишине передают друг другу блант, расслабляя разум и медленно выпуская напряжение с дымом. Денис помутневшим взглядом исследует исписанную стену и цепляется за одну фразу:

привет всем выкидышам, недоноскам и переноскам, всем уроненным, зашибленным и недолетевшим! привет вам, «дети стеблей»!

      Удивленно косится на Илью.       – Твоя работа?       Илья кивает заторможено.       – Тут вообще почти все надписи по большей части мои. Да и место наше. С пацанами нашли несколько лет назад и повыгоняли всех местных обитателей.       – Я себе так надпись и представлял, знаешь, – делится Денис, вспоминая, как был поражен историей и как хотел в приют, чтобы просто почувствовать хоть каплю дружеской близости, которой в книге – океан. Глупый Денис. Глупый-глупый.       – Ожидания срослись? – спрашивает Илья, явно намекая не только на каракули на стене.       Денис смущенно улыбается, затягиваясь, и отвечает искренне.       – Ага. Стал частью чего-то большого, многоногого и многорукого.       – Теплого и болтливого, – добавляет Илья, мягко улыбаясь.       Обсуждают околоромантические отношения Слепого и Сфинкса, сходятся на том, что Курильщик – говнарь, а Рыжий самый кайфовый перс.       – А ты вылитый Лорд, – ласково произносит Илья.       – Нет, вообще не подхожу же.       – Ты, ты! Такой же упертый, язвительный и красивый. Не отнекивайся.       – Ты тогда Слепой?       – Не думаю, – задумывается Илья, – хотя, у них у обоих желание съебаться на Изнанку, как у нас с тобой с вот этими эскапистскими диалогами.       – Но ты не вожак.       Илья смотрит так признательно, будто его каждый раз поражает, что Денис понимает его и его мысли. Денис, на самом деле, тоже поражается.       – Не вожак, да… Я, наверное, ближе к Македонскому.       Лицо его окутывают пары от дыма, сам он похож на фарфоровую куклу, которую небрежным словом сейчас можно разбить вдребезги и не склеить. Денису грустно от ответа, он не хочет признавать, что судьбы этих двоих как-то перекликаются. Не думая, хватает его руку и держит в своей.       – Только не исчезай тогда.       У Ильи в глазах микрокосмос, в котором отражаются все противоречивые эмоции, вся избитая и израненная личность, вся разорванная душа.       Он переплетает свои пальцы с денисовыми и кладет ему на плечо голову, вздыхая.       – Расскажи, каково это иметь родителей, – почти на грани шепота.       И Денис говорит. А Илья просто сжимает его руку и трется виском о ключицу.

***

      Дни идут чередом, уроки бесполезно просиживаются, егэ надвигается, снег валит наплывами. А Денис в полной жопе.       Он так запутался в этих недоотношених и передружбе с Ильей, что готов идти советоваться с Вовой, как ухаживать за его братом.       После того вечера на заброшке у Ильи будто сорвало предохранитель, на каждой встрече и так и сяк руку заденет, где-то полностью пальцами обернет, где-то сожмет ладонью, а у Дениса от этого сердце в пятки и мурашки по шее. Будто сам Коломиец дал добро своим импульсивным хватанием и теперь у Ильи карт-бланш на облапывание верхних конечностей.       Мама учила делать девочкам комплименты, каждый раз Илья сникает и это похоже не на романтический жест, а на душевный стриптиз, одаривать вниманием, каждый раз его за это стебут пацаны, а Илья только лукаво улыбается, и дарить подарки.       Дениса озаряет.       Договорившись заглянуть вечером, он несется домой и находит то, что искал. Нежно проводит пальцами по обложке, прощаясь с вещью.       – Денис, пошли на кухню, – вырывает из мыслей отец. Даже не обратил внимания в запале, что они дома, что уже несвойственно.       Давит удивление и садится за стол, где мама уже улыбается как-то скорбно и грустно.       – Хорошая и плохая новость, сынок.       – Давай с плохой.       Батя переглядывается с мамой и как на духу произносит.       – Меня переводят.       Земля останавливает свое вращение вокруг оси.       Птицы не вернулись домой.       Денис так долго сидел в своем манямирке, что совершенно позабыл как туда и попал. Так долго наслаждался дружбой, первой влюбленностью, купался в лучах внимания сверстников, что розовые очки сами по себе синтезировались на глазах. Так долго делал вид, что он обычный подросток с обычной жизнью.       – Но хорошая, – с энтузиазмом начинает мама, видя поникшее лицо, – переводят в Питер с концами! Больше не нужно будет мотаться по стране, День. Возвращаемся домой.       Денис думает, что впервые за долгие годы нашел место, которое можно было назвать домом. И теперь его снова у него отнимают.       – Когда? – лишь спрашивает, не поднимая взгляда.       – На следующей неделе.       Внутри что-то истошно подвывает и скулит, Денис кивает и пытается уйти в комнату, но отец его останавливает.       – Мне жаль, сын. Знаю, что ты тут сдружился, но Питер недалеко, сам знаешь. Если правда друзья – то это не ваша последняя неделя вместе.       Денис хочет ощетиниться и крикнуть, что сам батя ничего в друзьях не смыслит с его-то опытом. Но проглатывает и снова кивает, протискиваясь в коридор.       Падает лицом на кровать и думает как же он мастерски все проебывает.       Сутки все и вся игнорирует, так погано. В обед выползает из своей пещеры, немного болтает с мамой, теперь то график послабее, можно не загинаться на работе днями, переводят же, выслушивая ее заверения, что теперь точно все наладится и встанет на свои места, хавает весь этот бред про «дальше только лучше» и «не переживай, вы обязательно встретитесь еще». Денис допивает чай, подхватывает книжку и бежит по дворам к знакомой хрущевке.       Открывает ему недовольный Вова.       – Ну и какого лешего меня игноришь, валенок?       – Вов, – только и получается сказать.       Тот сразу с лица спесь сбивает, смотрит взволнованно и озадаченно, подзывая рукой войти внутрь.       На кухне наливает ему воды, чая-то нет, а пить с утра – и до алкоголизма недалеко, и окидывает сканирующим взглядом.       – Чо стряслось?       – Батю переводят. Обратно. Насовсем.       Ногтями в ладонь до боли впивается, ожидая криков, матов и разочарования. В общем, все то, чем он себя сутками корил.       Вова грузно садится на рядом стоящий стул и тяжело выдыхает.       – Когда?       – В понедельник. Уже и билеты, сука, есть.       – А ты чо, здесь хотел остаться?       Денис смотрит с вопросом в глазах, не понимая.       – Хотел здесь доучиться. С вами.       Вова смягчается сразу, пытается улыбку подавить, но не выходит.       – Сука ты, Денчик. Как мне теперь тебе нотации читать, что у тебя охуенная возможность отсюда свалить?       Денис уголком губ дергает.       – Я думал, что ты расстроишься.       – Конечно я расстроен, блять! С тобой на уроках пиздато было ебланить. Ща все в жопу ебать будут из-за егэ, – Вова достает пачку, протягивая сигарету, и закуривая свою, – нам не по 12, не ссы, я в СПБ твое солевое поступать буду, может пацанов подтяну, – произносит, не смотря в глаза.       У Дениса за грудиной от этого все неприятно тянет, беззвучно скребется, он же знает, что Вова сейчас его просто успокаивает, чтобы самому не поддаться эмоциям. Хороший он друг, но лжец никакущий.       – Хорошо, – натягивает улыбку, подыгрывая.       Клоуны погорелого театра. Вымучивают, что могут.       – Только не говори пока никому.       – Никому – это Илье? – спрашивает хитро.       Денис молчит, и Вова его молчание правильно понимает.       – А это чо? – по книжке пальцами стучит.       – Это подарок, – смущенно признается Денис, прижимая книгу к себе.       – Илье что ли? – смеется, на стул облокачиваясь, – у вас все так серьезно?       – У нас «ничего», Вов, заебали.       Семенюк лишь хмыкает, и в момент, когда в коридоре хлопает входная и чья-то дверь, тихо говорит:       – Ты ему этого не говори только.       На кухне появляются Антон с Максом, о чем-то шепотом напряженно переговариваясь, а затем Илья.       – О, почти все в сборе, – замечает Максим и переводит взгляд на Корякова, – за тобой сегодня Денчик следит.       Следит?       – Даня где? – сразу спрашивает Вова, заметно нервничая.       – Поэтому с Ильей сидит Ден, – давит Антон, ничего не объясняя, – ему только травку можно, ничего другого не позволяй, – наставляет, поворачиваясь к Денису.       Тот только кивает на автомате и встречается взглядом с «подопечным». Он тоже обеспокоен, что, может и умело скрывает, но только от кого и зачем? Пацаны не слепые и не глупые, за столько лет слету, наверное, отличают напускное от настоящего, а Денис его по какой-то причине легко считывает. Так что, да, он тоже переживает и непонятно за что больше: за Даню, или за то, что его с Денисом оставляют.       – Пусть позвонит мне, как заберете, – бросает, уходя в свою комнату.       Квартира быстро пустеет.       Остаются только они вдвоем. И книга, про которую Денис уже и забыть успел.       Перехватывает покрепче и идет по темному коридору в такую же темную комнату. На электричестве экономят, только свеч не хватает.       – Покуришь со мной? – не оборачиваясь, спрашивает Илья.       Денис не отвечает, садится рядом и вытягивает из пальцев блант. Позволяет поднести к лицу зажигалку и глубоко вдыхает. Илья достает себе второй. Смотрит, как чужое лицо на секунду освещается крохотным огоньком, как ресницы слабо трепещут, отбрасывая тень, танцуя с родинками, как почти сошел синяк на скуле. Всего секунда, а так много, чтобы задохнуться.       Раскуривают в тишине, тихо соприкасаются коленями, на одной из которых холодными пальцами мягкие узоры вычерчиваются. Илья задевает рукой книгу и интересуется.       – Почитать пришел?       – Нет, – сует книгу прямо в руки, волнуясь из-за реакции, – это тебе.       – Мне? – переспрашивает глупо, разворачивая обложкой к себе, – мне? – повторяет, неверяще.       У Дениса сердце сжимается от такого искреннего и наивного вопроса. Ему подарков никогда не дарили?       – Да, это, ну… Короче издание с автографом, поэтому на оригинале, вот.       Илья заворожено рассматривает страницы, пальцами проводит по росписи Уэлша, шепотом читает пожелания, оставленные на форзаце, держит как хрупкую вазу, как самое дорогое и ценное.       Поднимает взгляд и смотрит глазами обычного мальчика, которому на новый год подарили желанную игрушку. Смотрит так благодарно, что Денису становится неуютно, тесно и жарко в своей кожаной оболочке. Взгляд немного меняется, и Илья смотрит так, будто это Денис самое дорогое и ценное.       – Я не говорил тебе, что это моя любимая книга.       – Это все, что у меня было.       Илья от этого ответа почему-то вспыхивает, даже в темноте видно, как заалели щеки, словно у этих слов двойное дно.       Может оно и есть.       Илья бережно перекладывает книгу на подоконник, а затем крепко и неумолимо оплетает руками, прижимаясь куда-то в районе шеи, то и дело случайно задевая губами.       Денис жив, Денис умер, Денис воскрес.       Илья просто держит его в объятьях, шепча что-то бессвязное и еле слышное. А когда отстраняется, смотрит так, будто сейчас поцелует, и Денис, честно, на все сейчас согласится, но тот лишь как-то грустно улыбается и отворачивается.       Следующие три часа накуриваются со вкусом, спорят о том, какая часть экранизации трейнспоттинга лучше, переходят на русский рок и снова возвращаются друг к другу.       – ...Ты такой другой, от этого не по себе. Как бабочка, которую под банку засунули, ограничили свободу как всем нам, но она, ты, еще свободнее от этого кажешься, понимаешь?       – И что, будешь моей булавкой?       – Куда уж, блять. Ты сначала Шевчука от Курылева научись отличать, папина гордость, нахуй. Или напоешь мне про его улетевшее трико?       – Отъебись.       Денис его триповыми бреднями не впечатлен. Денис идет на обшарпанную кухню, под ногами хрустит разбитое стекло, рваная занавеска от ветра беспомощно трепыхается.       Находит вскрытую пачку с мини круассанами химозного вкуса, сжевывает сразу два. Наливает в чайник прямо из-под крана и ставит кипятиться. Чая нет, но не будет же он стоковой водой травиться – кипяток тоже своего рода напиток.       Илья заходит на кухню с сигаретой и устраивается на подоконнике под открытой форточкой. Смотрит внимательно и как-то настырно.       – Пойдешь со мной в кино?       У Дениса чуть чайник из рук не выпадает.       – На свидание меня зовешь, что ль? – пытается голосу небрежности придать, но тот с потрахами его сдает.       – Да.       Пальцы, держащие стакан, чуть подрагивают, он повернут к Илье спиной, и ей же ощущает его улыбку. Сука.       – И что, разделим билеты напополам?       – Могу все оплатить, но попкорн себе сам покупать будешь, – голос кажется ближе.       – В зале курить нельзя.       – Ничего, потерплю, – еще ближе.       – На последний ряд на ночной сеанс? Чтобы и бабок-уборщиц всех распугать и в школоту кидаться моим попкорном?       – И целоваться, – почти вплотную.       – А потом будем до утра гулять по городу, держась за руки, да?       Илья его к себе за плечи разворачивает.       – Да. И провожу тебя до подъезда.       Денис готов разревется как маленький. Почему именно сейчас? Почему так поздно?       – Ден, – его рука где-то между плечом и шеей заставляет посмотреть в глаза, а в них все то, чего Денис сейчас точно не заслуживает. Обожание, признательность и желание.       – Дай мне только шанс, – начинает, зная, что Илья поймет, – и ты увидишь, что я лучший по части проебать все.       Он смотрит нечитаемым взглядом, с легкой улыбкой, что не касается глаз, а потом приближается близко-близко и оставляет на щеке теплый отпечаток губ. Так несвойственно нежно. Денис уже давно падает и уже давно зацепиться не за что.       – Там по тексту «мы нашли друг друга, мы товары по уценке».       Как же романтично декларировать друг другу чужой душевный надрыв. Как же, сука, приятно знать, что кто-то всегда подхватит и поймет. Дениса разрывает от неспособности сейчас сказать два простых слова «я уезжаю», потому что боится разрушить всю эту ломкую атмосферу доверия. Ну, ври-ври.       Он выхватывает почти дотлевшую сигарету из пальцев Ильи и сует ему между зубов. Уходит со стаканом на диван, слыша тихий смех из кухни.

***

      Даня звонит где-то в районе пяти утра, задорным голосом оповещая, что «проблема» устранена, Денис даже думать не хочет о чем он. Все же, не зря его в подобное не посвящают, да он и не жаждет знать. Мало ли.       Приезжают к семи утра, уставшие и вымотанные, кроме Дани, тот светит побитым лицом, трясет головой и сверкает оскалом.       – Вы чо ему дали, бля? – спрашивает Илья, пока Кашин пытается побороться с Тохой.       – Не мы, – хмуро отвечает Макс, сгребая вмазанного в охапку, и тащит в комнату.       Пацаны ничего не объясняют, а Денис не спрашивает. Он просто со всеми прощается и выдвигается в школу с Вовой.       Отучивается положенные три дня, забирает документы, а в субботу собирает шмотки. Вещей немного – такой кочевой образ жизни приучил довольствоваться малым и самым важным. Договаривается с родителями встретиться завтра утром на вокзале и с камнем на душе идет в уже родную квартиру.       Выходные – выходные для всех, видимо, даже для неработающих. Дениса утягивает в это пьяное, многорукое и многоногое, бесконечно теплое и близкое, что в словаре Ожигова носит простое название «дружба».       Пока он с Ильей на диване «ворковал», как это обозначает Даня, хитрюще улыбаясь, Вова успел по пьяни всем распиздеть про отъезд. Ребята клянутся, что не скажут ничего Илье, предоставляя возможность самому признаться. Вот бы только время правильное подобрать.       А потом кто-то приносит яркие таблеточки.       И предлагает.       Денис думает, что это, во-первых, несвойственно пацанам, хотя они и выглядят после новости немного погрустневшими, а во-вторых, это кажется чем-то серьезным и опасным.       Но один же раз, да? В качестве прощального подарка. Как проводы. Только без водки, а с синтетикой.       – Хуй с тобой, давай.       Денису хо-ро-шо. Воздух сладкий и мягкий, тело тягучее и плавное, улыбки пацанов искренние и дружелюбные, словно он прошел боевое крещение и теперь по праву стоит вместе с ними в рядах отреченных.       Вопрос на недокуренный бычок и выдохшийся жигуль: чего лишили Дениса?       Денису хо-ро-шо. Конечности пробивает приятной судорогой, плечи разминают чьи-то руки и, наконец, никто не говорит о пидорстве.       Денису хо-ро-шо. Илья жмется близко-близко и шепчет «что спасет, если бездна смотрит в глаза?», заливаясь смехом.       Денису хорошо.       Денис блюет полночи в засранный толчок и отключается на грязном полу.       – Нельзя тебе с нами, я же говорил, нельзя, – Илья крутится вокруг, хлопочет как любящая мать, залетевшая в пятнадцать и вспоминающая о своем ребенке только по синьке, – нельзя, нельзя, понимаешь? Чего ты меня не слушаешь, ляль?       Коломиец морщится то ли от головной боли, то ли от отходов, то ли от прозвища, пойми, блять. Трезвость собственной няньки ставится под вопрос и сразу же снимается при виде загородивших радужку зрачков.       Они сидят на кровати вдвоем, и пока Илья что-то бормочет сбивчиво, Денис жадно глотает воду из двухлитровки, проливая половину на себя.       – Все ушли к Леве, он мне сегодня, по секрету, хмурого поставить должен был, а я вот с тобой остался. Для меня это вообще удивительно, знаешь, что я так легко отказался. Можешь польстить себе – перебил мою главную любовь.       Денис кривится мысленно, думая, сколько разноцветных таблеточек сейчас в Илье.       – Лесть – дело плешивых, откажусь.       – Еще бы, вон какие патлы, не думал шампуни рекламировать? Лошадиную силу, например? Ты бы симпотнее Бони на коне смотрелся, зуб даю. Я бы может подрочил даже.       – Могу прорекламировать скотч, чтобы рот тебе заклеивать.       Илья хмурится сразу, а в купе с его состоянием, Денису совсем невесело. Вот сейчас ебнет и не вспомнит.       – Борщу, понял. Но ты тоже давай, не неси хуйню.       Черты лица сразу меняются на прежний ласковый взор, появляется слабая улыбка, а в глазах блеск маниакальный. Он как ребенок совсем, он же ребенок совсем.       Смотрит так внимательно, вдумчиво, будто пытаясь пазл собрать из кусочков Дениса.       – Я бы мог любить тебя, знаешь, ну, по-настоящему, чтобы и с романтикой и с красотой, этой священной любовью, как у проповедников в церкви, понимаешь.       – Священники детей ебут, дурик, – Денис смущается, но не до обморока кисейной барышни, поэтому всю заинтересованность в пьяном потоке мыслей прячет в зевке.       – Мои не ебут, – глазами безумными впивается и не отпускает, зараза, – в моем мире не такие священники, в моем они праведные и благочестивые, добрые и милосердные, они помогают. Они и сейчас со мной, все они, они тебя и пальцем не тронут, я обещаю. Если я только скажу им, намекну хотя бы, как я тебя любить могу, как я хочу тебя любить – к лику святых припишут, блябуду. Денис.       Денис молчит, думая, что как раз в мире Ильи священники продажные бляди и мрази, но не говорит.       – Мне и не нужна будет твоя ответная любовь, знаешь. Просто любить тебя, может даже издалека, может даже, никогда не встречаясь – этого, думаю, будет сверхнормы. Как же хочется… Просто любить, понимаешь?       Денис не понимает. Потому что Денис уже любит.       – Я бы любил тебя так, как никто никого и никогда не любил. Я бы смог, я думаю где-то в других вселенных так и есть, думаю, там я отдаю тебе всего себя, где-то возможно наоборот, но я уверен, где-то есть, где я по-правильному тебя люблю, как надо. И там я этого даже не ценю, ну, того что я могу любить, а не то, что это ты. Я бы, – приближает лицо близко-близко, Денис напрягается весь, слишком близко, слишком опасно, – я бы любил тебя как в книжках Уэлша, даже со всем его наркоманским бредом, грязью и чернухой, я бы любил как Марк любил Фиону, как Спад животных, как Брюс ненавидел себя – я бы пропорционально любил. Я бы так любил тебя, Денис, если бы мог.       Последние слова прямо в губы выдыхает, прикасается несвойственно мягко, целует так, будто целует ангела.       Денис молчит о том, что в книжках Уэлша никакой любви и в помине не было.       – Какой же ты красивый, это пиздец.       Коломиец смотрит в лицо напротив, хочет в ответ что-то сказать тоже доброе и приятное, но цепляется лишь за зрачки размером с блюдце и говорить уже не хочется. И пить тоже дальше не хочется. Все резко становится каким-то кислым, противным, неудобным, ощущения такие, будто трусы в жопе застряли и хуй поправишь.       Илья целует его напористее, смелее, ярче, Денис позволяет и изредка отвечает. Впечатывается грубее, лезет языком, влажно под челюстью мажет, губы сминает отчаянно, то и дело прикусывая. Страстно, на контрасте, так ярко-ярко. Дышит тяжело, притираясь ближе, но все поцелуи – не прелюдия к сексу, а просто какое-то беспомощное пожирание, безнадежная попытка урвать хоть каплю любви, желание насытиться.       Слюнявя шею, что-то бормочет, каждую фразу языком на кожу припечатывая, будто гравирует на потеху остальным. У Дениса в ушах стучит громко, но стоит прислушаться и внутри все обмирает.       – Лялечка прекрасная, – укус под челюстью, – самая красивая малышка, – поцелуй за ухом, – какой же ты красивый и умный.       Дениса тошнит.       Он отрывает Илью от себя, снова видя безумный взгляд и равнодушное лицо. Денис чувствует, как его жадно рассматривают, но борется с позывами желудка и пытается научиться дышать заново. Какая, нахуй, лялечка?       – У тебя губы такие яркие, – произносит мягко, пальцем пытаясь по нижней губе провести, но Денис головой дергает. Илья выпускает смешок и черным взглядом в глаза снова впивается, будто намертво.       Страшно.       – Я тебя ваще не понимаю, солнце, – голос трезвый, и если бы не зрачки, что держат, не отпуская, Денис бы подумал, что над ним издеваются. Но пока он лишь пугается и, пытаясь вырваться, бьется головой о стену, несильно, но ощутимо.       – Прости-прости, – непонятно за что сразу же извиняется Илья, подползая ближе и ласково поглаживая сторону удара. Приятно до теплого чувства в животе. Беспокойно до дрожи в пальцах.       Хочется сбежать и хочется остаться.       Илья порывается уйти (куда ты, блять, пошел в таком состоянии, обдолбыш ебаный, куда ты пошел из своей хаты, дебик), но Денис его за руку хватает, без слов прося быть рядом.       – Давай ты поспишь? – Илья предлагает и сам укладывается.       Лежат в обнимку в тишине, сон не идет, сон хочет понаблюдать за двумя малолетними дебилами, что еще они выкинут, уже и попкорном запасся.       – Я знаю, что ты уезжаешь завтра, – произносит тихо куда-то в солнечное сплетение. Денису хочется содрать с себя кожу и отдать уже хоть часть себя, лишь бы он не звучал так надломлено и разбито.       – Я не хочу, если ты об этом.       – Не об этом. Хочу, чтобы ты хотел. Тебе здесь не место, тебе здесь нельзя.       Денис молчит, но Илья в тишине его вопрос считывает.       – Ты здесь сгниешь, мы все здесь сгнием. Поэтому я рад, что ты уезжаешь.       Денис не говорит о том, что Илья и сам здесь гнить не хочет. Не говорит, что во всех его словах междустрочно читается «тебе нельзя со мной, ты сгниешь со мной».       Лишь целует его в макушку и засыпает.

***

      На перроне зябко и продуваемо, ветер не щадит, как и не щадят родители, уговаривая уже зайти в вагон, не дожидаясь конца посадки.       Денис упрямо стоит на месте и ждет хоть кого-нибудь.       – Эта мразота перепутала время! – кричит Вова, подбегая, а следом появляется Тоха с Даней.       – Я тебе язык вырву, мелочь пиздливая, – огрызается Антон, запыхавшись, – успели же.       – Конечно успели! Даня у кого-то тачку отжал, бля.       – Не пизди, – защищается Кашин, – нас подвезли просто.       Денису чуточку легче, они немного переговариваются и обнимают друг друга на прощанье. Выяснилось, что Макс в травмпункте и попросил передать «не раскисать, все равно еще увидимся».       – Давай, школяр, береги себя, – Антон улыбается по-доброму.       – Храни девственность смолоду, – наставляет Даня и треплет по голове, распушинивая волосы.       Вова же просто впечатывается в него со всей дури и крепко обнимает, явно не желая отпускать. Дениса прошибает тоской, и он ответно сжимает немного костлявое тело в объятьях. К глазам обоих подступают слезы, но никто на это не указывает.       – Позаботьтесь об Илье, хорошо?       Вопрос вылетает сам по себе, как само собой разумеющееся, что вызывает у Антона странный взгляд по типу «пацан совсем ебнулся» или «малое дите ничего в жизни не знает», которым он обменивается с Даней. Но они кивают и дают обещание.       – Скажите ему, что, – сам не знает, что передать хочет, но хочет – жуть. – Скажите, чтобы маякнул как будет в Питере. И сами, если хотите.       Они снова кивают и улыбаются уже натянуто, подгоняя Дениса к вагону. Вова шмыгает носом.       Как только проводница затягивает лестницу, до него доносится:       – Ты же знаешь, что он не приедет.       Денис сглатывает фантомную желчь и кивает.       Поезд трогается.       Илья смотрит с другого конца перрона, как отъезжает вагон, чувствуя внутри липкое гниение.       В кино они так и не сходили. А исчез – Денис. И в постмодерне, закрывшись руками, сидит грустный мальчишка. Один.