Бог среди нас, людей

Посвящается Славяну

Хорошая тревога превращается в сильное стихотворение. Ой, то есть наоборот. Сильное стихотворение превращается в хорошую тревогу. Тьфу ты! Ничего ни во что не превращается. Всё остаётся самим собой, только сливается В одну большую картину в вагоне-выставке. Меня трясёт, как в лихорадке, Ну, той, которая на Западном Ниле, а не золотая. Хотя при золотой, может быть, трясёт тоже нехило. Я еду в метро, и схема напротив Напоминает солнечную систему, Только гораздо масштабнее. Так бывает, когда долго не вставляет, И ты сам уже придумываешь себе, Что ты вмазанный, и тебя кроет не по-детски. И челюсть начинает ходить от напряжения, И ты забываешь, как дышать, Потому что специально не дышишь. Я выхожу на улицу, и меня ослепляет фонарь. Он мигает, и мне кажется, что у меня случится припадок От того, как он мигает, каждую ёбаную секунду, Ярко-жёлтым светом. Так бывает, когда вдруг вставило, А уже кажется, что долго не отпускат. Но я не эпилептик. И слава Богу. Мимо проплывают неясные фигуры, Они больше, чем может позволить тело, Их запахов больше, чем я способен вдохнуть. Фонарь только уже не мигает. Меня окружают сияющие ангелы, Похожие на шаровые молнии. Страшные языческие ангелы Прижимают меня к стене пятиэтажного дома, Меня заполняет ярко-жёлтый свет, Моё тело разрывает на части, И это моё причастие, только что-то идёт не так. Хлеб покрылся плесенью, а вино прогоркло. Я падаю на асфальт и начинаю молиться. Так бывает, когда сначала долго не вставляет, А потом долго не отпускает. Я кричу: «Отъебись от меня, Господи!» А потом шепчу: «Прости, прости, Просто я так больше не могу…» Как в детстве. Когда я был маленький, Я рассматривал иконы у бабушки на полке, Они были очень красивые, в деревянных рамках и с позолотой. Я взял одну в руки, на ней Иисус Христос Смотрел на меня так, будто я сделал что-то Очень плохое… но он меня заранее простил. Мне хотелось оставить эту икону у себя, Потому что такой красивой иконы Я не видел ещё никогда в жизни. Но тут зашла бабушка, она сказала: «Я приготовила блинчики. Чай горячий.» «Пошли пить чай с блинчиками,» — сказала она. А я стоял к ней спиной и знал, что сейчас Мне придётся расстаться с Моим Иисусом. Оставить его у бабушки, хотя она даже не помнит, Что у неё есть такая красивая икона! Я ни разу не видел, чтобы она их рассматривала. Или стирала пыль. Или брала в руки, как я сейчас. (Здесь я окончательно решился.) Я опустил руку, незаметно засунув икону в трусы. «Идёшь?» «Да, бабуль, иду.» Оказалось, бабушка помнит, какие иконы у неё есть. Она стирает с них пыль. Она берёт их в руки. Молится и на икону Богоматери, И на икону Иоанна Крестителя, И на икону Иисуса Христа — тоже. Я стою весь в слезах. А батюшка кричит: «Ты дрочил на икону! На икону Иисуса Христа!» Я кричу в ответ: «Это неправда! Неправда!» «Я люблю Иисуса Христа!» — кричу я, Но я знаю, что мне не верят. Так бывает, когда сначала долго не решаешься, А потом делаешь что-то очень плохое. «Господи, прости меня, ты же знаешь, Это неправда, Господи. Я люблю тебя. Я не…» Я вдруг остановился, и внезапная волна Чёрной злости накрыла меня со спины. Губы мои задрожали, руки похолодели, По шее и рёбрам стекает пот, и я думаю: «Если меня уже наказали, то пусть они хотя бы Будут правы.» Когда я проснулся на следующее утро, то решил, Что в Бога больше не верю. И никогда больше не попрошу у него прощения.

10.09.23