Цена

Архидьякон притащил ее на Гревскую площадь. Лицо его было искажено яростью. Он указал на виселицу и угрожающе заговорил: — Выбирай же, девушка: виселица или мое ложе! Эсмеральда гневно взглянула на него, вырвалась и припала к подножию виселицы, обвивая ее руками. — Я боюсь ее меньше, чем тебя. Священник стоял перед Эсмеральдой, холодная луна освещала его измученное лицо. Отчаявшийся и обреченный, он вдруг потупился, стыдливо опуская взгляд. — Быть не может, что смерть тебе милее жизни! О, если ты позволишь схватить себя, если я больше никогда не увижу твои дивные косы, обрамленные золотом и сияющие в солнечных лучах… О, горе мне! Умоляю, пощади нас обоих, сохрани нам жизнь! Только согласись! Только не дай себя убить! Позволь мне вытащить тебя из петли! — Оставь меня, — холодно ответила Эсмеральда, — ты всю жизнь мою уничтожил, твоя тень — знак моего несчастья! Архидьякон судорожно вздохнул и закрыл лицо руками. — Я грешен, девушка. Я нанес роковой удар, потому как соперник мой, зная о твоей тайне, остался к ней равнодушен! О, если бы я знал, что моя выходка приведет тебя на Гревскую площадь… О, проклятие! Молю тебя, чаровница, не о прощении, но лишь о возможности искупить свой грех твоим спасением! Я люблю тебя и не желаю тебе зла, я проклинаю себя за то, что заставил тебя страдать! Ничтожна жизнь моя, я терзал себя кинжалом и валялся у ног твоих, но ты, холодная, как эти камни, осталась безучастна к моим горестям… Эсмеральда осталась безмолвна. Священник не мог распознать взгляда; лицо ее закрывали черные кудри. Она не двинулась с места. Он рухнул на колени перед ней и вдруг судорожно зарыдал. Никогда она еще не видела человека, который так плакал. Он выглядел жалко, и наполненное состраданием сердце Эсмеральды дрогнуло. Но она пыталась не выдать себя, все еще держась за подножие виселицы. — Умоляю, сжалься надо мной, бедное мое дитя! Я так люблю тебя, о, как безумно я тебя люблю! Как я страдаю, глядя на тебя… Я не хочу причинять боль, я хочу лишь спасти тебя! Если ты согласишься, я сделаю все, что ты пожелаешь, все, что имею, брошу к твоим ногам! Прошу тебя, только не противься… Твой капитан бросил тебя, забыл, он стоял на балконе с девой и равнодушно смотрел на тебя, связанную и измученную! Ты видела это сама! И все равно ты не веришь мне, любишь его! Проклятый… Он не запомнил даже твоего имени, хотел лишь обесчестить тебя и бросить! Но я… Если ты позволишь любить себя, ты познаешь нечто большее. Ты узнаешь, что это такое, узнаешь, что происходит, когда любят так неистово, всей своей грешной душой! Архидьякон говорил все громче, почти срываясь на крик. Но вдруг судорожно, тихо вздохнул. Подполз к ней ближе, схватил за подол юбки. — Умоляю тебя, дитя, мой ангел, не отвергай меня, ненавидь столько, сколько пожелаешь, только не отвергай… — Он поднял на нее блестящие от слез глаза. Вдали слышались крики. Эсмеральда обернулась в сторону, откуда доносились дикие, разъяренные голоса, которые сливались в один зловещий хор. Она сидела в оцепенении. Ледяной страх сковал ее тело. Она смогла только разомкнуть губы, но молчала, и будто бы даже перестала дышать. Лишь через минуту она нервно закачала головой и дрожащими губами тихо произнесла: — Не могу… Не могу… Он видел, как она колебалась. И этот взгляд, в котором стремительно прорастали семена сомнения, послужил ему ответом. Он быстро оглянулся назад. Подскочил, схватил Эсмеральду за руку, отрывая от виселицы. Потащил прочь. — А все-таки я не позволю… Не позволю тебе умереть… Никому не отдам! — лихорадочно шептал он, переходя на бег. Эсмеральда, словно очнувшись от гипноза, упиралась и кричала, но священник был сильнее. В лодку он ее просто закинул, сел сам и взялся за весла. Эсмеральда пугливо вцепилась в борта, неотрывно глядя в безумное лицо священника. Тот увозил ее все дальше от виселицы. От разъяренной толпы. От смерти. От Феба. Эсмеральда подумала, что хорошо бы убежать сразу, как только они причалят к берегу. Но он увез ее далеко. Течение реки, помогая гребцу, быстро уносило их прочь. Вскоре она, уставшая от потрясений, совсем перестала понимать, где они плывут. — Прости меня… — Только тихо говорил архидьякон, — Прости, дитя… Невозможно ни отпустить тебя, потому как тебя все равно схватят в этом городе, ни предать смерти. Это выше моих сил. Эсмеральда молчала, совсем поникшая и будто загипнотизированная, пустым взглядом уставившись в одну точку и медленно моргая. Причалив к берегу, он схватил её за руку, боясь, что сейчас, когда он увез ее подальше, она попробует убежать. Но Эсмеральда, разбитая и сломленная, покорно шла за ним, опустив голову. Совсем как глупая овечка, которую ведут на убой. Вскоре они вошли в лес. Узкая тропинка вывела их к небольшому дому, стены которого почти целиком поросли плющом. Эсмеральда, сделав шаг по скрипучему полу, обвела взглядом пыльный стол и скамьи. На паутину в углу, в которой хищный паук дождался своих жертв. — Пока мы останемся здесь, в моем убежище. Здесь никто не отыщет нас. — тихо произнес священник, запирая входную дверь на ключ. — Позже, быть может… Я придумаю что-нибудь и выкуплю свое имение… Ах, нет, нельзя оказаться узнанным! Значит, мы будем жить здесь. Но, клянусь, я добуду для тебя все, что ты захочешь, даже если мне придется переплыть без лодки эту реку! Эсмеральда продолжала молчать, уставившись в стену. Архидьякон сделал робкий шаг вперед. — Я уже приготовил для тебя еду и вещи. Ты ведь наверняка очень голодна. Боже, как же ты исхудала… — Он достал из сундука корзину, накрытую тканью, и кувшин, затем поставил все это на стол, перед которым недвижимо стояла Эсмеральда. — Я принесу тебе чистую одежду, — тихий голос его звучал теперь еще более робко и виновато. Тут же послышались шаги — он поднимался осторожно, боясь этим скрипом сильнее напугать пленницу. Эсмеральда позволила себе двигаться лишь тогда, когда внизу стало совсем тихо. Обернувшись, она быстро осмотрела комнату, обнаружила заколоченное снаружи окно и бросилась к нему. Всего несколько досок — окно свободно пропускало в комнату дневной свет, но вылезти наружу было невозможно. Эсмеральда с досады топнула ногой и сложила руки на груди. Сначала она хотела упрямо голодать, чтобы показать, как ненавистен ей её мучитель, но манящий запах хлеба, сыра и фруктов заставил её подойти к столу. Только сейчас она почувствовала, как от голода у нее сводит живот. Снова оглянувшись на лестницу, она воровато взяла кувшин и стала жадно пить. Внутри оказался яблочный сок, который был для нее теперь райским напитком. Потом она принялась за хлеб, сыр, успела схватить немного винограда, прежде чем послышались шаги. Тогда она отвернулась к окну, старательно делая вид, что к еде и не притрагивалась. — Переоденься, девушка. Платье твое все равно изорвано. — Священник положил на один из стульев светлую нижнюю рубашку и длинную юбку. Эсмеральда не обернулась. Он подошел к ней и коснулся её волос. Лишь тогда она вскочила с места, попятилась к стене. — Не бойся меня, дитя. Видишь, я тебя спас, как и обещал, теперь ничто не грозит тебе. Теперь ты всегда будешь сыта и одета, тебе больше не придется думать о том, где раздобыть деньги на хлеб. Ты сможешь гулять здесь, наслаждаться солнечными лучами, запахом цветов и пением птиц… Разумеется, когда я смогу убедиться в том, что ты не собираешься убегать прямо в руки палачей. Эсмеральда не взглянула на него и не проронила ни слова. — Послушай, Эсмеральда, я тебе не враг… — Он приблизился к ней, желая снова коснуться ее волос, но она оттолкнула его руку и гордо вздернула подбородок. — Не враг? Тогда зачем ты схватил меня и повез туда, где я буду вечно заперта? Жить с тобой, вдали от своих братьев, скованная твоей властью! Зачем на окне эта решетка, которая душит меня сильнее, чем виселица? Священник замер перед ней, глядя ей в глаза, она заметила в них, кроме печали, что-то неуловимое и страшное. — Не приближайся, — зашипела она, но священник не послушал. Быстро шагнув ей навстречу, он схватил ее запястья, удерживая, и прижался губами к её губам. Ничего не знающий о ласках, он слепо тыкался ей в лицо, в шею, острые ключицы, спускаясь к груди. Вдруг Эсмеральда почувствовала, как он потерся о её живот. Она вскрикнула и попыталась оттолкнуть его, но он с легкостью вжал ее в стену. — Не смей касаться меня! Ты мне противен! — вскричала Эсмеральда. — Не могу, — простонал священник, легко подхватил ее на руки и потащил наверх. Поставив ее на пол в спальне, он запер дверь на ключ. Когда он обернулся, Эсмеральда увидела его затуманенный взор и пугливо сжалась, прикрывая платьем грудь. Былая храбрость испарилась. Она знала этот взгляд. — Вот и все, Эсмеральда, — вдруг сказал священник со странным спокойствием. — Все, что тебе нужно было делать — это не противиться. С чем ты справилась великолепно. — Я ни на что не соглашалась! — рассерженно прошипела Эсмеральда. — Ты притащил меня сюда силой. — Назад дороги нет, — все так же спокойно продолжал священник, будто бы совсем пропустив ее слова мимо ушей, — потому как моя ведет в бездну, а твоя — на виселицу. Я предал все, что у меня в этой жизни было. Но я не мог поступить иначе. Все я отдал лишь для того, чтобы увезти тебя… Чтобы спасти. — Голос его вдруг наполнился нежностью. — Потому ты станешь моей женой. Будешь жить здесь и ни в чем не нуждаться. — Не стану я твоей женой, грязный монах! И добром я тебе не дамся! Ты предал все, что было тебе дорого, потому что похоть лишила тебя разума! Ты отобрал у меня все! Мою свободу, мою любовь… Мою бедную мать… Эсмеральда, обессиленная, вдруг горько зарыдала. Лишь тогда архидьякон приблизился к ней и заключил в объятия. Она уже не вырывалась, а вскоре и вовсе обреченно затихла. Он ласково гладил ее по спине, покачивал в объятиях, как ребенка, и с наслаждением вдыхал запах ее волос. Наконец он почувствовал, что не может больше вытерпеть ни минуты. Дрожа от волнения, не верил своему счастью: теперь она будет принадлежать ему! Он приподнял Эсмеральду, поднес к постели и опустил на простыни. Эсмеральда сжалась в комок и смотрела на своего мучителя затравленным зверем. Он протянул к ней руки; тогда девушка крепко зажмурилась. — Погаси сначала свечи. — Тихо попросила Эсмеральда, — Я хочу, чтобы было темно. — Правильно, бедное дитя мое, — печально и ласково сказал он, поднимаясь с постели. — Не гляди на меня. Не гляди на то, что я сейчас сделаю. Только знай, что я люблю тебя. Люблю всей душой. Твое спасение тому доказательство. Прости меня. Я не в силах сдержать это адское пламя, терзающее меня с тех пор, как я увидел тебя… Он задул свечи и теперь комнату озарял лишь тусклый свет луны, пробивающийся сквозь стекла маленького окна. Священник сел на постели, не зная, как подступиться к Эсмеральде, чтобы она вновь не стала драться. Горячая ладонь его бережно коснулась округлого бедра. Она вздрогнула, пряча лицо в подушку. Он снял сутану, небрежно кинул на пол, оставаясь в одной грубой нижней рубашке, и вздохнул так легко, будто с монашеской одеждой он сбросил все, что тяготило его все эти годы. — Не бойся, мое сокровище… Клянусь, я буду с тобой осторожен и ласков. Архидьякон повернул ее на спину — Эсмеральда не сопротивлялась, но все еще не поворачивала головы. Он задрал ее изорванное платье, под которым совершенно ничего не было. Опустился над ней, раздвинул ноги и склонился ближе, вдыхая ее запах. Эсмеральда услышала его тихий стон. Всхлипнула, стиснула пальцами простыни. Вжалась в постель так, будто надеялась провалиться сквозь нее и избежать уготованной участи. Порванное платье обнажило ее небольшую грудь, к которой священник, нависнув сверху, припал губами. Раздевать ее он не собирался, справедливо решив, что от стыда за собственную наготу она зажмется еще сильнее. К тому же, он сам испытывал этот мучительный стыд и потому остался в своей сорочке. Наконец забрался на нее сверху, уткнувшись носом в её черные кудри, прижался к ней. Неловко завозился и заерзал бедрами. Фантазии, терзавшие его по ночам, так скоро и неожиданно воплотились в жизнь, что теперь он вдруг растерялся. Давший обет безбрачия, который так безрассудно теперь нарушал, он на самом деле смутно представлял себе, как надо быть с женщиной. Потому только слепо следовал зову своего тела, которое освободилось от священных оков и теперь совсем одичало. Тихо рыча, он исступленно терся о нее, наконец, направил дрожащими пальцами свою напряженную плоть и вторгся в сухое и теплое лоно. Эсмеральда вскрикнула, дернулась и попыталась вырваться. Он тоже закричал — протяжно, надрывно, но крик этот был полон наслаждения. Она начала брыкаться, тогда чужие руки придавили ее запястья к постели. Он сразу задвигался с ещё большей силой, вскрикивая при каждом толчке. Но прежде чем Эсмеральда сделала еще одну попытку сбросить с себя своего мучителя, он вдруг впечатался в нее, задрожал всем телом и расслабился. Горячо дыша ей на ухо, он мягко касался губами ее кожи. — Моя Эсмеральда, любимая… Благодарю тебя, мой ангел. До этой ночи я не знал, что любовь может причинять не только страдания… Ты открыла мне рай на земле. Эсмеральда тихо и почти беззвучно плакала от боли. — Прости меня… Умоляю, прости. — Он поспешно слез с нее, с тихим вздохом выходя из тела. — Поверь, я не хотел причинить тебе боль. Эсмеральда тут же отвернулась от него и подтянула острые коленки к животу. — Это было прекраснее, чем любое видение, в котором я выражал свою любовь к тебе подобным образом. Ты послана мне небесами, и я приложу все усилия для того, чтобы ты сделалась счастливой. Спи, дитя. Убегать больше нет нужды. — Сухие губы невесомо коснулись ее плеча, нервная и горячая ладонь легла на живот. — Я даже имени твоего не знаю, священник, — тихо сказала Эсмеральда. Он замялся, помолчал с минуту. — Клод… Клод Фролло, — наконец произнес он так, будет рассказывал что-то страшное. — Не зови меня больше священником, Эсмеральда. Только что я отрекся от Божественного света. Теперь я лишился всего, меня ждут адские муки… Но они в самом деле стоят того. Ты мне милее райских садов. Еще долго она ощущала на своем животе его ладонь. Привыкшая спать одна, она не могла сомкнуть глаз в чужих сковывающих объятиях. Сейчас он сильнее всего напоминал ей паука, который поймал, наконец, в сети добычу и теперь крепко держит ее, готовый впиться и высосать из нее всю жизнь. Сегодня свершилось все то, чего она так боялась. Она не могла даже плакать. Только сжимала в пальцах ладанку, единственную вещь, которая связывала ее с прошлым. Уснула она только тогда, когда первые солнечные лучи обагрили мрачное небо.