дикая клубника

Всё, что чувствует Юнги — боль и холод. И если боль можно приглушить, отодвинуть на задний план, привыкнуть к ней, в конце концов. То холод буквально плавит кости. Юнги не может найти идеальное положение. Он сучит ногами, стараясь не слишком беспокоить свой кровоточащий бок. Свитер примёрз к нему, зияя огромным багровым пятном, превратив всю правую сторону в какую-то ужасающую мерзкую картину. Юнги больно. Больно и холодно. Он то просыпается, то вновь засыпает. Распахивает глаза, а потом медленно смыкает веки, уплывая на волнах пульсирующей агонии, превращающей его в хнычущее, трясущееся, жалкое существо. Если провести рукой вниз, можно нащупать рельеф грубой необработанной доски. Такая же шероховатая поверхность и вверху, а также под ним. Всё это чертовски напоминает гроб, но Юнги успокаивает себя только тем, что если бы это было так, то он бы давным-давно задохнулся. Запах почти пропал. Лаванда и мускус. Тепло и покой. Юнги не помнит, почему ароматы ассоциируются именно с этими ощущениями. Он вздыхает, с хрипом выпуская воздух сквозь сухие губы. Темнота доводит до нервного истощения. Юнги скребётся ногтями о доски, выдавливая из себя: — Помогите… Его шёпот теряется в тишине, больше похожий на шуршание палых листьев. Кончики пальцев ледяные, он их почти не чувствует, суёт в рот, пытаясь хотя бы так согреть. Пробует сконцентрироваться на правильном дыхании, не дать себе впасть в истерику. Но слёзы всё равно срываются с ресниц, застывая, не сумев сорваться вниз, превращаясь в кристаллики льда. Юнги боится того, что заснёт и не проснётся, замёрзнув во сне. Но он всё равно отключается. — Ну, давай, давай, — будит его далёкий-далёкий голос. — Просыпайся, человечинка, ты не можешь вот так вот подохнуть. Юнги вырывают из кромешной темноты, заставляя принять вертикальное положение. Колени его дрожат и ослабели до такой степени, что сам бы он вряд ли смог стоять. — Смотри на меня. Щеку обжигает пощёчина. Голова Юнги запрокидывается назад, и если бы его не держали за предплечья, он бы не удержался на ногах. — Мелкое отродье, — рычат ему в лицо. После кромешной темноты глаза ещё слишком чувствительные к свету, а огни костров ослепляют. Но Юнги всё равно различает перед собой незнакомца, который назвался отцом Хосока. Мысли о волчонке заставляют повести взглядом, в надежде отыскать ребёнка в толпе. Но здесь только взрослые, вооружённые острыми клыками и когтями, способными завершить начатое и распороть бок до конца. — Давно нужно было сделать это, — продолжает свой монолог разъярённый незнакомец. — Никто, слышишь, никто не должен нарушать границы наших земель! Ни один тощий вонючий человечек! Разве зря мы так долго охраняли их?! Разве зря проливали кровь, своим примером показывая, как дорого даётся свобода от вашего чёртового короля с его прихлебателями?! Вокруг поднимается жуткий вой. Волки скандируют, вскидывая руки вверх. Юнги кажется, что ещё немного и его разорвут на маленькие лоскуты. — И ты, человечишка, станешь напоминанием о том, что ни одно подобное тебе отродье не должно здесь быть! И пусть вожак, — желчно выделяет он слово. — И его дружочки получат отличный сюрприз! Волки воют особенно громко. Юнги хотел бы закрыть уши руками. Его мутит, в голове пульсирует боль. Она волнами распространяется по телу, оседая режущими ощущениями в боку. Снег падает медленно. Словно куриное перо. Юнги как-то довелось ощипывать птицу. Ветер подхватывает снежинки, закружив в танце, и те, словно тополиный пух, лезут в глаза, рот, нос. — Нет, не нужно! Ну, пожалуйста! Папочка! Папочка, пожалуйста, не надо! Хосока удерживают, а потому он не входит в своеобразный круг, оставаясь на его кромке. И как только здесь появился? Или был просто не замечен? Юнги сгибают, сильно хлопая по спине. Из-за этого он едва не падает, но левая рука находит опору на деревянном бруске. — Папочка! Папа! Хосок зарёванный, его щёки красные. Юнги смотрит на него, медленно моргая, и пробует улыбнуться, дёрнув уголком губы. «Всё будет нормально. Я буду в порядке», — хочет успокоить он. Но это было бы неправдой, и голос подводит, забивая глотку. Юнги кашляет, наблюдая за тем, как над его рукой оказывается нож. Вроде тех, что используют для разделки мяса. Большой и с широким лезвием. Такими и кости можно ломать. — Не смотри, — шепчет Юнги, пытаясь словить своим взглядом глаза Хосока. Но волчонок истошно кричит, как будто его собственная рука лишается пальца. Юнги смотрит на мизинец отрешённо. Так, словно это просто очень плохой, страшный сон. И только потом боль расжимает его голосовые связки, заставляя закричать. — Это будет хорошая ночь! — скандирует кто-то. Юнги крупно дрожит, глядя на то, как дёргается в чужой крепкой хватке Хосок, пытаясь освободиться. Если это конец, то он не так уж и плох. Теперь есть хотя бы один человек… Один волчонок, которому не всё равно.