Как я встретил вашего папу

Без пяти шесть он снова стоял в коридоре, чистый, гладко выбритый, в свежей рубахе; «как на похороны», сказала бы Тина, и Скотт считал, что сейчас это сравнение как нельзя более уместно, и, возможно, похороны будут его. Он постучал. Эджертон не ответил; Скотт постучал ещё раз и без особой надежды нажал на ручку – и обнаружил, что дверь не заперта. Юджина не было. На гладко застеленной кровати никто не спал со вчерашнего дня, китель валялся на полу вместе с наградной лентой, перчатками и пилоткой. Скотт поднял его, отряхнул и повесил на плечики, поправил Орден Святой Клементины. Положил рядом пилотку и перчатки. – Ну и где тебя искать? – пробормотал он. Экзоскелет он не нашёл, не было и стёганой куртки, в которой Эджертон обычно ходил. Сумка стояла на полу у кровати. Скотт залез в неё и убедился, что самописец, кошель и пропуск в Академию здесь, а значит, вряд ли Эджертон куда-то уехал. Скотт заглянул на всякий случай на кухню и в кладовку, кивнул сам себе и вышел из дома. На улице было свежо, роса блестела на траве в лучах восходящего солнца, в кустах пела одинокая пичуга. Скотт спустился с холма, постоял на развилке тропинок и решительно свернул назад, в глухую часть парка. В то, что Эджертон провёл ночь у Агнес или Хантингтона, Скотт не верил; скорее, этот придурок пошёл туда, где накануне гулял с сестрой. «Кто ещё здесь придурок», – одёрнул себя Скотт. Он не знал, чем конкретно задел Эджертона, но догадывался, что извиняться придётся долго и обстоятельно, и нет никаких гарантий, что Юджин сможет (и захочет) его простить. «Сын лорда-протектора! – передразнил себя Скотт. – Кавалер Святой Клементины! Какая разница? Ты кого угодно до родимчика доведёшь, тебе не надо быть какого-то уровня, чтобы всё испортить!» Он заготовил вступительную речь, в том числе на случай, если Эджертон попытается уйти при его появлении, он перебрал с десяток вариантов того, что может услышать, когда они наконец встретятся. И оказался абсолютно не готов к тому, что увидел. Сидя на каменной скамье у пруда, Эджертон плакал, спрятав лицо в ладонях. Он был по-прежнему в парадных брюках и рубашке – и в экзоскелете; куртка лежала рядом, а на земле, между пыльными исцарапанными сапогами, валялась пустая бутылка из-под физспирта. Скотт замер, не зная, как лучше поступить: подойти? Сбежать и сделать вид, что ничего не заметил?.. Эджертон поднял голову. Лицо у него было в красных пятнах, глаза и нос опухли от слёз. Несколько секунд он сидел неподвижно, затем, когда Скотт почти решился шагнуть вперёд, Эджертон встал и поднял перед собой правую руку. – Я не могу, – сказал он с отчаянием. – Не могу! Капля стазиса вспыхнула на его ладони, раздулась до размеров теннисного мяча и лопнула, даже не зафиксировавшись. – Я не могу, – повторил Эджертон. Он уронил руку и больше не двигался, нелепый и страшный в своём несчастье. Охватившее Скотта чувство вины разрослось до невиданных прежде масштабов. Из-за него, из-за его пьяных слов Юджин всю ночь провёл здесь, на скамье, издеваясь над собой – и это после вчерашнего бала, после его собственного признания в усталости! «Вот это силища», – отстранённо подумал Скотт. Он не знал, что сказать. Ведомый интуицией, он пересёк разделяющее их пространство и крепко Эджертона обнял, прижал к себе, накрыл ладонью его затылок. Он не был уверен, поможет ли это, но Юджин уткнулся ему в плечо и снова заплакал – тихо, бессильно, содрогаясь всем телом в мучительных спазмах. Скотт гладил его по спине и волосам и ждал, и постепенно Эджертон успокоился. Он не спешил отстраняться, дышал судорожно, неровно; от него пахло потом и спиртом, и немного – женскими духами. Нагрудная пряжка экзоскелета больно давила Скотту под ключицу. – Прости меня, – попросил Скотт. – Я не хотел этого. Ничего не имел в виду. Глупость сморозил. Эджертон мотнул головой и неохотно выпрямился. К удивлению Скотта, взгляд он не отводил, смотрел открыто и прямо, как всегда. – Мне нужно кое-что тебе показать, – произнёс он и по-детски утёр нос тыльной стороной ладони – к счастью, левой, иначе разодрал бы себе лицо. – Уделишь мне пару часов? – Хоть пару веков, – честно ответил Скотт. – Только сперва давай снимем с тебя эту штуку. Хватит, серьёзно. Эджертон усмехнулся – совсем чуть-чуть, уголком рта. – Да, – согласился он. – Хватит, пожалуй. Экзоскелет не только скрытно носился, но и компактно складывался, увязанный собственными ремнями. Эджертон положил его на скамью, чтобы надеть куртку; Скотт его остановил. – Погоди минутку, – сказал он и, ничего не объясняя, взял лицо Юджина в ладони, приложил подушечки больших пальцев к опухшим векам и медленно, без нажима разгладил несколько раз, снимая отёк. Этому трюку ещё в детстве его научила мама. Скотту давно не приходилось им пользоваться, и он был рад убедиться, что навык никуда не делся и не ослабел со временем. Теперь Эджертон выглядел усталым и болезненно осунувшимся, но даже самый внимательный наблюдатель не заметил бы, что он плакал. Юджин поморгал, вздохнул. – Спасибо, – сказал он. – Ты только что сдал практическую часть зачёта по основам физиологии. Скотт фыркнул. – Побольше уважения в голосе! – парировал он. – Ты говоришь с сыном трёх поколений физиологов! У меня не было шансов ничему не научиться. Он облегчённо выдохнул про себя, когда Эджертон улыбнулся. – Голоден? – уточнил Скотт. – Я могу по-быстрому что-нибудь сообразить. – Нет, я, – Эджертон запнулся. – Ты поешь, если хочешь, а я с этим подожду. Боюсь, что вырвет, – добавил он виновато. – Тогда к дьяволу завтрак, – Скотт скользнул ладонью по его спине и сразу руку убрал. Он был уверен, что сейчас они храбрились оба. Эджертона тяготила неведомая тайна, требующая двух часов на демонстрацию, а сам Скотт до жути боялся неправильно отреагировать. То есть, ему наплевать было на морально-этическую сторону дела; в чём бы Эджертон ни признался, Скотт заранее был на его стороне – ну, не младенцев же он жрёт, этот парень!.. Он слишком хорош для таких вещей. Нет, боялся Скотт другого: что не сумеет внятно донести до Юджина своё одобрение и свою точку зрения, не сможет успокоить и поддержать, ляпнет что-то неуместное, как вчера, и всё испортит окончательно. Утренний парк после Дня Основания принадлежал им двоим. Дорожки были пусты – ни бегунов, ни практикантов. Когда часы на Сторожевой башне пробили семь, Эджертон заметил: – Так тихо сегодня. – Странно, да? Эджертон кивнул. – Одно время я водил грузовые мотоходы через Приразломную, – сказал он вдруг. – Мне нравилось ездить по ночам. Никого, только дорога и я. На большой скорости воздух становится твёрдым, режешь его колесом и слышишь свист, и нет никаких других звуков, только ветер, рокот мотора и скрип снега под гусеницами. Скотт помолчал, подбирая слова. Сказал: – Я никогда не видел снега. Эджертон улыбнулся снова. – А я последние годы только снег и видел, – отозвался он, сморгнул, нахмурился и замолчал, опустил глаза к земле. Скотт мысленно выругался: не надо быть менталистом, чтобы видеть, что у парня реальные проблемы с головой, так куда все смотрели?!.. Он надеялся только, что Эджертон не передумает посвящать его в свою тайну; загадал: если узнает сегодня, в чём дело, дальше всё будет хорошо. «В любом случае будет, – подумал он упрямо. – Я докопаюсь, честью клянусь, я его так не оставлю!» На центральной аллее им навстречу попались наконец первокурсники, человек десять с Гарриганом-младшим во главе. Ребята бежали в хорошем темпе, так что Уильям лишь рукой махнул и Скотту, и Юджину, и Эджертон помахал ему в ответ. – Ты его знаешь? – спросил Скотт. – Да, а ты? Скотт пожал плечами. – Вчера первый раз встретил на балу. Он круто танцует. Хотя и не так хорошо, как ты. – У него всё впереди, – Эджертон усмехнулся. О том, откуда Гарригана-младшего знает он сам, он умолчал. Скотт не стал допытываться, да и не успел бы: буквально через пару шагов их окликнули сверху: – Эджертон! И вы, курсант. Как ваша фамилия? Хантингтон смотрел на них из окна второго этажа преподавательского корпуса. Он выглядел сильно помятым относительно вчерашнего – непричёсанный, хмурый, в рубахе с развязанным воротом; в руках он держал металлическую кружку, курящуюся паром. – Салливан, сэр, – ответил Скотт, разворачиваясь. Хантингтон кивнул и сделал глоток. До Скотта донёсся запах крепкого кофе. – Салливан, – повторил Хантингтон рассеянно. – Ладно. Салливан, смирно. Эджертон, шаг вправо. Юджин послушно сошёл с песка на каменную дорожку. Скотт вытянул руки по швам и напряжённо ждал: Хантингтон явно запланировал какую-то пакость в лучших традициях инструкторов школы КСК. Однако такого Скотт не ожидал бы даже от них. Хантингтон сделал ещё глоток, разглядывая их обоих с любопытством вивисектора, и скомандовал: – Эджертон. Из стойки смирно. Назад. Упал! И, к ужасу Скотта, Юджин немедленно опрокинулся назад. Скотт не успел ни подумать, ни крикнуть; он рванулся к Эджертону, подставляя руки, и поймал его, но сам пропахал коленом дорожку. От боли перед глазами расцвели фейерверки не хуже вчерашних. – Твою мать! – рявкнул Скотт, вновь обретая дар речи. – Ты что творишь, придурок?! Хантингтон над их головами трижды хлопнул в ладони. – Возьмите на заметку, Эджертон, – сказал он сухо. – О себе надо заботиться. Иначе сдохнете. Спасибо за содействие, Салливан. Поднимитесь ко мне, я починю вам колено. Он взял отставленную было кружку и пропал из окна, а Скотт яростно уставился на Эджертона. – Сдурел?! – повторил он тише. – Ты понимаешь, что разбил бы себе голову?! Эджертон, сидя на дорожке, оглянулся, помолчал. Потрогал зачем-то шершавый камень. – Нет, – сказал он, не глядя на Скотта. – Я не подумал. Скотт помог ему подняться и лишь тогда сообразил, что неправильно оценил ситуацию. Эджертон не собирался причинять себе вред. Он просто устал: всю неделю готовился к встрече с сестрой, учился – в общем потоке и дополнительно у Агнес и Хантингтона; он танцевал с Агнес, потратив уйму сил на экзоскелет, а потом ещё и всю ночь не спал, упражняясь в создании стазиса. Он попросту отупел от усталости, от всего, что на него навалилось, и когда Хантингтон отдал ясный и незатейливый приказ, легионер Эджертон выполнил его не задумываясь. Скотт бы так не смог, но Скотт и не был солдатом. Хантингтон встретил их в дверях и проводил на кухню, со стуком поставил на стол две кружки с кофе. Он успел причесаться и зашнуровать ворот рубахи, но не обувался и ещё не брился. – Пейте, Эджертон, – сказал он голосом, не допускающим возражений. Юджин послушался, и Хантингтон повернулся к Скотту. – Вы тоже, Салливан. Только сперва снимите штаны. Не стесняйтесь, я видел голыми примерно половину курсантов, никто ещё от этого не умер. Скотт усмехнулся, но счёл нужным предупредить: – Я мог бы сам. Хантингтон взглянул на него со снисходительным терпением, как на малолетнего идиота. – Запомните, Салливан, – произнёс он ровно, словно лекцию читал, – леча себя, вы тратите энергию дважды. Никогда не делайте этого, если рядом есть другой физиолог. Тем более, я давно не занимался такой ерундой. Приятно вспомнить, что в мире есть не только черепно-мозговые травмы, вырванные с корнем мышцы и до костей сожжённые руки. Эджертон вздохнул и молча уткнулся в свою кружку. Скотт, отчего-то краснея, стянул штаны и сел на предложенный стул, вытянул ногу, давая Хантингтону осмотреть, промыть и восстановить разбитое колено. Кофе физиолог варил превосходный. Скотт вдохнул аромат, прежде чем сделать глоток, и прикрыл глаза от удовольствия – а заодно и с тем, чтобы не смотреть, как возятся с его ногой. – Вы читали «Охоту на дирижабли», Салливан? – Хантингтон не позволил ему долго так сидеть, но продолжил, не дожидаясь ответа: – Прочтите. Весьма занимательно, хотя лично я и сократил бы её на треть. Описания утомляют, особенно когда знаешь, что половина этого – романтичное враньё и завлекание туристов. А человеческие отношения любопытные, мне думается, вам понравится. А пока расслабьтесь и пейте кофе, ваше напряжение мешает мне работать. Скотт засмеялся и посмотрел через кухню на Эджертона. Тот устроился на краю подоконника, чуть поодаль от букета гортензии, так легко и свободно, что не возникало вопроса, бывал ли он тут прежде. Эджертон пил кофе маленькими глотками, просунув три пальца в ручку кружки и придерживая её под донышко на всякий случай, и в свою очередь с восхищением и обожанием таращился на Хантингтона. А затем поднял глаза и улыбнулся Скотту смущённо и неловко. «Ты всё ещё слышишь взрыв?» – подумал Скотт. Не то чтобы он до сих пор Эджертону не верил, напротив, сейчас он полагал, что Юджин преуменьшает, а не преувеличивает проблему. Он хотел понять. А потом – исправить, потому что никто не заслуживает такой жизни. Особенно – парень, который тебе нравится. Во всяком случае, что бы Эджертон ни планировал Скотту показать, он никуда не торопился. Хантингтон накормил их завтраком, не слушая отговорок, и выставил с советом принять душ, прежде чем показываться в приличном обществе; напомнил Эджертону о завтрашних занятиях (как показалось Скотту, больше из-за его присутствия – вряд ли Юджин действительно нуждался в напоминаниях). – Ты спать не хочешь? – спросил Скотт, когда они вышли на улицу. – Ты со вчерашнего утра на ногах. Эджертон покачал головой. – Тебе нужно увидеть, – сказал он непонятно. – Я задолжал тебе объяснения, но слова тут не помогут. Скотт вскинул брови, но от дальнейших расспросов воздержался, уточнил только: – Форма одежды парадная? – Нет, – Эджертон шутки не понял, – всё равно. Только удостоверение личности возьми. Сам он побрился и оделся как обычно – в потёртые штаны и рубаху со шнурками на вороте и манжетах, не стал брать ни куртку, ни сумку. – Волнуешься, – заметил Скотт, встретив его в гостиной двадцатого корпуса. Эджертон кивнул. Избегая главных аллей, он вывел Скотта с территории Академии к трамвайному кольцу. По пути они миновали стоянку мотоходов. Эджертон скользнул по ним взглядом, но и только, и Скотт тоже не стал ничего предлагать. На кольце они дождались двенадцатый номер – маршрут, пересекавший полгорода, так что понятнее не стало. Эджертон без задней мысли заплатил за обоих и вышел на открытую площадку к перилам, подставил лицо ветру. – Подташнивает, – признался он. – Не решился Хантингтону отказать насчёт завтрака, а надо было, наверное. Он усмехнулся. – Я думал, ты и на него накричишь. – Я похож на самоубийцу? – парировал Скотт. – Хотя, ты прав, был такой порыв. – Думаю, он знал, что ты меня поймаешь. – Откуда? Он меня впервые в жизни видел! Эджертон пожал плечами. – Зато меня – нет, – лаконично ответил он. Они замолчали, когда двенадцатый с грохотом въехал на Инженерный мост. Внизу от горизонта до горизонта простиралось паровозное депо с развязкой, выходящей к вокзалу, где над крышей трепетали флаги города и Трёх Королевств. Огромные вентиляторы разгоняли и пригибали к земле сизый дым, составы тащились по рельсам, товарные и пассажирские, и всё это гудело, рычало и грохотало так, что Скотт заткнул уши пальцами. Эджертон и глазом не моргнул, он смотрел наверх, на пешеходные мостики и испытательные площадки Технологического университета. С одной из них как раз запускали зонт с гондолой и антенной для радиоуправления. – Там мой старший брат учился, – сказал Скотт, когда трамвай спустился с моста на проспект Науки и стало тихо. – Закончил с отличием, сейчас ходит старшим механиком на дредноуте «Рыскатель». – Мне казалось, ты говорил, что он металлург? – Эджертон приподнял брови. – Так у меня два старших брата, – Скотт ухмыльнулся. – Напомни, когда вернёмся, покажу фотокарточку. Эджертон кивнул. И спросил то, чего Скотт давно ждал: – А как ты попал в контрразведку? Родители физиологи, братья в науке и технике. – А я очень не хотел в армию, – Скотт развёл руками. – Ну, вот я это и сказал. Давай, признавайся, как низко я только что пал в твоих глазах. Он надеялся Эджертона рассмешить. Не вышло: Юджин вздохнул так, словно воздух обжигал ему лёгкие, и отвернулся. – Возможно, скоро в твоих глазах низко паду я, – сказал он и замолчал. Они сошли с трамвая на окраине, у стелы, разделяющей номинально город и пригород. Эджертон ссутулился и сунул руки в карманы, огляделся и зашагал сперва вдоль грунтовки, а затем по каменистой тропинке, забирающей вниз, к оврагу, в глубине которого с трудом можно было разглядеть времянку, типовой готовый домик с зелёной крышей. С дороги он ничем не выделялся, но в первой же гуще кустов обнаружился пост милиции в будке с толстыми бронированными стенами, в обе стороны от неё расходился забор с генераторами поля. Внутри дежурил егерь с собакой. Эджертона здесь знали и знали хорошо – собака по имени Свава полезла обниматься, и Юджин, присев на корточки, пару минут чесал её и гладил, прежде чем подняться и сказать: – Шейн, это инспектор КСК Скотт Салливан, он со мной. Егерь, куда более недоверчивый, чем собака, сверил лицо Скотта с фотокарточкой в удостоверении и предложил расписаться в журнале посещений. Эджертону тоже; и Скотт впервые увидел, что его имя пишется через архаичную петлевую «ж». Хельдир ничего об этом не говорила. Может, сама не знала – или не посчитала важным. За постом тропинка стала ещё уже и незаметнее. Идя за Эджертоном через густые заросли цветущей травы, Скотт вскоре услышал непонятный гул, сообразил: электричество. Где-то рядом ещё один мощный генератор поля. Эджертон поднялся на крыльцо времянки и толкнул незапертую дверь. – Заходи, – позвал он. Внутри домик тоже был типовым, Скотт видел такие: из крошечного холла со встроенным шкафом три одинаковые двери вели, соответственно, в санузел, такую же крохотную кухоньку и огромную комнату, которая при желании делилась ширмами на две или четыре части. Здесь ширм не было. Скотт шагнул за порог и остолбенел. Четыре генератора гудели по углам. Направленные в центр помещения, они поддерживали поле стазиса, подобного которому Скотт не видел никогда в жизни. Гигантская, идеально ровная сфера метров трёх с половиной в поперечнике, сияющая чистой радугой, парила над полом, рассыпая тысячи светлых пятен на стены. Справа висела грифельная доска, слева лежал электрический удлинитель на пять розеток. А в сфере плавала женщина в громоздком полевом экзоскелете и форме Северного легиона без знаков различия. Скотту её лицо показалось смутно знакомым, но присмотреться он не смог: помимо радужных бликов стазиса женщину окружали чёрные сполохи, похожие на выхлоп вихревой гранаты. – Это Катя Генсуй, – мёртвым голосом сказал за его спиной Эджертон. – Маршал Катя Генсуй, менталистка и статор, дама Ордена Святой Клементины, моя подруга и командир. – Давно она... так? – выдавил Скотт, по-прежнему не в силах отвести глаз от сияющей сферы, невозможной по определению, превышающей все допустимые размеры и расчёты. – С шестого июня. Вот теперь Скотт обернулся. Шестого июня была подписана капитуляция после Дэтсидской бойни. Из области выводили войска и в том числе – Северный легион; боевые действия официально прекратились. Официально. – Расскажи мне, – попросил Скотт почти шёпотом. – Мы эвакуировали гражданских, – Эджертон смотрел мимо него на Генсуй. Лицо его было бесстрастным, но Скотт подозревал, что внутри Юджина рвутся те самые вихревые гранаты. – Я, Катя и второй статор Криспин Окшот. Криспин погиб в тот день. Он принял первый удар на себя и дал Кате время отреагировать и поставить зонт, спасая гражданских. Я замыкал колонну. Скотт сглотнул. – У меня ушло девять секунд на развёртывание стационарного зонта, – продолжал Эджертон. – На восьмую из них перед Катей упали ещё две гранаты. «Я до сих пор слышу взрыв», – повторил Скотт про себя. И тут у него в голове наконец-то сложились два и два. – Это ты поставил стазис, – понял он. – Да, – Эджертон так и не повернул головы. – Я никогда раньше не делал этого, но я перечитал все Катины книги и конспекты, я смотрел, как она работает – и я не хотел, чтобы она погибла. Я зафиксировал зонт и выпустил... это. И опоздал. Граната уже начала взрываться, я всего лишь заморозил её вместе с Катей. Если снять стазис, произойдёт взрыв, но он не произойдёт, потому что снимать стазис такого размера не умеет никто. Я оставил её Легиону, уверенный, что ей помогут, а те передали её Учёному Совету, и они все хотели узнать, как я это сделал. Проводили тесты. Учили меня. Угрожали, упрашивали. Мой предел – чашка, ты сам видел, и вчера, когда ты сказал об экзоскелете, я подумал: может, дело в этом? Я ведь был в ЭСП тогда, и я попытался снова, я пытался всю ночь... Он замолчал, подышал ртом и закончил: – У меня ничего не получается. – Руки тогда сжёг? – тихо спросил Скотт, получил утвердительный кивок и подытожил: – Ты надорвался, мужик. Прости, мне очень жаль. Я представляю, как тебе погано сейчас. Я вижу, как много она для тебя значит – да ладно, иначе ты просто не сделал бы этого!.. Прости, что наговорил тебе всякого дерьма вчера. Тебе стоило послать меня к дьяволу, а не слушать пьяный бред. Эджертон повернул к нему голову, но смотреть продолжал на Катю. – Что?.. – переспросил он. – В каком смысле – надорвался? Скотту хотелось взять его за плечи и встряхнуть как следует, чтобы вывести из оцепенения. – В прямом, – сказал он, становясь между Эджертоном и сферой. – Ты не знал, что делаешь. Для многих первый стазис – стрессовый, так что и предотвратить его создание ты не мог. А сил и желания было слишком много. Без шансов, Джин, прости. Это как, не знаю, без разогрева и подготовки двести кило в рывке поднять. Я не статор и не физиолог, но я готов прозакладывать всё, что у меня есть, что ты порвал ту «связку», которая отвечает за формирование СТ-поля. Поэтому не работает фиксация, и, я думаю, ты больше никогда не сможешь надеть другой экзоскелет, кроме СН. Мне жаль, Джин. Мне так невероятно жаль, это полный отстой!.. Эджертон свёл брови, моргнул, приоткрыл рот. – Но я должен, – возразил он без особой, впрочем, уверенности. – Ты не сможешь, – Скотт плюнул на приличия и предубеждения и взял его за руки, сжал. – Джин, послушай меня. Тебе надо остановиться. Ты же умница, ты способный и старательный, у тебя талант к преобразованиям. Я уверен, если бы дело было в количестве приложенных усилий, ты уже накрывал бы стазисом всю Академию! Дело не в этом. И, прости, но Катя сказала бы тебе то же самое. Не думаю, что она бы одобрила то, как ты бессмысленно и беспощадно убиваешься. Он замолчал, переводя дух. Сфера за его спиной бросала на Эджертона разноцветные блики. В гудении генераторов Скотт слышал навязчивую популярную мелодию и никак не мог её опознать. Юджин смотрел ему в глаза. – Значит, это конец? – спросил он. – Всё? – Прости, – Скотт почувствовал, что ещё держит его за руки, и с трудом разжал сведённые напряжением пальцы. – Прости, друг. Ты дал ей шанс, но большего ты сделать не можешь. Только не ты. Эджертон отвёл взгляд. Скотт отошёл, не зная, что ещё сказать и чем помочь, и невольно залюбовался сферой – гладкой, чистой, без единого мутного развода. Ему подумалось: как же сильно Эджертон должен был любить Генсуй, заботиться о ней и ценить её жизнь, чтобы без подготовки, без обучения, без видимых шансов, наконец, не задумываясь сотворить невозможное? «Тебе тут ловить нечего, – наставительно заметил он про себя с напускным цинизмом. – Если её спасут, он возьмёт её в жёны, а если нет – ты же знаешь, кто выигрывает, когда соревнуешься с мертвецом!» ...кстати, о невозможном. Как там сказала Агнес, вручая Эджертону аксиому Юнис? «Её решение просто пока не нашли»?.. Эджертон посмотрел на свои руки, согнул пальцы, разогнул. – Я хотел, чтобы она жила, – произнёс он. – Да, – согласился Скотт. – Вижу. Ты создал легенду. Странно, что к ней не водят экскурсии. Почему она здесь, а не в здании Совета? Он прикусил язык, спохватившись, но Эджертон понял его правильно. – Я утешаю себя сказкой об Авроре, – сказал он. – Она тоже спала совсем одна в своём дворце. Правда, Аврора была далеко не так опасна. – «Опасна»? – переспросил Скотт, не улавливая связи. Его пугало, что Эджертон снова скатывается в убийственное спокойствие; он задумался, готов ли получить по лицу железной ладонью легионера, если в конечном итоге это вытряхнет Юджина из его кокона самоконтроля. – Поверхностное натяжение, – напомнил Эджертон. – Если оно пропадёт, сфера взорвётся. В умении резать себя по больному и не кровить при этом ему точно не было равных. «Да чтоб тебя», – подумал Скотт, на глаз прикидывая каскад цепной реакции. – Точно, – согласился он так беззаботно, как только мог. – Учитывая размеры стазиса, воронка будет со стадион «Червонной Башни». Ты прав. Странно, что ещё дальше от города не отнесли!.. – Они хотели, чтобы я навещал её, – объяснил Эджертон всё так же ровно. – Надеялись, это подтолкнёт меня к решению. Запнувшись, он замолчал и стремительно обернулся к Скотту. – Прости, я не подумал, – сказал он торопливо и тревожно. – Я не должен был приводить тебя сюда. Уйдём немедленно. – Всё в порядке, – Скотт коснулся его плеча. – Я не боюсь. Если я хоть что-то понимаю в ОБЭПе, ничего с твоим стазисом не случится. «Ещё много лет», – добавил он про себя. Эджертона он не убедил. Юджин колебался не дольше пары секунд, а затем бросил нежный взгляд на Генсуй, взял Скотта за локоть и буквально вытащил из дома. Хватка у него была не слишком крепкая, но вырываться Скотт не стал, радуясь уже тому, что Эджертон проявляет хоть какие-то эмоции. Они попрощались с егерем Крейгом и Свавой, снова расписались в журнале и по каменистой тропинке вышли обратно к остановке трамвая. Теперь стало видно, как сильно Эджертон устал. В трамвае он заплакал снова – молча, беззвучно; слёзы текли по его лицу и высыхали под порывами ветра. Скотт не мог на это смотреть. Развернувшись к перилам спиной, он лбом прижался к плечу Эджертона, не заботясь о том, как это выглядит со стороны. Трамвай мотало и подбрасывало на стыках рельс, дёргало при торможении и разгоне, и всё-таки Скотт почувствовал, когда Эджертон глубоко вздохнул и вытер лицо рукой. – Спасибо, что съездил со мной, – сказал он совершенно нормальным голосом, заставив Скотта в очередной раз пожалеть, что он не менталист. Катя Генсуй была, по словам Эджертона. Видела ли она, понимала ли, что творится в голове Юджина? Пыталась ли что-то сделать?.. – Вернёмся – ложись спать, – велел Скотт вместо ответа. – А то заснёшь завтра у Хантингтона. Или на допах у Агнес, она тебя и пришибёт, никакие танцы не спасут. Эджертон засмеялся и кивнул. Скотт проводил его до двадцатого корпуса и вернулся в главный, закрылся в телефонной кабинке и позвонил домой. Ответила мама, обрадовалась, и у Скотта сразу стало легче на душе. По крайней мере, пока мама с истинно родительской тактичностью не поинтересовалась, как всегда, его личной жизнью. – Прости, Скотти, – она решительно отмела его протесты, – но мы с Куртом не молодеем, внуков хочется, а вы, трое оболтусов, пальцем о палец не ударили, чтобы родителей порадовать. – Ну, пальцами тут не поможешь, – не удержался Скотт, и мама прикрикнула: – Поговори мне ещё! Скотт засмеялся. – Мам, – сказал он серьёзно, – мам, прости, я подумаю об этом, ладно? – Только думай как следует, – предостерегла мама. – Не делай глупостей. Я люблю тебя, и ты же знаешь, что это не репродуктивное давление, правда? – Я тоже тебя люблю, – отозвался Скотт. – Обними за меня папу. Привет Генри и Джуно, если вдруг позвонят. – «Вдруг»? Они делают это регулярнее тебя! – не преминула попенять мама, но тоже засмеялась и попрощалась, поцеловав воздух. Скотт положил трубку на рычаг, но из кабины не вышел, остался сидеть, грустно и бессмысленно улыбаясь, бесцельно разглаживая замявшуюся складку на рукаве. Впервые в жизни он не знал, что сказать родителям. Джуно ждал окончания службы, чтобы не заводить отношения на расстоянии – с его-то рейдами по семь-восемь месяцев, – а Генри заключил марьяж в прошлом году и сейчас вкалывал мало что не круглосуточно, зарабатывая на переезд в столицу, чтобы уже там, под родительским крылом, обзавестись потомством. Скотт, разумеется, был на свадьбе и едва сам не влюбился в невесту, голубоглазую и светлокудрую алхимичку Тайю О’Доннелл. Когда Генри спросил, почему он приехал один, Скотт почти не кривя душой ответил: – Но ведь ты уже увёл самую красивую женщину Трёх Ка – после мамы, конечно! Он всегда находил, чем отшутиться, а сейчас – как отрезало, и вот он сидел в телефонной будке, пытаясь понять, какого дьявола с ним происходит. В дверь требовательно постучали, забарабанили мелко по стеклу. Скотт поднялся и вышел, даже не посмотрев, кому уступил телефон. На улице тем временем испортилась погода. Ветер, осушивший слёзы Эджертона, нагнал тяжёлые серые тучи; в них, такой же серый и неприветливый на вид, над самой Академией висел дирижабль, крутил винтами холостого хода. Снизу Скотт не видел бортовых номеров и эмблем, но не особенно и любопытствовал: на тропинку упали первые капли дождя, и Скотт со всех ног припустил к двадцатому корпусу. Он всё же промок до трусов за считанные минуты. Вбегая в дом, он порадовался, что дождь не хлынул раньше, пока они с Эджертоном были в пути. С кем-то другим это могло стать забавным приключением, могло даже кончиться совместным принятием душа – и постелью, но только не с Эджертоном. Торопливо раздеваясь, Скотт представил, как знакомит с ним свою семью: «Мам, пап, это Юджин, я собираюсь ему отдаться и жить с ним долго и счастливо до самой смерти в законном марьяже! Что? Дети? Ну ой, за детей ответят Генри и Джуно!» Вышло почему-то совсем не смешно. То есть, Скотт легко мог представить и свои слова, и реакцию родителей (а Юджин бы им понравился), вот только о взаимности, чтобы дело таки дошло до знакомства с семьёй, речи не шло. Не говоря уже о том, что никто не благословит сына лорда-протектора на подобный марьяж. «Я бы хотел? – спросил себя Скотт. – Жить с ним долго и счастливо? Я его почти не знаю, он полный псих, у него в башке из семи круп каша, ни один менталист не разберётся!..» Растёршись полотенцем, Скотт надел светлые брюки и рубаху и пошёл вниз: закинуть стирку в подвал и найти себе что-нибудь на обед; завтрак у Хантингтона был слишком лёгким – и слишком давно. На кухне его встретил Рич в небесно-голубой, непомерно большой для него рубахе Романа. Он пил какао из любимой кружки Пэгги, причмокивая от удовольствия. Полюбопытствовал при появлении Скотта: – А где твой дружок? Я думал, вы неразлучны как Уайетт и МакАлистер! С полгода назад сравнение Скотту польстило бы, сейчас – покоробило и больно задело: форвард МакАлистер и его агент Уайетт и впрямь были неразлучны. Взаимно и официально неразлучны. Отвернувшись от Рича, Скотт заглянул в холодильник и нашёл холодное мясо и отварную картошку в кожуре. – А где твой дружок? – парировал он. – Жрёт стимуляторы, готовясь к очередной бурной ночи? – Фу, как грубо! – Рич поморщился. – Что с тобой случилось, Салли? Раньше твой юмор был тоньше! «Раньше я не был безнадёжно влюблён», – подумал Скотт и сам себя испугался: влюблён? Серьёзно? Сейчас?.. Более неподходящее время и персону трудно было себе даже представить. ...с другой стороны, разве он не думал о марьяже полчаса назад? Он был уверен в своих чувствах – в глубине души. Просто не хотел понимать, не хотел знать – и уж точно не собирался говорить Ричу, чтобы тот разнёс новость по всему спецкурсу. А Пунта, ободренный его молчанием, продолжал болтать: – Ты был на балу? Не заметил тебя там. Сегодня все только и говорят, что об Агнес! Никто не знает, что думать! Ты видел? Она плясала не хромая, и Эджертон не сводил с неё глаз весь вечер! Он осёкся, отставил кружку и хлопнул себя ладонью по губам: – Прости, прости, Салли, я не подумал! Ты такой злой, потому что ревнуешь? Слушай, не переживай! У них всё равно ничего не выйдет. Если хочешь знать, лично я считаю, что она ему не пара. Это же мезальянс, подумай сам! «Вот именно», – мысленно согласился Скотт, имея в виду себя, и скрипнул зубами. Рич озвучил то, о чём он сам прекрасно знал: парню из Нижнего города, пусть даже сыну известных физиологов, не место рядом с братом кронпринцессы... разве что в ближайшие пару недель он лично спасёт от чего-нибудь Три Королевства и станет легатом КСК, например, перепрыгнув сразу через два звания. – Мне кажется, – продолжал заливаться Рич, вернувшись к какао и не замечая, что Скотт так и стоит с миской в руках, – он делает это ради оценок. Хочет максимально перед Агнес прогнуться, чтобы она замолвила за него словечко во время сдачи ОБЭП, в которых он полный ноль! Кстати, Салли, как ей вообще удалось танцевать, ты не знаешь? Она же еле ходит, а тут порхала как бабочка, только каблуки мелькали!.. «Я сейчас выбью тебе зубы, – пообещал про себя Скотт, сжимая кулак так сильно, что побелели костяшки. – Честное слово, вот сейчас развернусь и врежу». ...каблуки, как же!.. Почему он не говорит о том, какое счастливое у неё было лицо? Почему никто не заметил, как Эджертон пил водку, чтобы поддерживать СТ-поле, и еле волочил ноги, возвращаясь с бала?.. Хотя, может, кто-то и заметил. Не стоило равнять всех по этому балаболу. – А что ты, собственно, здесь торчишь? – спросил Скотт резко, ставя миску с картошкой и мясом на стол. – У тебя есть свой корпус, свои комната и кухня, туда и вали. Чего вы постоянно здесь трахаетесь? Мне обрыдла твоя рожа, я хочу спокойствия и тишины, я здесь учусь, в конце концов, и не обязан слушать ваши охи-вздохи и хлопанье дверей по ночам! Рич поперхнулся какао и бросил испуганный взгляд за спину Скотта, в гостиную. – Ты чего? – спросил он с искренней растерянностью. – Что на тебя нашло, серьёзно?.. – Я собираюсь обедать, – отчеканил Скотт. – А ты пошёл к дьяволу с нашей кухни. И завязывай брать чужие вещи, это кружка Пэг, а не твоя. Он знал, что наживает себе врага, возможно, двух, если Рич перескажет всё Роману, но ему было отчаянно обидно за Эджертона. Скотт не хотел, чтобы Юджин услышал, в каком ключе о нём сплетничают – всю эту грязь об оценках, о попытке выслужиться, даже о том, что Агнес ему не пара, потому что – Скотт это признавал, – если отвлечься от социального неравенства, она – пара и лучшая кандидатура на роль леди Эджертон. Да, она старше Юджина, но ещё может родить ему детей; она служила в Северном легионе и вышла оттуда бригадиром с двумя наградными лентами, она – талантливый преобразователь, так что они на одной волне, и, наконец, она просто вызывающе красива. Гарриган-младший не зря отметил, как хорошо она смотрится рядом с Эджертоном. Рич, насупившись, встал, одёрнул рубашку и допил какао, поставил кружку к мойке. – Пошёл ты сам, – сказал он, глядя на Скотта как на идиота. – Если твой псих тебе не даёт, найди того, кто даст, и перестань срываться на друзьях. Когда ты спал с Джейн, ты был куда более симпатичным парнем. Он вышел из кухни, и Скотт услышал, как он поднимается по лестнице на второй этаж. Скотт с силой растёр лицо руками. Почистив картошку, он съел её холодной, макая в соль; с мясом сделал бутерброд, вскипятил чайник. По-хорошему, с точки зрения сохранения отношений и социальных связей, ему следовало перед Ричем извиниться: тот не сказал ничего по-настоящему плохого, а уж претензия о пребывании в чужом корпусе была и вовсе смехотворна, – но Скотт знал, что извиняться не станет. Попросить прощения означало согласиться с правотой Рича и остальных, признать Эджертона психом, признать, что он выслуживался перед Агнес... ... что Скотту он не даёт, и Скотта это бесит. – Но ведь так и есть, – сказал он шёпотом свистящему чайнику. – Он псих, и он мне не даст. С тарелкой и термосом он поднялся к себе и запер дверь, улёгся на кровать, обложившись тетрадями и методичками. Кое-что, впрочем, Рич подметил верно: раньше Скотт был куда более симпатичным, то есть, компанейским парнем, и свой выходной бы так – в одиночестве – проводить не стал. В их распоряжении были игры «Башни» и праздники в «Дирижабле», собачьи бега и гонки мотоходов, или можно было собрать корзинку провизии и уйти к реке, поиграть в бадминтон или мяч. Они валялись бы сейчас на расстеленном в траве одеяле, хохоча над байками Пэгги и Рича, и Джейн перебирала бы волосы Скотта, лежащего головой на её коленях. Им было весело вместе, и выходной был выходным, они умели и любили развлекаться, так почему всё изменил придурок со шрамами на груди и руках, слишком высокомерный – или застенчивый? – чтобы вписаться в коллектив, неприступный, упрямый, такой одинокий в своём горе?.. Скотт закрыл рот рукой, едва не застонав от внезапного озарения. Он так хотел Эджертона успокоить, что не подумал о другой стороне вопроса. С шестого июня Юджин жил, боролся и учился ради того, чтобы спасти Генсуй, но что он станет делать теперь, когда Скотт убедил его, что помочь Генсуй он не сможет никак и никогда?! В его голове уже есть один мёртвый друг, двоих он не вынесет, в этом Скотт был уверен, и это же Эджертон, он способен на любую, самую дикую выходку. Вплоть до самоубийства. Перепуганный, Скотт вскочил с кровати, разбросав конспекты, и принялся ходить по комнате из угла в угол, убеждая себя, что Эджертон так не поступит, и не находя этому никаких подтверждений. Что его удержит, в самом деле? Семья? Юджин уже бросил их, поступив в Легион, где мог погибнуть в любую минуту. Его семья должна была поставить на нём крест двенадцать лет назад, и единственная встреча с сестрой ничего не изменит. Агнес? Эджертон учился не ради неё, он пёкся о Генсуй, а не о своих баллах и результатах. А больше, с ужасом понял Скотт, в жизни Эджертона ничего и нет. Теперь, когда он потерял возможность носить экзоскелеты – полевой и тяжёлый, – его не возьмут обратно в Легион, даже когда – если! – Хантингтон и Агнес полностью восстановят ему руки. И как только Юджин это поймёт, последствия могут быть самыми печальными. Чертыхнувшись, Скотт сдался, выскочил в коридор и забарабанил в дверь Эджертона. Юджин открыл секунд через десять. Он был в штанах и рубахе, надетой задом наперёд и наизнанку, встрёпанный и помятый, но смотрел ясно и тревожно. – Что? – выдохнул он. – Скотт, что?.. – Ты помнишь наизусть аксиому Юнис? – глупо спросил Скотт, не придумав ничего получше. Эджертон медленно и ощутимо обмяк, выходя из состояния боевой готовности, и выразительно изогнул бровь, а затем за грудки втащил Скотта в комнату, захлопнул дверь за его спиной и щёлкнул замком. Внутри царил полумрак. Скотт разглядел китель в открытом шкафу; на полу у кровати валялись парадные брюки, а на них – гора методичек, увенчанная пустой тарелкой. Эджертон тем временем забрался под одеяло, не раздеваясь, и откатился к стене. – У тебя есть минут пять, пока я не засну, – сказал он в подушку. – Ложись и спрашивай. Скотт послушался исключительно от неожиданности, устроился рядом, чувствуя плечом и бедром тепло тела Эджертона. «Надеюсь, ты знаешь, что делаешь», – подумал он, обращаясь и к себе, и к нему. – Когда ты её выучил? – Года два назад, когда Катя взяла меня к себе, – отозвался Юджин. – Зачем? Ты же считаешь её бесполезной. – Катя учила, – Эджертон пошевелился и вздохнул. – У неё вся стена была формулами оклеена, а я хорошо запоминаю с листа. Кстати, поэтому вы с Агнес ошибаетесь насчёт меня. Я не талантлив, у меня просто обширная теоретическая подготовка. Он зевнул, и Скотт поторопился спросить снова: – А зачем всё это Ка... маршалу Генсуй? – Сдать экзамены. Она хотела поступить сюда, – пробормотал Эджертон. – Она самоучка... Он замолчал и вздрогнул всем телом, проваливаясь в сон, и Скотт оставил его в покое. «Самоучка, – повторил он про себя. – Как ты». Думать о лежащем рядом Юджине было плохой, очень плохой идеей. Скотт с удовольствием бы повернулся к нему сейчас и запустил руки под мягкую от многократных стирок рубаху, прижался всем телом, без слов демонстрируя своё возбуждение и свои намерения. Он хотел целовать эти волосы, пахнущие мылом с полынью и мёдом, плечи в напряжённых узлах мышц, хотел перевернуть Эджертона на спину и выяснить, как выглядит полностью чёрный шрам, проследить его языком, проверяя, сохранила ли кожа чувствительность. Узнать, каким будет лицо Юджина, когда ему хорошо. Крепко зажмурившись, Скотт сосредоточился на аксиоме Юнис. Он, в отличие от Эджертона, наизусть её пока не помнил и принялся восстанавливать в голове, рисуя пальцем в воздухе цифры и символы. Эджертон, к счастью, не просыпался и почти не шевелился. Скотт беззвучно хихикнул, подумав, что напрасно беспокоился: человек, уставший так сильно, о самоубийстве и не подумает, просто не вспомнит, что есть такая возможность. Успокоенный этим, он всё-таки повернул голову и осторожно приник лбом к загривку Юджина. – Что б ты понимал, – шепнул он. – Ты талант. Мы с Агнес не можем ошибаться. С Эджертоном было уютно. Задрёмывая в свою очередь, несмотря на раннее время, Скотт подумал, что Агнес права: если кто и может решить аксиому Юнис, так это Эджертон, из любви к Генсуй выдавший всплеск такой мощности, чтобы хватило на трёхметровый стазис. Последней его сознательной мыслью был потрясающей глупости ответ Ричу, что Агнес ничего не светит с Эджертоном не из-за мезальянса, а потому что тот сильно привязан к Генсуй. Разбудила его эрекция, лишь отчасти вызванная желанием помочиться. Через неплотно задёрнутые занавески в комнату проникал солнечный свет, часы на стене показывали без десяти шесть – утра, вечера?.. – а Эджертон обнимал Скотта поперёк живота и прижимался к нему, дыша в затылок. – ...доброе утро? – неуверенно спросил Скотт. Эджертон вздохнул. – Когда я гонял на мотоходе по Приразломной, – сказал он, словно продолжая разговор, – самой большой моей радостью было сдать вахту, вернуться в казарму и залезть к кому-нибудь под одеяло. Иногда получал в лоб, но чаще давали согреться. Он засмеялся, снова вздохнул Скотту в затылок и добавил: – Ты замечательно пахнешь. Скотт вывернулся из его рук и встал. – Ты вот что сейчас сказал? – уточнил он, сомневаясь, что хочет услышать ответ. – А?.. – не понял Эджертон. Скотт посмотрел на него – и решил не докапываться. Мало ли что там происходило в казарме с теми, кто не бил Эджертона в лоб. Скотт вовсе не был уверен, что ему нужно это знать. – Я воспользуюсь твоей ванной? – спросил он. – Две минуты – и пойдём бегать. Эджертон отрешённо, чудно и незнакомо улыбался, глядя на него снизу вверх. – Конечно, – сказал он. – Я пока переоденусь. И поднял руку, показывая швы на вывернутой рубахе. В две минуты Скотт, конечно, не уложился, но Эджертон никак задержку не прокомментировал. Когда Скотт вышел из ванной, Юджин стоял у окна, держа в руках фотокарточку, на которой обнимал Генсуй. – Им наплевать на неё, – произнёс он, не оборачиваясь. – Всем этим людям, которые хотели, чтобы я повторил стазис. Поэтому её бросили там. Она для них – просто объект с инвентарным номером. Я только сейчас это понял. Скотт положил руку ему на плечо, сжал. – Мне жаль, – сказал он, безотчётно и жарко стыдясь проведённого в ванной времени. – Вы не заслужили такого, ни ты, ни она. Эджертон повернул к нему голову. В солнечном свете его глаза были зелёными и прозрачными как хризолиты. На щеке под глазом Скотт заметил маленький шрам, побелевший от времени. – Почему ты остался со мной? – спросил Эджертон. – Тебе уже давно не нужна моя помощь с преобразованиями. Я невнимательный, но всё же не слепой. У тебя были друзья, своя компания, свои интересы. А теперь остался только я. «Потому что ты мне нравишься, – хотел сказать Скотт. – Неужели ты считаешь, что я целую всех своих друзей?!» Эджертон ждал ответа. – Ну, это моя работа, – преувеличенно серьёзно заявил Скотт. – Я служу в КСК, а ты – брат кронпринцессы. Моя задача – присматривать за тобой. Юджин, к счастью, шутку понял и не обиделся. Улыбнувшись, он обхватил Скотта за затылок и шепнул, почти касаясь губами уха: – Попрошу Анну вручить тебе всё-таки орден за это. Такой, который можно носить. Он выпрямился и добавил откровенно насмешливо: – Что-нибудь за беспримерную доблесть и выдающуюся стойкость духа. – Да пошёл ты, – Скотт замахнулся было на подзатыльник, но Эджертон скрутил его в мгновение ока и вытолкал из комнаты, заломив руку. – Вперёд! – велел он шёпотом, чтобы не разбудить соседей по корпусу. – Нас ждут великие дела и пять с половиной километров. После пробежки и завтрака он переоделся и ушёл на индивидуальные занятия к Хантингтону, а Скотт, поразмыслив, постучался к Роману. – Мне бы Рича, – сказал он, когда дверь открыл сам Роман, завёрнутый в простыню и сверкающий багровым засосом на шее. – А сколько времени? – Роман потёр глаза. – Без десяти восемь. – Он врёт! – провозгласил из глубины комнаты Рич, прежде чем Роман успел ужаснуться. – Без двадцати! – Да идите вы! – Романа уточнение ничуть не успокоило, он заметался в полумраке, уронив простыню, хватая то рубаху, то зачем-то часы, и наконец скрылся в ванной, сверкнув напоследок голой задницей. Скотт демонстративно прикрыл глаза рукой. – Заходи, – пригласил Рич. – Все двадцать минут он будет плескаться и ничего не услышит. Скотт кивнул и переступил порог. Дверь закрывать не стал, скинул одежду с единственного стула и сел, огляделся с любопытством. Стеллаж у стены ломился от двойного комплекта учебников, из шкафа торчал рукав пёстрой, точно не Романовской рубахи; на столе, среди карандашей, инструментов и приборов стояли флаконы с духами и воск для бороды в серебряной коробке. Рич возлежал на кровати в подушках, как паназиатский мудрец, спокойный и благообразный. Изрекал, правда, далеко не вечные истины. – Выглядишь получше, – заявил он. – Трахнулся наконец? – Самоудовлетворился, – честно ответил Скотт. – Рад видеть, что ты не последовал моему совету и не свалил. – Я же не идиот, – Рич хмыкнул. – В отличие от тебя. Снова друзья? Скотт пожал протянутую руку, вспоминая слова Юджина: «У тебя были друзья. А теперь остался только я». – Если больше не станешь говорить такого об Эджертоне, – сказал он, задержав ладонь Рича в своей. – Он хороший парень. Он танцевал с Агнес, потому что хотел сделать ей приятное, и его баллы по ОБЭПу тут ни при чём. Не обсуждай эту дрянь. Хотя бы при мне. Рич вытянул губы трубочкой. – Повезло ему с тобой, – позавидовал он вслух. – Что, позовёшь его к себе в отдел, когда обучение закончится? Скотт пожал плечами. – Не думал об этом. У него индивидуальных занятий не было. Оставив Рича досыпать, Скотт собрал сумку и пошёл в библиотеку – почитать наконец об аксиоме Юнис. Что-то зудело у него в голове, не давая покоя, какая-то назойливая мысль, и Скотт надеялся либо прогнать её, либо оформить уже в слова. История Сафир-Марии Юнис его удивила. Скотту казалось отчего-то, что она жила лет триста назад, тогда как на самом деле в нынешнем году ей могло бы исполниться пятьдесят семь. С фотографии на обложке книги на Скотта смотрела средних лет женщина с глазами, окружёнными сеточкой морщинок, и чёрными косами под светлым шарфом. Она была беженкой из Семелы, попавшей в Три Королевства случайно, по бюрократической ошибке, и практикующим статором-самоучкой. За два года до исчезновения её зачислили по совокупности заслуг в Технологический университет, но доучиться она не успела – пропала из собственного дома, не оставив ни записки, ни следов очередного бегства. Милиция не нашла признаков взлома или ограбления, равно как и самой Юнис; через шесть месяцев её вещи передали на хранение в Университет, и вот тогда в бумагах обнаружили неизвестную систему уравнений. В книге была фотография того листка. Скотт наложил на неё кальку и мягким карандашом снял копию, сверил с оригиналом. Из пояснительной записки он не узнал ничего нового; часть символов относилась к ОБЭПу и преобразованиям, другую так никто и не опознал, однако Учёный Совет сходился во мнении, к которому пришёл и Скотт, что аксиома несёт в себе заряд большой силы, а потому имеет и большую ценность. За её решение, как оказалось, была назначена внушительная премия с присвоением наследственного титула эрсе, и это заставило Скотта хмыкнуть и в задумчивости откинуться на спинку стула. Он никогда не гнался за регалиями, и всё же не удержался от мечтательного вздоха: с деньгами и титулом он не сравнялся бы с Эджертоном, но максимально к нему приблизился! Он не понимал, почему не признался Юджину в своей симпатии, почему не назвал его даже другом, отвечая на утренний вопрос. Это ведь ничем ему не грозило. Эджертон отказал ему в поцелуе, но не оттолкнул и не порвал с ним, он не изменил бы своего отношения сейчас. Скотт закрыл книгу. Сафир-Мария смотрела с обложки с терпеливой, усталой улыбкой, благопристойно сложив на коленях натруженные, огрубевшие руки с короткими ногтями. Она определённо не была женщиной, которая пустилась бы в бега без причины, тем более – женщиной-угрозой, которую стали бы устранять, тщательно заметая за собой следы. Скотт подумал, что стоило бы позвонить в отдел. Может, в картотеке Хельдир есть информация об этом деле. Так не бывает, чтобы зацепок не осталось никаких, ни у кого! Не улетела же Юнис в трубу на звёзды с помощью своей аксиомы. Он в последний раз посмотрел на фотографию, сдал книгу и повернулся к выходу – и буквально влетел в объятия Хантингтона. – Здорово, Салливан. Куда спешим? Как нога? – полюбопытствовал тот. – Добрый день, сэр, – Скотт невольно заулыбался. – Нога отлично, спасибо, вообще забыл про неё. А что вы тут делаете? Вы Юджина уже отпустили? – Ваш Эджертон попросил о переносе занятия на вечер, – Хантингтон хмыкнул в усы. От него вкусно пахло крепким кофе, водкой и шоколадом, в петлице сюртука торчала жёлтая гвоздика. Скотт почувствовал укол разочарования и тревоги: Эджертон не говорил, что передумал, но и не вернулся в двадцатый корпус, так куда он делся?.. Вслух, однако, он уверенно соврал, что вспомнил, и извинился за глупый вопрос. Хантингтон снова хмыкнул в ответ и предложил: – Заходите вечером вместе, Салливан. Думаю, вам тоже будет не скучно. – Спасибо, сэр, – Скотт расплылся в детской радостной улыбке до ушей. – Непременно приду. «Даже если Юджин будет против». Правда, чтобы узнать это, требовалось его найти. Скотт забросил сумку в свою комнату и убедился, что Эджертон не возвращался. В гостиной на диване с учебником по высокой алхимии лежала Пэгги; вслед пробегающему Скотту она крикнула: – Три условия перегонки линия! Скотт притормозил и перегнулся через перила. – Температура ниже плюс пяти, инертная атмосфера, стеклянная обезжиренная посуда! И не вздумай делать это голыми руками! Пэг захохотала и бросила в него шоколадным сердечком в золотистой фольге. Скотт съел его по дороге в главный корпус, к телефонам. Тины на месте не было, пришлось вспомнить все известные номера, чтобы в итоге отыскать её в приёмной легата КСК Гарольда Спирса. – Что тебе? – вполголоса спросила она в трубку. – У меня десять минут до совещания! – Я уложусь в одну, – пообещал Скотт. – Будь другом, сделай мне резюме по Сафир-Марии Юнис, по её исчезновению. Я завтра перезвоню. – Сегодня, – возразила Хельдир. – В половине одиннадцатого, в кабинет. Завтра вот вообще не до тебя будет. Она не спросила, зачем ему Юнис, к счастью – потому что Скотт не смог бы объяснить. У него не было никаких особенных идей, кроме привычки собирать всю возможную информацию, и он просто следовал привычке. Эджертон нашёлся в три на лекции по ОБЭП. Когда Скотт, уже порядком встревоженный, одним из последних вошёл в практический класс, Эджертон стоял у окна, разговаривая с МакКольм. Он был взмокший, без куртки, с закатанным левым рукавом; правую руку облегал устаревшей модели полевой экзоскелет, кое-где обугленный, с неудобными креплениями через шею и грудь. МакКольм окинула спецкурс взглядом, пересчитала по головам и жестом велела Эджертону разоблачаться, помогла с шейной пряжкой. Скотт со свирепым выражением лица протиснулся по ряду, заставив всех встать, и устроился рядом с курткой и сумкой Эджертона. МакКольм вышла к кафедре, подняла над головой перчатку экзоскелета. – Кто знает, что это? В воздух взмыли руки всех и каждого. – Где ты был?! – прошипел Скотт. – Я видел Хантингтона! Почему ты не сказал, что отменил индивидуалку?! – Кто знает технологию управления экзомеханизмами? – продолжала МакКольм. Рук поднялось гораздо меньше. – Я передумал по пути, – Эджертон накрыл ладонь Скотта своей. – Извини, я не хотел тебя напугать. – И наконец, – МакКольм обвела всех испытующим взглядом, – кто из вас носил экзоскелет любой модели? Рук было всего три: Эджертона, Романа и женщины с толстой, увитой лентами косой и странным именем Бронислава Эре. Скотт не запомнил, в чём она стояла на построении на День Основания, но, судя по тугому, гладкому плетению волос, облегающей одежде и ссутуленным, несмотря на небольшой рост, плечам, пришла она из тяжёлых самоходок; должно быть, надевала экзоскелет, когда надо было ворочать траки или башенные орудия. – Томагер, вы меня удивили, – МакКольм поманила Романа к себе. – Спускайтесь. У вас есть шанс получить промежуточный зачёт прямо сейчас. – Проверил кое-что, – прошептал Эджертон. – Ты был прав: я больше не могу запустить экзоскелет классом выше СН. – Ты водил МакКольм к Кате? – догадался Скотт и пожалел об этом, когда Эджертон убрал руку, потому что Эджертон понял его неправильно. – Прости, – сказал он, – я тебе верю, клянусь! Я не имел в виду тебя проверять. Это другое. Я подумал, что ты можешь меня щадить. Никто прежде не говорил, что я надорвался. Меня просили постараться ещё, сосредоточиться, поднапрячься... – Эджертон, Салливан, мы вам не мешаем? – окликнула их МакКольм. – Извините, мэм, – покаялся Эджертон и вновь стиснул руку Скотта под столом. «Что же ты делаешь, придурок», – подумал Скотт и пожал его пальцы в ответ. Роман тем временем с помощью МакКольм облачился в экзоскелет (Скотт ревниво отметил, что на Эджертоне конструкция смотрелась органичнее, чем на худом Томагере) и занял позицию у белой черты на полу. МакКольм отошла к первому ряду столов и активировала зонт. «Боевой?!» – написал Скотт и подсунул тетрадь Эджертону. Тот кивнул, взял карандаш и криво, кое-как нацарапал: «Заряжен 9/10». Скотт немедленно взбодрился. – Наводите на цель, Томагер, – благожелательно велела МакКольм. – Выше срединную линию. Включите целеуказатель, откалибруйте под себя. Теперь генератор заряда. Эджертон смотрел с любопытством и без малейшего беспокойства. – Собственный зонт, Томагер, – напомнила МакКольм. – Вы же не хотите в госпиталь? Курсанты, внимание. Без шуточек, пожалуйста. Томагер, готовы? Уверены? – Да, мэм, – браво отрапортовал Роман. «Перед Ричем красуется», – подумал Скотт. – Огонь! – скомандовала МакКольм. Скотт затаил дыхание. Эджертон дёрнул правой рукой, словно тоже стрелял, смутился и обхватил себя за плечи. Опалённый ствол на перчатке Романа приподнялся, вспыхнул на мгновение радугой фиксации и погас. Цель – металлическое развесистое дерево на другом конце класса, – осталась невредимой. – Увы, – подытожила МакКольм. – Разряжайте и раздевайтесь, Томагер. Я не обещала, что это будет просто. Эре, хотите попробовать? Бронислава, дождавшись отключения зонта, спустилась к кафедре, сменив пристыженного Романа. – Не обольщайтесь видимой лёгкостью процесса и не смейтесь над вашим другом, – предостерегла курсантов МакКольм. – С его стороны было весьма отважно без подготовки и обучения взяться работать с экзоскелетом класса П. Эре, вы учли нюансы? – Да, мэм. МаКольм отступила под защиту зонта. Эджертон подпёр голову рукой. «Скучно?» – написал Скотт. «Завидно», – признался Эджертон, подумал и добавил Скотту на ухо, придвинувшись вплотную: – Оказывается, мне нравилось их носить. Скотт сглотнул, пытаясь справиться с возбуждением. Эджертон в ремнях, пластинах и трубках экзоскелета был дивно хорош, но Скотт зачем-то ухитрился представить его в экзоскелете на голое тело и не знал теперь, как бы незаметно поправить штаны, чтобы не впивались в пах. Пришлось закрыть глаза и вспомнить упражнение, которому его обучил уже отец, прекрасно понимавший на опыте своём и старших сыновей, как трудно бывает подростку соблюдать приличия в обществе хорошеньких девочек... и мальчиков. Эре тем временем выстрелила – лучше, чем Роман, – однако дерево всё равно не достала. МакКольм утешила и её и сняла пиджак сама, надела экзоскелет и накинула ремни. – А пусть Эджертон покажет! – громко сказала Джейн. – Он ведь легионер, он точно умеет с ними управляться! Все головы, включая саму Джейн, повернулись к Скотту и Юджину. Эджертон слегка побледнел и задержал дыхание, но принялся вставать. – Сядьте, – осадила МакКольм, – я вас не вызывала. А впрочем, нет: спуститесь и поставьте зонт. А вы, Четырнадцать-бис, не переживайте так, без красивого зрелища я вас не оставлю. Смею заверить, в области управления экзоскелетом я легионерам не уступаю. Она ловко застегнула пряжки, встала чуть боком к дереву-мишени. Эджертон, спустившись к первому ряду, развернул зонт; краска на его лицо так и не вернулась, он был предельно сосредоточен и смотрел себе под ноги. Джейн смотрела на него, Скотт – на неё, все остальные – на МакКольм. – Калибрую целеуказатель под себя, – прокомментировала МакКольм. – Генерирую заряд. Снимаю блок. Заряд, сжатый в луч игольной толщины, вылетел из ствола и пробежался вихрем искр по кончикам веток. Секунду стояла тишина, а затем срезанные кусочки металла со звоном посыпались на пол, в воздухе запахло окалиной. – Впечатляет, не правда ли? – МакКольм улыбнулась, не разжимая губ. – Эджертон, снимайте зонт и садитесь на место. Спецкурс! Тема сегодняшнего занятия – распределение СТ-поля и управление им при помощи экзоскелетов разных классов – тяжёлых, полевых, вспомогательных и скрытого ношения. Четырнадцать-бис, прошу ко мне, я остро нуждаюсь в добровольце для демонстрации. Она задержала Джейн и после занятия, и Скотт буквально вытолкал Эджертона из класса и не оглядываясь вышел сам. Сказал, отвлекая Юджина от каких-то тревожных мыслей: – Хантингтон пригласил вечером и меня. Возьмёшь с собой? – Если хочешь, – Эджертон кивнул. – Я думаю, тебе понравится. Кстати, он точно напоит нас чаем, но перед этим предлагаю пообедать. Выйдем в город? Я плачу. Он привёл Скотта в небольшой светлый паб, где подавали пиво, морсы и огромные многоуровневые бутерброды с холодным мясом, яйцом, салатными листьями и двумя видами сыра. Местечко пользовалось популярностью; оглядевшись, Эджертон сел за столик спиной к дверям, кивнул Скотту на стул напротив. Он был по-прежнему задумчив, и Скотт рискнул: – Что тебя гложет, дружище? Эджертон взглянул на него и пожал плечами, оторвал и прожевал листик салата. – Джейн меня ненавидит, – сказал он вдруг. – Странно, что я не заметил этого раньше. – За что? – не поверил Скотт. Он едва не добавил, что был не настолько важен для неё, чтобы она ревновала и злилась из-за этого; не успел – и порадовался, когда Эджертон, продолжая разбирать бутерброд по частям, объяснил: – Из-за индивидуальных у Агнес. Она думает, Агнес взяла меня, потому что я мужчина и сын лорда-протектора, и за последнее ненавидит меня ещё сильнее. Ты знаешь, что мой дед мог закрыть Разлом своим решением? Сложились подходящие условия в те годы. Он предпочёл не рисковать, но я был там, и это страшное место. Так что я понимаю Джейн, – Эджертон помолчал. – И я добьюсь его закрытия, когда займу место отца, у меня уже есть мысли на эту тему. Он впервые с момента их знакомства заговорил о своём будущем. Скотта это обрадовало и расстроило одновременно; ему нравилось видеть жажду жизни в Юджине, пусть и не слишком явную пока, но в том светлом будущем, где новый лорд-протектор отправится закрывать Разлом, Скотту места не было. Ни в каком качестве. Эджертон его переживаний не заметил, погружённый в свои. – Ты не отвечаешь ни за своего деда, ни за Агнес, – напомнил Скотт. – Если Джейн что-то себе выдумала, это её проблема. Эджертон поднял глаза от бутерброда. – Я думал, она тебе нравится? Скотта умиляла, смешила и злила его наивность. – Нет, – сказал он, глядя на Юджина в упор, – Джейн мне не нравится. «Я должен решить аксиому, – подумал он. – Я должен, если не хочу потерять тебя. Это мой единственный шанс». Хантингтон встретил их в зелёной рубахе с вышитыми чертополохами и кожаных штанах. Идя за ним на кухню, Скотт отметил, что у физиолога и в самом деле отличная фигура, и мысленно хлопнул себя по лбу: совсем сдурел, прав Рич, надо срочно напряжение снимать, пока не сорвался и глупостей не наделал!.. – Итак, Эджертон, как самочувствие после бала? – поинтересовался Хантингтон. – Вы меня удивили, я думал, вы сутки проспите! – Вы почти правы, сэр, – подтвердил Юджин. – Сегодня я спал двадцать часов. – Сегодня! – подчеркнул Хантингтон. Усадив Эджертона лицом к лампе, он пробежался пальцами по его вискам и шее, проверил пульс и заглянул в глаза. Щёлкнул языком. – Салливан, вы что-то делали с вашим другом? – Я снял отёк, сэр, – поколебавшись, ответил Скотт, начиная волноваться: неужели он допустил ошибку? – Хорошая работа, – одобрил Хантингтон и развернулся к нему: – Не хотите спецкурс по физиологии? – Нет, сэр, – отказался Скотт, добавил по наитию: – Мои родители – физиологи, сэр. Мама обидится, если я стану учиться у кого-то другого. Хантингтон фыркнул, отпустил наконец голову Эджертона и выключил засвистевший чайник. – Физиологи? – повторил он, стоя к Скотту спиной. – Ваша мать – Марта Салливан? – Так точно, сэр, – Скотт подмигнул Эджертону. Юджин улыбнулся в ответ. – Вот как, – глубокомысленно прокомментировал Хантингтон. – Что ж, давайте пить чай. Он разлил кипяток в чашки без ручек, пузатые, покрытые красным и золотым растительным орнаментом, показал, как держать их не обжигаясь. – Красивые пиалы, скажите, Салливан? Подарок бывшего ученика. Пятый год в миссии на островах, носит шёлковые халаты и шлёпанцы, построил себе дом из пальмовых листьев, собирается заключить марьяж – преуспел, в общем. Мёд, сахар, варенье? Эджертона он не спрашивал, а сразу поставил перед ним такую же пиалу, но с чёрно-золотым узором, наполненную вареньем из крупных, вкусно пахнущих ягод. Эджертон привычным жестом запустил туда ложку, сунул в рот, облизал. И вдруг, словно опомнившись, бросил взгляд на Скотта и покраснел. Скотт задержал дыхание. «Откуда ж ты взялся такой на мою голову, – подумал он растерянно. – Дьявол побери твою Катю, что мне делать, если ты сложишь свою жизнь к её алтарю?!» Он всерьёз опасался, что так и случится. С шестого июня Эджертон жил мыслями о спасении Генсуй; узнав, что Катю не вернёшь, он вполне может возвести её в ранг святой и стать монахом её имени! Хантингтон сделал вид, что не заметил их игру в гляделки. Налив чаю и себе, он устроился в троноподобном бархатном кресле, закинул ногу на ногу, скрипнув штанами, и полюбопытствовал: – Итак, Эджертон, чем будем оправдывать проваленный зачёт сегодня? – А вы снова не дадите мне шанса его сдать? – парировал Юджин. – Вы не готовы, – Хантингтон ухмыльнулся. – Вы ничего не спросили! – Мне и не надо. Как прошло утро? Салливана я видел в библиотеке, он молодец, прилежный курсант, а вы где шлялись? Эджертон чуть улыбнулся, покосившись на Скотта. Прежде чем ответить, он сунул в рот ещё ложку варенья, запил чаем, обнимая пиалу двумя руками, и отчитался: – Я был на диагностике, инструктор. У меня СТ-выгорание. Необратимое. ЭССН отныне – мой потолок. Вы спросили, как я после бала, так вот без вашей фляги я бы не продержался, и теперь я знаю это точно. – Значит, в Легион не вернётесь, – Хантингтон мгновенно выцепил суть. – Вот и хорошо. Эджертон закаменел. – «Хорошо»? – переспросил за него Скотт. То есть, он бы и сам с удовольствием удержал Эджертона где-то поближе и в безопасности, но говорить об этом вот так – безапелляционно, удовлетворённо, в лоб, – не рискнул бы. – Не люблю, когда мои ученики подыхают где-то в снегах, в соплях и муках, и даже их тело не возвращают на родину, – невозмутимо пояснил Хантингтон. – Фарух, задержавшийся на островах – мой любимчик, за него я абсолютно спокоен. А моя, кстати, бывшая жена так и погибла. Имейте совесть, Эджертон, не заставляйте меня волноваться за вашу жизнь сверх приличного! Юджин сморгнул. – Извините, инструктор, – сказал он. – Я не знал. Сожалею о вашей жене. – Бывшей! – напомнил Хантингтон. – Строго говоря, я даже не вдовец. Он помолчал с минуту, разглядывая Эджертона, затем посмотрел на Скотта. – Заткните уши, Салливан, – велел он. – Я буду читать своему курсанту стихи. Вы в них не нуждаетесь. Скотт наморщил лоб, демонстративно сложил руки на груди и откинулся на спинку стула. – Как хотите, – согласился Хантингтон. Он поднялся с кресла и отошёл к окну, где в пузатой вазе стоял новый букет гортензии – нежно-розовой, похожей на горсть плюшевых шаров. Хантингтон отщипнул один цветок, растёр в пальцах, понюхал. И заговорил:

С этой войны никто не придет назад. Снег заметает цепочку следов в аллеях. Те, кто остался, не смотрят друг другу в глаза; Тем, кто остался, нечего больше сказать. С каждой бессонной ночью горе всё злее.

Эту беду не унять никакой весне. Горькой густой травой зарастает пашня; Будто живые, жмутся дома тесней, Ближе друг к другу, стонут стены во сне. Те, кто остался, молчат тяжело и страшно.

Запахом гари насквозь пропитался лес, Пряные травы в цветении пахнут кровью. Те, кто остался, больше не ждут чудес, Больше не ждут ничего ни сейчас, ни здесь. Дни рассыпаются в пальцах свинцовой дробью.

Те, кто остался, твердят про себя имена. Жёлтые листья ложатся в грязь под ногами. Осень кончается, в сердце стучит зима. Тех, кто остался, баюкает тишина. По снегу аллей идут подводы с гробами.

Эджертон опустил глаза на первой же фразе, и Скотт воспользовался этим, чтобы за ним понаблюдать. Он был практически уверен, что Хантингтон не случайно выбрал именно это стихотворение; не заведи Эджертон разговор о своей непригодности к службе в Легионе, Хантингтон подыскал бы другой повод проехаться ему по больному. Скотту это не нравилось, и он сделал то единственное, что мог: сбил пафос момента. – Вам бы литературу преподавать, сэр, или в театре читать, – сказал он, когда Хантингтон замолчал. – Хорошие стихи. Ваши? Эджертон вскинул голову и ожёг Скотта сердитым взглядом. – Плохие стихи, – с усмешкой поправил Хантингтон. – К счастью, не мои. Эджертон, ещё чаю? Юджин резко встал, едва не опрокинув стул. – Да, – сказал он. – Спасибо, инструктор. Одну минуту, извините меня, пожалуйста. Он ушёл в ванную комнату. Щёлкнул замок, потекла вода. – Снимали отёк, да, Салливан? – отрывисто, но беззлобно осведомился Хантингтон. – Что?.. – опешил Скотт. – Вы менталист? – Нет, я, – Скотт запнулся, сдался: – Я разведчик, сэр. Инспектор КСК. – Я тоже не менталист, – Хантингтон оперся о стол, пожевал губами. – И я не знаю, что именно вы делаете, но это работает. Продолжайте. Вы понимаете меня? Эджертон в ванной выключил воду. Скотт медленно кивнул. – Ещё чаю, Салливан? – Да, – согласился Скотт. – Будьте добры, сэр. С вареньем: Юджин очень вкусно его жрёт! Отпустил их Хантингтон в четверть одиннадцатого, когда Скотт прямо сказал, что ему нужно позвонить. – Можно, я подожду тебя? – спросил Эджертон у дверей главного корпуса. Академия ещё не спала и даже не собиралась. На газонах и скамейках сидели и лежали парочки и группы, у фонтана задорно пела скрипка, и несколько пар отплясывали на мокрых каменных плитах; между деревьями переливалась цветными огнями ещё не снятая праздничная иллюминация. – Это может быть долго, – предупредил Скотт. Он сомневался, закрывать ли дверь в телефонную будку. Эджертон решил за него, отошёл на другую сторону холла, встал под мозаичной картой-схемой Академии. Скотт набрал номер их с Хельдир кабинета. Тина ответила сразу, словно ждала у телефона. – Готов много записывать? – спросила она. – Я послушаю, – отказался Скотт. – Эй, Тина. Не знаю, что ты там себе подумала, но я не расследование собрался проводить! Просто любопытно. – Тебе не бывает «просто любопытно», – проворчала она. Эджертона окликнула девушка-дежурная, и Скотт залюбовался тем, как Юджин обернулся, плавно и опасно, всем корпусом, выслушал и кивнул. Девушка пропала из виду, скрывшись за конторкой, а когда вынырнула, в руках у неё была квадратная плетёная корзинка, плотно набитая почтой. Скотт беззвучно засмеялся оторопи на лице Эджертона и заставил себя сосредоточиться на голосе Тины. – ...из Семелы. По некоторым данным у неё был ребёнок, но «внешники» не смогли установить, жив ли он. – Вряд ли оставшийся в Семеле ребёнок пробрался в Три Ка самостоятельно и выкрал маму через трубу из запертого дома, – нетерпеливо перебил Скотт. – Расскажи о её исчезновении. – Я тебя депремирую, – ласково пообещала Тина. – За хамство. А потом уволю без выходного пособия. Скотт с готовностью согласился. «Пройду секретарские курсы и попрошусь к Юджину, – парировал он мысленно лишь наполовину в шутку.– Ему ведь понадобится мальчик на побегушках, когда он станет крутым и незаменимым лордом-протектором!» – Так вот, – Тина вернула его к реальности, – пропала Юнис предположительно в канун всех святых. Её ждали к ужину, она не появилась, не позвонила и не прислала записку, и на следующий день обеспокоенная хозяйка дома нанесла ей визит сама, поскольку прежде за Юнис такой невоспитанности не водилось. Афине – её зовут Афина Картер, – никто не открыл, и она обратилась к соседям, а затем в милицию, опасаясь, что её знакомой стало плохо. Эджертон у конторки перебрал письма в корзине, нахмурился и отошёл к скамье у стены. – Дальше только факты, – Хельдир зашуршала бумагой. – Ключи от дома висели в шкафчике, сумку с удостоверениями и наличными деньгами нашли в кабинете, в духовке на кухне – остывший обед. Установили, что ему не больше суток, так появилась точка отсчёта. Единственными странными деталями были – ты слушаешь?.. – Слушаю, конечно, – рассеянно отозвался Скотт. Эджертон карманным ножом вскрыл плотный серый конверт с оттиском королевской почты на клапане, развернул письмо, продолжая хмуриться. – На письменном столе горела лампа. Под столом нашли зубной мост, похожий на тот, что ставили Юнис, и металлическую костную шину. Их осмотрели и обработали всеми возможными способами, но биологических следов не обнаружили. Тина замолчала. Скотт ещё некоторое время ждал продолжения, одновременно наблюдая за Эджертоном, затем спохватился: – Что, и всё? – Юнис так и не нашли, – хмыкнула Тина. – Впрочем, не очень-то и искали. – Нет, я о месте происшествия, о её доме. Скотт отвернулся к стене, чтобы не отвлекаться на Эджертона, поскрёб ногтем пятно на деревянной панели, оказавшееся крошечным сучком. – Есть копии фотографий, – Хельдир вновь зашуршала бумагами, – но даже не проси их прислать. Хочешь взглянуть – приезжай в выходные, я подам на тебя служебную записку. Скотт колебался не дольше секунды. – Да, – сказал он. – Подавай. Я приеду. Положив трубку на рычаг, он распахнул дверь кабины, и Эджертон поднял голову на звук. – Мне выдали почту за четыре месяца, – пояснил он, вставая. – Я не думал, что мне будут писать. Лицо у него при этом осталось грустно-задумчивое. – Плохие новости? – Скотт кивнул на корзину. – Неважные, – согласился Эджертон. – Идём? Танцы у фонтана закончились, на скамье под фонарём девушка из старших курсов собирала и настраивала телескоп. Эджертон нёс корзину под мышкой, Скотт шёл рядом, пиная носком ботинка поблёскивающий камушек. – Отец спрашивает, как у меня дела, – сказал наконец Юджин. – Почему он просто не позвонит? – полюбопытствовал Скотт. – Для лорда-протектора тебя нашли бы где и когда угодно. – Он не станет пользоваться своим положением по пустякам, – Эджертон покачал головой. – Мне нужно ему позвонить. Не сейчас. Завтра. Письмо всего одно; должно быть, когда я не ответил, он решил, что я не хочу с ним разговаривать. – Наверное, волнуется за тебя, – предположил Скотт. Эджертон покачал головой. – Если со мной что-то случится, он узнает в течение часа... узнал, когда я сжёг руки, по крайней мере. Нет, дело не в этом. Он поднял в письме вопрос моего марьяжа. Двенадцать лет назад я ушёл в Легион, чтобы избежать этого. Думаю, он боится, что я снова поведу себя подобным образом. Сбегу от ответственности. – ...марьяжа? – запоздало переспросил Скотт. Эджертон вздохнул. – Я виноват перед ним, – сказал он неохотно. – Он давно ждёт, что я займу его место. У него оплетение позвоночника, физиологи дают ему лет пять на каждом осмотре. Он прожил уже вчетверо больше, но и он, и я прекрасно понимаем, что однажды его удача себя исчерпает. Я должен вернуться домой после обучения. И тогда – тогда уже мне нужен будет наследник. Мне придётся заключить марьяж, хочу я того или нет. Скотт потёр переносицу, радуясь, что в темноте не видно его лица. У него в голове внезапно всё смешалось, он забыл, что хотел и зачем вообще ходил в главный корпус, не понимал, куда они идут сейчас. Идея наследника застала его врасплох и задела больнее, чем он хотел бы признаться даже себе. С этим он ничего не мог поделать; разгадать аксиому Юнис и получить за неё титул было хотя бы потенциально возможно – в отличие от рождения ребёнка. – Одно время я надеялся на Анну, – добавил Эджертон, – но она стала женой Магнуса и потеряла право наследовать. Увы. Из неё вышла бы отличная леди-протектор. А теперь я должен сам. К тому же, теперь у меня обязательства не только перед отцом. – Ты о чём? – не понял Скотт. – Я не могу помочь Кате, но есть шанс, что кто-то другой однажды сможет. Я должен заботиться о ней. Сохранять стазис. – Погоди, – Скотт с трудом, но втянулся в разговор. – Так за генераторы платишь ты?! – Формально – мой отец, – мягко поправил Эджертон. – По сути – я, и я должен сохранить титул за собой, иначе не смогу гарантировать, что, – он запнулся, – что её продолжат беречь. – Дерьмо, – согласился Скотт, помолчав. Он не стал спрашивать ничего о будущем марьяже – не был уверен, что не скажет какую-нибудь гадость. В молчании они дошли до двадцатого корпуса, постояли у крыльца. В окнах Романа было темно, у Пэг горел свет, её силуэт двигался за оранжевыми кружевными занавесками. – Зайти за тобой утром? – спросил Скотт, измученный тишиной. – Обязательно, – Эджертон улыбнулся, но тоже через силу. – Ты не идёшь? – Постою, подышу. Спокойной ночи. – Спокойной ночи, – эхом отозвался Эджертон. Он хотел как будто сказать что-то ещё, но передумал, поднялся на крыльцо и вошёл в дом. Скотт сел на ступени, похлопал себя по карманам и с досадой сообразил, что перестал покупать сигареты, когда начал бегать по утрам. – Наследник, – пробормотал он. – Дьявол! Я думал о статусе и симпатиях, но это не важно, любая девчонка даст мне фору!.. Кроме, разве что, Джейн. Скотт усмехнулся, на секунду представив Джейн с Эджертоном. Они бы неплохо смотрелись, даже невзирая на её татуировки; впрочем, в этом была немалая заслуга Эджертона, он со всеми неплохо смотрелся. ...а с Агнес так даже отлично, великолепно; у них были бы красивые дети, наверное. Застонав, Скотт спрятал лицо в ладонях. В дом он ушёл за полночь, поднялся на второй этаж и пару минут стоял, прижавшись лбом к двери Эджертона, вспоминая, как тот вчера – всего лишь вчера, а как будто вечность назад! – открыл ему дверь и втащил в свою комнату и в свою постель, и Скотт готов был на любые подвиги, чтобы это повторить. «Не делай глупостей, – напомнил он себе утром. – Один раз тебе уже отказали». Сегодня они бежали молча, думая каждый о своём. Скотта радовало уже то, что Эджертон не хмурился; Юджин был сосредоточен, но мысли, занимающие его, вряд ли его огорчали. Скотт подобным похвастаться не мог. Идея о том, что Эджертон заключит марьяж с нелюбимой женщиной исключительно ради ребёнка, не давала ему покоя. «Он может и влюбиться, – напомнил себе Скотт. – Да, Генсуй никто не переплюнет, но она всё равно что мертва...» «...я всё ещё бросаю гранату...» «...и он может запасть на кого-то другого». «Так почему не на меня?» «Потому что ты не выносишь ему наследника». Скотт остановился как вкопанный. Эджертон пробежал по инерции ещё пару шагов и тоже затормозил, обернулся. – Что случилось? – Да так, – Скотт запаниковал, боясь ляпнуть то, что вдруг пришло ему в голову, и схватился за первое попавшееся объяснение: – Слушай, я тут подумал: научи меня танцевать, а? Эджертон расслабился, разгладилась глубокая морщина, прорезавшая его лоб. – С удовольствием, – сказал он. – Можем начать сегодня вечером. Учти, тебе понадобятся другие брюки: более узкие, но эластичные. – Костюмные подойдут? – уточнил Скотт, обмирая от облегчения, что обошлось. – Да, вполне. Во втором семестре их перестали нагружать домашними заданиями. Ряд счастливчиков, занимающих высшие позиции в таблице успеваемости, позвали на индивидуальные (парные, в малых группах) занятия; Джейн таки добилась персонального времени у Агнес, у МакКольм вместе со Скоттом занимались Эре и Рич, а Пэгги разрывалась между каскадными расчётами Кея и высокой алхимией у Ирины Зубихад. От способностей к каскадам, кстати, Эджертон отказываться не стал, признал: – Меня долго учили, но в целом это семейное. Отец и Анна тоже всё в уме воспроизводят. – А говорят, таланты по наследству не передаются! – пошутил Скотт. – Хантингтон считает, что способность к каскадным расчётам строится на подвиде нейронных связей, который вполне можно передать по наследству, – абсолютно серьёзно объяснил Эджертон. Скотт замахал на него руками: – Ой, не начинай!.. Когда, после занятий с МакКольм, он пришёл в корпус спортивных игр, где был в том числе зал с хорошим паркетом, Эджертон его уже ждал и растягивался, сидя на полу с широко расставленными ногами. Его собственные «правильные» брюки тоже оказались парадными; сверху он надел чёрную рубаху навыпуск, закатал рукава до локтя. Ещё он расчехлил патефон и подобрал несколько пластинок. – Ты вообще не танцуешь? – спросил он чуть озабоченно. – Я смутно помню ручеёк и плетёнку, – чистосердечно признался Скотт, – но с тех пор прошла четверть века, так что, сам понимаешь!.. Эджертон засмеялся. – Значит, будем учить только ведущую партию для начала, – пояснил он ход своих мыслей. – Потом, когда привыкнешь, попробуем и ведомую. Если захочешь, конечно. Скотт не стал зацикливаться на многообещающем и заманчивом «потом», спросил вместо этого: – Как вышло, что ты знаешь обе? Я видел, как ты зажёг на балу в бедельстеге! – Учил Анну, – легко отозвался Эджертон. – Она отказывалась заниматься с кем-то другим. – А ваша мама? – не подумав, ляпнул Скотт. Эджертон на секунду замер с пластинкой в руке, вздохнул, надел её на штырь и подвёл иглу к началу. И лишь тогда ответил то, что Скотт уже понял: – Мама умерла, когда Анне было четыре. «А тебе – десять», – машинально подсчитал Скотт. – Прости, – сказал он. – Прости, я не... – У неё остановилось сердце, – продолжил Эджертон, словно не услышав его. – Она вынашивала моего младшего брата. Была в саду, одна. Когда её нашли, было уже поздно. Повторная заминка перед словом «нашли» сказала Скотту больше любых слов. Оставив ботинки, он босиком подошёл к Эджертону и обнял его со спины, прижался лицом к загривку. – Ты нашёл её, – он не спрашивал. Эджертон стиснул его руки. – Да, – сказал он. – Я и Анна, и она как будто ничего не поняла, но я никогда не говорил с ней об этом. Боялся сделать хуже. – Я понимаю, – подтвердил Скотт. – Прости, что напомнил. Договаривая, он панически боялся услышать в ответ: «Я всегда об этом помню», но Эджертон его удивил. – Она была такая красивая, – тихо сказал он. – Спокойная, светлая. Она улыбалась. Я не сразу понял, что с ней... случилось. Эджертон вздохнул, ещё раз сжал руки Скотта и решительно отстранился. – Начнём с Лунного вальса, – объявил он. – Это основа, без которой нельзя. Обувайся. Он запустил пластинку, подождал, пока Скотт вернётся к нему. – Левую руку давай сюда, правую – мне под лопатки. Так. Первый шаг – с правой ноги. Глядя Эджертону в лицо и чувствуя тепло его тела, Скотт мысленно возблагодарил отца за приём с подавлением эрекции, позволяющий не опозориться и Юджина не спугнуть. Держать его в танце было приятно до дрожи. Скотт путался в ногах и не попадал в такт, но Эджертон действительно позволял ему вести, поддавался и подчинялся малейшему нажиму, и Скотт представил, что Юджин может быть таким и в постели. И задохнулся, с трудом сглотнул слюну, чувствуя, как горят шея и уши. Понял ли Эджертон, Скотт не знал, и не знал, что хуже: если не понял или если сделал вид; он не пошутил на эту тему, не забеспокоился – и не заинтересовался. «К дьяволу, – выругал себя Скотт, пока Эджертон менял пластинку. – Он просто меня не хочет, так бывает; может, он вообще не хочет никого!» Его изумляло и пугало собственное упорство. Никогда раньше, получив отказ, он не гнул свою линию дальше, он сдавался, находил другой объект страсти и быстро о неудаче забывал, так почему бы не поступить так и с Эджертоном? Дело ведь не в любви, проходит и любовь, он не мальчик уже, чтобы жить иллюзией!.. Эджертон вернулся к нему, положил руку на плечо, на ямку между дельтой и бицепсом, заглянул в глаза. – Ещё раз – и пойдём? Хватит с тебя на сегодня. Скотт кивнул, не уверенный, что голос его не подведёт. – Я уеду на выходные, – сказал он, когда они вышли из зала. – Надо на работу заскочить, заодно родителей проведаю. – А я думал, ты работаешь здесь, на набережной, – Эджертон неопределённо ткнул рукой куда-то в город, подразумевая местное отделение КСК. – Нет, я столичная штучка, – пошутил Скотт. – То есть, я работаю где скажут, но собственный стол с целым одним ящиком у меня на Акерлотт. – Ты скучаешь по работе? Скотт пожал плечами. – Не настолько, чтобы выйти из оплачиваемого учебного отпуска раньше времени! – пошутил он снова и почувствовал себя неловко за бессмысленное враньё – тем более бессмысленное и постыдное после откровений Эджертона. – Скучаю, да, – сказал он, прежде чем Юджин успел отреагировать, – но это не то, что ты думаешь. То есть, я не знаю, конечно, что ты думаешь о моей работе... Эджертон заулыбался. Скотт преодолел в себе желание показать ему неприличный жест из трёх пальцев и продолжил: – Быть контрразведчиком на моём уровне вообще не так интересно, как пишут в романах. Такая же рутина, как везде; грандиозные и важные события – редкость, по большей части это мелкая, кропотливая работа, о результатах которой я как исполнитель и не узнаю никогда. Так что – нет, по отчётам и архивам я не скучаю, дело не в них. Он бросил косой взгляд на Эджертона, убеждаясь, что тот внимательно слушает, и смутился ещё сильнее от этого внимания, но всё же закончил: – Мне просто нравится знать, что я важен и нужен, именно я, что я незаменим на своём месте не только для семьи. В школе милиции не имело значения, я или кто-то другой, и я даже не задумывался, а потом Тина – Тина Хельдир, моя старшая, – выбрала меня. Из всего курса, из трёх потоков она выделила меня, сказала, что я особенный, что я нужен ей и стране. Прошло восемь лет, и я понимаю сейчас, что она преувеличила мою значимость, потому что я попросту устроил её по психологическим качествам. Но, знаешь, я до сих пор её устраиваю, и я действительно хорошо делаю свою работу, потому что – они ведь послали учиться именно меня. Это – о смысле жизни, и, да, я скучаю по своему законному месту, по возможности знать, что именно там я нужен и незаменим. Скотт замолчал, выдохшись, и пожалел, что не брал с собой даже воду, не говоря уже о чём-то покрепче. В голову пришла мысль о сладком домашнем вине; Скотт облизал губы и предложил, не давая Эджертону собраться с мыслями: – Может, поужинаем в городе? Я тоже знаю одно славное местечко! – Конечно, – согласился Эджертон, и Скотт не знал, послышалась ли ему заминка в ответе. Тема работы была закрыта; Скотт надеялся, что они не станут к ней возвращаться, и отчасти его надежды оправдались. Отчасти. В конце ужина, когда они допивали вторую бутылку и ждали десерт, Эджертон наклонился через стол и накрыл ладони Скотта своими. – Ты нужен, – сказал он серьёзно, – и незаменим. Скотт растерялся, а Эджертон покраснел и, словно спохватившись, руки убрал. Подумав, Скотт не стал спрашивать, что это было, но именно в этот момент он и принял решение. Уехал он ранним утром, покинув корпус ещё до рассвета, и в ожидании поезда выпил кофе с бутербродом на вокзале. Кофе был отличный, а бутерброд – вялый, вчерашний; Скотт не доел его, завернул остатки в бумагу и выбросил в мусорный контейнер. Ему досталось место у окна по ходу поезда. Рядом с ним примостился и тут же задремал совсем юный мальчик в униформе пилота, а скамью напротив заняли кудрявая молодая женщина в строгом сером костюме с шёлковой блузой и глухим чёрным корсетом и девочка лет четырёх, розовое облачко оборок, бантов и блёсток, увенчанное копной рыжих волос и несмотря на ранний час сияющее распахнутыми глазами совсем как Гарриган-младший. Женщина после проверки билетов погрузилась в чтение, а девочка первое время смотрела, приоткрыв рот, как над мелькающими за окном полями поднимается солнце. Потом ей стало скучно, она сползла по сидению, внимательно посмотрела на Скотта и его соседа и залезла обратно, поболтала ногами, прижалась к плечу женщины. Та что-то спросила. Девочка помотала головой. – Я предлагала взять куклу, – напомнила женщина чуть громче. – Мне жаль, моя хорошая, придётся потерпеть. Она вернулась к чтению. Девочка горестно вздохнула и взяла её под руку, но больше ничего не просила и не настаивала. Скотт ей посочувствовал. Размотав шейный платок, он свернул его в тугой рулончик и сложил в ладонях, закрыл глаза, вспоминая формулу для однокомпонентных преобразований. Каскад пришлось проговорить про себя трижды, чтобы исключить ошибку, но когда Скотт снова открыл глаза, в его руках была тряпичная кукла, неуловимо похожая на девочку-облако, только не розовая, а бордовая, цвета платка. – Держи, – Скотт протянул её маленькой соседке. Женщина вновь отвлеклась от книги, бросила на Скотта оценивающий взгляд и разрешила: – Бери, если нравится. Девочка осторожно взяла куклу, потрогала мягкое личико с едва намеченными глазами и сказала: – Спасибо, сэр. Вы презёр? Скотт не слышал этого слова с детства, и отчего-то обрадовался, что его знает хорошенькая маленькая девочка-облако. – Да, – подтвердил он. – Я преобразователь. Презёр. Меня зовут Скотт, а тебя? – Я Илка. Это значит «звезда». Это Клара. А её как зовут? – она крепче сжала куклу. – Анна, – решил Скотт. – Как кронпринцессу? – Да, как кронпринцессу. Женщина по имени Клара чуть заметно улыбнулась, погладила Илку по голове и вновь углубилась в чтение, на этот раз приподняв книгу так, что Скотт увидел название: «Прецеденты гражданского права в сфере дарения и наследования». Два с половиной часа пролетели для него незаметно. Юный пилот проснулся, когда во время остановки прошёл разносчик с едой и кофе, Илку кудрявая Клара – опекун от городского совета, – сводила в туалет, купила ей воды, печенье и большое сочное яблоко. Второе яблоко она принесла Скотту, пояснила: – Я обдала его кипятком из титана, ешьте, не бойтесь. Скотт поблагодарил – и отчего-то вспомнил Эджертона, который за одним из странных и прекрасных ужинов этой недели рассказал, как утопил свой рюкзак в болоте во время недолгой службы в Лощине Береклит. Вещи он тогда высушил, но сухой паёк приобрёл неповторимый привкус, отчасти, как деликатно выразился Юджин, схожий с привкусом подмороженных и подгнивших овощей. На всякий случай Скотт не стал уточнять, когда и где Эджертон успел попробовать подгнившие овощи; а сейчас, вспомнив об этом, вспомнил и об уроках танцев. Они были там вдвоём, только они, музыка и мягкий вечерний свет солнца в окнах; Скотт держал Юджина под лопатками, сжимал его ладонь, видел так близко редкие веснушки на его коже, мелкие шрамы – «легионеры не бегают к физиологам с каждой царапиной», – и длинные ресницы, слышал дыхание и чувствовал, как бьётся сердце. И ещё кое-что чувствовал, и это заставляло его сомневаться и раз за разом пересматривать своё решение, потому что – ну, возможно, он и был Эджертону нужен. Но Эджертон его не хотел. – Следующая остановка – вокзал Победы, конечная, – объявила по радио машинистка. – А куда ты едешь? – заинтересовалась наконец Илка, с хрустом откусывая от яблока. – На работу, – Скотт развёл руками. О маме он упоминать не стал. Ни Илка, ни Клара и словом не обмолвились об Илкиных родителях, и Скотт не хотел угодить в больное место своим ответом. На прощание Клара пожала ему руку, а Илка поцеловала в щёку и ушла не оглядываясь, прижимая к груди куклу Анну. Скотт проводил их глазами до лестницы надземного перехода и пошёл в другую сторону, к огромным дверям из стекла и бронзы, ведущим на площадь. Мама работала в госпитале святой Аделины, испокон веков расположенном в четырёхбашенном замке Краат, серо-зелёном от мха, со стенами, прорезанными щелями бойниц, испещрёнными следами давних сражений. Скотт поднялся к воротам, нырнул под шлагбаум, игнорируя калитку для пешеходов, и через широкий внутренний двор по диагонали направился к Северной башне. «И здесь север, – отметил он со смешком. – Северная башня, Северный легион, и Джуно служит на севере. Может, это моя судьба?..» «Моя несговорчивая судьба». В приёмной он попросил передать Марте Салливан, что пришёл её младший сын, и устроился на диване с бесплатной газетой. В Академии он отвык от новостей и теперь с одинаковым интересом читал о достижениях сельского хозяйства и дипломатических нюансах в триумвирате Трёх Королевств с Альмирой и Шин-Халем. Узнав, что поединок Уинна Джонса с Дани Роком кончился травмой и скоропостижной смертью Рока, Скотт не на шутку расстроился и с трудом удержался от вопроса, где же были физиологи, когда мама наконец к нему вышла. – Скотти! – мама раскинула руки и крепко его обняла. – Как я рада тебя видеть! Жаль, что Курт в отъезде, у него окружная сессия. Зато Джуно дома! Ты ведь придёшь домой? Останешься ночевать? Он спрашивал о тебе. – Не пропущу встречу с ним ни за что на свете, – пообещал Скотт. – Извини, мам, я вообще-то по работе приехал, не подумал, что надо заранее предупредить. За прошедшие полгода мама почти не изменилась, разве что подстриглась ещё короче, но Скотту отчего-то казалось, что изменилось всё, словно они не виделись лет сто, и это добавляло ему волнения. Как всегда на работе, мама носила зелёное и белое, образок святой Аделины на шее и единственную нитку жемчуга на левой руке: мама утверждала, что он положительно влияет на память и психическое здоровье. «Юджину подарить, что ли, – прикинул Скотт мрачно. – Или уже себе пора?..» – Мне нужно с тобой поговорить, – сказал он, по-прежнему держа маму за руки. – Судя по твоему лицу, мне понадобится успокоительное, – мама засмеялась. Скотт подумал, что точно знает, от кого ему досталось чувство юмора, и махнул в сторону кафетерия. – Выпьем чего-нибудь? Отстояв небольшую очередь, они устроились за столиком на двоих под гигантской картиной, изображающей битву дирижаблей над заливом Каликс. Мама взяла кофе, гренки и лёгкий салат, сказав, что ещё не завтракала. Скотт, как в детстве, выбрал молочный коктейль. Ему стало страшно и от своей идеи, и от необходимости озвучить её вслух; закружилась голова, онемели руки, перестало хватать воздуха. «Совсем чокнулся со своей работой», – констатировал он про себя с неодобрительными интонациями Генри. И напомнил себе, о чём – о ком! – это всё на самом деле. Если он хотел заполучить Эджертона, так или иначе, он должен был что-то предложить. – Так о чём ты хотел поговорить, Скотти? – спросила мама, расправившись с салатом. Скотт глубоко вздохнул. – Мам, – сказал он, глядя ей в глаза, – сейчас я задам тебе вопрос. Ответь на него, пожалуйста, «да» или «нет», и не говори, что я сошёл с ума. Я сам это знаю, и это вторично. Мама нахмурилась и безотчётно поднесла руку к образку на шее, однако голос её остался твёрдым и спокойным. – Я тебя слушаю. – Ты сможешь сделать так, – начал Скотт, удивляясь, какими непослушными стали губы и неповоротливым – язык, – ты сможешь сделать так, чтобы я... забеременел, выносил и родил здорового и физически полноценного ребёнка? Рука мамы крепче сжала образок, но этим её реакция и ограничилась. Скотт, не выдержав, опустил глаза и вцепился в стакан с коктейлем как в последнюю гранату. И снова вспомнил Эджертона. «Я её бросил. Я первым прошёл полосу препятствий и по заданию сам превратился в препятствие». Часы над входом в кафетерий начали отбивать время. Скотт считал удары, сбился и отчего-то расстроился, словно точное время имело значение. – Да, – сказала мама. – Думаю, я могу это сделать. Куда ты влип, Скотти? – Мама!.. Скотта отпустило так же резко, как до этого накрыло паническим ужасом. Он засмеялся и честно ответил: – Пока никуда. Потенциальный... отец ещё не в курсе. По правде говоря, я даже не знаю, нравлюсь ли ему. Возможно, нет, и тогда нет никакого «потом». Он слегка покривил душой в этом вопросе. Да, чисто физиологически Эджертон не проявлял никаких признаков желания, но его взгляды, прикосновения – в танце и вне его, – его доверие и откровенность оставляли Скотту надежду. Мама так попросту фыркнула. – Ты? Не нравишься? Он что, слепой и глухой? – Спасибо на добром слове, но ты не объективна, – возразил Скотт, ухмыляясь и радуясь, что мама наконец отпустила образок. – Нет, он видит и слышит, просто он... Мама терпеливо ждала, попивая свой кофе, и Скотт закончил: – Он сын лорда-протектора. – А у моих детей губа не дура, – хмыкнула мама; как показалось Скотту – с гордостью. – Милый мой, ты всегда получал что хотел. Не вижу причины, почему сейчас должно быть по-другому. Я тебя знаю. Ты не пришёл бы ко мне с вопросом, если бы сомневался в своём успехе. Скотт неопределённо качнул головой, завидуя маминой уверенности, а потом обратил внимание на формулировку. – «Детей»? Ты сказала: «детей»? Ну, положим, у Генри самая красивая жена в Трёх Ка, сразу после нашего папы, разумеется, но – что, Джуно тоже определился?! Он же собирался ждать конца службы! – Джуно помолвлен с первой помощницей капитана «Рыскателя», – торжественным шёпотом объявила мама. – Да он сам тебе всё расскажет, и не один раз! Он привёз фото, и она чудесная, очень мне понравилась! Похоже, с грустью и пониманием признал Скотт, мама рада была уйти с темы «противоестественного деторождения». Он ошибся; обсудив с ним Джуно и его невесту, расспросив об учёбе и вкратце пересказав последнюю научную работу папы, мама решительно отставила в сторону опустевшую чашку и наклонилась к Скотту. – Объясни мне, – произнесла она доверительно. – Я хочу знать, что у тебя происходит с этим мальчиком, сыном лорда-протектора. И учти, что я не помню, кто у нас лорд-протектор, тебе придётся начать с азов! – Эдвард Эджертон, – Скотт поднялся и взял с книжной полки альманах прошлого года, открыл разворот со статьёй о рождении наследного принца Майкла. Как он и ожидал, типография дала сноску на отца Анны. – Кронпринцесса? – мама приподняла брови. – Скотти, тебя сожгут за одну только идею породниться таким образом с королевской семьёй! Скотт вздохнул и положил обе руки на стол. – Я люблю его, мам, – сказал он тихо. – А ему в свою очередь нужен наследник. Я должен что-то предложить, если хочу быть с ним... и я готов сделать это для него – и для себя. Мама долго его разглядывала, затем протянула руку и погладила его по щеке. – Дай мне немного времени на расчёты, – попросила она. – Не говори ему ничего, пока не получишь от меня подтверждение. Скотт молча кивнул. Выйдя из госпиталя, он пересёк площадь в обратном направлении и по винтовой лестнице поднялся к поездам второй линии, миновал турникет, предъявив удостоверение, и сел в первый же состав, идущий через центр. В вагоне было шумно и душно; Скотт нашёл место у прохода, расстегнул пуговицу на вороте рубашки и прикрыл глаза, чувствуя себя опустошённым и обессиленным – и полным идиотом. Он всё сделал правильно; лучше, как он и сказал, иметь что предложить, если дело выгорит, но глядя в удивлённые глаза мамы, Скотт отлично представил себе, каким может стать лицо Эджертона, когда – если! – он услышит подобное предложение. И думать об этом сейчас Скотт не хотел. Не мог. Он проговаривал про себя снова и снова аксиому Юнис, сверяясь с бумажкой. На станции «Оперный театр» он вышел, скомкал записку и, рисуясь, воспламенил её над урной, проследил, как пепел оседает на окалённое железо. К самому театру от станции вела мощёная дорога. Скотт дошёл по ней до первых статуй и свернул на газон, срезая путь между деревьями и кустами бузины. Он давно здесь не ходил, но внутренний компас не подвёл, Скотт вышел точно к калитке с двойным замком. Отперев нижнюю часть ключом, Скотт выставил код на барабане и вошёл на задний двор здания КСК на проспекте Акерлотт. Во флигеле, где размещался их отдел, в выходные почти никого не было. Дежурные на входе сверили лицо Скотта с его удостоверением и со служебной запиской Хельдир, дали ему расписаться в журнале и пропустили в коридор, пустынный и тёмный, где в тишине гулко разносился каждый звук. В отличие от здания госпиталя, дом на Акерлотт изначально строили под нужды КСК. Скотт миновал запертый архив и открытый копировальный зал, туалет и фотостудию, поднялся по светлой просторной лестнице на свой этаж, касаясь рукой перил. Кабинет тоже был заперт. Скотт отомкнул замок, вошёл и закрыл дверь, прислонился к ней спиной. Сюда, в их комнату, редко заглядывало солнце, мешали густые кроны деревьев за окном. Хельдир это вполне устраивало, а Скотт выбил себе дополнительную тёплую лампу и прикрутил к стене за плечом, чтобы создать хотя бы иллюзию. И всё же ему здесь нравилось, это был его мир, его место силы – то, где он чувствовал себя лучше. Коробку с документами Тина оставила у него на столе. Скотт сел в кресло и взял коробку на колени, перебрал бумаги. Примерно половину содержимого составляли протоколы осмотра места происшествия и опросов свидетелей; Скотт оставил их напоследок и вытащил толстую пачку фотокарточек. Дознаватели постарались на славу: на снимках был запечатлён в подробностях едва ли не весь дом Сафир-Марии, включая полы и потолки, кладовку, подвал и чердак. Скотт листал фотографии, особо не задерживаясь взглядом, пока не дошёл до снимков кабинета. Свою рабочую зону Юнис держала в образцовом порядке – всю, кроме письменного стола, высокого, с конторкой и дюжиной ящиков разного размера. Скотт мечтал о таком, пока не приценился, после чего с радостью удовлетворился типовым бюро для государственных служащих. Сафир-Мария не удовлетворилась. В центре стола лежал кожаный мат для письма, а остальное пространство слоями покрывали бумаги – конверты, черновики, заметки на салфетках и вырванных тетрадных листах, открытые брошюры и методички с загнутыми уголками и стремительными, неразборчивыми чернильными пометками. Аксиома, торопливым почерком записанная на задней обложке годового календаря, стояла под лампой, прислонённая к рисунку в рамке – мальчик лет пяти смотрел круглыми от удивления глазами на бабочку, сидящую у него на пальце. Скотт отложил фото с рисунком и аксиомой, перебрал оставшиеся. Тина всё же описала ему ситуацию недостаточно полно: кроме зубного моста и костной шины (Скотт сразу её узнал; Генри ставили такую, когда он попал в аварию на шахте) под столом, на стуле и вокруг него, россыпью валялись использованные заклёпки и люверсы, несколько пряжек и с десяток мелких гвоздей. Ни крови, ни других пятен. Стул изначально был задвинут под стол, но не плотно; именно это, к сожалению Скотта, сфотографировали с неудачного ракурса, а на следующей карточке стул уже вытащили, чтобы заснять то, что лежало под ним. Скотт пересмотрел фотографии по второму кругу, отложил ещё две, на которых можно было разглядеть, что за бумаги лежат ближе всего к центру стола, и с ними и протоколами спустился вниз, в копировальный зал. Здесь пахло бумагой и краской, обезжиренным канцелярским пластилином и бумажным клеем; Скотт прогрел электрографический станок и запустил кофемашину, пока станок снимал для него копии. Он чувствовал себя странно. Он знал здесь каждый угол, много времени провёл и в этом зале, и в архиве; он лично отправлял телеграммы и печатал фотографии в лабораториях второго этажа, участвовал в совещаниях и праздниках, и всё это сейчас казалось ему далёким и ненастоящим, словно происходило не с ним – или не в этой жизни. С чашкой в руке Скотт вернулся к станку и взял копию снимка с люверсами. Они его смущали. Ничто в образе жизни Юнис, в обстановке её дома не наводило на мысли о том, что она занималась мелким рукоделием; у неё не было ни швейной машины, ни верстака, ни даже сундучка с иглами, спицами и инструментом, так откуда мусор?.. В протоколах он ответа не нашёл: дознаватели не посчитали нужным спрашивать расстроенных соседей о хобби Сафир-Марии. Их можно было понять: что бы ни произошло в доме, с Юнис это сделали не люверсы и не пряжки; зубной мост вызвал куда больше вопросов, однако дантист уверенно сказал, что вынуть его изо рта бескровно не представлялось возможным никак, никоим образом. А крови не было. Ни крови, ни слюны, ни кожных жировых выделений. Как и на костной шине. Скотт вымыл за собой чашку, собрал в разные папки оригиналы и копии и выключил станок. По лестнице он шёл медленно, разглядывая серый мрамор ступеней и балюстрады, словно видел их в первый раз – или в последний. Словно был здесь чужим. «Я сюда не вернусь», – подумал Скотт. В груди неприятно заныло, как от плохого предчувствия. Впрочем, почему «как»; Хельдир отправила его в Академию за счёт КСК, и он должен отработать не меньше двух лет после обучения – или выплатить его полную стоимость, а значит, он вернётся сюда... если только не сдохнет. Скотт невесело усмехнулся, подумав, что второй раз Эджертон не сумеет повторить свой подвиг. Да и не станет. «...ты нужен. И незаменим». «Я не умру, – одёрнул себя Скотт. – К дьяволу. Нет никакого повода, просто нервы шалят». Ему стало интересно, кто платил за Эджертона? То есть, выбрал обучение сам Юджин или это дело рук, например, Учёного Совета, тщетно вымогающего повторение чуда? – Давно не видела у тебя такой улыбки, – поприветствовала его Тина. Она сидела на краю своего стола, свесив длинные ноги в шёлковых чулках. Юбку с тяжёлыми оборками Тина подобрала и пристегнула; Скотт скользнул взглядом по выставленным специально для него круглым коленям, запер дверь и положил обе папки с фотографиями на полку для перчаток. – Я надеялся, что мы увидимся, – сказал он, подходя. Белья под юбкой не было. Тина обхватила Скотта ногами и притянула к себе, расстегнула на нём брюки, пока он избавлял её от корсета и блузки; они больше не говорили, целовались, сталкиваясь носами, дышали друг другу в рот. Скотт запустил руку в светлые волосы Тины, стянутые в небрежный пучок, и на пол со звоном посыпались шпильки. Тина запрокинула голову, подставляя поцелуям шею, застонала – низко, негромко, отчего у Скотта по спине пробежали мурашки, и уже он сам привлёк Тину к себе, вбиваясь в её тело ритмично и сильно, как она любила. Собирать шпильки она не стала, замела ногой к мусорной корзине, одёрнула юбку и снова уселась на стол. – Нашёл что искал? – Пока не знаю. Снял себе копии. – Зачем она тебе? Дело закрыто даже по сроку давности – семь лет по пропавшим без вести. Скотт закончил застёгивать рубашку, тщательно заправил её в брюки и повернулся. – Да мне на неё наплевать, – сказал он честно. – Хотел посмотреть её бумаги. Хельдир усмехнулась, понимая. – Надеешься решить аксиому. Вперёд, малыш. Ты откроешь вторую дюжину моих знакомых, мечтавших это сделать. Один даже сошёл с ума, постарайся не последовать его примеру. Она наклонилась назад, нашла блокнот и нацарапала в нём несколько слов, вырвала лист и передала Скотту. – Сходи в Публичную библиотеку, – велела она. – Запроси вот это, здесь две монографии и лучший конспект бумаг. Если пойдёшь с утра, к вечеру как раз убедишься, что ловить тут нечего. Ты шустрый мальчик, справишься. Лично я считаю, что после бегства из Семелы Юнис была не в себе. Психически нездорова. Аксиома не имеет смысла, так, влажные фантазии самоучки. – Ты тоже пыталась? – Скотт сложил бумагу и убрал в карман жилета. Хельдир улыбнулась – криво, безрадостно. – Я хотела титул, – сказала она честно, не глядя на Скотта. – Знаешь, «леди Тина», Орден Совы, запонки с фамильным гербом и именное приглашение на Новогодние торжества в Ассамблее... Скотт вздохнул. – Думала, ты посмеёшься. – Разве что над собой. Спасибо, что помогаешь конкуренту. Тина расхохоталась, легко соскочила со стола и небрежным жестом растрепала Скотту волосы. – Удачи, конкурент, – пожелала она. – Запри тут всё, когда будешь уходить. И не забудь прислать уведомление о выпуске, я приеду посмотреть на тебя, даже если небо на землю упадёт. Скотт верил, что она выполнит обещание. Он только не знал, хочет ли этого. Больше не знал. По пути домой он заглянул в овощную лавку. Старого Тома не было видно, вместо него за кассой восседала хорошенькая брюнетка в пёстром платье, лихо перепоясанном алым кушаком. При виде Скотта она заулыбалась и расправила плечи, демонстрируя отличную высокую грудь. Звали красотку Бекки, Старому Тому она приходилась племянницей и не преминула сообщить, что живёт в этом же доме на втором этаже и закрывает лавку в девять. Скотт, расплатившись, послал ей воздушный поцелуй, но от обещаний и предложений воздержался. «Вот что нормально, – подумал он, выйдя на улицу. – Я должен быть как Генри и Джуно, должен заключить марьяж с девчонкой вроде Бек или перестать уже делать вид, что не понимаю намёков Тины. А вместо этого я свожу маму с ума разговорами о том, что хочу раздвинуть ноги и залететь». Он потёр лицо рукой и побрёл к дому родителей. «Я испоганю жизнь нам всем. Ничего не выйдет; я испорчу отношения с Юджином, только и всего. Его отец не признает ребёнка, даже если всё получится, да и что потом сказать самому ребёнку? Что мне приспичило, поэтому у всех его друзей красивые мамы в кружевах и пряжечках, а у него – небритый мужик в мятой рубашке?» Выругавшись вполголоса, Скотт остановился на перекрёстке, отошёл в сторону и сел на выступ фундамента, поставил бумажный пакет из лавки на брусчатку под ногами. Он мог бы предложить Тине позвать Эджертона в отдел. Юджин сообразительный, он справился бы. Путь в Легион ему всё равно заказан, а Эджертон не из тех, кто предпочтёт сидеть дома, играя в карты и читая книги. Он сын лорда, ему открылись бы двери, в которые Скотт входил только с ордером; а потом, когда он найдёт жену, они могли бы дружить семьями... Скотт осёкся, зажмурился и сжал кулаки. Всё, что он придумал, было глупо. Он шокировал маму и, вероятно, расстроит отца; он рисковал своими отношениями с Эджертоном, своим здоровьем и своим будущим, но правда заключалась в том, что у него не было выбора. Он не хотел с Юджином дружить, не хотел знакомиться с его женой и точно не хотел, чтобы кто-то другой с Эджертоном спал. «И, кстати, всё с его членом в порядке, – подумал Скотт, – раз он сам вполне уверен, что способен зачать ребёнка!» Это стало апогеем идиотизма в его мыслях, и он захохотал, спрятав лицо в ладонях, а отсмеявшись, поднял пакет и наконец пошёл домой. Вечер пролетел за разговорами и скрэбблом. Выиграла мама; Скотт и Джуно, вооружённые словарём, изо всех сил пытались поймать её на жульничестве, но так и не смогли. В наказание мама отправила их мыть посуду, а сама засела в гостиной с пачкой бумаги, счётной машиной и стопкой справочников по физиологии. – Скажи сразу, можно ли спрашивать тебя о личной жизни, – Джуно подмигнул, топя тарелки в мыльной воде. О себе он рассказал за ужином. Его избранницу звали Дария, у неё были роскъёрдские корни, первый приз по стрельбе из корабельных орудий и русая коса толщиной в её собственный кулак. С Джуно они встречались уже полтора года, но хранили свои отношения в секрете, пока на «Рыскателе» не сменился капитан («Старый козёл», – прокомментировал Джуно); теперь же они планировали в открытую продержаться ещё столько же – до конца контракта Дарии. Новый капитан об этом знал и если не одобрял, то по крайней мере и не осуждал, и весь старший офицерский состав был заранее приглашён на свадьбу. «Я мог бы так же, – напомнил себе Скотт. – Кирха, цветы, невеста в нарядном платье. Ничего проще, и никаких косых взглядов, трудностей... последствий». – Моя личная жизнь ещё не знает о том, что это она, – глубокомысленно заметил он вслух, посомневался и исправился: – Он. Джуно и глазом не моргнул. – В Академии познакомились? Где служит? – Он в отставке, – Скотт снова помедлил, облизал губы. – С шестого июня. Джуно присвистнул. – Контуженный, да? Ясно. Чего с собой его не взял? Я был бы рад познакомиться. Скотт выпустил из рук тарелку и уставился на брата. – Эта мысль не приходила мне в голову, – сказал он с искренней досадой. Весь следующий день он провёл в библиотеке, как и предвещала Тина, прервавшись только на обед. В одной из монографий ему попалась любопытная идея, что Сафир-Мария, будучи самоучкой, неправильно записала символы, а потому аксиома действительно не имеет решения по чисто технической причине; автор другой монографии эту идею оспаривала, утверждая, что Юнис прослушала курс в Технологическом Университете и стажировалась в Совете, а значит, такой глупой ошибки допустить не могла. – Да что вы знаете о глупых ошибках, – пробормотал Скотт, закрывая брошюру. У него устали глаза и болела рука, он наполовину сточил карандаш, делая заметки, и так ничего и не понял. Сдав книги, он сгрёб в сумку бумаги и направился к выходу из читального зала. Идея осенила его на лестнице. Скотт развернулся на каблуке и направился в зал абонемента, проследовал по указателям до полки с книгами по стенографии, спохватился: не то! Если Юнис и пользовалась скорописью, то родного языка. Справочник он всё же взял, заранее оговорив, что вернёт его в библиотеку Академии, и спросил, где искать иностранную литературу. Его послали в двухэтажный корпус через дорогу, пользующийся куда меньшей популярностью. Скотт без труда обаял скучающую на выдаче женщину, и она помогла ему разжиться методичками по стенографии на четырёх языках: он соврал, что пишет сравнительный анализ для диплома. Напоследок он купил две бутыли сидра – возместить их с Эджертоном выпитое в День Основания и себе про запас, – забежал попрощаться с мамой и Джуно и был нагружен пирогом и большой коробкой сушёных ягод. – Мама! – запротестовал Скотт. – Мне на поезде два с лишним часа ехать! – Не два дня же, – мама пожала плечами. – Не обижай Джуно, он старался. Ты же не думаешь, что пекла я?.. Пришлось соглашаться. Купе в этот раз он делил с работягами из трамвайного депо и легионером с дембельской лентой и чёрной щетиной, одинаковой на голове и подбородке. Трамвайщики вполголоса обсуждали свои дела, а легионер, мазнув по Скотту равнодушным взглядом, прилип к окну и жадно рассматривал пролетающие за стеклом пейзажи, пока не стало слишком темно. – Домой? – дружелюбно спросил Скотт. Легионер одарил его ещё одним взглядом, словно оценивая, удостоить ли ответа, но в итоге всё же снизошёл до гражданского. – Учиться. – В Академию? – В Техноложку, – легионер ухитрился уложить в два слова одновременно и гордость выбором, и презрение ко всему, что не Университет. Скотт потерял интерес к разговору. – Ясно, – сказал он. – Удачи. И тоже отвернулся к окну, следя за проносящимися мимо огнями станций и редких домов. Когда дома стали попадаться чаще, а затем слились в единую яркую гирлянду городского массива, Скотт взял обе сумки и вышел в тамбур, улыбнулся усталой проводнице. – Держитесь, пожалуйста, за поручни, – напомнила она, но улыбку вернула, и Скотту стало чуть повеселее. Дежурных на Центральных воротах Академии уже не было. Скотт отпер калитку перфокартой, поднялся по главной аллее до фонтана, помахал издалека Пэг, сидящей на бортике в окружении сразу трёх девчонок. – Скотт! – завопил кто-то из темноты. – Привет! Обернувшись, Скотт увидел Гарригана-младшего, висящего вниз головой на ветке дерева. Скотт помахал и ему и на мгновение пожалел, что ему понравился не Уильям: кажется, с ним было бы куда проще договориться. В окне Эджертона горел свет. Скотт занёс вещи к себе, повесил сюртук в шкаф и некоторое время держался за дверцу, собираясь с мыслями. – Привет, Юджин, – сказал он беззвучно. – Пожалуйста, не ищи себе жену. Тебе просто нужен наследник, ну так я его выношу. Закрыв глаза, он прижался лицом к шкафу, сглотнул, перевёл дух. Положил руку на живот. «Он стоит того?..» Скотт не обольщался: если Эджертон – вдруг! – согласится на эту авантюру, прежняя жизнь закончится безвозвратно. Тина его не простит и не поймёт, как и Джейн, и Рич с Романом, и МакКольм; Скотт живо представил, какое лицо будет у Агнес, если она узнает, и ещё неизвестно, как отнесутся папа, Генри и Джуно. «Он того стоит?» – Я не знаю, – шепнул Скотт. – Я не знаю, мам. Выровняв дыхание и нацепив на лицо обычную усмешку, он вышел в коридор и постучал к Эджертону. – Открыто, – отозвался Юджин. Скотт толкнул дверь. Эджертон лежал на кровати в рубахе и новых светлых брюках с множеством карманов, с книгой в руках. При виде Скотта лицо его озарила широкая улыбка, он привстал на локте и захлопнул книгу. – Ты вернулся, – сказал он. У Скотта защипало в носу. Он переступил с ноги на ногу и неловко ответил: – С ягодным пирогом и сидром. Как ты смотришь на то, чтобы надраться перед учебным днём? – Сидром? – Эджертон встал. – Я легионер, я пил чистый спирт. Принесу кружки. – И нож! – вслед ему крикнул Скотт. – А то придётся кусать по очереди прямо от пирога. На громкие звуки из комнаты напротив выглянул Роман. – Что за пирог? – осведомился он. – Чур, я в доле! Скотт фыркнул, но спорить не стал, разрезал на четыре части. Одну отдал Роману, ещё одну отнёс на кухонный стол, накрыл салфеткой и подписал: «Пэг, это твой завтрак». Когда он вернулся, Эджертон сидел на кровати, подобрав босые ноги, и разливал сидр. – Как съездил? – спросил он. – Успешно? «Он того стоит?» – Да, – ответил Скотт и себе, и Юджину. – Определённо. – Я рад, – Эджертон приподнял кружку. – За все твои начинания. Скотт порадовался, что не успел ещё сделать глоток. Ясно, что Эджертон ни о чём не подозревал, но в свете прошедших выходных его тост был чудесно ироничен – и невероятно уместен, что уж тут. Отсалютовав, Скотт сел на свободную половину кровати. – А ты? – спросил он. – Чем занимался без меня? – Читал, – Эджертон, игнорируя вилку, полез в тарелку рукой, отломил кусок пирога и сунул в рот, облизал пальцы. Скотт наблюдал за ним как заворожённый; если бы речь шла о ком-то другом, Скотт уверенно сказал бы, что его провоцируют. Эджертон такими вещами не страдал. Если бы он хотел переспать, то сказал бы об этом прямо или перешёл к активным действиям сам. «...не делай так больше». Воспоминание лишь отчасти охладило его пыл, и Скотту пришлось сделать над собой усилие, чтобы понять, что Юджин ответил. – Двое суток? – отреагировал Скотт наконец. – Я делал перерывы, – Эджертон улыбнулся. – Закончил «Сагу о морозной ненависти», давно хотел, но времени не хватало. Он потянулся за новым куском пирога и едва не уронил несколько ягод на подушку, вовремя подставил другую руку. Облизывать на этот раз не стал, поднялся и ушёл в ванную комнату, сказал оттуда: – Последний том, мне кажется, писал не Маргорд. Он хороший автор, но он никогда не покидал столицу, и это чувствуется в описаниях других мест. А в последнем томе действие происходит в Приразломной и под хребтом Надежды, и там совершенно иное впечатление от текста создаётся. Скотт залпом допил оставшийся в кружке сидр и подставил её, когда Эджертон вернулся. – Прочитай, – сказал он почти с вызовом. – Вслух. Чтобы я проникся. Эджертон растерялся едва ли на секунду, затем кивнул и дотянулся до книги в серебристо-сизой обложке с красными буквами названия. «Жуткая безвкусица», – подумал Скотт с непонятной ревностью. Эджертон наугад раскрыл книгу, перевернул несколько страниц, обрадовался: – Да, вот оно. Слушай: «Дождь закончился. Налетевший ветер растащил тучи, считанные минуты назад наколотые на горный хребет. Тёмные от воды камни уходили из-под ног, лишая опоры, предательски гладкие стены отражали каждое движение. Я понял, отчего наши сопровождающие так тщательно следили за моей экипировкой, но поблагодарить не успел: последнее чёрное облако соскользнуло с хребта в Разлом, и в Бутылочное горлышко хлынули рыжие и красные лучи заходящего солнца. Ручьи, текущие по камням, окрасились густым цветом расплавленной смолы, и белые цветы, повсеместно проросшие в трещинах, засияли перед моими глазами тысячами посмертных наград за доблесть. Я задохнулся, навеки покорённый и очарованный открывшимся мне видом, и сбился с шага. Мой сопровождающий подхватил меня под локоть. – Следи, куда ступаешь, – сказал он грубо. – Соскользнёшь – сорвёмся все». Скотт сидел едва дыша. Ему наплевать было на гипотетические красоты Бутылочного горлышка, до сегодняшнего дня он и понятия не имел ни о писателе по фамилии Маргорд, ни о его таинственной Саге; но Эджертон, читающий вслух, был хорош почти так же, как Эджертон танцующий. На секунду Скотт представил себе Эджертона обнажённого, распятого на влажных простынях; Эджертона, захлёбывающегося от желания, глухо стонущего, содрогающегося в экстазе, а затем полный страсти образ вытеснила смутная и зыбкая картина того, как Юджин читает сказку своему – их! – ребёнку. У Скотта вновь закружилась голова. Погружённый в свои переживания, он не сразу понял, что Эджертон замолчал и смотрел теперь на него. Не зная, что сказать, Скотт приподнял кружку и долго, медленно пил, заливая бушующий в груди пожар. Спросил, отняв кружку от губ: – Ты был там, да? – Однажды, – Эджертон закрыл книгу. – А ты не читал «Сагу», да? Скотт ухмыльнулся и развёл руками. – И не стану, – сказал он. – Только если ты мне прочтёшь. Эджертон отвёл глаза, подобрал с тарелки последние кусочки пирога, запил сидром. Помолчал. – Останься сегодня со мной, – предложил он, не ответив на реплику Скотта напрямую. Скотта так и подмывало поддразнить его, спросить, неужели настолько соскучился; сказать, что дело снова кончится для него стояком, и это жестоко – обращаться так с человеком, которому ты нравишься. Он усмехнулся и кивнул. – Посуду только унесу. И чистые штаны возьму. Эджертон не возразил, и это было досадно, но куда досаднее оказалось то, что в постели он оставил Скотту слишком много места. «Ты не хочешь меня», – подумал Скотт, а вслух спросил со смешком: – Разве ты не собираешься меня обнять? Или для этого недостаточно холодно? Юджин выдержал паузу – слишком длинную, лучше всяких слов сказавшую, что Скотт в очередной раз облажался, и он уже хотел извиниться и объяснить, что пошутил, когда Эджертон придвинулся ближе и мягко ткнулся лбом ему в затылок. – Я не хотел бы, чтобы ты понял меня превратно, – произнёс он. Скотт закинул руку назад, нащупал ладонь Эджертона и положил её себе на живот. – Спи, – только и сказал он, не уверенный, что голос не сорвётся. Эджертон тяжело вздохнул и вновь не ответил. Наутро он ушёл сразу после пробежки, даже не остался завтракать, и с сомнением качнул головой, когда Скотт спросил, ждать ли его на ОБЭП. – Я приду в зал, – пообещал Эджертон. Спохватившись, взглянул на часы. – В пять. Хорошо? Будем учить имперское танго. Скотту захотелось ему врезать. «Какого дьявола? – подумал он с отчаянием и злостью, глядя в окно, как Эджертон спускается с холма. – Какого дьявола ты делаешь? Ты играешь со мной? Чего ты добиваешься?!» За завтраком он получил свою порцию благодарностей за пирог от Пэгги и пару едких комментариев от Рича, которому выпечки не досталось. В другой день этого было бы достаточно для хорошего настроения, но не сегодня, сегодня Скотт ненавидел весь мир и в особенности Юджина Эджертона. Вернувшись в свою комнату, он развесил по стенам вокруг стола копии фотографий из дома Юнис, разложил выписки из протоколов и кальку с формулой, но мысли его блуждали далеко от научных исследований. «...не хотел бы, чтобы ты понял меня превратно, – звучало в его голове снова и снова, и ещё: – Не делай так больше». И следом, сразу же: «Ты нужен и незаменим». – Да пошёл ты, – процедил Скотт сквозь зубы. Аксиома подмигивала ему со стены неопознанными символами. Из монографий Скотт уже знал, что часть из них так и не разгадана Учёным Советом; он выписал их на отдельный лист и полез за методичкой по Семелской стенографии. – У меня получится, – сказал он упрямо. – То, что сделал один человек, другой может повторить. Может, она и была гением, что не факт, но точно не академиком, она даже Университет не окончила! Он вздохнул, покусал нижнюю губу, сомневаясь. Повторить!.. Эджертон вот стазис трёхметровый поставил, попробуй-ка повтори! А он не гений, по крайней мере, в области СТ-поля. «Он просто любит Генсуй, – Скотт пожал плечами. – И уже потерял друга однажды. Адреналин, кортизол и вовремя применённая формула». ...аксиома. Скотт замер и задержал дыхание, медленно перевёл взгляд на кальку, затем – на стену, где под бумагой скрывались сгоревшие обои. Уравнение большой мощи. Недостижимый прежде результат, который невозможно повторить. Скотт выдернул из тетради чистый лист, взял карандаш, написал: I. Дж. помнит аксиому наизусть. II. Второе уравнение точно отвечает за силу. III. Почему никто не может решить? Ответ на последний вопрос казался Скотту очевидным: значит, подходят не с той стороны. Он не считал себя умнее академиков Учёного совета; с другой стороны, именно его необразованность (относительно них, конечно) давала ему шанс. ...как и Эджертону с его обучением, закончившимся на школе Харрод. – Ты применил её, – одними губами произнёс Скотт, барабаня пальцами по методичке. – Не знаю, как, и ты не знаешь, но ты применил её, и я должен повторить твой путь. «И спасти тебе Генсуй, и, может, тогда ты наконец на меня посмотришь!» На лекции МакКольм он забрался в дальний угол, прежде чем вспомнил, что Эджертон не придёт. Джейн, не спрашивая разрешения, устроилась рядом, наклонилась, притёрлась плечом. – Что, – спросила она, – его светлость и на ОБЭП теперь не ходит? С чего бы это? Скотт хотел отшутиться, потом увидел на стене за кафедрой опалённый полевой экзоскелет и передумал, развернулся к Джейн всем корпусом. – Он не виноват, что ты родилась в Разломе, – сказал он, глядя ей в глаза. – И в существовании Разлома не виноват. Оставь его в покое. Поверь мне, дерьмо столовой ложкой хлебала не только ты. Джейн побледнела, но глаз не отвела. – Что ты знаешь о дерьме, – сказала она спокойно. – Не тебе судить. Ты чистенький приличный мальчик, пусть и из Нижнего города, всех твоих проблем – не пропустить матч «Башни», да чтобы девчонка не залетела. Думаешь, если будешь защищать этого психа, он поможет тебе с карьерой? Да к дьяволу это. Он забудет о тебе, как только выйдет за ворота Академии. Знаю я эту породу, они все одинаковые. На это Скотт отвечать не стал, отвернулся и раскрыл тетрадь, приготовившись записывать за МакКольм. – У таких как он друзей нет, – добавила Джейн. – Не забывай об этом, а то рискуешь вскоре получить неприятный сюрприз. Скотт вновь промолчал, хотя её слова и причинили ему боль. Они звучали – убедительно, вот что. Скотт ведь и сам думал, что Юджин, закончив обучение, порвёт со всем, что происходило с ним здесь. «...отец давно хотел, чтобы я занял его место». «Лорд-протектор Юджин Эджертон, – подумал Скотт. – И ты, инспектор КСК без единой награды, зато с истинно девичьими планами залететь и через это заключить марьяж». Расстроенный, он тряхнул головой и крепче сжал карандаш. Ни в марьяже, ни в самом факте вынашивания ребёнка не было ничего плохого, и даже если бы Скотт и вправду променял карьеру в КСК на семейную жизнь и заботу о детях, это никого не касалось – кроме, разве что, Тины Хельдир, выбившей у руководства грант на обучение, но даже Тина не упрекнула бы его, если бы марьяж и дети случились с её участием. Скотт вполне мог представить, как она, родив, возвращается к работе и оставляет его «на хозяйстве». Вот только в случае с Эджертоном рожать будет не Тина, и Скотт не брался предсказывать, как отреагируют на его поведение семья и друзья, не хотел думать, что услышит в случае развития событий по этой схеме. Не хотел признавать, что выдержал бы, точно выдержал что угодно – ну ладно, многое! – если бы дело выгорело. Если бы Юджин нуждался в нём не только как в друге. А Скотт и в этом-то не был уверен. Джейн продолжать не стала и не вернулась к разговору после лекции, а собрала вещи и ушла из класса под ручку с Мики Санчез, а Скотта поманила к себе МакКольм. – В каких облаках вы сегодня витали, Салливан? – осведомилась она. – Мне казалось, к трём часам дня можно и выспаться! – А вы знаете аксиому Юнис? – невпопад ответил Скотт. МакКольм рассмеялась. – Вот оно что, – сказала она. – Оставьте это. Я знаю о её существовании, но с меня довольно уже моих коллег, ломающих головы. Не хочу, чтобы с ума сходили и курсанты. Если вам нечего делать, я дам вам спецкурс по барьерной фиксации и локализации поля. – Я возьму! – поспешно согласился Скотт. – И ничего такого. Просто хотел узнать, что вы о ней думаете. МакКольм вздохнула, написала на листе бумаги время и номер класса, но не отдала, даже когда Скотт сам за ним потянулся. – Я считаю аксиому Юнис опасной задачей, – серьёзно проговорила она. – Крайне опасной. Не делайте глупостей, Салливан, я вас прошу, но если решите сделать, сперва найдите меня. Хорошо? Она отпустила листок. – Хорошо, – Скотт ухмыльнулся. – Спасибо. До завтра, куратор. Он улыбался во весь рот, спускаясь по лестнице главного корпуса. Курс по барьерной фиксации открывал ему дорогу в оперативники первой категории. Тина будет рада; к тому же, это плюс десять процентов к ставке и возможность таки получить парочку медалей, гражданских, но от этого не менее ценных. Эджертон тоже пребывал в приподнятом настроении. В ожидании Скотта он поставил пластинку с бедельстегом и вышагивал «дорожку» из угла в угол, причём казалось, что его верхняя и нижняя части тела принадлежат разным людям и двигаются независимо. – Закончили? – спросил он, останавливаясь на полушаге. – Нет, – откликнулся Скотт невозмутимо. – МакКольм ещё читает, а я сбежал через окно по косе Санчез! Эджертон рассмеялся, остановил патефон и поменял пластинку. – Раздевайся и слушай теорию. Имперское танго отличается строгим ритмом и абсолютной точностью фигур, за шестьсот с лишним лет его истории правила исполнения менялись один раз, и об этом есть отдельный акт Парламента... и я не шучу! – заметил он, когда Скотт недоверчиво улыбнулся. – Именно поэтому имперское танго никогда не исполняют на общественных балах: танцевать его можно либо правильно... – Либо никак, – закончил Скотт. – Я хотел сказать: «Либо наедине при задёрнутых шторах», – но так тоже хорошо, – согласился Эджертон. – Разумеется, если ты ошибёшься, на тебя не покажут пальцем и не приговорят к расстрелу с конфискацией имущества. Это вопрос репутации и маркер твоего воспитания и образования... – Или отсутствия таковых, – снова перебил Скотт. – Короче, я понял: в имперском танго наступить партнёрше на ногу равносильно тому, как помочиться на королевские розы средь бела дня. – Ночью тоже не рекомендую, – серьёзно поправил Эджертон и протянул руки. – Иди сюда, не заставляй девушку ждать. Это было так внезапно, что у Скотта вылетели из головы и заготовленные шутки о королевских клумбах, и любые возможные импровизации. Подойдя, он подхватил Эджертона под лопатки и дёрнул к себе – возможно, чуть резче чем следовало. Юджин смотрел ему в лицо, и в его зелёных глазах плясали отчётливые солнечные бесенята, и Скотт сходил по нему с ума, Скотт хотел его здесь и сейчас – и всегда, и ему пришлось совершить над собой усилие, чтобы успокоить вспыхнувшее огнём тело. «Зачем? – мысленно спросил Скотт. – Зачем ты учишь меня танцу, который не пригодится мне никогда в жизни?» – С правой, как обычно? – шепнул он, удивляясь тому, как охрипло горло. – Точно, – Эджертон тоже понизил голос. – Па-шассе, корте, па-шассе, крест, парада. И – три, четыре, шаг! Было приятно держать его так близко, чувствовать движение сильного гибкого тела. Ритм танго бился у Скотта в груди и животе, стоял звоном в ушах. Он не сразу понял, о чём речь, когда Эджертон похвалил: – Ты сегодня ни разу не посмотрел на ноги, молодец. Я же говорил, ты быстро привыкнешь. Схватываешь на лету. – Да?.. – Скотт немедленно посмотрел на ноги, чтобы его рассмешить; взъерошил себе волосы, вернулся в начальную позицию. – Ещё раз? – Если хочешь. И будем собираться, – Эджертон взглянул на часы. – У меня физиология. Тем не менее, он не торопился, поставил пластинку с начала, и они снова и снова отрабатывали основные шаги, пока Скотт не поднял руки, сдаваясь: – Всё, я пас. Мне нужен перерыв. – Завтра вернёмся к вальсам? – уточнил Эджертон. Его перебили голоса в коридоре. Кто-то затопал ногами, захохотал, звонко выкрикнул: – Мы чемпионы! Ответом стал новый взрыв хохота, и Эджертон успел только снять пластинку с патефона, как в зал ввалились первокурсники во главе с Гарриганом-младшим. Старших они заметили не сразу, Скотт с Юджином успели, улыбаясь, переглянуться, когда один из пацанов ойкнул, обнаружив на стульях чужие сумки. Наступила тишина. – Мы уже уходим, – заверил Эджертон. – Извините, – запоздало и невпопад отозвался Гарриган-младший. Опомнился: – Юджин! Скотт! А вы чего тут? Вы тоже к празднику готовитесь? – К празднику?.. – Скотт вновь переглянулся с Эджертоном, но тот понимал ничуть не больше него. – Новый год, – пояснил один из мальчишек, видя их недоумение. – Вы что, не знали? Все знают. Будет бал. И концерт. Выступления всех курсов. Любой может участвовать! – Мы танцуем чеканку! – похвастался другой, рыжий парнишка, успевший переобуться, и в доказательство отбил каблуками знакомый Скотту ритм. Эджертон с интересом наклонил голову. – Покажете? – спросил он. Гарриган-младший нетерпеливо взмахнул рукой, отдавая распоряжение, и сам бросился переобуваться. Его рыжий приятель достал из сумки пластинку, поставил на патефон. Альмирская чеканка, в отличие от вальсов и фокстротов, в программу балов не попадала, считаясь народным, уличным танцем. Исполнялась она любым количеством участников от одного до бесконечности; в компании Уильяма было пять человек, включая его самого. Эджертон в ожидании музыки переступил с ноги на ногу, и в голову Скотта закралось подозрение: – Ты и это умеешь? – спросил он шёпотом. – В Легионе в свободное время не стихи читают, – так же тихо отозвался Эджертон. – Карты, танцы... – Вино, женщины, – закончил Скотт. – Да, – подтвердил Эджертон, но как-то неуверенно. Мелодию Скотт узнал с первых нот. Мама и Генри чеканку танцевали отлично, и конкретно эту песню несколько раз играли музыканты на свадьбе Генри и Тайи, так что за движением Гарригана-младшего Скотт следил критично и с затаённой ревностью. Первокурсники, впрочем, держались достойно: музыку слышали, каблуками щёлкали одновременно; Скотт покосился на Эджертона, ожидая увидеть одобрение на его лице, но Юджин как раз смотрел без удовольствия. Гарриган-младший тоже это заметил, даже в танце, и остановился, не доработав элемент. – Что?! – почти выкрикнул он. – Ты так смотришь, словно я в такт не попадаю! – Нет, почему же, попадаешь, – неохотно сказал Эджертон. – Только это не чеканка. Ответом ему стало напряжённое молчание. Парнишка в чёрной рубахе с вышитыми золотыми птицами остановил патефон. Эджертон огляделся, прочистил горло и вздохнул. – Кто-нибудь носит двенадцатый размер? – спросил он и кивнул сам себе: – Ну да. Он по очереди поднял ноги, обхватывая рукой каблуки ботинок, а когда поставил их обратно на паркет, цокающий звук возвестил об успешно проведённом преобразовании. – В смысле – не чеканка?! – прорезался наконец голос у Гарригана-младшего. Эджертон, на ходу разминая голеностопы и плечи, вышел в центр зала, заставив первокурсников расступиться. – Чеканка, Уильям, начинается здесь, – сказал он и хлопнул себя по груди – раз, другой, третий, и Скотт ещё не успел понять, что таким образом Эджертон задал ритм, как он сорвался с места и полетел. То есть, технически он сдвинулся со стартовой позиции едва ли на пару метров. Без музыки, под стук собственных каблуков и шорох одежды Эджертон плыл, летел, горел над полом, и в его чётких, до сантиметра выверенных движениях было больше жизни и страсти, чем Скотт когда-либо видел в танце. Гарриган-младший хлопнул в ладоши первым, поймав ритм, его приятели подключились, и Эджертон раскинул руки, словно этого и ждал, отстучал последнюю, незнакомую Скотту связку и закружился волчком, чтобы выйти из вращения падением на колени, и так, на коленях, подъехал по паркету точно под ноги Уильяму. Вновь стало тихо. Скотт облизал губы и закрыл рот. – Чума!.. – простонал кто-то из первокурсников. Эджертон засмеялся и встал. Он тяжело дышал, но быстро успокаивался; Скотт подумал рассеянно, что вот за этим и нужен был на самом деле жилет с утяжелителями. – Четыре с половиной минуты, – с благоговением сказал рыжий парнишка. – Наш бригадир без подготовки выдавал почти десять, – Эджертон качнул головой. – В альмирской чеканке больше сотни элементов. При известной тренировке нет ничего невозможного. – Научи нас! – вздёрнул подбородок Гарриган-младший. – Не сегодня... – Сегодня, – перебил Скотт. – Сейчас. Научи их. Эджертон вскинул брови удивлённо и весело. – А как же физиология? – спросил он. – К дьяволу физиологию. Тему ты знаешь, а зачёт он у тебя всё равно не принимает, – Скотт развёл руками. – Давай, займись делом. А я сбегаю к Хантингтону и скажу, что ты не придёшь. Он готов был отмазывать Юджина перед кем угодно, хоть перед Агнес, хоть перед всеми святыми. Эджертон должен был остаться в зале. Если он выйдет за дверь, боялся Скотт, вспыхнувший так внезапно огонь угаснет, и Скотт не поручился бы, сможет ли что-то – кто-то, – зажечь его снова. – Ладно, – помедлив, согласился Эджертон, косвенно подтвердив мысли Скотта. – Спасибо. – Спасибо! Спасибо! – хором подключились мальчишки. Скотт шутливо отсалютовал и вышел из зала. За его спиной вновь включили патефон. – Чеканка – это страсть, – сказал Эджертон. Скотт ухмыльнулся и плотно прикрыл дверь. В главном корпусе свет в коридорах горел в половину мощности. В классе МакКольм что-то гулко бухало об пол раз за разом; Агнес за приоткрытой дверью с раздражением повторяла под запись пять особенностей преобразования инертных газов. Скотт задержался послушать, затем сообразил, что то же самое, но куда интереснее и спокойнее ему расскажет Эджертон, и пошёл дальше. Хантингтон сидел за рабочим столом в классе физиологии и быстро писал новомодной шариковой ручкой в блокноте с кожаным переплётом. На звук открывшейся двери он поднял голову и приветливо кивнул. – А, Салливан, – сказал он, выпрямляясь. – А где ваш друг? – Юджин не придёт, сэр, – отважно заявил Скотт, скрещивая за спиной пальцы. – Он учит Гарригана-младшего и компанию правильно танцевать альмирскую чеканку. Хантингтон отложил ручку и встал, спустился с кафедры. – Вместо физиологии? – уточнил он. – Вместо физиологии, – подтвердил Скотт, изо всех сил давя неуместную широкую улыбку. Хантингтон прищёлкнул языком, вздохнул, сунул руки в карманы брюк. Скотт краем сознания отметил, что одет физиолог тоже новомодно и дорого – в батист и хлопок с мелким рисунком из листьев тимьяна; за отрез такой ткани на платье Дарии Джуно, по его словам, отдал едва не ползарплаты старшего механика. – Это была его идея или ваша? – осведомился Хантингтон. Плакат над его головой представлял тело человека в последовательных поперечных разрезах. Скотт отчётливо представил себя таким вот учебным пособием, справился с улыбкой, сглотнул и признался: – Моя, сэр. – И он согласился?.. – Ну, – Скотт всё же ухмыльнулся, – я же пришёл один. «Убьёт, – подумал он с обречённой радостью. – Вот сейчас и убьёт. И дело того стоило!» Хантингтон прошёл к нему, взял его голову в ладони и медленно, торжественно расцеловал в обе щеки, уколов усами. – Бегите обратно, мальчик мой, – сказал он, улыбаясь, и Скотту почудилось, что глаза физиолога блестят сильнее обычного. – Благословляю вас на подвиги. – Так точно, сэр, – по-эджертоновски ответил Скотт. Он, конечно, не побежал: Юджина надолго заняли первокурсники, некуда торопиться, а самого Скотта не держали ноги. Дойдя до лестницы, он опустился на верхнюю ступеньку и уронил голову на руки. Только теперь он понял, что Хантингтон тоже знал – или догадывался, – о том, что творится у Эджертона в голове, и Хантингтон ещё в прошлый раз Скотта одобрил, когда велел продолжать, что бы Скотт ни делал. «Он рад, что Юджин прогулял физиологию, – проговорил про себя Скотт, смакуя каждое слово. – Он знает о его мертвецах. И лечит его». «...и я – лечу?» Напившись воды из фонтанчика в холле, Скотт вернулся в зал, как можно тише проскользнул внутрь. Эджертон крутился на месте. Увидев Скотта, он остановился и заулыбался, спросил, слегка волнуясь: – Ну? Как прошло? – Отпросил тебя на неделю, – интуитивно соврал Скотт и показал два больших пальца. – Так что продолжай, не отлынивай! Ужинать с мальчишками они вежливо отказались, распрощались на пороге корпуса спортивных игр, условившись о завтрашней встрече, и разошлись в разные стороны, когда часы на Сторожевой башне пробили девять. Эджертон запрокинул голову, глубоко, с наслаждением вдыхая прохладный вечерний воздух, напоённый цветочными ароматами. – Ты любишь танцевать, – констатировал Скотт. – Да, – Юджин помолчал. – Я перестал танцевать после учебки. После взрыва. Рана быстро зажила, но я... не хотел. Ни разу до Дня Основания, когда я сделал это для Агнес, и... мне было стыдно сперва. – За что?! – изумился Скотт. – За то, что я жив, – Эджертон смотрел прямо перед собой. – За то, что я смеюсь, пью пунш и водку, наслаждаюсь, пока... Он запнулся и, опустив голову, признался: – Мне так сильно этого не хватало. Я не понимал. Спасибо тебе. «Да поцелуй меня уже!» – взмолился Скотт. А вслух сказал: – Всегда пожалуйста. Обращайся, если захочешь прогулять ещё чьи-нибудь занятия. Ночью он долго лежал без сна. Часы пробили одиннадцать, двенадцать, полночь, а Скотт всё смотрел в потолок и думал обо всём сразу и ни о чём. В голове крутилась мелодия чеканки – та самая, свадебная, «Мой счастливый день». Эджертон назвал её одной из лучших, и Скотта неожиданно растрогало, что он таким образом одобрил выбор Генри и Тайи. «На его собственной свадьбе не будет ни чеканки, ни польки, только имперское танго, – Скотт перевернулся на живот. – Он окончит курс и заключит марьяж, потому что ему всё равно, с кем, лишь бы она родила здорового ребёнка». Кате Генсуй было почти сорок, если верить данным в картотеке Хельдир; пять лет назад она развелась, о детях информации не было. «Он выберет её?» – подумал Скотт. Хмыкнул, выругал себя: не о том думаешь, инспектор! Чтобы Эджертон её выбрал, сперва ты должен найти способ освободить её из стазиса. Устав лежать, Скотт включил свет и сел за стол, разложил веером бумаги. «Я что-нибудь придумаю», – пообещал он, едва ли зная, о чём конкретно говорит. Пробежку он чуть не проспал, выскочил из комнаты, широко зевая, и полноценно пришёл в себя только к третьему километру. Эджертон за завтраком с гордостью продемонстрировал, что может удержать в левой руке чугунную сковороду; правая слушалась хуже, но Юджину уже не требовался самописец, и электрическую бритву он сменил на обычную, жутко дорогую и древнюю на вид, с гравировкой по лезвию и инкрустированной рукояткой. – Почему никто не занялся тобой с самого начала? – спросил Скотт, поколебавшись. Он боялся услышать ещё одну плохую историю, но Эджертон в ответ лишь смущённо улыбнулся. – Я сам виноват, – сказал он. – Тебе интересно? Сглупил, правда. Когда всё... случилось, полевые физиологи оказали мне первую помощь и отправили в столицу. Помнишь, я говорил, что отцу сообщили немедленно? Он забрал меня до того, как я попал в госпиталь. Его физиолог должен был осмотреть меня, а я – я запретил. Сказал, что я в норме, что бинты наложены исключительно ради мази под ними. Он помолчал. – Ты же понимаешь, что я не был в норме, да? – он бросил взгляд на Скотта, сжал и разжал кулак. – Я плохо помню то время. Как будто вернулся в учебку после гибели Кирка. Мне говорили, тогда я лежал в кровати, в темноте, никого не хотел видеть, не отвечал на вопросы. «Кирк», – машинально отметил Скотт. Вот как звали того парня. – Возможно, я ждал Катю, но она не приехала и не звонила, и я подумал, что она больше не хочет меня знать, потому что я допустил ошибку. Не спас Криспина. Или, может быть, что-то случилось с гражданскими, когда я бросил их и отвлёкся на стазис. Так или иначе, я ждал. А потом перестал. Скотт молча закрыл лицо рукой. Эджертон усмехнулся. – Я понимаю, как это звучит. Изнутри воспринималось не так. Я не знал, в чём именно ошибся, но и не думал об этом. Кати не было, вот и всё. И отца тоже, а кроме него никто не мог остановить моё падение. Сперва я менял повязки каждый день, потом – раз в неделю, потом, – он пожал плечами. – А затем, через два месяца, отец вернулся из поездки и нашёл меня. Он рассказал мне о Кате – и уволил своего физиолога, и это тоже моя вина, Лионель такого не заслужил. В любом случае, было поздно. То есть, нет, как я теперь понимаю, но в госпитале Тысячи дней от меня отказались. Предложили экзопротезирование. Я тоже отказался. Это... трудно объяснить. – Мне жаль, – Скотт перегнулся через стол и сжал Юджину предплечье. – Знаешь, ты хороший парень, но в умении толковать события не в свою пользу тебе нет равных! Эджертон улыбнулся. – Да, – согласился он просто. – Катя тоже так говорила. И я хотел услышать это снова, так что, когда мне предложили пройти спецкурс в Академии, не сомневался ни секунды. Он снова сжал кулак. – Теперь я понимаю, что никому из них не было дела ни до Кати, ни до моих рук, – сказал он. – Мне придётся излечиться от своей наивности, если я хочу стать новым лордом-протектором. – «Если»? – поддразнил Скотт. – Я думал, это дело решённое! И потом, ты же хотел закрыть Разлом... – Кто хотел закрыть Разлом?! – завопил из гостиной Рич. – Не смейте! Вы не представляете ценность этой аномалии для всего мира! Он ворвался на кухню, на ходу застёгивая рубашку с нарочито грубыми костяными пуговицами. Эджертон смерил его любопытным взглядом, сказал: – Доброе утро. Если ты один, то в сковороде осталась ещё порция омлета. – Я один! – обрадовался Рич. – Спаситель мой! Я опаздываю к МакКольм, но, слушайте, серьёзно, насчёт Разлома! Это новая программа лорда-протектора? В Учёном Совете этого не обсуждали, я бы знал! – Ещё узнаешь, – пообещал Скотт. – Тебе первому скажу. Эджертон пристально посмотрел теперь уже на него, но промолчал. – О, так ты шутишь! – Рич окончательно успокоился. – Салли, ты просто не представляешь, о чём говоришь! Уверяю тебя, даже те, кто родился в Разломе, тебя не поддержат. Я еду туда после выпуска... – «Салли»? – одними губами переспросил Эджертон. Скотт показал ему фигуру из трёх пальцев. – ...буду жить у брата Джейн, она ему уже написала, он дал согласие! Я собираюсь издать монографию о прогрессивной разработке Тахманского пласта... – И нам это абсолютно не интересно, – Скотт налил в кружку оставшийся кофе и поставил перед Ричем. – Приятного аппетита, сливки в холодильнике. Джин, пошли отсюда, пока он насмерть нас не заболтал. Эджертон всё ещё улыбался. – Салли, – повторил он с удовольствием, выйдя в гостиную, и Скотта бросило в жар. Возражать на этот раз он не стал. Он сдал промежуточные зачёты МакКольм и Кею и чуть не завалил глубинную диагностику у зануды Сесила, исправился в последний момент, подсмотрев в работу Эре: она писала другой вариант, но задача ей попалась аналогичная. Агнес, свирепо оглядев спецкурс, назвала всех лентяями и ротозеями и сказала, что до зачёта она в настоящий момент готова допустить лишь Джейн, а потому, так и быть, не станет их позорить и даст ещё две недели на подготовку. Она хромала сильнее обычного; Скотт предположил, что её просто беспокоит нога, вот она и не хочет задерживаться и слушать чужие потуги на оригинальность. Он тоже задерживаться не хотел. Им с Эджертоном оставались полтора-два часа, прежде чем с воплями и гиканьем прибегали Гарриган-младший и его друзья. Скотт чеканке учиться отказался, не желая позориться перед первокурсниками; пока Эджертон муштровал пацанов, Скотт садился в стороне с конспектом и книгой и выписывал теории по решению аксиомы Юнис, свои и чужие. Эджертон аксиомой так и не заинтересовался. Скотт спросил, почему, и Юджин, поморщившись, ответил, что с него хватит, ему и без того есть чем заняться. Он вообще остыл к учёбе после того, как узнал, что ничем не поможет Генсуй; иногда Скотту казалось, что лишь многолетняя дисциплина Легиона удерживала Эджертона от того, чтобы полностью забросить всё, кроме физиологии. Ещё Эджертон поймал Скотта на слове и по вечерам читал ему вслух «Дом страшных сказок», первую книгу «Саги о морозной ненависти». Скотта неожиданно захватило; впрочем, учитывая, что читали они в кровати, он согласился бы и на жития святых, и на методичку по каскадным расчётам. Эджертон полулежал, подсунув под спину подушку и сложенное одеяло, а Скотт устраивался рядом, не прикасаясь намеренно, но и не отодвигаясь, когда Эджертон менял позу, переворачивал страницы и перекладывал ноги. На ночь Скотт больше не оставался, и они об этом не говорили; иногда, уйдя к себе, Скотт засыпал мгновенно, едва укрывшись одеялом, а иногда ворочался часами, чтобы в итоге встать и до изнеможения биться над системой уравнений Сафир-Марии. Однажды он поймал себя на том, что сидит, бессмысленно глядя перед собой, и поглаживает живот ниже пупка, как беременная женщина. Его это испугало; стряхнув в нижний ящик стола все разработки по аксиоме, Скотт сосредоточился на технологии преобразований и высокой алхимии. Стук в дверь застал его на задаче вроде той, с которой он начал близкое знакомство с Эджертоном. В условиях долго и нудно перечислялись материалы и технические характеристики, но, исключив лишнее, Скотт получил ответ без малейших усилий. Улыбнулся, глядя в тетрадный лист. «Я полный псих, – предупредил тогда Эджертон. – Если тебя это пугает...» – Меня это заводит, – пробормотал Скотт. – Всё ещё. И встал, чтобы открыть дверь. – Привет, – сказал Эджертон. – Виделись, – напомнил Скотт, помедлил – и отступил в сторону, давая Юджину войти. Что-то в нём изменилось, Скотт смотрел и не мог понять. Осанка? Выражение лица?.. – Я сдал физиологию, – голос Эджертона дрогнул на последнем слове. – Хантингтон берёт меня на второй курс. Скотт расплылся в улыбке. – Ай, молодец, – обрадовался он. – Дай обниму! Он ничего не имел в виду в этот момент, но передумал, едва сомкнув руки. Эджертон был горячий, напряжённый и нервный, как скаковая лошадь; он прижался к Скотту всем телом, неожиданно тяжело дыша, и положил подбородок ему на плечо. И вздохнул с таким облегчением, словно только об этом всё утро и мечтал. Скотта затопило волной нежности – и вожделения, и справиться с этим он не успел. Не стал справляться, обессилев и смирившись с любыми возможными последствиями. – Хантингтон назвал меня идиотом, – сообщил Эджертон, не отпуская его. – И сказал, что воспоминания всегда лучше фантазий. Он отстранился ровно настолько, чтобы посмотреть Скотту в лицо. – И я идиот, – признал он. – Можно тебя поцеловать? – Можно не только поцеловать, – выговорил Скотт, сообразив, что Эджертон всерьёз ожидает ответа. И закрыл глаза, чувствуя, что иначе банальнейшим образом разревётся. Эджертон привлёк его к себе и поцеловал глубоко и настойчиво, обхватив ладонью затылок и запустив пальцы в волосы. Скотт закинул руки ему на шею и вспомнил, с каким звуком падали на пол шпильки Тины. – Дверь запри, – попросил он, на секунду разрывая поцелуй. Юджин завёл руку за спину и на ощупь щёлкнул замком. Скотт снял с него рубаху. Чёрный шрам был куда больше, чем Скотт представлял: нижним, широким концом он уходил под ремень брюк, а сверху разветвлялся языками, стелющимися по рёбрам и груди почти до ключицы. Один из них захватывал левый сосок; Скотт сглотнул и провёл по нему пальцами, чуть сжал. – Чувствуешь? – спросил он с замиранием сердца. Эджертон покачал головой и переложил его руку на правую сторону. – Здесь – чувствую, – сказал он и улыбнулся. И Скотта наконец отпустило. Они раздели друг друга, путаясь в шнурках, рукавах и ремнях, и Скотт смахнул всё со стола в поисках миндального масла, прежде чем вспомнил, что отдал его Юджину давным-давно. Эджертон уложил его на кровать, наклонился и поцеловал в лоб, а затем – в кончик носа. На его плечах и спине были цветные алхимические татуировки, на бедре – похожий на лилию шрам от ожога; он дотянулся до упавших на пол штанов и достал из кармана непрозрачный стеклянный флакон. Скотт поймал его руку и обхватил губами два пальца, облизал, не сводя с Эджертона глаз. Раздвинул ноги. – К дьяволу прелюдии, – сказал он. Эджертон понял. Он не торопился, но и не церемонился, и ещё он действительно сдал физиологию, потому что Скотту не было больно ни секунды; он чувствовал, как его разминают и растягивают сильные ловкие пальцы, а затем они скользнули глубже, и Скотт застонал и прикусил губу, охваченный отчаянной пылкой ревностью ко всем, кто был у Эджертона до него... ...и будет после. «Воспоминания лучше фантазий». Скотт притянул Юджина к себе и запрокинул голову, подставляясь под сухие короткие поцелуи; он комкал в руках простыню; тихо, сдавленно постанывал в такт толчкам, и он зажмурился, не в силах сдержать злые слёзы, и выплеснулся в горячую и влажную ладонь Эджертона, с которой лишь на днях сошли последние рубцы. «Я залетел бы от тебя прямо сейчас», – подумал Скотт и испугался, что сказал это вслух. Нет; Эджертон вытер его своей рубахой и лёг рядом, поцеловал – обстоятельно, как делал всё на свете. – Теперь я знаю, что ты не девственник, – с бессмысленным удовлетворением заявил Скотт. – Не после дюжины лет в Легионе, – Эджертон хмыкнул. – Я тебя разочаровал? – Ты меня удивил, – помолчав, признался Скотт. – Почему, Джин? Почему сейчас? Только потому, что Хантингтон посоветовал?.. Он сразу пожалел о своих словах, но Эджертон не обиделся и не разозлился, только кивнул и придвинулся ближе, положил руку Скотту на грудь. – Помнишь, я попросил тебя остаться со мной на ночь? – он помолчал. – Тогда мне не хватило смелости поговорить, а тем более – сделать что-нибудь. У меня достаточно опыта в постели, как ты понимаешь, но совершенно нет опыта отношений. На лице Скотта, видимо, отразились все его смешанные чувства, потому что Эджертон пожал плечами и продолжил: – Всегда был просто секс. Есть – хорошо. Нет – невелика потеря. А рисковать тобой я не хотел. Ты знаешь, кто я и что мне предстоит после Академии, и это лишь добавляло мне сомнений, потому что мне нечего тебе предложить. Скотт открыл рот, чтобы возразить, и Эджертон мягко прижал ему пальцы к губам. – Я просыпался один, смотрел на пустую подушку рядом и ненавидел себя за трусость, – сказал он. – Сегодня утром я открыл глаза и понял, что больше так не могу, что лучше не станет. Без тебя – не станет. И я пошёл к Хантингтону, потому что... – Решил завершить дела, – перебил Скотт. – Ты идиот. Я же не расстрельная команда! Эджертон покраснел и засмеялся. – Да, – подтвердил он. – Мне было всё равно, что он скажет. Сегодня – всё равно. И я сдал. И он спросил меня, о чём я думал, и я честно ответил, что о тебе. Тогда он и назвал меня идиотом и выгнал из класса... и вот мы здесь. – Ты отказал мне, – зачем-то напомнил Скотт. – Когда я поцеловал тебя на крыше! Эджертон снова кивнул. – Я хотел отношений, хотел большего. Не просто переспать и разойтись. Не с тобой. Я думал, может, если мы будем друзьями, всё получится. Думал, этого хватит. Ты ведь больше не пытался. Скотт мысленно выругал себя последними словами. – А потом ты уехал на выходные, – Эджертон наклонился и поцеловал его грудь напротив сердца, – и тогда я увидел правду. Увидел, что не хочу и не могу больше просто дружить. Он вздохнул, буквально на глазах сбрасывая лет пять, улыбнулся. И снова посерьёзнел. – Я позвоню отцу, – сказал он. – Назначу встречу и подпишу отречение. Смена династии – не очень хорошо, но пока у него ещё есть время найти достойного и сильного преемника. Я потеряю всё, но, может быть, я стану неплохим учителем танцев, как думаешь? Скотт с трудом перевёл дух. «Придурок, – хотелось сказать ему, – псих отмороженный, ты же любишь отца, ты хотел быть протектором, у тебя сестра и ещё Генсуй на генераторах, какого дьявола ты творишь?!» Он знал, какого. И он знал, что Эджертон действительно всё обдумал, рассчитал и принял решение, нашёл вариант и для Генсуй, и для отца, и предложил бы его по запросу; он сделал это, потому что выбрал то, что считал более важным, и когда Скотт представил, сколько всего лежало на другой чаше весов, в груди у него потянуло холодом. Такой жертвы он не хотел. Знал, что Эджертон никогда не попрекнёт его своим выбором, и всё равно не собирался позволять ему наделать глупостей. Приподнявшись, он сжал руку Юджина и попросил, глядя ему в глаза: – Сделай кое-что для меня, пожалуйста. Не звони отцу. Не сегодня, не сейчас, ладно? Давай подождём. – Чего? – Эджертон нахмурился, не оспаривая, но недоумевая. – Допустим, Новогоднего бала. Юджин моргнул – то ли высчитывал дни, то ли пытался понять, что Скотт задумал, – и согласился. – Эй, – Скотт поднял его голову за подбородок. – Только не сочини себе там, что я буду меньше любить учителя танцев, чем лорда-протектора! Ты придурок, я знаю, и вот я сразу тебе границы очерчиваю, хорошо? Эджертон засмеялся. – Хорошо, – сказал он. – Я понимаю. Иначе бы не признался.