Как я встретил вашего папу

Они чуть не опоздали к Гарригану-младшему, выскочили из дома уже в цейтноте и добежали под дождём, ввалились, мокрые, в корпус спортивных игр, столкнулись – и замерли, и до Скотта дошло, что они целуются посреди холла, лишь когда Гарриган-младший сердито заметил с верха лестницы: – Вот этого я и боялся! – Чего именно? – удивился Эджертон, неохотно отпуская Скотта. Уильям только рукой махнул. – Маму родимчик хватит, – сказал он, разворачиваясь на каблуках. – Поднимайтесь, у нас есть полотенца и горячий чай! – «Маму»?.. – в спину ему переспросил Скотт. – Эй, необязательно же ей рассказывать! – запротестовал Эджертон, и Скотт переключился на него: – Ты меня стесняешься?! Юджин укоризненно взглянул на него и даже не потрудился ответить. Этой ночью они не спали. Пытались; Скотт проснулся как от толчка и увидел, что Эджертон смотрит на него безумными блестящими глазами; в половине четвёртого они спустились на кухню, умирая от голода, в половине шестого Скотт посмотрел на часы и беззаботно спросил: – Ну что, побежали? Добавил, подмигнув: – Ты же не думал, что я позволю тебе облениться теперь, когда ты официально мой парень. Эджертон задумчиво улыбнулся. – Мне нравится, как это звучит. Никогда не был в официальных отношениях. Полагаю, быть твоим мужем понравится мне ещё больше. У Скотта ослабели колени. – Прежде чем стать моим мужем, было бы неплохо предложить мне марьяж! – напомнил он язвительно. – Может, я ещё откажусь! Он оглянулся на Эджертона и сделал себе пометку больше так не шутить. – Эй, – он поймал Юджина за руки и притянул к себе. – Прости. Прости, Джин, тупая шутка с недосыпа. Я буду твоим мужем. Клянусь, я хочу этого не меньше тебя. Эджертон как будто успокоился, но отпускать Скотта не торопился. – Я веду себя как ребёнок? – спросил он, сосредоточенно хмурясь. – Ты ведёшь себя как новичок, – Скотт ухмыльнулся. – И это нормально. Вопрос о Генсуй вертелся у него на языке, но задать его Скотт решился лишь через несколько дней. И не сразу поверил, услышав ответ. – Я сказал именно то, что хотел сказать, – терпеливо пояснил Эджертон. – Катя была моей подругой, а не любовницей. А кроме того, менталисткой, а им запрещено вступать в отношения с пациентами. – Но ты же её, – Скотт осёкся. – Любил? – Эджертон наморщил лоб. – Да. Она моя подруга. Мне необязательно спать с кем-то, чтобы хорошо относиться. Он пожал плечами и добавил: – И, кстати, я вообще никогда не занимался сексом с женщинами. Поэтому и поругался с отцом в своё время, когда ушёл в Легион. Скотт почувствовал себя так, словно съел что-то несвежее. Он потёр живот в районе желудка и вовремя себя одёрнул, чтобы не опустить руку ниже. – А как же ты, – он замешкался, жалея, что не умеет выражаться так же ясно, как Эджертон, – как ты собирался заключать марьяж? Детей делать?! В смысле, тебе ведь пришлось бы переспать с женой! – Если ты о том, что женщины меня не возбуждают, то на это есть стимуляция, препаратная или контактная, – безмятежно отозвался Эджертон. – Теоретически я знаю, что делать. Просто не хочу. А если ты в принципе о моей сексуальной жизни в марьяже с женщиной... На лице его отразилось что-то, чего Скотт не смог в полной мере оценить и понять. – Я бы ей не изменял, – сказал наконец Юджин, – но предупредил заранее о своих предпочтениях. И о том, что ожидаю с её стороны такой же сдержанности. Думаю, мы не были бы счастливой парой. Живот заболел сильнее. Скотт покатал во рту горькую слюну, с трудом сглотнул. «А если ему не понравится мой вариант? – жалко подумал он. – Не в смысле «нет», но в смысле «какая дрянь»?.. Если ему станет противно иметь со мной дело?» Чувствуя тошноту, Скотт ушёл в ванную комнату, включил воду и сел на унитаз, опустив крышку. Схватился за голову. До него в полной мере начала доходить вся сложность решения, выстроенного без участия Эджертона. Он ведь придумал не просто физиологическую авантюру вроде выращивания жабр или тех же алхимических татуировок разной степени сложности; речь шла о настоящем живом ребёнке, которого мог попросту не хотеть Юджин – и не признать лорд-протектор и королевская семья. А ещё этого ребёнка действительно придётся выносить – девять месяцев неусыпного наблюдения физиологов и пристального внимания репортёров светской хроники, ты же не думаешь, что они пропустят такую новость?.. И всё это лишь в том случае, если Эджертон не оттолкнёт его, едва услышав, о чём речь. Если лорд-протектор сам не проклянёт сына, связавшегося с полоумным извращенцем. Если... – Скотт, ты в порядке? – спросил Эджертон через дверь. «Нет. Нет, я не в порядке. Я запустил преобразование, в котором не уверен, которое не могу остановить, и я не узнаю, чем оно кончится, пока не дойду до конца, и не знаю, как защитить тебя – и себя – от последствий». Скотт кашлянул, прочищая горло, и отозвался: – Да. Да, я сейчас. Эджертон встретил его встревоженным взглядом, но попытался обратить всё в шутку: – Знал, что тебя тошнит от преобразований, но зачёт того не стоит, поверь мне. Ты легко с ним справишься. Хочешь, повторим вместе? Скотт смотрел на него, умирая от страха и желания, пока Эджертон не нахмурился снова. – Пойдём в постель, – сказал Скотт, надеясь, что голос звучит не слишком жалобно. – Хочу вообще забыть об учёбе, пошла она к дьяволу! На зачёт ему и правда было плевать. Агнес могла сколько угодно его ненавидеть; она была профессионалом и никогда не занизила бы оценку исключительно из антипатии. И всё же он удивился, получив карточку с заданием: три теоретических вопроса из разных блоков и три довольно простых практических задачи. – Что-то непонятно, Салливан? – Агнес по-своему истрактовала его взгляд. – Нет, мэм. Просто задумался. – Думайте в свой зачётный лист, будьте любезны, не отвлекайте других. Скотт с трудом задавил ухмылку, вызванную чем-то вроде умиления: прелесть эта ваша Агнес; оценку, может, и не занизит, а вот помоями обольёт густо и с удовольствием. А ведь Эджертон искренне её любит, танцевал вот с ней, экзоскелет ради неё таскал!.. «Ради неё», – повторил Скотт про себя. Неясная мысль, давно бродившая в голове, наконец оформилась в виде сумасшедшей догадки: что если аксиома Юнис активируется одновременно логически, технически и эмоционально? Перевернув зачётный лист, Скотт написал в столбик: I. Хотел. II. Мог. III. Знал, как. «И аксиома усилила второй пункт пропорционально первому». – Кто-нибудь готов? – поинтересовалась Агнес скучающим тоном. – Да, мэм, – руки подняли одновременно Джейн, Рич и ещё один парень, которого Скотт видел как-то на матче «Башни», но не запомнил имя. Агнес фыркнула. – Очень хорошо. Мёрфи, вы первый, затем Четырнадцать-бис, затем Пунта. «Точно, – подумал Скотт. – Коди Мёрфи». Он попытался вернуться к аксиоме, но мысль уже утратила статус озарения и выглядела идиотской – как всё, что он в последнее время генерировал. Тряхнув головой, Скотт перевернул лист обратно и придвинул к себе карточку с заданием. Он набросал конспект ответа на теоретические вопросы и прервался, чтобы посмотреть, как Джейн превращает гипсовую отливку в порошок с последующим восстановлением формы. Задание было одним из самых трудных на курсе; Скотту оно не давалось, и он непременно провалил бы зачёт, но Джейн справилась блестяще. А через пару секунд, когда Агнес уже расписывалась в зачётке, в дверь класса постучали, и внутрь просунулась голова Гарригана-младшего. – Прошу прощения, мэм, – сказал он, забыв поздороваться, – телеграмма для курсанта Салливана. Агнес злобно взглянула сперва на него, затем на Скотта. – Салливан, разрешаю выйти. – Спасибо, мэм, – Скотт встал. Он практически услышал напутствие «Подавись своим «спасибо», написанное у неё на лице. – Лютует? – хихикнул Уильям, когда Скотт закрыл за собой дверь класса. – Телеграмму, – Скотт протянул руку. – И вообще, почему ты их разносишь? – Я сегодня по главному корпусу дежурный, – Гарриган-младший пожал плечами. – А к ней в принципе никто ходить не любит. Посмотрели твоё расписание и послали меня. Скотт хмыкнул, хотел пошутить про козла отпущения, но развернул телеграмму и забыл обо всём. ЭКСПЕРИМЕНТЫ МИСКАРОЛЯХ ПРОШЛИ УСПЕШНО ТЧК ПОЗВОНИ МНЕ ТЧК МАРТА Он прочитал текст трижды, шевеля губами. Поднял голову. – Мискароли – это кто? – Мыши, – Гарриган-младший показал руками размеры. – Вот такие. Лабораторные. У нас тут есть в зоокорпусе, если тебе надо, я могу достать парочку... и через месяц их будет уже десяток! Он хихикнул. Скотт глубоко вздохнул, аккуратно сложил телеграмму и спрятал в карман. – Ответа не будет? – удивился Гарриган-младший. Скотт так же молча покачал головой, похлопал его по плечу и вернулся в класс, сел на место. Отвечал уже Рич, путался в показаниях и доблестно выкручивался из собственных ошибок. Скотт смотрел мимо него в окно и повторял про себя снова и снова: «Эксперименты на мискаролях прошли успешно». Он хорошо представлял себе маму, прямо из кабинета по телефону диктующую сотруднику телеграфа, повторяющую по буквам незнакомое ему слово. «Прошли успешно» – значит, она довела дело до конца, получила жизнеспособное потомство, выношенное мышиным самцом. Скотта затошнило, он успел в красках представить, как его вырвет сейчас прямо перед Агнес, и поднял глаза в последней отчаянной попытке справиться с собой. – Дышите, Салливан, – на удивление спокойно сказала Агнес, перебив Рича. – Следите за моей рукой, вот так. Вдох носом. Выдох ртом. Вдох носом. Выдох ртом. Она вела себя так, будто не происходило ничего особенного, и постепенно Скотт успокоился, усмирив желудок. Агнес замолчала, кивнула. – Легче? – спросила она. – До своего корпуса сами дойдёте? – Спасибо, мэм, – Скотт кое-как улыбнулся, не подумав, что это, наверное, лишнее. – Я бы лучше остался. Я знаю тему и готов сдавать. Агнес пожала плечами. – Хорошо, вы следующий. Пунта, продолжайте. Отвечал Скотт в гробовой тишине. Агнес задала несколько дополнительных вопросов, без интереса убедилась, что он в состоянии спаять контакты радиоприёмника и вскипятить стакан воды. Остановила, прежде чем он перешёл к преобразованию дерева с сохранением структуры: – Зачётку давайте. Занятия с Эджертоном определённо пошли вам на пользу. – Да, мэм, – согласился Скотт. Он в любом случае не собирался с ней спорить, тем более что она была права. Рич, если и хотел похихикать, не посмел, и новый приступ тошноты, связанный с воспоминанием о Юджине, Скотт преодолел быстрее и проще – и без помощи Агнес. Следующей парой стояла глубинная диагностика, промежуточный зачёт по которой Скотт уже сдал. Он дождался Романа, взял его за рукав и вкрадчиво попросил: – Копию ГД мне сделай, ладно? С меня пиво. – С тебя пирог, как в прошлый раз, – Роман отцепил его пальцы и демонстративно отряхнул рубашку. – Вечером заберёшь или Эджертону отдать? Или, – он прищурился, – вас обоих не будет? – Только меня, – Скотт кивнул и, не ответив на первый вопрос, пошёл вниз, к телефонам. По-хорошему, он мог списать конспект и у Юджина, просто не хотел тратить на это время вечером. К тому же, Роман наверняка заодно Эджертона предупредит, чтобы тот не волновался: так или иначе, они всё-таки соседи по корпусу, а у Романа своих счётов не водилось ни к кому на курсе. У телефонных будок не было никого, только Гарриган-младший слонялся по холлу и безуспешно пытался отвлечь от книги девушку-дежурную за конторкой. Увидев Скотта, Уильям бросился к нему, наткнулся на предупредительно выставленную руку, поскучнел и отвалил, а Скотт заперся в кабинке, подышал в сложенные ладони и набрал мамин рабочий номер. – Физиология, Салливан! – резко бросила мама в трубку. Скотт усмехнулся, подумав, что у Агнес такие интонации его бесят, а не забавляют. Сказал: – Привет, мам. Получил телеграмму. – И всё ещё готов на подвиги, – мама поняла его правильно. – Он тоже меня любит. И сам хочет марьяжа. Мама помолчала, вздохнула. – Ты думаешь, я не справлюсь? – спросил Скотт. Он сам не знал, какой ответ предпочёл бы получить, и не получил никакого. – Я говорила с Куртом. Скотт затаил дыхание, представив реакцию папы. – Он сказал, что это в твоём стиле, – мама фыркнула. – Внёс коррективы в мой проект... разумные коррективы. Его теория отлично подтвердила мою... и ты справишься, если захочешь. – Ты можешь говорить прямо, – предложил Скотт. – Я пользуюсь служебным положением в личных целях, эту линию нельзя прослушать. – Я бы предпочла, чтобы ты приехал. Со своим мальчиком. Ему не помешает тоже всё услышать. Пока могу сказать только, что мискароли родились в срок, здоровые, на двадцать восемь особей – ни одной патологии плода. Так что в целом мы с Куртом не видим препятствий, – мамин голос дрогнул, – для смены объекта эксперимента. Скотт представил, как она теребит образок, и ему стало стыдно. – Мам, – позвал он. – Ведь нет никакого риска, если ты будешь курировать, так? – Риск есть всегда, – отрезала мама. – Да, наше с Куртом участие сведёт его к минимуму, но, Скотти!.. Она замолчала и снова вздохнула, а затем Скотт услышал, как она пьёт воду. – Когда ты приедешь? – спросила она наконец. – Я всё распишу. Покажу тебе... вам. Сами решите. Главное, помни: ты наш сын. Что бы ты ни выбрал, мы поддержим тебя, я и Курт, и не станем любить меньше. – А если получите премию Учёного Совета, то даже полюбите больше, – пошутил Скотт. Мама не засмеялась. – Ты невыносим, дружочек, – сказала она с горькой нежностью. – В выходные? – В следующие, – пообещал Скотт. – У нас тут пара зачётов, в выходные придётся готовиться. Я позвоню накануне, ладно? Привет папе. Он дождался её воздушного поцелуя, повесил трубку и вышел так быстро, словно кожаное сиденье обжигало ему задницу. Гарриган-младший куда-то пропал. Стенные часы утверждали, что от лекции по диагностике не прошло и половины, и можно было подняться в класс, извиниться и дослушать; Скотт предпочёл сбежать. Он не представлял, куда идёт, но не удивился, обнаружив себя у пруда, на той же скамейке, где Эджертон ночь напролёт издевался над собой, снова и снова формируя стазис. Вздохнув, Скотт вытянул ноги и уставился на тёмную воду, испещрённую листьями и золотистыми бутонами ночных лилий. «Здоровое потомство родилось в срок», – проговорил он про себя. Он никогда не задумывался о детях. Они не вызывали у него неприязни, нет; он с лёгкостью находил с ними общий язык, играл и болтал, если они оказывались на его попечении так или иначе, и никогда, ни разу в жизни не думал всерьёз о своих. А теперь собирался их не только завести, но и выносить?.. Не слишком ли крутой первый шаг, Салли? Подобрав с земли прутик, он принялся рисовать на песке всякую ерунду – солнышко, домик, собаку, похожую на крокодила на ногах-спичках. «Ни одной патологии плода». И всё же мама не захотела обсуждать это по телефону, почему?.. Рядом с крокодило-собакой появилась овца с ушами-пропеллерами. Подумав, Скотт переделал её ноги в гондолу дирижабля, дорисовал антенну и громоотвод. Вышло куда достовернее, и Скотт перерисовал крокодило-собаку в самоходку. И подумал, что ему придётся бросить работу, если Эджертон одобрит его идею, но Эджертон не одобрит, Эджертону вряд ли понравится мысль, что его парень – его муж! – станет мамой. Скотт закрыл лицо рукой и заплакал. Он не чувствовал в себе сил даже поговорить об этом, не то что сделать; ему было страшно, и стыдно за то, что он не готов чем-то жертвовать ради Эджертона больше чем на словах, и ужасно, невыносимо жалко и себя, и Юджина, и маму с папой – и тоскливо от того, что он, испугавшийся, никогда не возьмёт на руки маленького мальчика с чёрными волосами Салливанов и золотистыми бесенятами в зелёных эджертоновских глазах, потому что мальчик этот не родится и даже не будет зачат. Мало-помалу слёзы иссякли. Скотт посидел неподвижно, убеждаясь, что истерика закончилась, потом снял отёк и красноту с век, как делал здесь же для Эджертона, и усмехнулся воспоминанию. Его больше не тошнило, но возвращаться на учёбу не хотелось. Стерев ногой рисунки на песке, Скотт углубился в парк и вышел с территории Академии через Малые ворота. В кармане жилета нашлось несколько монет и одна смятая банкнота; Скотт купил бутылку воды и кусок пирога с картошкой и грибами, съел не торопясь, сидя под навесом на площади. Пару раз мимо пробегали дети: две девочки по очереди катили обруч, мальчик нёс на руках чёрного щенка породы «лохматая подзаборная» и горделиво, свысока на всех посматривал; опираясь на руку мужа или друга, прошла, смешно и мило переваливаясь, беременная на позднем сроке женщина. Она улыбалась и щебетала о своём, Скотт не прислушивался. Он и посмотреть на неё толком не решился, словно по его взгляду она догадалась бы о его ненормальной, противоестественной затее. Когда от пирога остались одни крошки, Скотт ссыпал их птицам, дождался двенадцатый трамвай и поехал к Генсуй. Его пропустили: то ли хватило первого появления в обществе Эджертона, то ли всем было в принципе наплевать, и Скотт склонялся ко второму варианту. Сегодняшний пёс был недружелюбен, а егерь милиции – стар и мрачен. Он записал Скотта в журнал и потерял к нему интерес. Тропинка к времянке вконец заросла белыми зонтиками неизвестных Скотту цветов. Он раздвигал их, чтобы не топтать, а перед крыльцом сорвал несколько штук и поставил в бумажный стакан, найденный на кухне. – Привет, маршал, – сказал он, входя в комнату, наполненную гулом генераторов. – Вот, приехал тебя навестить. Ничего, что я на «ты»? Можешь звать меня Скоттом. Я – знаешь, я бы хотел подружиться. Ты важна Юджину, а он – мой парень. Он не чувствовал себя неловко, как бывало, когда говоришь в пустом помещении с тем, кто не может ответить. – Мне ужасно жаль, что с вами это случилось, – Скотт пристроил стакан с цветами под грифельную доску. – С другой стороны, жизнь-то он тебе всё-таки спас! Ты удачно его не учила – или нет, потому что, умей он ставить стазис по всем правилам, он бы не надорвался... да. Он залечил бы руки, освободил тебя и попал в лапы Учёного Совета, и они бы ставили на нём опыты, а я никогда его не встретил. Он хмыкнул и указал на сферу пальцем: – Нет, знаешь, всё я правильно сказал: просто отлично, что ты его не учила! «А снять стазис мог бы я». Скотт покусал губу, обошёл сферу, разглядывая через чёрные вихри зависшую в СТ-поле Катю. Глаза её были открыты, руки сложены для постановки зонта: она определённо не собиралась сдаваться даже в безвыходной, заведомо проигрышной ситуации. – Я владею СТ-полем не хуже МакКольм, – Скотт сжал и разжал кулаки несколько раз. – Почему он смог, а я – нет? Чего мне не хватает? К дьяволу аксиому, Катя, Джин ведь тоже её не решал, просто знал!.. И, может, дело было вовсе не в ней. Скотт взял мелок, нарисовал на доске человечка и сферу стазиса в его размер. – Хочу, – сказал он, рисуя внизу сердечко, поставил плюс. – Знаю, как. К сердечку добавилась формула стазиса по модулю и, в квадратных скобках, условный каскад с четырьмя переменными. – Могу?.. – Скотт дописал ниже аксиому Юнис – он таки выучил её наизусть. Человек с ручками-палочками смотрел на него с нешуточным сомнением. – Юджин дьявольски хорош в каскадах, – сказал Скотт, обращаясь к Генсуй, но не оборачиваясь. – Что нам это даёт? Ничего; он не видел выхода, не понимал, что хотела сказать своими равенствами Сафир-Мария. Скотт взял тряпку и стёр первую снизу строчку, затем вторую, третью. Ему хотелось орать, разбить доску, сломать хоть что-нибудь; он удовольствовался тем, что пнул, выходя, установку с питьевой водой. – Я вернусь, – бросил он через плечо. – Не думай, что я сдался. Ты мне, конечно, никто, но ради Юджина я тебя вытащу. Двенадцатый трамвай ушёл перед самым его носом. Скотт посмотрел на будку вызова мотохода, на мелочь в кармане и сел ждать под навес. Он выдохся, а впереди маячил разговор с Эджертоном, и Скотт не представлял, как к нему подступиться. Разве что спросить для затравки, хотел ли Эджертон ребёнка вообще? Юджин не станет врать. Не станет ведь?.. В трамвае ему попался «счастливый» билет. Скотт положил его к телеграмме и отвернулся к окну, разглядывая людей на тротуарах и остановках. «Я не смогу даже выйти в город, – подумал он отрешённо. – На меня будут смотреть как на мавра или островитянина; да что там, я буду диковинкой почище ручной обезьянки!» ...и не сделает ли это изгоем ребёнка? Настоящего живого ребёнка, Салли, а не символ, который ты себе придумал? Он не знал. Когда он учился в школе, отношение к тем, кто отличался, было вполне доброжелательное. Насколько далеко оно простиралось?.. Измученный вопросами без ответов, он поднялся в свою комнату в двадцатом корпусе и несколько секунд бессмысленно смотрел на романовские конспекты по ГД и каскадам, лежащие на столе, прежде чем сложил два и два и постучался в соседнюю дверь. – Привет, – сказал Эджертон. – Роман оставил тебе конспекты. – Да, я видел, – Скотт шагнул вперёд и обнял его, вжался лицом в шею. – К дьяволу всё. Пойдём в постель. Эджертон поцеловал его и первым снял рубаху. Он ни о чём не спрашивал, сдался и раскрылся, почувствовав настрой Скотта, он принимал и отвечал, не давил и не настаивал, и Скотт дважды довёл его до оргазма, прежде чем кончил сам. – Ты удивительный, – сказал он рассеянно, обводя пальцем контур чёрного шрама. – У тебя всё просто. Хорошо или плохо – да, тут возможны варианты, но как же просто! – А зачем усложнять? – шепнул Эджертон. Скотт засмеялся – больше своим мыслям. Сказал, отрезая себе путь к отступлению: – Мне нужно кое-что с тобой обсудить. Это очень серьёзно... и может тебе не понравиться и бесповоротно испортить наши отношения. Эджертон моргнул. – Ладно, – согласился он. – Хочешь остаться в постели? Скотт покачал головой. Он привёл Юджина к пруду. Этой части парка солнечный свет уже не достигал, но фонари ещё не зажглись, и золотистые лилии понемногу раскрывались на чёрном бархате пруда. Откуда-то прилетели утки; людей они остерегались, отплыли подальше и покачивались на мелкой зыби между зелёными листьями, то и дело опуская клювы в воду. – Я могу выносить тебе ребёнка, – прямо сказал Скотт, когда молчание стало невыносимым. – Мои родители – лучшие физиологи страны. Я говорил с мамой. Она может... Он запнулся. На Эджертона он не смотрел намеренно, не желая видеть эмоции, которые могут сейчас отразиться у Юджина на лице. – Я думал об этом с того самого дня, как тебе пришло письмо от отца. Ты любишь его, и ты не хочешь подставлять Три Ка сменой династии протекторов, и всё же ты готов пожертвовать всем, чтобы быть со мной. Так вот: не надо. Я... – Салли, – Эджертон коснулся его руки. Медленно, через силу Скотт повернул голову. Эджертон не улыбался, чуть хмурился, но выглядел скорее сосредоточенным, чем разочарованным или исполненным отвращения. – Это опасно? – спросил он. – Для тебя? Скотту понадобилось несколько секунд, чтобы осознать вопрос, который стал для Эджертона наиболее приоритетным. – Не больше чем для женщины, – сказал он, по-своему истрактовав мамины слова. Эджертон нахмурился сильнее, но кивнул. Скотт вспомнил о его матери и едва не запаниковал снова. – Ты хочешь этого? – Юджин продолжал держать его за руку. – Для себя, а не только для меня? Скотт почувствовал, как по щеке поползла слеза. Он вытер её и вздохнул. – Да, – сказал он, усмехнулся криво и беспомощно: – Я дьявольски ревнив, как выяснилось, и, знаешь, если у тебя и будут дети, то только от меня! Вот теперь Эджертон улыбнулся. – Ты полный псих, – подытожил он без осуждения. – Я должен побеседовать с твоей мамой. – Ну, она тоже этого хочет, – Скотт перевёл дух, ещё не веря, что каким-то чудом оставил позади самое страшное, и всполошился: – Погоди, ты вообще понял, что я сказал?! Эджертон притянул его к себе и целовал, пока у них обоих не сбилось дыхание, и даже тогда не отпустил, прижался лбом ко лбу. Проговорил тихо, но отчётливо: – Ты сказал, что хочешь сделать меня самым счастливым лордом-протектором в истории Трёх Королевств. Скотт Салливан, ты будешь моим мужем? – И матерью твоих детей, – буркнул Скотт, отстраняясь. Пару секунд они с Эджертоном смотрели друг на друга, а затем расхохотались, напугав уток, забивших крыльями и отлетевших на другой край пруда. Когда зажглись фонари, Скотт вспомнил о Гарригане-младшем. – Я его предупредил ещё днём, что могу не прийти, – успокоил Эджертон. – Не знал, куда ты исчез, но подумал, что могу тебе понадобиться. Скотт кивнул. И спросил не то, что собирался: – Сколько переменных ты берёшь в каскад в уме? – Восемь, – со сдержанной гордостью ответил Эджертон. – Меня учили с трёх лет, помнишь? Скотт вновь кивнул и положил голову ему на плечо. Проблем с выкраиванием свободного времени на практические занятия у него не возникло: Хантингтон взялся за Эджертона всерьёз и вознамерился до конца учебного года впихнуть в него программу второго курса, так что Юджину стало не до того, где Скотт пропадает по утрам. Вопросов не задавала и МакКольм, выдала Скотту ключ от зонтовой на четвёртом этаже и попросила налегать на сахар, а не на спирт, если занятия затянутся. – Легионеры, разумеется, со мной не согласятся, – она подмигнула, удивив Скотта до глубины души, – но кто даёт ключ, тот и устанавливает правила, не так ли, Салливан? – Всё верно, мэм, – подтвердил он. – Только пирожные, никакой водки! К концу недели он потерял два килограмма, до красноты сжёг руки и стал раздражительным до крайности. Эджертон по-прежнему ничего не спрашивал; вечерами он залечивал Скотту ладони, готовил ужин и читал вслух, и Скотт не выдерживал первым и опрокидывал его на кровать, выбрасывая книгу куда-нибудь в угол. Ему хотелось пожёстче, с надрывом, на грани фола; он чуть не сорвался однажды: ничего не получалось, – и он принёс свою злость в постель. Эджертон скрутил его и спеленал одеялом, прежде чем дело зашло слишком далеко. Скотт отвернулся к стене, раздосадованный теперь и сознанием своей неправоты. Эджертон ходил по комнате, собирая и складывая вещи, затем пришёл и лёг рядом, привычно уткнулся лицом в макушку Скотта. – Ты ведь знаешь, что можешь всё мне рассказать в любой момент? – спросил он буднично. Скотт ничего не ответил – и пожалел об этом, когда Эджертон уже заснул, и лежал до утра без сна, с немалым трудом выпутавшись из одеяла, чтобы накрыть им Юджина. – Прости за вчерашнее, – сказал он, стоя в трусах и со штанами в руках, пока они собирались на пробежку. Эджертон поднял голову. – Всё нормально, – ответил он серьёзно. – Не знаю только, что потом с тобой делать. – «Потом»?.. – Не буду же я заламывать тебе руки во время беременности, – ещё серьёзнее объяснил Эджертон, и Скотт потерял дар речи. Он и верил, и не верил, что Юджин так просто вписал новый концепт в свою жизнь – учёл, сделал выводы, перестроил планы и принял как данность: вот Скотт, он станет моим законным мужем и выносит мне ребёнка, тридцать второго протектора. Что не так?.. Скотт восхищался им и почти боялся, и лез из кожи вон, чтобы стать в его глазах таким же невероятным и неповторимым. А потом ранним утром застал Эджертона у своего стола. – Всё в порядке? – Скотт обнял его за талию и положил подбородок на плечо, привычно радуясь, что они одного роста. – Откуда это? – Эджертон провёл рукой по кальке. – Из методички. В библиотеке свёл. А что? – Кажется, всё это время я помнил её неправильно. С другими символами и без четвёртого уравнения, – Эджертон закрыл его ладонью. Он не придал открытию никакого значения, лишь смутился своей невнимательности. А у Скотта буквально потемнело перед глазами от недостатка воздуха. – А как её помнишь ты? – полюбопытствовал он как можно небрежнее. Эджертон отвернулся от стены, взял чистый лист бумаги и крупно, во всю его ширину, расписал систему из трёх уравнений, заменив начертание пары символов. И – Скотт их знал, точно знал. Видел в методичке по стенографии. В Трёх Королевствах они не имели смысла, но в Семеле всё было бы иначе. – У Кати они тоже висели на стене, – сказал Эджертон задумчиво, не замечая ступор Скотта. – Все карточки, правила, списки. Кое-где перекрывали друг друга. И она-то знала, что уравнений четыре, а я не догадался отвернуть лист. Не искал подвоха в безопасном месте. Он коротко рассмеялся. – Даже не вчитался, когда Агнес принесла мне аксиому, – добавил он и обернулся к Скотту, приподнял брови: – Всё в порядке? Скотт не знал, что сказать. «Да, дружище, всё отлично, ты раскрыл главную тайну столетия ещё полгода назад и сам того не понял»?.. Он кивнул. Уточнил, справившись с собой: – Ты у Агнес сегодня? Эджертон дёрнул уголком рта. – Она хочет взять меня на полигон. Хочет, чтобы я... поработал с вихревой гранатой. – Она... не знает? – Скотт неопределённо мотнул головой, имея в виду и чёрный шрам, и плавающую в стазисе Генсуй. – Мы не говорили об этом, – Эджертон пожал плечами. Скотт обнял его и держал, пока не почувствовал, что Юджин расслабился и обмяк в его руках. «Ты решил аксиому, – повторил он про себя. – Есть хоть что-то в этом мире, чего ты не можешь?!» – Съезди с ней, – сказал он вслух. – Зуб даю, ей просто хочется пострелять под шумок. Присмотри, чтобы она там не прибила кого-нибудь ненароком. Они расстались в холле главного корпуса: Эджертон пошёл на второй этаж к Агнес, Скотт – на четвёртый по другой лестнице; отпер зонтовую, закрылся на засов изнутри и включил все щиты, изолировав окружающий мир от своих экспериментов. За себя он не боялся: стазис, даже взорвавшись, в худшем случае сжёг бы ему руки, как Эджертону, да и этого можно было избежать, если надеть поглощающие перчатки. Статоры их не любили, поскольку перчатки – естественно! – съедали изрядный процент активного СТ-поля, но Скотт подозревал, что в новых условиях это не будет иметь значения. Взяв мел, он вывел для начала на доске: «Могу. Хочу. Знаю, как». И несколько часов расписывал и пересчитывал формулы, включая каскад для Генсуй, не упуская ни одного знака, ни одной переменной, а затем сел на пол и долго смотрел на доску, не решаясь перейти от планирования к действию. Членов Учёного совета подвёл их собственный ум. Никто и никогда не задумывался о том, что аксиома перегружена. Её воспринимали единым целым и ответы искали для целого, усложняя теории, нагромождая факты на домыслы, отбрасывая всё, что не удовлетворяло полной, неправильной записи. А Сафир-Мария была обычной горожанкой из Семелы, женщиной без специального образования, матерью, любившей своего ребёнка. Она не придавала значения правильности оформления своих идей. Хельдир говорила, что разведка не нашла ребёнка. Скотт был почти уверен, что мальчик погиб, и Юнис знала об этом и жила памятью о нём, а потом просто – не смогла? Не выдержала?.. Была ли она психически здорова? Кого она видела каждый день, кого слышала? ...куда бросала свою гранату?.. Четвёртое уравнение отвечало за расщепление материи. Юнис объединила их в систему не потому, что они были системой, а потому что это был её план, её замысел. Её путь к сыну. Скотт думал, что она покончила с собой – мгновенно, чисто и безболезненно, истинно женский выбор; она распылила себя и всю органику на своём теле, и люверсы и пряжки корсета – всё, что осталось от её одежды. Скотт думал, что она уничтожила бы и формулу, если бы предвидела последствия, но Сафир-Мария была обычной горожанкой из Семелы. Она бы не поверила, скажи ей кто, что Учёный Совет всерьёз и вдумчиво примется изучать её черновики. Время пришло. Поднявшись, Скотт взял из ларя поглощающие перчатки, встал в центре зала лицом к доске и замкнул СТ-поле. В мечтах он представлял свой успех иначе: думал, что обрадуется, похвастается МакКольм, швырнёт результаты в лицо Агнес – после выпуска, разумеется!.. Думал, как скажет Эджертону, что Катю Генсуй можно и нужно уже выпустить из ловушки стазиса. Примерял мысленно Орден Белой Совы и титул эрсе!.. За односторонне прозрачными окнами солнце потихоньку спускалось к горизонту. Скотт сидел на полу, голодный и злой, в горячих перчатках на мокрых от пота руках, с переполненным мочевым пузырём, и смотрел на стазис, не испытывая абсолютно никакого удовлетворения. Сфера вышла чуть меньше, чем у Эджертона, метра два с половиной в поперечнике; Скотт равнодушно отметил, что ошибка где-то в каскаде, и надо запросить у Юджина исходные данные. «Я сделал это», – подумал он и поправил себя: Юджин сделал. Если бы не СТ-выгорание, он сам бы вытащил Катю и осчастливил Учёный Совет непаханым полем для экспериментов. «Мне просто повезло. Здесь нет моей заслуги». Разомкнув сферу, Скотт стёр с доски расчёты и выключил зонты, бросил в ларь перчатки. В туалете он долго и тщательно мыл руки, потом заткнул раковину пробкой, набрал холодной воды и погрузил в неё лицо. И спустился в класс Хантингтона. Тот вёл занятия по нервной системе для маленькой группы курсантов основы, судя по нашивкам – шестого года обучения. Скотту он кивнул, не прерываясь, и поманил к себе чуть позже, выдав самостоятельные задания. В петлице его сюртука была воткнута сегодня маленькая жёлтая цинния с надорванными сбоку лепестками. – Всего трое? – посочувствовал Скотт. – Моя наука не в почёте, – Хантингтон философски хмыкнул. – Все хотят быть финансистами или алхимиками, в крайнем случае – маршалами!.. Причём сразу, без долгой службы егерями и прочими инспекторами. Моя бывшая жена надрывалась пятнадцать лет, чтобы заслужить это звание!.. У него испортилось настроение. – Что вы хотели, Салливан? – Совета и утешения, сэр, – честно сказал Скотт. – Я решил нерешаемую задачу. – И это не принесло вам радости, – закончил Хантингтон. Он помолчал, глядя на курсантов, совещающихся над методичкой, и вновь повернулся к Скотту. – Ждёте, что я скажу вам, что это нормально? – спросил он жёстко. – Я не скажу. Вы должны прыгать от счастья, Салливан, должны бежать к тому, ради кого вы её решали. В крайнем случае – лежать на полу и рыдать от облегчения и опустошения, как родившая женщина! А вы – вы не закончили. Струсили и остановились на полпути, и ваш страх гонит вас вперёд. Это хорошо, это значит, вы ещё не упустили свой шанс. Не отнимайте у меня время. Идите и доведите дело до конца, и возвращайтесь победителем, осиянным славой. Скотт не нашёлся с ответом. Помедлив, он встал, кивнул несколько раз и вышел не попрощавшись, в коридоре прислонился спиной к стене. «Я... струсил?» Это было обидно – и весьма похоже на правду. Он остановился, получив неполный, недостаточный результат. Не тот, который с гордостью можно вручить Эджертону – в переносном смысле, разумеется. «Чего ты боишься?» – спросил себя Скотт. В глубине души он знал ответ. Он боялся убить Генсуй окончательно. Эджертон справится, если это произойдёт, он оплакал и похоронил её для себя после Дня Основания, когда прекратил попытки спасти, – но смерть Кати встанет между ними навсегда, уничтожит их как пару... как семью, которой они и стать-то не успели. Скотт не хотел этого. И не хотел сдаваться. Он перехватил МакКольм в дверях, когда она запирала класс. – Я не расположена сегодня к дополнительным занятиям, Салливан, – предупредила она, но ключ из замка не вынула. – Я вас надолго не задержу, – пообещал Скотт. – Пять минут! Пожалуйста! МакКольм вздохнула и открыла дверь. – Заходите. Перчатки были и здесь. – Мне нужно кое-что вам показать, – Скотт поднял зонт перед кафедрой и расписал на доске каскад, не уверенный, что сможет повторить его в уме – его-то с трёх лет в лорды-протекторы не готовили! МакКольм тем временем села в первый ярус, поторопила с прохладным любопытством: – Две с половиной минуты, Салливан! Скотт пробежался взглядом по каскаду, сосредоточился и сформировал стазис. На долю секунды, когда СТ-поле уже стекало каплей с его руки, ему показалось, что ничего не получится, что там, в зонтовой, это была случайность. МакКольм за его спиной ахнула. Скотт повернулся. – Я же сказал, я быстро, – он помолчал, облизал потрескавшиеся губы. – Мне нужна ваша помощь, куратор. – Помощь? – МакКольм вздёрнула брови. – Вам?! – Вы видели Катю Генсуй, – Скотт не спрашивал. – У меня будет только одна попытка. Она должна стать успешной. Научите меня. МакКольм небрежным жестом сняла зонт, обошла сферу по кругу, подняла руку, активируя фиксацию. Опустила, передумав. – Невероятный результат, – сказала она. – До Эджертона я считала подобное невозможным, затем – уникальным, разовым стечением обстоятельств. Как вы этого добились? – Вы поможете мне? – настойчиво повторил Скотт. МакКольм взглянула на часы. – Приходите завтра к восьми в зонтовую, – решила она. – А пока разомкните этот стазис и новых не создавайте. Только под моим присмотром! В дверях она обернулась. – Да, Салливан, и поешьте как следует, у вас щёки ввалились! Скотт посмотрел на себя в зеркало в холле и убедился, что МакКольм права; на запавших щеках проступила щетина, ещё сильнее подчёркивая скулы, на лбу и возле рта прорезались морщины. Эджертон тоже заметил изменения и отреагировал в своём стиле. – Ужинать, – сказал он. – Немедленно. Он вытряхнул в сковороду банку фасоли, нарезал и бросил туда же горсть мелких томатов и полкило ветчины, поставил на соседнюю конфорку чайник. Подумал – и налил стакан сидра. – Пей. – Мне куратор не велела, – попробовал отшутиться Скотт. Эджертон молча придвинул к нему стакан. Готовую фасоль он поделил на две неравные части, большую отдал Скотту, отхватил для него ножом ломоть пшеничного хлеба. Скотт, несмотря на голод, есть не торопился, гонял вилкой кусочек ветчины и смотрел на Эджертона. Сидр, выпитый на пустой желудок, ударил в голову. Скотту хотелось всё рассказать и продемонстрировать, порадовать Юджина, пообещать, что всё будет хорошо. Объяснить, что он, именно он сам таки спас Катю Генсуй. – Потом, – сказал Эджертон. Скотт растерялся. – Потом поговорим, – Эджертон указал вилкой на его тарелку. – Когда поешь и отдохнёшь. – Когда я поем и отдохну, мы будем не разговаривать, – прозрачно намекнул Скотт, ухмыляясь. – Как съездили? – Ты был прав, – Юджин хмыкнул, – Агнес давно не стреляла. Между прочим, у неё отличное чувство воздушных потоков, она без всяких флажков и ленточек закладывает поправку на ветер куда точнее меня. Скотт залюбовался им как в первый раз – и жадно, словно в последний раз, смотрел, запоминая незагорелую кожу, пересушенную ветром, волосы, смешно встопорщенные надо лбом; двигающийся кадык, вспухшие вены на тыльной стороне левой руки, слишком сильно сжимающей вилку. «Мой будущий муж, – подумал Скотт, обмирая от собственного нахальства. – Если я ничего не испорчу, этот человек станет моим мужем». Доедал он уже спокойно, кусочком хлеба подобрал остатки соуса, отправил в рот и с новым пониманием воззрился на Эджертона. – В доме лорда-протектора едят не так, верно? Эджертон с недоумением посмотрел на него, на чисто вытертую хлебом тарелку. Помолчал. – В доме лорда-протектора едят так, как хочет лорд-протектор, – сказал он. – Ты перегибаешь. Если хочешь знать, мой отец никогда не оставался на приёмах, где еду подавали за столом, и не устраивал обедов у нас. Нас с Анной учили, зачем нужны все эти вилки, но пригодилось это знание только ей. Так что, если ты боишься опозориться – не стоит. Он собрал посуду и включил горячую воду, намылил тряпку. Спросил через плечо: – Ты определился, когда хочешь поехать к родителям? – В выходные?.. – Скотт снял с огня засвистевший чайник. – Если ничего не случится. Он не стал говорить ни о стазисе, ни об аксиоме Юнис. Перед сном, пока Эджертон принимал душ, Скотт снял со стены кальку и все свои заметки, скомкал и выбросил, а версию Юджина сложил и убрал в конверт с копиями фотографий из дома Сафир-Марии. – Ты мне доверяешь? – огорошил он вернувшегося Эджертона. Он думал, Эджертон ответит лаконично и просто, в крайнем случае – отшутится. Вместо этого Юджин подошёл к нему и взял за подбородок, поцеловал в губы, в лоб, в кончик носа. – Я доверяю тебе будущее своего рода, – сказал он. – Я встречусь с отцом после того, как мы поговорим с твоей мамой и примем решение. – Он вряд ли обрадуется, – Скотт кашлянул. – Ты боишься? – спросил Эджертон как-то неправильно, настороженно. – Не стоит. Мне кажется, ты не понимаешь, что им движет. Он не тиран и не деспот, он протектор. Отпустив Скотта, он прошёлся по комнате, остановился спиной к открытому окну. Своей наготы он не смущался, как уже выяснил Скотт, но предпочитал никому не показывать шрам. Никому, кроме Скотта. – Двенадцать лет назад мы с отцом повздорили не из-за того, что я предпочитаю мужчин, – с обычной своей прямотой объяснил Эджертон, – а из-за детей. В то время я был настроен куда радикальнее, я не считал возможным для себя заключить марьяж без любви исключительно для продолжения рода. С тех пор многое изменилось. Я сделал бы это ради него и страны, если бы не встретил тебя. Скотту отчего-то не нравилось, какой оборот принимает их разговор, несмотря на то, что Эджертон вроде бы хотел его успокоить. – Ну, это было бы нормально, разве нет?.. У Эджертона закаменела нижняя челюсть. – Он сказал то же самое двенадцать лет назад. Что это нормально, что я должен. Я ответил ему, что хочу быть не нормальным, а живым. Прошло много времени, и многое изменилось, и мы оба с ним стали терпеливее друг к другу, но есть то, в чём я не сдвинусь ни на сантиметр: я снова хочу быть живым. Ты напомнил мне, как это, ты вернул мне меня, и я действительно бросил бы всё, чтобы быть с тобой. А теперь ты даёшь моему отцу шанс сохранить меня и род. Думаешь, он станет возражать?.. Нет. Он согласится... – На меньшее зло? – перебил Скотт. Он сам не знал, откуда взялось это определение. Раздражение, не оставлявшее его последнюю неделю, нашло выход; Скотт подошёл ближе, глядя на Эджертона в упор. Сказал тихо: – Я не хочу, чтобы меня молча терпели, чтобы с моим присутствием смирились только потому, что я – единственный шанс вернуть домой блудного сына и заодно продолжить род. Если дело будет обстоять так, я не хочу в этом участвовать. Мне это не надо. Эджертон моргнул, нахмурился, провёл языком по губам. – Скотт, я не, – он замолчал, попытался ещё раз: – Это не то, что ты... – Именно то, – оборвал его Скотт. – Не убеждай меня, что я всё неправильно понял. Я не ожидаю и не требую, чтобы твой отец любил меня, для этого у меня есть свой, но те условия, что ты озвучил, я не приму. И я совсем не уверен, что хочу такой судьбы своему ребёнку. Ответственности размером со страну, чувства долга, чувства вины. Марьяжа без любви, наконец. Он развернулся и ушёл в санузел, оставив Эджертона стоять у окна. Мылся долго, набрав ванну горячей водой и погрузившись по самую шею, и чем дольше лежал, тем хуже себя чувствовал. Всё, что он сказал, было полным дерьмом. Мало того, что он не имел права срываться на Эджертона, когда злился на себя; пассаж о ребёнке был ударом ниже пояса... да и всё остальное тоже. Он ведь знал, когда затеял эту историю, что легко не получится, что безусловно и терпеливо его примут только собственные родители, так какого дьявола он сейчас устроил? Эджертон хотел как лучше. Он действительно считал, что в данном случае худой мир предпочтительнее доброй ссоры, и он поступал сообразно своим представлениям о семье и долге, и представления эти Скотта вполне устраивали до сегодняшнего для. Он сам подкинул Эджертону вариант, где волки будут сыты, а овцы целы – и сам же в этом упрекнул, словно Юджин лично отвечал за то, что Три Королевства нуждаются в лорде-протекторе, словно Юджин не знал об ответственности и чувстве вины всё. Как и о том, почему уже тридцать поколений в любом созыве Парламента обязательно есть лорд-протектор, и его голос – решающий, его вето окончательное... его дети обречены продолжать его дело, потому что смена линии крови ослабит страну, и Скотт тоже всё понимал. И сорвался на Юджине тем не менее, накидав несправедливых обвинений и нерешаемых – куда там аксиоме Юнис! – задач. Застонав сквозь зубы, он выбрался из ванны, выдернул пробку. Медленно, тщательно вытерся полотенцем, надеясь, что прошло достаточно времени и Эджертон заснул. Скотт пообещал себе поговорить с ним утром, удержать в постели и извиниться, а потом обсуждать их совместное будущее так долго, как потребуется, чтобы Юджин убедился, что Скотт понимает и принимает всё, что их ждёт, и не боится трудностей... или его отца, что одно и то же. Вот только Эджертон не спал, даже не лёг. Он так и стоял на прежнем месте, в прежней позе. На сквозняке его кожа покрылась мурашками; по неподвижному лицу трудно было сказать, осознаёт ли он вообще, что происходит и сколько прошло времени. – Да чтоб тебя! – ахнул Скотт. Сдёрнув с кровати одеяло, он закутал Эджертона и принялся через ткань растирать ему плечи и спину, потом схватил за руку, крепко стиснул. Заглянул в глаза. – Прости, – сказал он поспешно, с ужасом понимая, что мог испортить всё непоправимо, – прости, Джин, пожалуйста. Я не знаю, что на меня нашло. Я так не думаю, клянусь. Ты всё правильно говорил. Ты прав, а я – нет. Всё будет хорошо, пожалуйста, посмотри на меня!.. Эджертон молча обнял его, уронив одеяло. Руки у него были ледяные, несмотря на то что по ночам сейчас температура воздуха ниже двадцати градусов не опускалась. – Я не понимаю, – выговорил он. – Я не хотел тебя обидеть. Не имел в виду ничего плохого. – Знаю, знаю, – Скотт поцеловал его в шею и уткнул лбом себе в плечо, а сам запрокинул голову, пытаясь раздышаться и проглотить мешающий в горле комок. – Пожалуйста, пойдём в постель. Ты замёрз. – Мне не холодно. – Мне холодно! Смотреть на тебя! – Скотт отстранился. – Ложись, слышишь? Согреть чаю? – Не уходи, – Эджертон взял его за руку. Глаза его как будто стали немного осмысленнее; Скотт с облегчением выдохнул и затолкал его всё-таки на кровать, снова завернул в одеяло и сел рядом. – Прости, – шепнул он снова. – Я вывернул твои слова наизнанку, передёрнул так, что почти оторвал, и мне нечего даже сказать в своё оправдание. Мне очень жаль. Я... – Я не понимаю, – повторил Эджертон, и Скотт осёкся. – Если ты не хочешь, чтобы – чтобы ребёнок стал впоследствии новым протектором, тогда... нужно остановиться сейчас. Тебе незачем рисковать, если мы будем... просто жить как обычные люди. Нормальные люди. Это... ничего, если ты не хочешь. Только надо определиться. Я не смогу... Не получится осуществить оба варианта. Если у меня родится ребёнок, я выучу его. Слова давались ему тяжело, он то и дело запинался, будто забывал, о чём говорит. Будто забывал, как говорить, в принципе. Скотт опустил голову, признавая его правоту. – У нас, – поправил он, на ощупь найдя руку Юджина и сжимая его пальцы. – У нас родится ребёнок, и он будет тридцать вторым протектором Трёх Ка. Чуда не случилось. Эджертон повернул к нему голову и медленно кивнул, но вслух сказал: – Не надо. Не спеши. Подумай как следует. Ты нужен мне, Салли. Только не делай так больше. Не путай меня. Я могу выбрать только один путь. Длинный день, начавшись потрясающим открытием, закончился полным провалом. Они лежали без сна, хотя время перевалило за полночь. Эджертон не притворялся спящим, смотрел в потолок, ровно дышал. Скотт не решился закинуть на него руку или ногу, как обычно, только прислонился лбом к плечу и легко касался ладони. В голове крутилась всякая ерунда о завтрашних занятиях и неловкие, болезненные мысли о том, что сказать маме. Когда Эджертон повернул голову, Скотт не сразу собрался с духом, чтобы встретиться с ним взглядом. – Мне страшно, – шепнул Юджин. – Всю мою жизнь я кого-то теряю. Маму убила третья беременность, но Кирка – я, и я не смог спасти Катю. Я потерял Анну, уйдя в Легион, и теперь не могу увидеть её когда захочу. И я обидел тебя... Он замолчал, когда Скотт приподнялся на локте и приложил ему палец к губам. – А я обидел тебя. И поверь моему опыту, дружище, – Скотт ухмыльнулся, пряча за бравадой чудовищное облегчение от того, что Юджин заговорил сам, – мы ещё не раз поссоримся, и я только надеюсь, что мы не дойдём до рукоприкладства: у тебя всё-таки слишком большая фора в этом вопросе! А потом мы помиримся. Ладно? Знаешь, на марьяж принято давать друг другу обещания, так вот, давай пообещаем, что всегда будем мириться на один раз больше, чем ссориться. Пойдёт? Эджертон долго молчал, пристально глядя на него. – Ты вообще хоть о чём-нибудь абсолютно серьёзно говоришь? – спросил он наконец. Скотт постарался забыть о том, как и что он абсолютно серьёзно говорил два часа назад. – Конечно, – подтвердил он самодовольно. – Никаких шуток в вопросах еды и секса! Он засмеялся и прижался лбом ко лбу Эджертона. – Придурок, – сказал он, – ты такой придурок! И я тоже. Мы всё потом обсудим, ладно? Столько раз, сколько захочешь. Сколько я захочу. Сколько понадобится, хорошо? Юджин кивнул и поцеловал его сухими солёными губами. Скотт потянул его на себя, опрокидываясь на спину, оплёл руками и ногами. Вымотанный стазисом и вечерней размолвкой, он не способен был на активные действия, и Эджертон тоже; они целовались долго и нежно, тыкались носами, как котята, трогали и гладили, не возбуждаясь, но убеждаясь в том, что они рядом и вместе. Юджин прижимал Скотта к себе чуть крепче, чем обычно, и это было почти больно, но вполне Скотта устраивало. Он уснул, наполовину придавленный чужим телом, разомлевший от ласки и счастья. Утром, заманив Эджертона к пруду во время пробежки, Скотт рассказал ему об аксиоме и продемонстрировал стазис – чуть меньший, чем вчера, чтобы не сжечь руки, но достаточно большой, чтобы убедить Юджина. Эджертон отреагировал сдержанно. Не то чтобы Скотт ожидал, что Юджин станет прыгать от восторга, и всё же его слегка задело отсутствие явных признаков радости. – Без тебя ничего не вышло бы, – сказал он, пытаясь Эджертона расшевелить. – Так что, ну, ты всё-таки спас её! Эджертон не оспаривал своих заслуг, но и не согласился, и к МакКольм тоже не пошёл. Скотт с тяжёлым сердцем и дурным предчувствием оставил его в двадцатом корпусе над конспектами по физиологии, разнервничался и едва не вернулся с полдороги, и его совсем не обрадовало появление у зонтовой инструктора Агнес. – Доброе утро, коллеги, – МакКольм подошла последней. – Салливан, я вас люблю и уважаю, но лицо попроще, быстренько! Как вы правильно подметили, я видела Катю и абсолютно уверена, что без надёжного преобразователя там делать нечего, вихревую гранату надо гасить, иначе она Катю убьёт. Агнес хмуро посмотрела на неё, затем на Скотта. – Что за Катя? – «коллег» она оставила без внимания (или, по крайней мере, без комментариев). – Генсуй, что ли? Она уже погибла. – Не погибла, – МакКольм без ключа открыла зонтовую и махнула рукой, приглашая их заходить. – И ещё, Салливан, учтите, что физиолога я тоже приглашу. – Хантингтона? – Агнес вошла и сразу села и вытянула ногу. Скотт запоздало сообразил, что вчера на полигоне она, должно быть, порядком намучилась: экзоскелет, по словам Юджина, Агнес носить не могла из-за СТ-выгорания в Легионе во время того же ранения девятилетней давности. – Так что там с Катей? – надавила она. – Салливан, пишите каскад, – скомандовала МакКольм. Скотт счёл за лучшее молча подчиниться, а она продолжила у него за спиной: – Катя в стазисе с шестого июня. Да, вся целиком. Подробности узнай у Эджертона, он её туда отправил и выгорел на этом, ровно как ты... – Зато преуспел, в отличие от меня, – вполголоса вставила Агнес с горьким цинизмом. Скотт удержал мел, но сжал его так сильно, что расколол на две части. Поднимать упавшую не стал. – ...а Салливан, если мы всё сделаем правильно, её оттуда вытряхнет... закончил? Рита, посмотри, будь добра. Кея, думается мне, привлекать не будем, обойдёмся своими силами. – Своими не обойдёмся, – возразила Агнес. – К дьяволу Кея, Грир, почему ты Эджертона не позвала? Он на голову превосходит Кея в каскадах и почти догнал меня в преобразованиях! Она развернулась и ткнула тростью в сторону Скотта. – Найдите... позовите Эджертона. И Хантингтона, Джеймса Хантингтона, он инструктор по физиологии. И на обратном пути купите мне кофе в автомате. Если, конечно, не посчитаете это принуждением и эксплуатацией учащихся. – Нет, мэм, – невозмутимо ответил Скотт. – Чёрный? – С двойным сахаром, – Агнес вложила ему в руку мелкую серебряную монету. За Эджертоном Скотт отправил дежурного первокурсника из холла, а вот Хантингтона в классе ещё не было. Посомневавшись, Скотт добежал до жилого корпуса преподавателей, поднялся на второй этаж и постучал. Хантингтон открыл не сразу; он вышел в неплотно запахнутом халате и брюках, и первым делом Скотт прикипел взглядом к татуировке на голой груди физиолога: надпись на незнакомом ему языке дрожала, двигалась и меняла цвет. Скотт с большим трудом отвернулся и покраснел, сообразив, что Хантингтон его внимание заметил. – Насмотрелись?.. – Извините, сэр, – Скотт не стал пытаться изобразить раскаяние. – У вас пена для бритья вот тут. Он показал на себе. Хантингтон усмехнулся и сделал приглашающий жест, мол, что-то ещё? – Инструкторы МакКольм и Агнес просят вас пройти в зонтовую номер четыре. – Несчастный случай?.. – подобрался Хантингтон. – Почему не вызвали бригаду?! – Требуется ваша консультация, сэр, – Скотт не сразу понял, что это не ответ, и добавил: – Никаких несчастных случаев. Хантингтон, похоже, ему не поверил, но велел подождать, пояснив, что сам он зонтовую номер четыре будет искать до обеда. Скотт привалился плечом к стене в прихожей, радуясь передышке. Он хотел помощи от МакКольм, а она собрала целую команду, и Скотт не знал, что им говорить и как себя вести. Эджертону он рассказал всё, но ему совершенно не хотелось обсуждать аксиому Юнис с той же Агнес. К тому же, ему начало казаться, что Юджин не одобрит такого внимания к проблеме, которую он считал исключительно своей. Не поэтому ли, собственно, он отказался идти к МакКольм, когда Скотт предложил?.. ...и знает ли он о том, когда и как выгорела Агнес? Кого не смогла спасти?.. Хантингтон вышел одетый как на бал: в чёрные шёлковые брюки и жилет с кремового цвета рубашкой, в вырез которой был виден тяжёлый золотой медальон. – Держите, Салливан, – он бросил Скотту термос в кожаном футляре. – Инструктор Агнес наверняка просила кофе, я прав? – Так точно, сэр, – подтвердил Скотт. – Эджертон дурно на вас влияет, – заметил Хантингтон, захлопывая дверь. – Поторопимся, мальчик мой, негоже заставлять коллег ждать дольше необходимого. Он зашагал вниз по лестнице так решительно, что на мгновение Скотт всерьёз усомнился, кому здесь всё это надо и кто на самом деле инициатор проекта «Спасти Катю Генсуй». Атмосфера в зонтовой укрепила его в этой мысли: Агнес и МакКольм ругались у доски, то и дело стирая написанное и пересыпая формулы саркастичными и лишь отчасти шутливыми замечаниями о недальновидности и непрактичности второй стороны; Эджертон сидел верхом на стуле чуть поодаль и поглядывал на них по очереди, явно уже сформировав своё мнение о происходящем. – Дамы, – сказал Хантингтон, входя. – И Эджертон. Доброе утро. Нормативные границы индекса Роу? – От одного до девятнадцати для мужчин, от пяти до двадцати пяти для женщин. Доброе утро, сэр. – Мой кофе?.. – Агнес повернулась вполоборота. Скотт порадовался про себя, что успел рассказать всё Юджину до того, как МакКольм перешла к решительным мерам: она определённо не церемонилась, вводя в курс дела Агнес, и Хантингтону ситуацию описала так же кратко и по существу, без лирических отступлений. Отдав Агнес кофе и вернув монетку, Скотт присел на корточки рядом с Эджертоном. – Как ты? – спросил он тихо. – Как на совещании в штабе, – шёпотом ответил Юджин. – Умные люди обсуждают важные операции, а я сижу красивый и жду, куда пошлют с пакетом. – Эджертон, я всё слышу! – свирепо заявила Агнес, отрываясь от термоса. – Извините, куратор, – без малейшего сожаления в голосе отозвался Эджертон, помолчал и добавил снова только для Скотта: – Я не осознаю пока, наверное. Прости. Я не сомневаюсь в твоих силах, но все эти месяцы ожидания, тренировки, попытки... неудачи. Скотт накрыл его руку своей. Хантингтон, выслушав МакКольм, отошёл к зеркальному окну и встал спиной ко всем, заложив руки в карманы брюк. Скотт пихнул Эджертона под локоть, указав на физиолога, а сам подошёл к МакКольм. – Не ожидал, что вы разовьёте такую бурную деятельность, – сказал он честно. – Это ведь может быть преждевременно. – Вы просто напортачили в каскаде, Салливан, – перебила Агнес. – Мы с Эджертоном пересчитали. Пробуйте. – Что, сейчас?! – растерялся Скотт. – А когда? – поддержала коллегу МакКольм. – От того, что вы лишнюю неделю поноете, ничего не изменится, – Агнес отхлебнула ещё кофе. – Либо вы можете это сделать, либо нет. Вперёд. Скотт, ошарашенный напором, кивнул, внимательно прочитал каскад. Расчёт и правда был совсем другой, Скотт его не понял, но уточнить решил позже – и у Юджина, чтобы не бесить лишний раз Агнес. – А вы не выйдете? – спросил он только, надевая поглощающие перчатки. – Салливан, хватит истерить! – Агнес вспыхнула. – Просто делайте своё дело! МакКольм хмыкнула и развела руками. Эджертон и Хантингтон даже не обернулись. Скотт выдохнул и расслабил плечи, встряхнул руки, сосредоточился. «Никогда и никому я не дам своих расчётов, – подумал он вдруг. – К дьяволу Учёный Совет, к дьяволу премию и титул! Нет ничего страшнее аксиомы в дурных руках, и я не буду тем, кто откроет эту шкатулку несчастий!» Сфера – огромная, прозрачная, чистейших цветов, – развернулась перед ним, захватив полкомнаты. В поперечнике она была метра четыре, и Скотт чувствовал, что мог бы и больше – с другим каскадом. Он ясно видел через радужную плёнку раму окна и ветки деревьев снаружи, на заднем дворе главного корпуса. Хантингтон громко, с расстановкой, трижды хлопнул в ладони. – Отличная работа, Салливан, – похвалил он. – Не наврал бы в каскаде, вышел бы на этот уровень ещё вчера, – Агнес, хромая, обошла стазис. – Эджертон, прикройте своего приятеля. Она дождалась, пока Эджертон и МакКольм поставят зонты, защищая Скотта и Хантингтона соответственно, бросила трость на пол и сделала короткое движение рукой. Скотт вздрогнул от неожиданности, когда что-то чёрное прорезало сферу. Его прошиб холодный пот при мысли о взрыве стазиса таких размеров, но в панике уже не было смысла. Глухой, мерцающий тёмными искрами зонт Агнес разделял сферу на две неравные части. – Смотри-ка, работает, – без удивления сказала МакКольм. – Задачка для первого курса, – Агнес задумчиво разглядывала дело рук своих. – Видишь, что получается? «Вижу», – мысленно согласился Скотт. Площади зонта было катастрофически недостаточно, чтобы поглотить всю энергию стазиса, если при снятии сферы что-то пойдёт не так. – Салливан, вы понимаете, что это значит? – насмешливо полюбопытствовал Хантингтон. – У вас есть неповторимый шанс угробить весь цвет Академии одним движением руки. – Нужен больший зонт, – сказал Эджертон. Скотту показалось, что он побледнел, хотя это мог быть голубоватый отсвет сферы. – Там негде поставить стационар, – возразила МакКольм и сложила свой зонт. Эджертон последовал её примеру. – Я не предлагаю стационар, – поправил он. – Почему нет? – вмешался Хантингтон. – Это надёжнее. Ладно, я своё пожил, но зачем рисковать вам? Агнес сделала выразительный жест, наглядно демонстрируя своё отношение к его умственным способностям. Скотт пожалел, что не может встать Юджину за спину и не отсвечивать. Инструкторы вели себя так, словно их двоих тут не было – или, скорее, как если бы они давно сдали выпускные экзамены и тоже преподавали как равные в Академии или в том же Университете, – и Скотт опасался, что потом Агнес об этом пожалеет, и все святые не скажут, чем это может аукнуться. – Даже не мечтай, Джим, – МакКольм похлопала Хантингтона по плечу. – При всём моём уважении, сэр, – сердито согласился Эджертон. – И, отвечая на ваш вопрос: подобных размеров стационарные зонты есть только в Легионе и Учёном Совете... – А они с удовольствием примут Салливана под белы рученьки, чтобы препарировать и понять, как он это сделал, – закончила Агнес. – Эджертона спасла лишь родовая нагрузка, которой Салливан похвастаться не может. Юджин нахмурился и бросил на Скотта виноватый взгляд. Скотт вытер лицо и отвернулся, прошёлся по комнате. «Агнес! – спохватился он. – Эта дура так и стоит на одной ноге!» Нагнувшись, он поднял трость и поставил её рядом с инструктором. Агнес взяла. На мгновение их руки – и взгляды – встретились. «Спасибо», – подумал Скотт. Агнес дёрнула бровью, тряхнула головой и отошла к окну. – И что тогда вы предлагаете, Эджертон? – спросил Хантингтон. Комментировать слова Агнес он не стал. Скотт понял, что ещё сбивало его с толку в последние полчаса: эти люди не обсуждали, имеет ли смысл рискованная, авантюрная операция, никем не одобренная и не санкционированная. Что бы они ни думали о Скотте, Юджине, Кате, они просто приняли вводные и работали с ними, не задаваясь вопросами о целесообразности и соотношении результата с затраченными усилиями. Любое планирование в КСК начиналось и заканчивалось этим, но здесь, сейчас, пятеро в сущности чужих друг другу людей вели себя так, словно они – семья, и это семейное дело. – Слойку, – лаконично ответил Эджертон. Агнес резко обернулась. – Ну нет! – отрезала МакКольм. – Я не удержу. Рита, ты тем более, не возражай. – Что за «слойка»? – не понял Скотт. – Пирожок, – вставил Хантингтон. – С повидлом. На вокзале, кстати, очень вкусные продают, рекомендую. Вы хотите склеить зонты последовательно, Эджертон? – Суммарное последовательное поглощение всегда больше, – Эджертон повернулся к МакКольм. – Такой зонт гарантированно защитит Катю от гранаты... и нас тоже. Я удержу. Думаю, удержу. – Ах ты!.. – вырвалось у Агнес. Она вовремя осеклась и захлопнула рот, но неприкрытая ярость пополам с восхищением на её лице сказали Скотту больше, чем любые ругательства. Эджертон тоже понял, что выдал себя. – Извините, куратор, – произнёс он кротко и потупился. – Рита?.. – МакКольм сощурилась. Агнес в последний раз гневно раздула ноздри – и ухмыльнулась, успокоившись. – Маленькие поганцы решили аксиому Юнис, – сказала она. – Можем не препарировать Салливана. Вот и ответ. Признаюсь, я надеялась на это, но не рассчитывала на такой скорый успех. – Аксиому Юнис? – МакКольм перевела взгляд на Скотта, вспомнив, очевидно, тот давнишний разговор. – Это невозможно. – Невозможно укусить свой локоть, – флегматично заметил Хантингтон. – До тех пор, пока рука не переломана или не отделена от тела. Дамы, предлагаю закрыть тему. Я не хочу знать, что эти дети себе сломали, чтобы дотянуться, и вы тоже не хотите, поверьте мне. Скотту стало неловко, словно его похвалили за то, чего он не делал. Впрочем, почему «словно»? Юджин пожертвовал руками и лишился карьеры в Легионе, а не он. Юджин полгода изводил себя чувством вины и непосильными тренировками, Юджин рыдал на скамье в парке, переживая, что не может помочь Генсуй. Эджертон деликатно кашлянул. – Давайте попробуем, – сказал он. – Инструктор МакКольм, мэм, вы могли бы меня проконтролировать? Я участвовал в слойке, но никогда не держал её. «Интересно, – подумал Скотт отстранённо, – щиты выдержат, если всё рванёт? Или мы заберём с собой половину Академии?» – Дышите, Салливан, – вполголоса бросила Агнес. – Блевать уже поздно, да и ведра тут нет, и я вам его создавать не буду. И, кстати, имейте в виду: я вам невероятно, прямо-таки дьявольски завидую. Скотт недоверчиво фыркнул. Заулыбался. И успокоился. Никто не возразил, когда Агнес (должно быть, на правах старшей по званию) назначила «день один» на завтра. – Ваша задача, Салливан, – сказала она напоследок, – употребить сегодня вашу недельную норму калорий. И без спиртов! Вы не легионер, вы сдохнете от такой нагрузки на организм. Вы и так сбросили килограммов пять с прошлой недели, на вас смотреть страшно. Эджертон, проследите, чтобы он жрал как танки перед ношением ЭСТ! Эджертон усмехнулся и пообещал. Остаток дня он вёл себя ещё тише чем обычно, сидел над конспектами по алхимии, но так ни разу и не перевернул страницу и отложил тетрадь, когда стемнело. – Ты собираешься рисковать ради меня, – сказал он, садясь на пол к ногам Скотта. – Не только я. Эджертон покачал головой. – МакКольм и Агнес служили с Катей, и Хантингтон её знает, похоже, я не уверен. Они помогают другу. – Так и я тоже, – Скотт пожал плечами. – Если так посмотреть, у меня даже больше причин: я делаю это для будущего мужа. Считай это подарком на заключение марьяжа, – пошутил он. Эджертон засмеялся и положил голову ему на колени. – Я должен оставить письмо, – сказал он. – Отцу и Анне. На случай неудачи. Скотт подумал о своей семье: о папе, прошедшем три пандемии выездным физиологом, о Генри, лично проверяющем шахты на газовую угрозу, о Джуно среди огромных паровых котлов и раскалённых машин. О лорде Эдварде, безропотно отпустившем единственного сына и наследника в Северный легион. – Пиши, если должен, – отозвался он, зарываясь пальцами в отросшие русые волосы Юджина, – но лучше выживи и будь с ними... и со мной. Эджертон долго молчал. – Всё получится, – произнёс он наконец. – Давай ляжем. Нам не показаны сегодня физические нагрузки, но обниматься ведь можно? Скотт взял в руки его лицо. – Мы сделаем это медленно и лениво, – прошептал он. – В рамках обретения бодрости духа через усталость тела! Ему нравилась улыбка Эджертона, и глубокая тревожная складка между его бровей, и пальцы с едва проявившимся папиллярным узором; нравилось, как Юджин уходит в себя во время чтения, как выкладывается, бегая утром в парке, как летит через зал, раскинув руки и выбивая каблуками ритм «Счастливого дня». Ему нравилось, что Эджертон несовершенен – наивен, авторитарен и склонен к депрессии; что он простой как рельс и такой же несгибаемый; что он способен голой рукой пробить дверь – и никогда не сделает это для чего-то иного, чем спасение жизни. – Всё получится, – запоздалым эхом откликнулся Скотт, стараясь не разбудить заснувшего Юджина. – Всё, что нам надо. Он не задумывался, как они доберутся до места заточения Кати, и порядком изумился, обнаружив ранним утром у Центральных ворот наёмный автомобиль с шофёром. Мысленно хлопнул себя по лбу: разумеется, Агнес с её тростью (и гонором) не поедет на трамвае!.. В пути молчали. Агнес пила кофе, МакКольм что-то обдумывала, глядя в окно и изредка щурясь. Хантингтон невозмутимо проверял тесты третьего курса, вымарывая целые строки и оставляя пометки шариковой ручкой, на этот раз красной. Эджертон спал – или делал вид, что спит. Скотту хотелось взять его за руку и положить голову на плечо; сперва он не смел, стесняясь присутствия инструкторов, затем сам себя выругал, вспомнив, что никакого «потом» у них может и не случиться. И привалился, сплёл свои и его пальцы, потёрся виском о плечо. Хантингтон оторвался от тестов, усмехнулся и снова опустил голову. Агнес и МакКольм не обратили внимания. На посту милиции дежурили уже знакомый Скотту Шейн Крейг и его дружелюбная собака Свава, обрадовавшаяся гостям как родным. Крейг, если количество визитёров его и удивило, высказывать это вслух не стал, сверил документы, переписал всех в журнал и отпер турникет. Выходя на улицу, Скотт оглянулся: Свава сидела, подметая хвостом пол. Поймав взгляд Скотта, она вывалила длинный розовый язык и по-собачьи заулыбалась. – Будь как Свава! – велел себе Скотт. Он дышал медленно и размеренно, как показывала Агнес, и время от времени касался руки Эджертона. – Салливан, я поставила вам итоговый зачёт по своей дисциплине, – сообщила вдруг Агнес. – Не появляйтесь больше на лекциях, уделите это время каскадным расчётам. Жаль будет, если однажды вы снова наврёте с переменными. Скотт открыл рот. Закрыл. Помолчал. И кивнул: – Спасибо, инструктор. Я так и сделаю. Боковым зрением он видел, как заулыбался Эджертон – ну чисто Свава, только язык не высунул!.. Они перешагивали отцветшие белые кисти, свесившиеся на тропинку. Агнес, идя последней, отбрасывала их тростью. Прежде чем войти в дом, она постояла на крыльце, разглядывая низкие ветки деревьев, чему-то хмыкнула. Внутри ничего не изменилось. Цветы, принесённые Скоттом в последний раз, засохли в стакане. Эджертон, хмурясь, подержал их в руках, прежде чем выбросить, но ничего не сказал, и Скотт не стал встревать с объяснениями. Эджертон же расписал на грифельной доске каскад со всеми возможными поправками. МакКольм принесла из кухни табурет и заставила Агнес сесть у окна, а Хантингтон обошёл стазис по кругу и встал между ним и дверью, заложив большие пальцы за ремень брюк и покачиваясь с пятки на носок. На лице его застыло странное выражение, которое Скотт не мог интерпретировать. Он тоже посмотрел на Генсуй. «Через полчаса ты будешь свободна, – подумал он, – или мы все – мертвы. Включая Сваву». За Сваву было особенно обидно. Эджертон подошёл со спины и взял Скотта за плечи. – Готов? – спросил он. МакКольм протянула перчатки – не те, что были в ларе зонтовой: почти новые, из мягкой кожи, с медными накладками и тройной прошивкой. На Скотта они сели плотно, но рук не стесняли. – Оставите себе, – сказала МакКольм. – Пригодятся. – И вы ничего не спросите?! – не выдержал Скотт. – Никто из вас?! МакКольм улыбнулась. – Это только ваше дело, Салливан. Мне достаточно того, что мой курсант совершил невозможное, и я при этом присутствовала. – Приступайте, Салливан, – Агнес поморщилась и встала. – Хватит время тянуть. Всем страшно, не только вам. Хантингтон негромко рассмеялся. – Вот не думал, что когда-нибудь услышу это от тебя. Агнес что-то ответила, но Скотт уже не обращал внимания. Сделав шаг вперёд, к сфере Эджертона, он сосредоточился на каскаде. СТ-поле окутало его руки; Скотт на него не смотрел – только на светлые волосы Генсуй, застывшие в смоле одного мгновения из шестого июня. «Хочу, – подумал Скотт. – Могу. Знаю, как. Хочу». Его сфера тонкой кожицей облепила стазис Эджертона, усилив радужное сияние. Юджин по одному развернул генераторы: отключать их было нельзя, чтобы не сработала сирена на посту милиции, – а затем вернулся на своё место в вершине треугольника и запустил основной зонт. Агнес, опираясь бедром о подоконник, подключилась первой, её поддержала МакКольм, и зонт – гигантский, почти непрозрачный со стороны Скотта, – перерезал стазис, отсекая Катю от языков вихревой гранаты. Хантингтон широким жестом сыпанул на пол адсорбент-газоуловитель. – Мы готовы, Салли, – сказал Эджертон. Скотт кивнул – и разомкнул обе сферы одновременно. Громыхнуло куда слабее, чем он ожидал. Вихревая граната, освободившись, раскинула щупальца в поисках жертвы и разбилась о зонт-слойку, мелкие брызги поглотил адсорбент. Перчатки Скотта нагрелись, припекая, но всё же не обжигая; трость Агнес со стуком упала на пол. А в следующую секунду отработал ударный зонт Генсуй. Скотт забыл о нём, и Эджертон, видимо, тоже. Катя не собиралась сдаваться без борьбы; зная, что не успеет, не может успеть, она сражалась до последнего, и её зонт, раскрывшись и не встретив сопротивления, волной прошёл по комнате, раскидав по углам всех, кроме Агнес, крепко взявшейся за подоконник, и самой Кати. На пол, правда, Генсуй таки шлёпнулась, вскрикнула, когда из-под неё разлетелись раздутые шарики адсорбента. Эджертон, ещё оглушённый, бросился к ней, запнулся о генератор и снова упал, и Скотт впервые услышал, как смачно и затейливо может ругаться сын лорда-протектора. – Джим?! – спросила Катя потрясённо. – Какого дьявола здесь происходит?! Она поднялась сама, отпихнув руку Эджертона, отряхнулась. Огляделась. – Грир?.. МакКольм смерила её снисходительным взглядом и тоже встала с пола, поморщилась, держась за поясницу. Хантингтон как будто и вовсе вставать не собирался, так и сидел, глядя на Катю снизу вверх. – Эджертон, осмотрите-ка её, – скомандовал он. – Вы, конечно, тоже заинтересованное лицо, но не настолько, как я. – Да, сэр, – согласился Юджин невозмутимо. Скотт решил, что он тоже не хочет вставать и вообще шевелиться. Убедившись, что грифельная доска держится надёжно и не упадёт ему на голову, он привалился спиной к стене и обхватил колено руками. – Вот и всего-то дел, Салливан, – бесстрастно сказала Агнес. Катя обернулась к ней и вновь, не глядя, оттолкнула Эджертона. – Рита?.. И ты?! Да что происходит, в конце-то концов?! – Остынь, подруга, – посоветовала Агнес, садясь на табурет. – Грир? Расскажем, или пусть мучается? Скотта их перепалка не особо интересовала. Он невероятно устал, куда сильнее, чем думал вчера, и весьма ощутимо ударился спиной; и всё это не имело значения, потому что Эджертон, не позволив отпихнуть себя в третий раз, улыбался, стремительно ощупывая и осматривая Генсуй, и глаза его влажно блестели. – Вы идиот, Салливан, и это не оскорбление, а клинический диагноз! – Агнес всё же заметила его состояние. – Кому сказано было жрать как не в себя?! Запустив руку в сумку, она швырнула в Скотта свёрток в фольге. – Не ломайтесь, ешьте. Скотт развернул фольгу и послушно сунул в рот кусок розового сахара, рассыпавшегося от прикосновения к языку. Генсуй недоуменно посмотрела на него, на Агнес, открыла рот, чтобы заговорить, и лишь тогда полноценно обратила внимание на Эджертона. – Юджин! – ахнула она и принялась сама его ощупывать и вертеть, схватила за лицо, развернула к свету – и заплакала, засмеялась, встряхнула его от души: – Юджин, милый! Хантингтон, сидящий неподалёку от Скотта, тоже негромко засмеялся. – Сверлите дырку для ордена, Салливан, – посоветовал он вполголоса. – Когда моя бывшая жена узнает, кто исцелил её любимчика, она найдёт способ воздать вам по заслугам. – Он улыбается, и мне этого достаточно, – честно сказал Скотт. – Это всё только ради него. Опомнившись, он уставился на Хантингтона, и повторил, забывшись, в голос: – Ваша жена?! – Бывшая, – поправил Хантингтон терпеливо. – На которую, как я вчера узнал, похоронку мне прислали напрасно. – Вот уроды, – помолчав, подытожил Скотт. Поднявшись со сдавленным стоном, он принялся наводить порядок, предоставив остальным посвящать Генсуй в суть происходящего. Он уговаривал себя, что кто-то должен это сделать; на самом деле он просто не хотел смотреть, как сияет Эджертон, держа Катю за руку. Скотт знал, что это глупо, и верил Юджину, который сказал, что никогда не интересовался женщинами, и всё же Скотт дико, безумно ревновал Эджертона к его подруге. Хантингтон помог ему расставить генераторы, каким-то чудом выдержавшие удар и не отключившиеся. – Сделано на совесть, – он похлопал по яркому оранжевому кожуху и сел сверху, подтверждая свои слова. Генсуй повернулась к нему. Теперь Скотт разглядел её лицо. Она выглядела старше своего возраста; её правый глаз был чуть больше левого, по щеке, вдоль нижней челюсти, тянулся белый шрам, который Скотт запомнил ещё по фотографии. Тяжёлый экзоскелет и куртку Легиона Катя сразу сняла, оставшись в брюках и мятой голубой рубахе, в широком вороте которой висела серебряная цепочка с медальоном. – Ты всё ещё носишь его? – удивился Хантингтон. – Думал, продала давно или в карты проиграла. – Я не проигрываю в карты, – отозвалась Генсуй запальчиво. – И я никогда её не продам, что бы ты там себе ни вообразил. Что-то в лице Скотта, должно быть, показалось ей смешным, потому что она заулыбалась и протянула ему руку. – Ну здравствуй, Скотт Салливан, – сказала она. – И давай сразу на «ты». Я тебе не инструктор и не командир, так что не стесняйся. Я у тебя в долгу. – Ерунда, – Скотт небрежно махнул рукой и указал на Эджертона. – Джин расплатится. Эджертон с готовностью кивнул. Кроме сахара Агнес и МакКольм принесли большую бутылку домашнего вина и пакет смеси из орехов и сушёных ягод: зонт-слойка вымотал участников немногим меньше, чем Скотта стазис. Хантингтон, залечивший всем ушибы и царапины, о себе не распространялся, но Эджертон вывел его в коридор и закрыл за собой дверь, а по возвращении с удовольствием приложился к бутылке. – Тут же стаканы есть, – вспомнил Скотт. – Смотрите, какой эстет выискался, – фыркнула Агнес. – Брезгуете после инструктора пить? – Отстань от него, – вступилась МакКольм. – Мальчик не привык. – И пусть не привыкает, – Агнес захрустела орехами и передала бутылку Генсуй. «Вот же стерва, – почти с нежностью подумал Скотт, избегая смотреть на Агнес, словно она могла по глазам прочитать его мысли. – Годом раньше я бы тебя из принципа трахнул!» Эджертон сел за его спиной и положил голову ему на плечо. – Мы поедем в выходные к твоим родителям? – спросил он шёпотом. – Хочу с ними познакомиться. – Теперь море по колено, да? – пошутил Скотт. МакКольм похлопала в ладони, привлекая внимание. – Дамы и господа, – сказала она серьёзно, – давайте выработаем единую версию событий. Накануне они об этом не говорили – побоялись сглазить, как показалось Скотту. Генсуй наморщила лоб. – «Версию»?.. – Мы не можем просто взять тебя за руку, дорогая, и вывести отсюда, – напомнил Хантингтон. – Твоего подопечного Учёный Совет едва не сожрал с потрохами за стихийно поставленный стазис. За безопасно снятый детишек запрут в одиночных камерах до конца жизни и превратят в слюнявых идиотов, пытаясь добиться ответа, как они это сделали. Посмотри на них, милая, ты же не хочешь им такой судьбы, правда? – Меньше пафоса, Джим, – попросила Генсуй. – А то я вспомню, почему развелась с тобой. – Я думаю, это не обсуждается, – перебила МакКольм. – Никто и никогда не должен узнать о нашей роли в событиях нынешнего дня. Скотт, осмелев, протянул руку, и Агнес отдала ему бутылку. Эджертон приобнял его за талию, вздохнул. Скотт предложил и ему, но Юджин отказался, и бутылка ушла к Хантингтону. – Милиция делает обход в восемь утра и восемь вечера, – сказал Эджертон. – И нам повезло с Шейном, он добрый малый, но не слишком усердный. Сейчас он слушает музыку и читает. Вряд ли он обратил внимание на однократный громкий звук отсюда. – Восемь вечера, – повторила МакКольм выразительно, указала на часы. – Катя, ты выйдешь к нему примерно в половине восьмого. Скажешь, что очнулась на полу между генераторами, и у тебя много вопросов – ну да не мне тебя учить. Нас ты не видела. Вино нашла в шкафу в коридоре... – Вино я выпила шестого июня при Дэтсиде, – поправила её Генсуй. – Кто теперь проверит? Юджин, запомни: я завтракала тогда вином и орехами, и для меня, кстати, это было четыре часа назад! Несколько секунд стояла тишина, затем МакКольм тряхнула головой и согласилась: – Твоя правда, маршал. Бутылку забираем. Мы приехали сюда, потому что... – Эджертон наконец проговорился, что Катя жива, не только инструктору МакКольм, но и мне, – вмешался Хантингтон. – И я сперва пришёл к Грир с намерением высказать претензии о её молчании, а затем на правах бывшего мужа инициировал этот визит, созвав всех потенциально заинтересованных участников. – Да, вот насчёт созыва очень точно, – согласилась Агнес, хмурясь. – Мы впятером провели в зонтовой полдня, кто-нибудь непременно об этом вспомнит и заявит. – И почему же мы были в зонтовой? – МакКольм приподняла брови. – Потому что мы с инструктором Хантингтоном уговаривали вас помочь? – предложил Скотт. – И вы пытались. Мы все пытались, но ничего не вышло. – И вот тогда я потребовал, чтобы мне хотя бы показали мою жену. – Бывшую жену, – поправила Генсуй. – Действительно, это самое важное сейчас, – проворчала Агнес. Катя засмеялась и шлёпнула её по здоровой ноге. Скотт опустил глаза, не желая выдавать свои эмоции. Он знал Генсуй меньше часа, и она уже его раздражала. Простота поведения, очаровательная у Эджертона, у Генсуй обернулась бесцеремонностью; формально она вела себя вполне корректно, но Скотт предпочёл бы резкость Агнес и насмешливые выпады Хантингтона любому слову Кати. И Скотту отдельно не нравилось, какими преданными глазами смотрит на неё Эджертон, как Хантингтон глупеет и размякает на глазах, улыбаясь в усы, как МакКольм держит Генсуй за руки. Он с неудовольствием вспомнил, как сам разговаривал с Катей, приехав её навестить, и порадовался, что она (и никто другой) никогда об этом не узнает. – Не забудьте удивиться, – напомнил он, – когда за нами придут и скажут, что маршал Генсуй вышла из стазиса. – Выпала, – Катя снова засмеялась. – Да, ты прав! Юджин, милый, тебе придётся постараться! «Оставь его в покое, – подумал Скотт. – Он больше не твой. Ты своё упустила». Поражённый этой мыслью, он вновь, иначе посмотрел на Генсуй, убеждая себя, что это невозможно; Эджертон сказал, что не спал с ней, и Скотт верил ему безоговорочно, но как это выглядело с её стороны?.. – Давайте сворачиваться, – сказала Агнес. Скотт вздрогнул, повернулся к ней, и она сердито и вызывающе вздёрнула брови в ответ. Надевать обратно экзоскелет Катя не стала, обняла всех напоследок и выразила надежду, что вскоре увидится с ними в более благоприятной обстановке. Отчего-то её слова произвели обратный эффект: Эджертон, едва выйдя на крыльцо, остановился. – Так нельзя, – заупрямился он. – Я заберу её. Скажу, что я снял стазис. – Никто вам не поверит, Эджертон, – Агнес подтолкнула его в спину. – Не усложняйте. Она замолчала, развернула его к себе и с терпеливой укоризной заглянула в лицо. – Всё будет в порядке, – произнесла она с мягкостью, которой Скотт от неё не ожидал. – Юджин, так надо. Так безопаснее для всех нас, и для неё тоже. – Если решат, что стазис сняла она... – Не решат, – поддержала коллегу МакКольм. – Эджертон, внутри стазиса невозможно что-либо сделать, вы забыли? Там временной разрыв. Агнес бросила на неё быстрый взгляд и дёрнула уголком губ, словно досадуя. – Джин, – позвал Скотт. – Пойдём. Мы всё обсудили. Давай придерживаться плана. Эджертон тяжело вздохнул и кивнул, неохотно сходя с крыльца. В целом заминка оказалась им на руку: радости от успешного разрешения ситуации не осталось и в помине; в журнале повторно расписывались с такими лицами, что Крейг ни с кем заговорить не рискнул, и даже Свава не встала их проводить, только махнула хвостом и положила голову на лапы. Скотт наклонился её погладить. – Я буду по тебе скучать, детка, – шепнул он, запуская руку в густую жёсткую шерсть. – А вы знаете, Салливан, что служебных собак трогать запрещено? – не преминула заметить Агнес, медленно поднимаясь по каменистой тропинке. Эджертон молча предложил ей руку, она так же молча оперлась. – Отстань от него, – снова вмешалась МакКольм, и в голосе её прозвучало нетипичное для неё раздражение. – Если служебная собака это позволяет, виноват в этом не Салливан. Скотт задержался, поджидая Хантингтона, идущего последним. – Я чувствую себя выпотрошенным, сэр, – признался он. – Побеждённым, а не победителем. Хантингтон наклонился, сорвал травинку и сунул в рот. – Я тоже, мальчик мой, – сказал он. – Я тоже. Наёмный автомобиль ждал их на грунтовке. Шофёр читал газету; когда открылась дверь салона, он с энтузиазмом бросил через плечо: – Представляете, какие-то умники изобрели движущиеся фотографии! Назвали «синематографом» и утверждают, что могут от первой до последней секунды запечатлеть событие любой продолжительности! – Потрясающе, – равнодушно откликнулась Агнес. – В Академию, и побыстрее, у меня через час лекция. Шофёр наконец обратил внимание на настроение пассажиров, осёкся, бросил газету и тронул автомобиль с места. На этот раз в окно смотрел Эджертон, и Скотта бесило выражение его лица. Точнее, отсутствие выражения: Эджертон стремительно замыкался в себе, словно не было последних недель и месяцев, утренних пробежек, Дня Основания, чеканки и сданного зачёта, слёз на скамейке в парке и обжигающего губы дыхания. Словно сегодня был не лучший день года. Словно они убили Генсуй, а не спасли её. Агнес потёрла глаз, выругалась, смазав подводку и полезла за зеркалом. МакКольм что-то сказала ей на ухо. Агнес хмыкнула и пренебрежительно отмахнулась. Хантингтон протянул ей одноразовую салфетку в бумажном конвертике. Никто из них не выглядел счастливым или хотя бы удовлетворённым проделанной работой, и это Скотта тоже бесило. Ему хотелось вскочить и наорать на них, напомнить, что они проделали грандиозную работу, успешно завершили беспрецедентный эксперимент! Да, он не войдёт в учебники и методички, о нём не расскажут по радио и не напишут в газетах, так что с того?.. Это что, повод сидеть с похоронными лицами?! Скотт набрал в грудь воздуха, посмотрел на Агнес и отчётливо понял, что вылетит из Академии мгновенно, если откроет рот, и это стало последней каплей. Перегнувшись назад, он похлопал шофёра по плечу. – Останови. Не прощаясь и ничего не объясняя, Скотт выпрыгнул из автомобиля, захлопнул дверь и пошёл прочь, кипя от злости. Сперва стало хуже: здесь, недалеко от Инженерного моста, было шумно и многолюдно; пару раз Скотт налетал на спешащих людей и через силу, сквозь зубы, извинялся, – затем физическая активность взяла своё. Глубоко вздохнув, Скотт остановился на краю тротуара и потёр лицо, расправил плечи и выпрямил спину, чувствуя, как отпускает напряжение. Эджертон догнал его через несколько минут, молча зашагал рядом. Скотт не сразу его заметил, а когда заметил, обозлился снова, встал как вкопанный, на этот раз не утруждая себя заботой об удобстве других пешеходов. – Не надо за мной присматривать, – проговорил он, с трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться в крик. – Я не маленький, ничего со мной не случится! Эджертон сделал шаг в сторону; теперь он широкой спиной рассекал толпу на манер волнореза, заставляя людей расступаться и обходить Скотта. – Я знаю, – сказал он. Скотт больше прочитал его ответ по губам, чем услышал. – Со мной – случится. Можно, я побуду с тобой? Скотт размяк в секунду и сам себя за это выругал. Только что ему хотелось свернуть Юджину шею, и на тебе, стоило этому парню с убийственной честностью признаться в своей несостоятельности, и Скотт снова готов был вытирать ему нос и подтыкать одеяло на ночь. ...ну хорошо, насчёт носа было несправедливо. Он пожевал губами и кивнул. – Да. Конечно. Как хочешь. Развернувшись, Скотт сунул руки в карманы и пошёл дальше. Он понятия не имел, куда; главное – подальше от центральных улиц. Куда-то, где можно будет говорить, а не кричать, потому что замалчивать своё недовольство он не собирался. Эджертон следовал за ним, отставая строго на полшага – и через шаг извиняясь перед людьми, которых задевал плечами. Они миновали ряд модных ателье, пассаж, переливающийся цветными огнями, и лавку костяного фарфора, магазинчик кружев ручной работы и крытый рынок восточных тканей. Дома постепенно становились ниже, толпа редела. Оглядевшись, Скотт пересёк улицу, заставив притормозить почтовый паровик, и толкнул дверь в ресторан «Принцесса Виктория», приглянувшийся ему плотным зеленоватым навесом над входом и бронзовыми вензелями на двери и окнах. Внутри тоже было неплохо на первый взгляд: привёрнутые газовые лампы создавали приятный трепещущий полумрак, вполне Скотта устраивающий; слегка потёртые диванчики как бы демонстрировали своим видом, что заведение пользуется популярностью, а белоснежные салфетки на столах – что хозяева ценят своих гостей. На маленькой сцене в круге света одинокий пианист чуть быстрее чем нужно наигрывал увертюру к любимой маминой опере «Крест и роза». – Столик на двоих, – попросил Скотт. Их проводили к уютной нише, отделённой от зала ступенькой и решётчатой ширмой с такими же вензелями, как на двери, заботливо принесли дополнительные свечи в тяжёлом бронзовом канделябре. Скотт придвинул себе стул, предоставив Эджертону вязнуть в бархате дивана, и поморщился, сообразив, что сына лорда-протектора такой ерундой не проймёшь. – Вина, – Скотт жестом отказался от меню. – И обед на двоих на ваше усмотрение. Официант бесшумно удалился. Скотт смотрел, как Эджертон снял куртку и повесил на крюк на стене, как сел – плавно, уверенно, с идеально ровной спиной. «Он всегда будет лордом, а я – парнем из Нижнего города, случайно затесавшимся в высший свет». – Какого дьявола? – спросил он злее, чем собирался, но тише, чем боялся. – Какого дьявола у тебя такое лицо, словно кто-то умер?! Она жива, она в порядке, никто её не тронет, так почему вы все, как сговорились, ведёте себя и выглядите так, словно всех родственников похоронили?! Что теперь-то не так? Он замолчал, завидев возвращающегося официанта с бутылкой вина. Эджертон, чуть склонив голову, подождал, пока им наполнят бокалы, взял свой – и опрокинул в рот одним глотком, как водку. – Я не могу ответить за остальных, – сказал он и сам налил себе ещё. – Что до меня, то я расстроен осознанием того, насколько я плохой человек – и плохой друг. – Что?.. – опешил Скотт. Он вспомнил своё давнее сравнение содержимого головы Эджертона с кашей из семи круп и пришёл к выводу, что преуменьшил масштаб проблемы. Как реагировать на это заявление, он не представлял; к счастью, Эджертон явно собирался продолжить. К несчастью, он почти не хмурился, и это казалось Скотту нехорошим знаком. – Тебе стоит знать, – Эджертон кивнул. – Я собирался поговорить с тобой в любом случае. – Ты меня пугаешь, – Скотт пригубил вино и поморщился: выбор Агнес был куда лучше. Бокал в руке Юджина матово блестел в отсветах живого пламени. Пианист перешёл к вальсам и начал с Лунного; Скотт тоже снял куртку, повесил на спинку своего стула. И подумал, что обожает Эджертона уже за то, что тот, при всём его воспитании и образовании, никогда никого не поправлял, не учил и не осуждал. – Я не рад, – сказал Эджертон, и Скотт едва не выплюнул вино ему в лицо. – То есть, я рад, что мы остались живы, – продолжил Юджин с ноткой иронии в голосе, – рад, что всё получилось. Рад за тебя – за решение аксиомы положена награда, ты же знаешь? – Я тебе об этом и сказал, – проворчал Скотт. Эджертон чуть улыбнулся. – Точно, – подтвердил он. – Я действительно рад за тебя, Салли. И – это всё. Я горевал о Кате; ради неё я создал стазис и выгорел, я полгода жил мыслями о ней. Думал, что скучаю, что мне её не хватает. А потом она обняла меня, и я не почувствовал ничего, кроме усталости, как после долгой вахты или далёкой зимней поездки. Дело сделано, мы молодцы, самое время вернуться в казарму и залезть к тебе под одеяло. Он допил вино, помедлил и наполнил бокал в третий раз. – Я стоял там, говорил с ней и думал о своём. Думал, как здорово, что Агнес поставила тебе зачёт, что я бы хотел найти способ вылечить ей ногу. Жалел Хантингтона – не представляю, каково ему пришлось!.. А потом посмотрел на тебя и понял, что всё закончилось, и я могу сосредоточиться на тебе... и на ребёнке. И я окончательно потерял к ней интерес. Под пристальным взглядом Скотта он покраснел, но глаз не отвёл. Продолжил упрямо: – Для неё прошли секунды, понимаешь? Только что она ставила зонт в ущелье Карахи, а теперь сидит на полу в незнакомом доме, и прошло восемь месяцев, и аксиому Юнис решила не она, а я покинул Легион и учусь на физиолога. Для неё всё изменилось за секунду. А я просто ушёл. Словно она мне чужая. И знаешь, что? Я так себя и чувствую. Я вытеснил её из своей жизни, оставил позади... похоронил. Ей больше нет места. Я занял его. Вернул в свою жизнь сестру и отца, встретил Агнес и Хантингтона, Гарригана-младшего, – он усмехнулся, помолчал. – Тебя. Скотта пробрало до мурашек от того, как это прозвучало. Он хотел ответить; сбил официант, вынесший закуски и новую бутылку вина. Скотт удержал его, не давая открыть. – Уберите эту кислятину, – попросил он. – У вас должно быть что-нибудь получше. – Оставьте, – поправил Эджертон. – И принесите красное позднего сбора. Скотт проводил официанта взглядом и скептически уставился на Эджертона, и тот заулыбался широко и весело. – Эта кислятина – замечательное сухое с Лафильских виноградников, – поделился он вполголоса. – «Золотой» урожай прошлого года Собаки. Так что, если не возражаешь... Он приподнял бокал. – Вот ты поганец, – с любовью сказал Скотт, даже не пытаясь скрывать обуревающие его чувства. – А я-то тебя только похвалил за то, что ты не зазнаёшься!.. Эджертон засмеялся. Скотт положил локти на стол и наклонился вперёд. – Знаешь, что мне в тебе нравится? – спросил он доверительно. – Кроме того, что ты отлично трахаешься? Он полюбовался на то, как Эджертон медленно поднимает брови и продолжил серьёзно: – Ты, когда хочешь, прекрасно формулируешь и выражаешь словами любые свои трудности, никакой менталист не нужен. По лицу Эджертона пробежала тень. «Вот это я молодец, – с досадой подумал Скотт. – Она же менталистка!» – Послушай меня, – заговорил он снова, жалея, что выбрал стул, а не место рядом на диване, и не может сейчас Юджина обнять. – То, что ты живёшь свою жизнь и получаешь от неё удовольствие, не делает тебя плохим человеком. Всё меняется. Ты меняешься. И ты в этом не виноват. Как хороший человек – и хороший друг – ты сделал для неё всё что мог: ты сохранил ей жизнь, не позволил ставить на ней эксперименты и позаботился о том, чтобы она дождалась освобождения. Это всё. Своими поступками ты можешь гордиться, так что перестань осуждать свои чувства. Вновь подошёл официант. Скотт попробовал красное вино и одобрил, но сбился с мысли и молча посмотрел на Эджертона, когда они остались одни. – А ты никогда в себе не сомневался? – Юджин взял бокал, покачал в пальцах. – В том, что ты делаешь. Что чувствуешь. Правильно ли поступаешь. – Спроси об этом мою маму, – посоветовал Скотт. – Она расскажет тебе о моих сомнениях всё. Эджертон улыбнулся – рассеянно, мимолётно. Принесли горячее. Скотт не смог опознать, что именно ест, но было вкусно, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не заглатывать не жуя, как в детстве, когда он торопился вернуться на улицу после обеда. Эджертон, напротив, ел медленно и без особого удовольствия, словно не обращал внимания на содержимое тарелки. Он начал вторую бутылку и её уже цедил понемногу, маленькими глотками. – Давай расширим наше обещание на марьяж, – сказал он, подождав, пока Скотт тоже нальёт себе вина. – Пообещай мне, что всегда будешь спрашивать меня, какого дьявола. Скотт ухмыльнулся. – Без проблем, – ответил он. – Если это то, что тебе нужно, чтобы жить со мной долго и счастливо, я приложу все усилия. Эджертон через стол взял его за руку, подержал и отпустил. Им подали десерт и новую бутылку красного для Скотта. По Эджертону стало заметно, наконец, что он пил: в его поведении, жестах, мимике появилась неясная лёгкость, неопределённость, для него словно внове стало дышать, смотреть, чувствовать. Скотт улыбался – и внутренне трепетал, гадая, что будет дальше, смогут ли они действительно прожить жизнь вместе долго и счастливо, останутся ли близки. ...особенно если всё получится с ребёнком. – Я буду похож на дирижабль, – признался он в одном из своих главных страхов. – Тебя не возбуждают женщины, а я... – Ты не женщина. И никогда не будешь, – Эджертон помолчал. – И я люблю дирижабли. Они сильные, независимые и крайне опасные. Он приподнял бокал и допил вино. В Академию возвращались на трамвае. На Скотта нашло лирическое настроение, он любил весь мир и украдкой пожимал руку Юджина, когда трамвай нырял в темноту между фонарями. Эджертон улыбался в ответ. На Инженерном мосту он поцеловал Скотта в висок и сказал, с лёгкостью перекрывая шум: – Я хочу тебя. Скотт тоже хотел, с ума сходил от желания, но чувствовал, что усталость берёт своё. Пошутил: – Инициатива наказуема: ты сверху. У Эджертона хищно вспыхнули глаза, изогнулись, приоткрываясь, губы. – Тебе понравится, – заверил он. Почти бегом они преодолели парк и холм, ввалились в дом, тяжело грохнув дверью о стену. Эджертон целовал жадно, яростно, прикусывая губы; ещё на лестнице он выдернул рубаху Скотта из-под ремня, втолкнул его в комнату – Скотт не понимал, в чью, пока не споткнулся о стопку книг по физиологии у кровати. Засмеявшись, он рухнул на одеяло и утащил Эджертона за собой. – Давай, – зашептал он, – давай, ну же!.. Эджертон в очередной раз напомнил ему, чем хорош секс с физиологом, когда у вас нет времени или сил на долгую прелюдию; Скотт протяжно застонал, выдохнул и шире раздвинул ноги, позволяя пальцам Юджина без усилия проскользнуть глубже. – Хочу тебя, – повторил Эджертон незнакомым низким шёпотом, от которого у Скотта поджались пальцы на ногах. – Пожалуйста, Салли!.. Скотт сам толкнулся ему навстречу. «Выкуси, – пожелал он Кате. – Он мой!» Он понимал, насколько глупо ревновать к женщине после всех мужчин, с которыми был Эджертон («Дюжина лет в Легионе, Салли!»), и ничего не мог с собой поделать. Эджертон перевернул его на спину, целовал, покусывал, оглаживал; он был куда опытнее, чем Скотт себе представлял, и всё же только Катя, с которой Эджертон не спал вовсе, вызывала у Скотта иррациональное желание с двух рук показать неприличный жест. Охваченный победным ликованием, он кончил первым и поймал руки Эджертона, не давая ему отстраниться. – Эй, – шепнул Скотт, задыхаясь, – давай, дотрахай, не тормози! Снизу вверх он смотрел Юджину в лицо, блестящее от пота, лихорадочно запоминая каждую деталь, жалея, что не дотянется, чтобы поцеловать, вылизать, вжаться скулой в скулу до боли, колючего нервного спазма, до зыбкого ощущения полного единства. – У меня нет твоей фотокарточки, – сказал он, когда они оба выровняли дыхание и вернули себе способность мыслить связно и разговаривать полными предложениями. Эджертон ничуть не удивился. – Возьми потом в столе, – он потёрся щекой о плечо Скотта. – В верхнем ящике. Я лишнюю при поступлении сделал. – Возьму, – Скотт сонно вздохнул. – А у твоей сестры есть твоя фотография? – Я не спрашивал, – Эджертон поцеловал его. – Разве что детская. Спи. «А ты?» – хотел спросить Скотт и отключился. Пробежку они проспали, и завтрак, и первые две лекции тоже. Когда Скотт открыл глаза, часы на стене показывали без десяти тринадцать. Эджертон лежал рядом, против обыкновения не выражая никакого желания и готовности вставать и куда-то идти. – Доброе утро, – сказал он. – Объяснишься за меня перед Хантингтоном? В прошлый раз у тебя отлично получилось. – А что мне за это будет? – поинтересовался Скотт. Вспомнив разговор накануне, он приподнялся, дотянулся до письменного стола и заглянул в верхний ящик. Фотокарточка лежала на чистых тетрадях, завёрнутая в целлофан. Скотт взял её в руки. Нахмурился, вздёрнул бровь. Посмотрел на Эджертона, снова на карточку. – Знаешь, что?.. – произнёс он. – Давай-ка сходим в нашу лабораторию, и я тебя сам щёлкну. А эту оставим для истории. Я тебе в сравнении покажу, что ты мне предложил. А по пути к Хантингтону заглянем. Если честно, не думаю, что он так уж всерьёз тебя ждал сегодня. Торопиться не имело смысла. Они по очереди приняли душ – а потом Эджертон, одеваясь, мимоходом привлёк Скотта к себе и поцеловал в загривок, и сборы закончились. Сегодня у Скотта было не только желание, но и силы, и энтузиазм; они начали у стены и лишь потом перебрались на кровать, они обнимались, целовали друг друга, трогали и разглядывали, как в первый раз, и Скотт краснел как подросток, когда Эджертон прямо и невозмутимо, по своему обыкновению, говорил, чего хочет от него – и что сейчас сделает сам. После второго душа заходить к себе Скотту стало откровенно лень, и Эджертон дал ему брюки цвета кофе со сливками и чёрную рубаху с воротом и манжетами на костяных пуговицах. Пока он брился, Скотт ждал, стоя в комнате у окна. Дорогие вещи в очередной раз напомнили ему, куда он лезет и чего добивается, как будто он недостаточно думал об этом прежде. Однажды, в минуту слабости, Скотт даже выругал себя за предложение о ребёнке, сделанное до того, как Эджертон отказался от своего положения; нужно было подождать, отложить до заключения марьяжа!.. За эту мысль он себя почти возненавидел, и вспомнить об ней оказалось тоже не слишком приятно. Скотт отвернулся и отошёл от окна, потрогал пуговицу на манжете. «Забавно, – подумал он, – я решил отложить разговор о ребёнке, а не отказаться от нелепой идеи совсем». Он положил ладонь на живот. Сглотнул. «Я сошёл с ума». Эджертон, подкравшись, крепко обнял его со спины. – Пообедаем в столовой? – спросил он. – После Хантингтона. – Агнес меня выдерет за то, что я каскады пропустил, – Скотт вздохнул. – Да, пойдём. К Хантингтону – и жрать, у меня желудок к спине прилип уже! Он первым вышел из комнаты и спустился до половины лестницы – и первым увидел незваных гостей. Хельдир сидела на диване, закинув ногу на ногу и щеголяя дорогими чёрными чулками, и листала забытый Пэгги алхимический журнал. Стену напротив неё подпирал Доунз из шестого отдела. Ещё один здоровяк, Скотту незнакомый, стоял у входной двери, сложив руки на груди. На поясе и у него, и у Доунза выразительно поблёскивали револьверы. – Добрый день, господа, – Тина отложила журнал и встала. – Мы вас заждались. – Что ты здесь делаешь? – Скотт спустился ещё на две ступеньки. Мордоворотов он подчёркнуто игнорировал. – Добрый день, – уверенно ответил Эджертон. – Сожалею, что вам пришлось ждать. Окажите нам честь, представьтесь, пожалуйста. – Разумеется, – Тина выдала свою лучшую «держись-от-меня-подальше» улыбочку. – Советница Тина Хельдир, руководительница десятого отдела Королевской Службы Контрразведки. Это инспекторы Джон Доунз и Стивен Корк. Эджертон обошёл Скотта, ободряюще коснувшись его плеча, спустился в гостиную. Встал – красивый, подтянутый, спокойный, возвышающийся над Тиной на голову. – Чему обязаны вашим визитом? – Мы хотели бы задать вам пару вопросов, – Хельдир указала на диван. Эджертон сделал вид, что не понял, и Тина добавила с нажимом: – Садитесь, господин Эджертон. Скотт, и ты тоже. – Спасибо, не хочется, – Юджин разглядывал её с любопытством, как нечто невиданное. «Мискароли, – вспомнил Скотт. – Лабораторные мыши». Ему стало смешно и неприятно одновременно. Чего бы Тина ни хотела, она выбрала не лучший тон, чтобы добиться желаемого, и Эджертон легко и непринуждённо ей это показывал. Обойдя их обоих, Скотт подчёркнуто развязно плюхнулся на диван, раскинул руки и заявил: – Давай уже к делу, все свои! Зачем ты приехала? Тина пару секунд помолчала, то ли собираясь с мыслями, то ли изобретая достаточное для него наказание, которому подвергнет после его возвращения в отдел. Выглядела она сегодня особенно хорошо, Скотт это признавал и восхищался. Бордовый костюм сидел на ней идеально, подчёркивая всё, что стоило подчеркнуть; золотистая розетка на лацкане пиджака перекликалась с отделкой корсета и золотыми же шпильками в светлых волосах, закрученных в тугой пучок на затылке. Костюм дополняли ботинки, удобные и для ходьбы, и для бега – мягкие, с плотной шнуровкой, но практически без каблука, и Скотт не сомневался, что Тина уже не раз пожалела о своём выборе, глядя на Эджертона снизу вверх. Она приняла единственно верное решение – отвернулась и прошлась по комнате. – Господа, – заговорила она наконец, – мы все знаем, где вы были вчера, так что опустим глупые вопросы и перейдём к сути. Я хочу знать, с какой целью вы ездили на объект одиннадцать-семь и что там делали. Скотт не сразу понял, о чём она, а затем вспыхнул: «объект», серьёзно?! Может, они Кате и инвентарный номер присвоили?! И она говорит это в лицо Эджертону?! Высказаться он не успел. Юджин – разумеется, – справился сам. – Если под «объектом» вы имеете в виду маршала регулярной армии Трёх Королевств, даму Ордена Святой Клементины и мою близкую подругу Катю Генсуй, – с отчётливым холодом в голосе произнёс он, – то да, вы правы, вчера утром мы навещали Катю. Хельдир проглотила и это, натянуто улыбнулась. – Обычно вы ездите к ней один, не так ли? Вчера... всё было иначе. Эджертон даже плечами пожимать не стал. Он молча смотрел на Тину, и лицо его не выражало абсолютно ничего, кроме скуки. – Зачем вы взяли с собой инструкторов Агнес, Хантингтона и МакКольм? – сдалась Тина. – Вы неверно ставите вопрос, советница Хельдир, – Эджертон чуть наклонил голову. – Они взяли меня с собой, а не я их. Первоначально идея навестить Катю принадлежала инструктору Хантингтону, он бывший муж Кати, вы об этом знаете? Скотт мысленно зааплодировал его выдержке. Ему нравилась Тина – как женщина и руководительница отдела, как напарница и старшая, – но сейчас его симпатии целиком и полностью принадлежали Эджертону. – Безусловно, – Тина сложила руки на груди. – Я даже знаю о совместной службе упомянутых дам в Легионе и регулярной армии. Однако прежде никто из них не навещал маршала Генсуй, потому что официально она считалась погибшей во время боевых действий при Дэтсиде. Вы сообщили им... – Я сообщил, – перебил Скотт, вызывая огонь на себя, и мысленно выругался, вспомнив, что вчера договаривались не так. Тем не менее, идти на попятный было поздно: Тина осеклась и недоверчиво взглянула на него, так что Скотт развёл руками и принялся импровизировать: – Куратор МакКольм упомянула о ней в частной беседе, сожалея о её смерти. Куратор – хороший человек, я хотел её утешить! – Утешить, – с неподражаемой интонацией повторила Тина. Скотт с восторгом и ужасом осознал, что она ревновала. – И откуда же ты знал, что маршал не погибла? На этот раз Эджертон успел первым – возможно, боялся, что Скотт снова всё переиграет. – Я попросил Скотта съездить со мной к Кате на День Основания Академии, – сказал он сухо. – Что бы вы ни думали на эту тему, от меня не требовали держать местоположение дома в секрете, и я не подписывал документы о неразглашении. Регламент посещений мы соблюдали в точности. А теперь, прежде чем вы зададите ещё хоть один вопрос, я хочу знать, что происходит. – Сперва я закончу, – Тина вновь улыбнулась, чувствуя на этот раз свою власть. – Зачем вам нужен был Скотт в этой поездке? Эджертон моргнул. Таких подробностей они не обсуждали вовсе. Скотт живо представил, как Эджертон, не сумев быстро придумать нейтральное объяснение, вывалит на Тину правду о своих проблемах со стазисом и СТ-полем, и ляпнул, не успев подумать, не сделает ли хуже: – Потому что я его парень. Для моральной поддержки он меня взял. Хельдир медленно повернула к нему голову. Расцепила руки, зачем-то пригладила и без того идеально уложенные волосы. – Это так? – спросила она, не обращаясь ни к кому конкретно. – Я всё ещё не понимаю, как это касается вас и Королевской Службы Контрразведки и какое отношение имеет к Кате, – отрезал Эджертон, – но исключительно из готовности пойти навстречу вам как государственной служащей отвечу: да, это правда. Или вам нужны доказательства? Яда в его голосе хватило бы на весь десятый отдел, и ещё на Доунза с Корком осталось. Тина долго молчала. Грудь её тяжело вздымалась под пиджаком, словно про себя Тина истошно выкрикивала ругательства, и Скотт не исключал, что так оно и было. Наконец она повернулась к Эджертону. – Пожалуйста, – сказала она без улыбки, полностью сменив тон, – расскажите мне, что произошло вчера во время вашего общего визита к маршалу Генсуй. Я понимаю ваше нежелание делиться личными подробностями, но, как вы правильно заметили, я государственная служащая и вынуждена задавать эти вопросы. И, чтобы продемонстрировать свою добрую волю, я объясню вам, что происходит. – Советница Хельдир!.. – заикнулся было Корк. Тина не обратила на него внимания. – Вчера вечером, около половины седьмого, маршал Генсуй вышла из дома, где располагался её стазис, оглушила дежурного егеря Крейга, расписалась в журнале и исчезла в неизвестном направлении. – Что?.. – переспросил Эджертон. Вот теперь его проняло, он побледнел и шагнул к Тине. – А собака? – перебил Скотт, давая ему время прийти в себя. – Свава, что с ней? Его интерес Тину удивил, но упираться она больше не стала. – Занятно, что ты спросил, – сказала она, – потому что собаку маршал забрала с собой. – Катя... не могла никуда уйти, – опомнился Эджертон, но лицо его было уже не таким непроницаемым, как прежде. – Она была в стазисе. Она никак не могла сама... Он замолчал. Тина кивнула с показным сожалением. – Вот именно, – согласилась она. – Маршал не могла «сама». Я была там. Генераторы отключены, на стенах комнаты следы ударной и тепловой волн. Повсюду отпечатки пальцев маршала Генсуй. Ваши тоже, но её отпечатки накладываются сверху, она была там последней. Так что, похоже, она всё-таки могла. Или вы хотите дополнить мою информацию? Скажем, – молчи, Скотт, – вы подтвердите мне, что преобразовательница, статор и физиолог не просто так собрались на объекте за полдня до того, как единственный в мире трёхметровый стазис сам по себе, без единого звука и сверхмощного выброса энергии, растворился в воздухе? Ну же, господин Эджертон. Никто не расстреляет вас за величайшее открытие эпохи! Что. Там. Произошло? Скотт прикрыл глаза и запрокинул голову, чувствуя досаду и удовлетворение одновременно. Тина говорила слишком долго. Она всегда любила покрасоваться; ей бы забросать Эджертона короткими простыми вопросами, потребовать от него ответов «да» или «нет», и, возможно, у неё получилось бы сбить его с толку и вырвать нужную ей информацию. Теперь поздно. Теперь Эджертона пытать можно; он справился с собой и не скажет ничего лишнего. – Мне жаль вас разочаровывать, советница, – подтвердил Эджертон его мысли, – но мы приехали увидеть Катю. Точнее, попрощаться с ней, если вам так нужна правда. Никто из нас не считал возможным снятие стазиса такого размера. Катя была всё равно что мертва. И, не буду скрывать, я рад, что она выбралась оттуда, несмотря ни на что. Если найдёте её, скажите, что Юджин Эджертон передаёт привет. – «Если»?.. – только и спросила Хельдир. Эджертон впервые улыбнулся. – Катя Генсуй – маршал регулярной армии, – напомнил он. – Разведчица. Легионерка, пусть не по принадлежности, но по духу. Она умеет прятаться. И выживать тоже умеет, и если она не захочет выйти на свет, вы не найдёте её никогда. Я надеюсь, она захочет, потому что я скучал по ней. А теперь извините нас, советница. Мы со Скоттом последний раз ели почти сутки назад, и я бы хотел это исправить. Всего доброго. Скотт с готовностью поднялся на ноги. Он опасался, что Тина попытается его задержать – и у неё бы получилось, она всё ещё была его старшей, – но она лишь окинула его пристальным взглядом и вышла вслед за ними на крыльцо. – Позвоните мне, господин Эджертон, если она выйдет с вами на связь! Юджин не ответил. – Давай поедим в городе? – предложил он немного напряжённо. – К Хантингтону я приду завтра. Скотт взял его за руку, погладил большим пальцем тыльную сторону ладони. – Всё будет в порядке, – сказал он. – Катя справится. Что бы она ни хотела, у неё всё получится. И потом, с ней Свава, самая добрая служебная собака в мире. Он достиг цели – Эджертон улыбнулся и сжал его руку в ответ. – Свава – это сила, – согласился он. Помрачнел, нахмурился: – Аксиома лежит у тебя в столе. Если они обыщут дом... – То нарушат третью поправку, – безмятежно отозвался Скотт. – Тина не сделает этого, поверь мне. Она считает меня умнее, чем я есть, и не ожидает, что подсказка лежит где-то в свободном доступе. И потом... знаешь, мне кажется, она всё равно не поймёт. Половина смысла аксиомы – в её эмоциональном наполнении, а Тина, она... очень рациональная. Ему в голову внезапно пришла шальная мысль, и Скотт скрестил пальцы на свободной руке, давая торжественное обещание святой Аделине, что так и поступит, если Тина не узнает об аксиоме и вообще оставит их в покое. А вслух спросил осторожно: – Как думаешь, почему Катя сбежала? Эджертон покачал головой. – Я не знаю, – сказал он. Скотт не стал давить. Он думал, что мог бы развести Юджина на откровенность; он не хотел. Пусть решит сам. Держась за руки, они прошли мимо фонтана по аллее и через Центральные ворота и углубились в город в поисках уютного местечка для обеда и ужина одновременно. Солнце светило им в спины.