Под крыльями тени

      Клим не стал собирать сумок — он был уверен, что они ему не пригодятся. Юноша бережно спрятал письмо, доверенное ему принцем Эдвардом, в левый внутренний карман его зеленой формы, и заскочил в конюшню. Хотя, конюшней это было сложно назвать: это была довольно просторная поляна, по периметру которой в землю воткнули высокие шесты и натянули поверх кожаное полотно, чтобы уберечь лошадей от палящего солнца и проливного дождя. Под своеобразным навесом колышками и досками были ограждены стойла: не совсем просторные, но лошадям, видимо, хватало. Обычно в конюшне находился хотя бы один слуга, но сейчас здесь не было никого — все сбежались на пожар, словно мотыльки на свет.       Едва только Клим приблизился к конюшне, как тут же справа раздалось радостное ржание — это мерин Клима по кличке Агат узнал своего хозяина. Клим очень просил отца, чтобы ему, по прибытии в Кавегор, привели именно Агата, потому что с любым другим конем Клим чувствовал себя ужасным предателем — Агат стал для него самым настоящим другом.       Клим приблизился к коню и, зайдя в стойло, дружелюбно похлопал его по шее.       — Ну, что, Агат, прокатимся? — весело, но немного взволнованно сказал Клим. Он быстро заседлал коня и вывел его на широкую дорогу, ведущую в город. Перед тем как уехать, Клим бросил последний обеспокоенный взгляд в лагерь, похлопал себя по левому карману, проверяя, на месте ли письмо с королевской печатью, а потом вскочил в седло, пришпорил коня и галопом помчался в Кавегор.       Ночь окончательно вступила в свои права, накрыла мир темным одеялом, и, едва Клим отъехал от лагеря, как его тут же обнял плотный густой мрак. Его конь, Агат, был высоким черным красавцем, из-за чего юноша не видел в ночи даже гривы животного. Но темное время суток отнюдь не способно было его испугать, и Клим уверенно вел коня вперед по дороге. Прохладный ветерок мчался вместе с ним, вороша верхушки сосен и звеня шишками. Порой Клим смотрел по сторонам и однажды заметил какое-то движение впереди, но не придал этому особого значения: тень была не больше белки, прыгающей с ветки на ветку.       Ветер весело, словно бы с затаенной усмешкой, засвистел в ушах, и неожиданно обратился острой болью в правом плече. Клим от неожиданности вскрикнул, пошатнулся и вылетел из седла. Глухой удар о землю оказался невероятно болезненным, и Клим взвыл, чувствуя, как дорожная пыль оседает на губах и языке. Агат ошалело заржал, встал на дыбы и пробежал еще немного вперед, пока Клим не собрался с мыслями и не позвал его.       Страх липкими щупальцами обвил тело, боль вслед за ним накатывала волнами, и Климу показалось, что он сейчас умрет. Посланник неуверенно сел на колени и медленно провел левой рукой по правому плечу, пока пальцами не наткнулся на ровное тонкое древко стрелы. Она прошила его правое плечо насквозь.       Клим задышал чаще от страшной догадки и стал панически озираться. Ему не верилось: кто-то явно не желал, чтобы указ принца Эдварда был доставлен старейшине Кавегора.       Агат топтался рядом, нервно фыркая и желая поскорее убраться отсюда. Клим быстро поднялся и неуклюже взобрался в седло, чувствуя ужасную боль в раненом плече — мышцы и суставы при каждом движении словно бы разрывали как никому ненужные тряпки.       — Давай, Агат, — хрипло сказал Клим, едва не застонав от боли. — Вперед.       Умное животное тут же сорвалось с места, и Клим едва успел покрепче ухватиться за его гриву. Правую руку ему приходилось держать в одном положении, чтобы не тревожить поврежденные мышцы.       Всю оставшуюся дорогу Клим едва ли понимал, где находится: сознание затуманилось от боли, и посланник ехал, прикрыв глаза и низко опустив голову. Смотреть по сторонам он был не в силах, да этого и не требовалось — дорога до города была абсолютно прямая, а если лучник решит добить его, это не составит ему никакого труда. Единственное, чего сейчас хотел Клим — увидеть впереди огни ночного Кавегора.       И он увидел их. Оранжевые, трепещущиеся от ветра, фонари освещали высокие башни и приземистые домики. Посланник выдохнул от облегчения и из последних сил пришпорил коня. Городская стена была выложена из белого камня и опоясывала весь город, то поднимаясь, то опускаясь из-за особенностей горного рельефа. Некоторые домики прямо-таки стояли на стене, и их окна глядели прямо в чужой лес. По их стенам вился забавный плющ, и Клим вдруг подумал: если бы ему взбрело в голову обворовать этот дом, он бы воспользовался этим растением, чтобы скрыться от преследования.       Сонные охранники встрепенулись и тут же подобрались, едва услышали стук копыт. А когда Клим оказался в кольце света, отбрасываемого фонарями, то стража испуганно застыла и даже подалась назад. Клим мрачно улыбнулся и подумал, что не каждый день увидишь спешащего с упрямством барана парня со стрелой в плече. Впрочем, стража тут же пришла в себя и ожидаемо преградила путь своими длинными острыми пиками.       — Кто таков? — крикнул один из них, усмехнувшись. — Катись туда, откуда приехал. После заката — никого не впускаем, никого не выпускаем!       Клим не был удивлен тем, что его так холодно встретили. Пусть и был сыном старейшины, но уже два года жил в Столице, и, конечно, не был какой-то местной знаменитостью, чтобы его знали в лицо.       Посланник с трудом вывернул левую руку, нащупал в кармане письмо и вытащил его на свет. Так, чтобы охранники увидели королевскую печать.       — Я прибыл из приграничных земель по приказу Его высочества, принца Эдварда, со срочным посланием старейшине города, Дереку Федосту, — ровным голосом проговорил он, едва не морщась от боли. Охранники некоторое время смотрели на него и на письмо в его руке, а потом переглянулись между собой и, Клим был уверен, нехотя, убрали пики.       — Вы можете проехать, — кисло пробормотал охранник и что-то крикнул в небольшое окошко, вделанное прямо в каменную стену, которое Клим даже не заметил. Ворота тяжело отворились, и Клим, победно глядя на хмурых охранников, поскакал по тусклым городским улицам.       Дорогу до дома он мог отыскать даже с закрытыми глазами, а Агат — тем более. Тихие улочки были спокойными — люди уже давно спали, только редкие ночные огоньки освещали окошки.       На душе у Клима стало теплее, когда он оказался на родной улице. Он вспомнил, как они с братом бегали по их цветущему саду и прятались за яблонями от разгневанной няни, когда они были маленькими, и улыбнулся. Мысли подернулись дымкой, и Клим прикрыл глаза, позволяя себе окунуться в приятные воспоминания, но боль в плече мигом вернула его в реальность.       Агат остановился у высокой калитки, и Клим грузно спрыгнул на землю, едва удержавшись на ногах. Как в тумане толкнул калитку, прошел сквозь яблоневый сад к крыльцу и поднялся по ступенькам. Слабость неожиданно подкосила ноги, и Клим из последних сил постучал кулаком по резной двери и привалился к ней лбом.       Пока он ждал, то разглядывал витиеватые, невероятно сложные узоры на двери, которые когда-то вырезал сам. На ней была изображена большая длинношерстная собака весьма грозного вида, которая, по словам отца, якобы охраняла их дом. Клим не был уверен, что так оно на самом деле, но никогда не перечил отцу.       Здесь все было таким знакомым. Он помнил каждый завиток, каждый штрих, и выделял среди них особенно любимые и ненавистные; те, которые вырезал с особым трепетом, и те, от которых волосы дыбом вставали, а нервы играли напряженными струнами, и хотелось уничтожить всю работу. Все же, резьба по дереву, пусть и кружевная, была слишком тяжела для него, но это не помешало ему вырезать узоры и на ставнях, и на карнизах крыши.       Дверь ему так никто не открыл. Неужели спят? Клим отчаянно постучал во второй раз, не жалея остатки сил. Шума он, конечно, наделал, но что поделаешь, когда у тебя срочное задание и стрела в плече? Клим боялся, что до утра он не протянет. Выждав еще минуту, посланник откинулся от двери и, опираясь здоровой рукой о перила, спустился вниз. Кажется, придется молотить в окна.       Едва только Клим завернул за угол, как внутри дома соскочил замок, и дверь отворилась, пропуская в ночь полоску света.       — Кто здесь? — на крыльце показалась маленькая фигурка матери. Она настороженно оглянулась, но никого не заметила — свет не доходил до Клима — и потянула дверь на себя, чтобы закрыть ее.       — Мама, это я, — посланник сделал шаг вперед, выходя из ночной тени. — Это я, Клим.       Она обернулась и увидела сына. Внимательно взглянула на его лицо, а потом опустила взгляд и сдавленно вскрикнула, приложив руку к груди. Клим сглотнул: ему вдруг стало дурно оттого, как быстро мать побледнела и схватилась за перила, словно сейчас сама потеряет сознание. Правда, в следующее мгновение Эльса взяла себя в руки, сбежала по лестнице вниз и оказалась возле Клима.       — Пойдем скорее в дом! — велела она, помогая Климу взобраться на ступеньки. В доме было тепло, и пахло свежим хлебом. Климу тут же захотелось упасть и забыться, но мать усадила его на жесткую лавку возле большого стола.       — Потерпи еще немножко, я сейчас отца разбужу… — спокойно попросила она, и тут же в комнате стало тихо. Клим низко опустил голову, и здоровой рукой схватился за стол, сжимая пальцами столешницу. Оказывается, когда сидишь и ничего не делаешь, боль становится просто невыносимой, потому что у мозга больше не было никаких забот, кроме этой выворачивающей наизнанку боли.       Где-то вдалеке мерно отсчитывали время часы, и Климу казалось, будто бы секунды, словно огромные дождевые капли, падают ему на голову, желая разломить его череп на две части.       В комнате зажегся свет. Клим с трудом поднял голову, и увидел отца: сонного и встревоженного. Отец осмотрел раненое плечо Клима, стараясь не прикасаться к нему, отправил мать за чистой тканью и бинтами, а потом поцеловал Клима в кудрявую макушку и сказал:       — Будет больно. Очень. Главное — не падай. Запомнил?       Клим запоздало кивнул и сжал зубы, приготовившись. Хотя, строго говоря, он не совсем понимал, к чему стоит готовиться. Вернулась мама и разложила на столе бинты, куски ткани, даже иглу с нитками и поставила бутылку вина. К горлу вдруг подкатила тошнота — неужели все так плохо?       Отец перекинулся с матерью еще несколькими словами, и шепнул Климу:       — Готов?       Клим кивнул и зажмурился. Сзади раз щелкнули ножницы — отец, видимо, отрезал часть стрелы с оперением. Прошло еще несколько мучительно долгих секунд. А потом Клим закричал.       Боль вспыхнула адским пламенем, нахлынула неожиданно и резко, как вражеский меч, и у Клима в глазах тут же потемнело. Он покачнулся, но не треснулся лбом о стол, а лишь покрепче сжал рукой столешницу, впиваясь ногтями в мягкое дерево. На левое плечо легла рука отца и крепко сжала, не давая Климу упасть.       Боль слепила, юноша шипел, тихо ругался и проклинал того неизвестного, что так предательски подстрелил его. Внезапно он почувствовал, как теплые руки матери обнимают его голову, и понял, что плачет. Горячие слезы собирались в уголках глаз, и скатывались вниз по щекам. Клим стыдливо прятал их в складках маминого платья, лишь бы отец не увидел. Только слабаки плачут от боли.       Наконец, он почувствовал, как его тело лишилось чужеродного предмета, и сквозная рана тут же сделалась горячей и влажной от крови. Родители всего за несколько секунд раздели его до пояса, и Клим особо не сопротивлялся им — сейчас он больше напоминал мешок с зерном, чем здорового человека.       — Чуть-чуть осталось, — спокойно сказал отец. Голос его не дрогнул. — Потерпи.       Рана зажглась огнем — отец, не жалея, плеснул на нее вина, и Клим крепко выругался. Когда пожар утих, то мгновенно стало легче. На плечо легли тугие бинты, закрывая рану от внешнего мира, и боль из острой медленно превратилась в тупую, надоедливую. Но терпимую.       Клим поднял голову и увидел, что мать сидела напротив него и внимательно изучала отрезанное оперение стрелы.       — Дерек, — тихо позвала она мужа. — Стрела наша, — голос ее жалобно дрогнул, будто бы она сознавалась в совершенном преступлении.       Клим взглянул повнимательнее и понял: оперение на стреле было красно-желтым — такие стрелы могли принадлежать только лучникам Кавегора.       Отец подошел к матери и, взяв у нее из рук красно-желтый наконечник, осмотрел его. И вдруг резко сжал в ладони, да так, что послышался сочный хруст.       — Сволочи, — выплюнул он. А потом посмотрел на сына и с выражением искреннего долга пообещал:       — Я найду эту мразь.       Клим беспомощно уставился на отца. Он не узнавал его: обычно собранный и серьезный, сейчас он едва сдерживал гнев.       — Вообще-то, я по делу приехал, — пробормотал Клим и, соскочив со скамейки, подобрал с пола свой зеленый мундир. Одной левой рукой он нашарил в карманах королевское письмо и передал его отцу. Тот механическим, отточенным движением вскрыл конверт и на несколько минут замолк, изучая поручение принца Эдварда.       — Все, указанное в письме, должно быть в лагере к утру, — Клим процитировал слова принца, когда понял, что отец дочитал письмо. Дерек покосился на сына исподлобья и поскреб подбородок.       — Что там у вас произошло? — спросил он.       Клим вкратце рассказал о событиях последних двух дней: о темнокожей пленнице, ранении одной из кухарок и пожаре. Выслушав, отец лишь покачал головой и выразительно цокнул языком.       — Дикари, видимо, недовольны, что к их территориям подошли так близко, вот и стали агрессивными. Они никогда не нападали на людей прежде… Хорошо, я соберу солдат и остальное, ранним утром вы отправитесь в обратную дорогу.       После этих слов отец ушел наверх, а через несколько минут спустился: собранный и немного злой. Клим и Эльса молча проводили его взглядами. А, когда дверь за ним закрылась, то мама встала и подошла к Климу:       — Думаю, несколько свободных часов у тебя еще есть. Поспи, пожалуйста. Можешь подняться к себе, я там ничего не трогала. Все осталось на своих местах.       Клим с благодарностью улыбнулся и тут же угодил в ласковые объятья. Они вместе поднялись до второго этажа и распрощались, пожелав друг другу спокойной ночи. Клим продолжил свой подъем.       Его комната находилась на третьем этаже и была единственным помещением на этом ярусе. Она размещалась прямо под треугольной крышей, и была довольно маленькой, но уютной. Клим прожил здесь более пяти лет, когда они с Анталем стали слишком взрослыми, чтобы делить одну комнату на втором этаже.       Мама была права: все в этой комнате осталось таким же, каким и было четыре года назад, когда Клим ушел в посланники. Толстые балки, поддерживающие крышу, стены из дуба, деревянные полки и многочисленные кружевные вещи: наволочки, шторы, ковры, платочки; Клим даже на свои рубашки нашивал кружевные элементы, правда, никогда не носил их. Но сердце требовало — нового, неизведанного, более сложного.       Клим сел на стул у окна. Вот здесь он и плел кружева. Сидя у лучины, сгорбившись над тончайшими нитями и умело перебирая пальцами. Клим откинул крышку небольшого сундука, и сердце у него сжалось: поверх всякого ненужного хлама лежала бережно завернутая в мягкую полупрозрачную ткань его последняя работа — неоконченная — милый женский воротник на платье. В центре должна была крепиться изумрудная брошка. Он хотел преподнести его маме на день рождения, но не получилось: Анталь «порадовал» маму подарком раньше, исчезнув одной темной ночью из их жизни.       Клим помнил, что тогда сразу же разозлился и побежал его искать. Где это видано, чтобы сын просто взял и ушел из дома безо всякой причины, да еще и в день рождения матери? Искал-искал, но не нашел. Анталь словно бы сквозь землю провалился.       За несколько недель до своего ухода Анталь странно себя вел: бросил свой дар — кузнечество, — резко закрылся в себе, мало общался с семьей и друзьями, часто проводил время в полном одиночестве и за городом. Пару раз даже было такое, что он не оставался ночевать дома. Но на утро всегда возвращался. Одним утром не вернулся.       Клим любил брата. Но сейчас все, что он хотел: отыскать его и хорошенько врезать по лицу. Даже если его уход был связан с чем-то чрезвычайно важным.       Клим вздохнул и медленно опустил крышку сундука, так и не притронувшись к незаконченному воротничку. Он подумал, что сестренка Агнета совсем не помнит Анталя: ей было всего два, когда брат ушел.       Клим окинул взглядом комнату и задержал свое внимание на одной значимой для него вещи. Из всего этого мира изящных кружев выделялось лишь одеяло — оскорбительно грубое, из разноцветных лоскутов ткани. Как ни странно, этот элемент его комнаты Клим любил больше всего. Это одеяло он сшил сам: криво, неумело, даже бездарно. Но это было чем-то настолько личным, сокровенным, что он не смог выбросить его.       Клим разделся, упал на кровать и закрыл глаза. Но сон не шел: слишком много мыслей одолевало его — и потрясения в лагере, и неизвестный ночной лучник, тяжелые воспоминания из далекого прошлого, да и больное плечо беспокоило. Мысли копошились, как рой назойливых пчел, и все никак не хотели утихать.       Уснул Клим только спустя несколько часов — тогда, когда нужно было уже подниматься.       Наверное, он поспал с полчаса. Дальше лежать уже нельзя было: небо на горизонте посветлело, а под окнами дома были слышны недовольные разговоры недавно прибывших солдат.       Клим встал, достал из сундука чистую рубашку и оделся — новый мундир ему все равно выдадут в лагере. Обулся и расчесал свои кудри. Посмотрел на свою комнату еще раз — и едва не всхлипнул. Ну уж нет! Он вернется сюда. Конечно, вернется. Вместе с братом. И все у них будет хорошо.       Он спустился на второй этаж, и, походя мимо комнаты сестры, заметил, что дверь была приоткрыта. Клим заглянул в щелку: на большой кровати, обтянутой балдахином, тихо спала маленькая Агнета. Посланник осторожно скользнул в комнату и приблизился к девочке.       Какой же она была еще маленькой и безмятежной! Клим подобрал с пола брошенное сестрой одеяло и накрыл ее. А потом наклонился и легко поцеловал Агнету в светлые мягкие волосы. Жаль, конечно, что он уйдет раньше, чем сестренка проснется и сможет увидеть его, обнять, рассказать о своих делах. Клим еще несколько мгновений смотрел на Агнету, а потом тихо вышел, прикрыв за собой дверь.       Мама уже не спала: хлопотала на кухне, точно ранняя пташка.       — Доброе утро, Клим, — она улыбнулась, заметив сына. — Как спалось?       — Отлично, — совершенно легко соврал Клим. Не хватало еще вешать на мать лишние ярлыки беспокойства.       — Это хорошо, — улыбнулась Эльса, гремя посудой. — Будешь кушать?       Клим кивнул и сел за стол. Мамину еду он любил, и ценил каждую возможность ею насладиться. Эльса поставила на стол большую тарелку со свежими блинчиками, джемы, сметану, невероятно вкусно пахнущие мясные рулеты и, судя по запаху, пирог с птицей. Клим едва не подавился слюной, и тут же накинулся на рулетики, глотая один за другим, едва успевая жевать.       Мама наблюдала за ним с затаенной нежностью, но сама не ела, лишь только грела руки о кружку чая. Клим подвинул к ней блинчики и сказал:       — Поешь, пожалуйста.       Мама всегда ела мало, оттого и выглядела маленькой и худенькой, и Клима это очень расстраивало. Эльса улыбнулась и взяла блинчик.       — Как отнесся твой командир к тому, что ты — сын старейшины? — спросила мама. Она свернула блинчик в трубочку и обманула в сметану.       Клим пожал плечами и тоже взял блинчик, щедро зачерпнув им абрикосового джема.       — Вроде нормально, — ответил посланник. — Поругал в шутку. Думаю, все нормально будет.       Мама кивнула, задумалась на несколько минут, глядя на деревянные статуэтки в нише, а потом спросила:       — Как твое плечо?       — Болит, — честно признался Клим. — Но уже не так сильно, как вчера.       Эльса встала, открыла резной сервант и достала оттуда красивую хрустальную бутылку с янтарной жидкостью внутри. Безмятежно налила полный стакан и придвинула его сыну.       — Пей, — скомандовала она. Клим только глазами хлопал.       — Что это?..       Мама тихо рассмеялась.       — Яблочное вино, — пояснила она. — Должно помочь снять боль в плече. Пей.       Вино оказалось кислым, что Клим даже скривился, — ничего общего с напитком из загадочных фруктов это вино не имело. Но он мужественно выпил все до дна, подозревая, что вино из яблок было скорее лекарством, чем алкогольным напитком.       В дом зашел отец. Клим посмотрел на него с едва заметным сожалением: отец выглядел очень уставшим, под глазами залегли тени, и он постоянно зевал. Очевидно, всю ночь не спал. Дерек кивнул ему и сказал, чтобы Клим собирался выезжать.       — Постой, — окликнула Клима мать. — Возьми с собой.       Она всунула ему теплый, пахнущий мясом, сверток.       — Пирог, — пояснила она. — Вчерашний, правда, но я подогрела.       — Не нужно, я наелс…       — Бери, бери! — прервала его Эльса. — Пока доедешь, снова проголодаешься. Поешь. Подожди, я еще апельсинов принесу…       Клим лишь вздохнул с улыбкой.       Когда он вышел из дома, то в руках у него была довольно увесистая сумка с домашней едой. Юноша почистил и вывел из конюшни Агата, прицепил сумку на седло. Возле усадьбы растянулся кортеж, не хуже того, с которым они добирались ехать до границы несколькими днями ранее.       — Вас будут сопровождать несколько городских охранников, — сказал отец. — Так, на всякий случай. Потом они вернутся на свои посты в городе. Все остальные люди и животные перейдут в распоряжение принца. Ты поедешь во главе строя.       — А ты пойдешь спать, — закончил за отца Клим. Дерек усмехнулся.       — Точно, — он хлопнул Клима по здоровому плечу. — Ну, счастливой дороги. Помни, что я горжусь тобой.       Клим улыбнулся и оседлал коня. Впереди лежала обратная дорога, наполненная, наверняка, недовольными голосами солдат, утробным мычанием коров и передвижением медленным, точно улиточным. И пусть Клима начинало клонить в сон — полчаса все же не дело — он не мог бросить все в самом конце. Он решил служить короне, и решил твердо и бесповоротно. Только так у него все может получиться.