Своя лепта.

1979       Костя покашлял в кулак и уронил тяжелую голову на руки, зажмуриваясь. Конечно, ему сказали. Скрывать такое непосредственно от города — ужасно и глупо, вот только лучше бы он реально думал, что это просто тяжелая простуда или, быть может, даже пневмония, что и говорили всем остальным людям. Бросало то в жар, то в холод, то в бездну, и очень бы хотелось, чтобы это все поскорее кончилось и не переросло в масштаб трагедии. Дойдет ли до этого — честно, не знал, просто не хотелось, чтобы началась эпидемия и подкосила вообще всех, кто живет у него. Лучше бы просто уехали… в дверь кто-то постучал. Ну, Костя никого не ждал и никого к себе, находясь в таком не самом лучшем виде, пускать не хотел. Сердце болезненно вырывалось из груди, дышать получалось с большим трудом и сиплыми звуками, тошнит, и эта чудовищная кровавая язва на теле. Казалось, что наказание бога за грехи наконец снизошло, но от этой мысли хотелось посмеяться. Если бы сейчас не было так ужасно плохо.       Стук повторился.       Еще раз через пару секунд. А затем, нарастая, превратился в откровенную настойчивую долбежку в дверь. Как будто молотком по голове бьют. Костя, пошатываясь, встал, по стеночке дополз до двери и посмотрел в глазок. Ага. Ясно. — Я не пущу тебя! Что ты тут вообще забыл? — слабо, но слышно вскрикнул Костя, облокачиваясь на дверь спиной. — Пусти, иначе я выломаю дверь. — Прокричал Юра и продолжил долбиться. — Я всё знаю, открывай! — Юра. Ты подвергаешь себя и своих жителей опасности. Я не хочу, чтоб ты это опять видел… — Я всё равно уже тут! А ну открой! — Юра подергал дверную ручку с той стороны, а затем, словно не понял, что его уже услышали, снова задолбился в дверь. Да прекрати ты! Костя сдался и слабо повернул замок, впуская влетающего друга в свой дом, чуть не уронившего его резким открытием двери. Юра успел только подхватить и обеспокоенно оглядеть личико, прежде чем Костя, опять по стеночке, встал с его рук и поплелся в зал. — Что тебе сказали? — Пневмония. И отравленное мясо. — А, как обычно. «Это не авария — это уральское сияние.» — захлопнул дверь, раздеваясь. — У тебя останусь. — Ты идиот. — Возможно. Но я подумал, что мы, города, не болеем так, как обычно. Ну это же все из-за твоих жителей, а не потому, что ты заразный… Тогда же никто не заразился от меня… — Юра шел следом, прихватил под талию, дотаскивая едва шевелящегося до дивана. — …да и как я мог не приехать? Тебе явно нужна компания. — Юра…голова болит…а ты все равно идиот… — пробурчал недовольной хрипотой и почувствовал, как его аккуратно усаживают на диван. — А, да, извини. — Юра убрал руки и снизил голос до полушепота. — Хочешь чай? — Хочу помереть, плохо невообразимо. — пролепетал Костя и медленно свалился на спинку дивана, прикрыв глаза от яркого света. — Знаю. — шепнул Юра, отодвигая край футболки на груди, задев холодными пальцами горящую кожу. — Болит, да? — пододвинулся ближе, внимательно рассматривая язву. — Что на сей раз предложили сделать? — у Кости даже не было сил, чтобы убрать руку.       Челябинск, если честно, действительно со временем начал гораздо меньше проявлять своей любви к прикосновениям. Обнимал гораздо реже, только после долгой разлуки, смеясь, перестал прикладывать ладонь к чужой груди, но иногда в нём что-то снова просыпалось и он ложился на плечо, например. Прошибало. Воспоминаниями и нежностью. Поэтому почти всегда Костя мягко отстранялся или убирал его от себя. Но сейчас сил не было даже открыть глаза, и да, в Юре проснется его забота. Проснется желанием обнять и прижать. Особенно когда Юра точно знал, насколько сейчас херово. — Ничего. Ждать, пока закончится… — Ладно. С тобой подожду. — Юра плюхнулся на диван рядом, вздохнул, похлопав себя по коленкам. — Я что-то могу для тебя сделать? — Костя нахмурился, чувствуя, как холодная ладонь, сейчас слишком приятная, опускается на его чересчур горячий лоб. — Свет… — прохрипел Костя, и Юра поднялся с дивана, щелчком оповестив о темноте. Слабо приоткрыл глаза. Свет остался только в коридоре, так что было уже более терпимо, а Татищев вернулся к дивану, вздохнул, сев снова поближе. — У тебя очень холодно, ты знал? — Знал. — снова прикрыл глаза, наклонив голову вбок, отворачиваясь. — Еще б… в январе -52… естественно, весна теплом не радует… промерз, пока до тебя добирался… — Юра… помолчи… — попросил Костя, не со злобой, но с легким раздражением. Клонило в сон и в молчание, но никак не в то, что приятный полушепот сейчас обволакивает теплотой. — Ладно… Спать хочешь? — Костя раздраженно выдохнул и кивнул, понимая, что там, за спиной, две почерневших радужки всматриваются в его затылок. — Хорошо. — Юра куда-то пошел с дивана, и уже было подумалось, что он оставит его одного или, на крайний случай, будет сидеть на кухне и есть его пельмени, вот только через пару минут Юра вернулся и потянул его за плечо. Костя раскрыл глаза, понимая, что его утягивают, да вот только куда. — Ммм!.. — слабо вскрикнул, уже лёжа щекой на коленях и чувствуя, как на плечи опускается одеяло. Уложил на колени. Серьезно, Юр? — Ты все равно никуда не дойдешь в этом состоянии, я помню… — тихо прошептал, наверное, скорее оправдываясь, чем констатируя факт. Ты же мог принести подушку, Юра, подушку! Зачем, господи, просто зачем. Костя, все еще через силу приоткрывая глаза, медленно начал пытаться сесть обратно. — Куда собрался? Ты ж болеешь. — Он придавил плечо своей ладонью, несильно, но слишком настойчиво для болеющего тела. — Спи давай, Катюш. — едва нахмурил брови, вздохнул, понимая, что температура скакнула еще выше, что двигаться не хочется совсем и никуда. — Я вот сороковке пел, когда ему плохо было. Мне даже вроде Уфа тогда пел, я не уверен. Но, может, тебе тоже спеть? — Костя немного шире приоткрыл глаза, перекатываясь вниз, с Юриных колен, уперев руку в пол. — Да ну куда пополз, стоять. — прохладные руки потянули его за плечи себя, укладывая непоседу обратно. Поющий Юрка всегда забывался, как будто чувств в нем становилось немного больше. — Быстро поправишься, сейчас уже знают, что с этим делать. — Юра, не надо… — жалобно прошептал Костя, но Татищев, казалось, этого не услышал, уже вспоминая что-нибудь. — Я тебе клянусь, вмиг вообще полегчает… Что-то… на языке вертится, не могу вспомнить, сейчас… — Юра… — он уже начал что-то тихо мычать, вспоминая мотив, по своему обыкновению, отбивал ритм ладошкой. Все еще лежащей на плече. Костя заизвивался, очень слабо, чувствуя, как опять накрывает приступ учащенного сердцебиения, только уже не по поводу болезни. — Знаешь… Ну что там дальше…забыл, представляешь. Один раз услышал где-то по радио лет 15 назад, а сейчас…не помню ничего… — Послушай же… — прошептал Костя единственное не слишком длинное, пытаясь выцепить Юру обратно в реальность из порыва заботы. Не вышло бы, даже если бы прикрикнул. — Точно, вспомнил… Слушай… — судя по голосу, Юра улыбнулся, укрывая плечи получше, подоткнув одеяло под шею. И снова вернул ладонь на плечо, несильно сжав пальцы — А ты на время позабудь. — Юрин голос из спокойного речитатива стал бархатной низкой мелодией, теплом разлетевшейся по темной комнате. — Лучше — тебе спою я что-нибудь, Чтобы теплели строгие глаза… — Точно, слышно, как улыбается. — …и не оглядывался больше ты назад… — Костя закрыл глаза и снова натянул на себя кирпичную маску, только его лица не видели, продолжая очень тихо напевать — Песню зачем из дома понесу, Если могу найти ее в лесу, Знаешь, какой красивый лес зимой? Ее с мороза принесу тебе домой. — его пальцы аккуратно дернулись, подушечки вжались в плечо через одеяло, а у Кости не хватало сил даже что-то сказать. — Хочешь — в ней вспыхнут лунные огни, К ночи хрустальный лес в ней зазвенит, Будет в ней дерзость ветра, свежесть щек, Скажи мне только, что бы ты хотел еще? — Юра выдержал паузу, как будто действительно надеялся, что ему что-нибудь ответят. Улыбнулся, погладив плечо пальцами. А Костя чуть не вскрикнул, но дыхания хватило только на тяжелый выдох. — Скажешь — поймаю песню на лету, Наши про нас чего-нибудь сплетут… Только не в песнях дело тут моих: Мне просто нравится, как слушаешь ты их. Ты ведь слушаешь, Катюш? — Костя сдавленно кивнул, ведь ничего другого не оставалось и только прикрыл глаза, понимая, что не в силах испытать все то, что заставляло его прекращать такие моменты. Ему нравилось. Нравился бархатный мягкий голос, нравилось тепло, ладонь, немного запаха сигарет и его одеколон, твердая коленка под щекой, на которую хотелось положить руку, забота, которой его сейчас окружили. Но захотелось кричать. Сильно, громко, даже грубо, Татищеву в лицо, чтобы он не делал так больше, чтобы он прекратил его мучить этим, чтобы не трогал, не говорил, прекратил терзать измученное ненавистью и любовью сердце. Но не мог. И Юра просто продолжил тихо мурлыкать мелодию закрытым слогом. Костя свел брови, то ли от боли, то ли от подступающих слёз. Немного зажмурился, обессиленный и мелко дрожащий, просто начал проваливаться под нежный голос в тяжелый, темный сон. 1988       Это уже на самом деле было не понять, город ли влияет на Костю, либо же Костя — на город, факт останется фактом — его взорвало. То ли действительно совпавшая с его состоянием случайность, то ли жуткое последствие его эмоций. А он злился. С каждым годом, да что там, с каждым месяцем становился все более разгневанным. А для окружающих — все более каменным. Злился из-за всего. И если раньше это было спокойное и ровное чувство, можно сказать, просто играющее на фоне все время и лишь иногда иголкой тыкающее в сердце, то сейчас это были именно что взрывы. Удивительным было и то, что иногда спокойно и защищенно он себя чувствовал там, откуда, казалось, и поступала вся «взрывчатка». Поэтому уже мчал в Челябинск с намерением просто хорошо провести время с другом. Соскучился. Юра встретил его улыбкой и стаканчиком содовой. И настойчиво усадил смотреть хоккей. Против никто не был — погонять с шайбой любили оба.       Юрка вскакивал, возмущался, громко орал о том, что никто не умеет играть и как вообще кого-то могли выпустить на лёд, хлопал в ладошки и победно прыгал с дивана. И Костя. Самое удивительное то, что возмущаться и орать, и радоваться было гораздо легче, когда рядом сидел такой эмоциональный парень, выдающий великие фразы буквально через каждое предложение, которые хоть сейчас можно было записывать и разбирать на цитаты. — Вот отморозок! Ну что это такое, Катюш, вот серьезно, он на коньках то стоит хуже младенца, весь матч падал и тут на последней минуте решил духом воспрять, вот же хуй перемороженный… — недовольно пробурчал Юра, вскинув руку в воздух. Костя засмеялся, переполняемый живыми эмоциями, просто не смог удержаться от хохота. — Тут плакать надо! Хоть сам выходи да учи играть молодое поколение! — Юра в момент остыл и тоже засмеялся, отлипнув от матча. — Давай в декабре сходим, поучим, так сказать. — предложил Костя сквозь улыбку другу, и Юра активно закивал, хлопнув в ладоши. — Да! А то я со всей этой обстановкой чет совсем не в духе. Надо повеселится. Вообще с тобой нигде давно не были… — Ну, Юр, у меня со всеми этими событиями тоже не все в порядке, сам понимаешь. Ясно видно, к чему это все ведет, а что дальше будет — хрен его знает. Так что я тебя понимаю. Развеемся, обязательно, отдохнем. — они с улыбками переглянулись, понимая, что им, наверное, достался самый лучший друг. Да, часть этой дружбы одному из них была неизвестна, но, если честно, сейчас она была не важна. Просто два друга. Вместе смотрят хоккей, пьют заграничные напитки, шутят и смеются.       И Косте хотелось, чтобы все всегда было так. — Да ладно, со всем справимся. Мы же уральские мужики, в наших венах течет железо. — Да — Костя хохотнул, выключая закончившийся матч. — Я не поеду к себе, можно? — А ты планировал? — Юра приподнял бровь в изумлении. Вообще-то было очевидно понятно, что Костя попросился именно с ночевкой. — Оставайся конечно, можем еще что-нибудь глянуть. Или поговорить. — Юра немного отвел взгляд, вздохнув. — Как хочешь. — Костя положил руки на свои колени, поднимаясь с дивана. — Но сначала курить. — Опять курить, ты мне еще в тридцатые обещал бросить. — Ну здрасте. Сам-то. — У меня компания плохая! — Юра поморщил нос, но пошел следом на кухню, протиснувшись между открытым окном и плечом Кости, также, как и он, высовываясь на улицу. — Дай хоть затянуться. — Костя усмехнулся, взяв пачку, протягивая её Татищеву, который, хоть и поморщился, все же сигаретку взял. А затем выдернул из губ Уралова, подкуривая. — У меня, вообще то, спички есть. — сказал Костя, наблюдая, как Татищев, вместо того, чтобы передать сигарету ему в руку, двумя пальцами её зажал и, не глядя, протянул к его губам. Почти на автомате схватил, почувствовав, как губы едва коснулись кончиков холодных пальцев. — Да хрен что с этим ветром зажжешь. Так быстрее. — Юрка скривился, глубоко затягиваясь. Ага, не курит ни разу. Костя усмехнулся, продолжив вытягивать никотин из своей. А Татищев положил черную макушку на плечо, смотря на свой город из окна квартиры, вздохнув. — Катюш. — Ау? — Ты же знаешь, что ты мой лучший друг и можешь мне доверять, да? — Юра поднял взгляд, затягиваясь. — Ты в последнее время какой-то странный… — Правда? — блять. Неужели он за всей этой строгостью что-то заметил? Неужели сквозь его сдержанность просачиваются эти мерзкие ростки. — Ну, немного. — Татищев хлопнул его ладонью по плечу, неловко улыбнувшись, снова посмотрев вперед, но прижиматься не перестал. Костя уверенно угукнул и кивнул, но душу пока что выворачивать не собирался. Но эта мысль, что доверять можно…нет, слишком пугающая. Точнее, Костя знал, что может рассказать абсолютно всё, но не вот эту часть. Что угодно, кроме неё. — Что-то меня разморило… — Юра доверчиво зажмурился и прикрыл ротик ладонью, когда зевнул. — Спать хочешь? — Не особо… — Юра кивнул и встал с плеча, отошел от окна к чайнику, ставя его кипятиться. — Тогда сейчас, кофеек попью и снова буду бодрячком. — Юра улыбнулся, рыская по своим полкам.       Говорили недолго, минут сорок, потому что сон, все же, взял своё и Татищев вырубился на плече под какой-то монолог Кости о чем-то там высоком. Костя вздохнул и говорить перестал, посмотрев, как доверчиво к нему прижимаются. Мысли вернулись к его фразе, что он может ему рассказывать. А если тайна такая, а, Юр? Тоже можно? Костя начал закипать, показав это только участившимся дыханием. До чего его доводят его мысли, твою мать. Ему всегда было хорошо и спокойно с ним, именно как с другом. Слушать все его шутки, его интересные истории, кататься на коньках, совещаться о новых постройках. Столько смешного и забавного с ними случалось, и трагичного тоже, только теперь, вспоминая все эти моменты, он действительно закипал. Злился то ли на себя, то ли на Юру, то ли на весь мир. Казалось, что именно он заставлял его все это чувствовать к нему, ведь было же вполне нормально, когда он не касался и не заглядывал своими глазами в душу. Но блять, как же… челюсть сжалась до боли, и он прикрыл глаза, аккуратно, придержав за плечо, уложил друга на диван, укрыв сверху краешком покрывающего диван пледа. Он просит доверять, серьезно? Но на такое было бы невозможно отреагировать нормально и адекватно, это мерзко, плохо и ужасно, и когда-нибудь, Уралов почему-то был уверен, это всплывет, и друг пошлёт его нахуй. Туда ему, уроду, и дорога, но страх сковал сердце. Что, открыв душу, в ответ он получит лишь плевок и презрение. Он даже не планировал это делать, но от одной мысли выворачивало наизнанку. Лучше бы этих чувств не было. Лучше бы вообще ничего не было.       От злости спать не получалось, так что он просто ушел на кухню, кормя себя сигаретами всю ночь. Дрожали руки, скрипели от злости зубы, и все сильнее и сильнее это разгоралось в нем, какая-то странная ярость, так что в итоге…       БУМ.       В полпятого челябинскую квартиру сотряс оглушительно громкий кашель, а через минуту на кухню влетел Юра, застав друга на полу на четвереньках, который был не в состоянии втянуть в себя воздух и только хрипел, покраснев от огня, который чувствовал. Ударная волна до него б не долетела, но его сбило на пол. В ушах раздавался звон стекла, и дикий кашель, мешающий дышать. Юра на секунду замер, анализируя, а затем просто подлетел и сел на колени рядом, поднимая за плечи. Если честно, что тогда происходило — понимал не особо. Горело, явно что-то горело, потому что в носу стоял этот запах, но он чувствовал холодную воду, льющуюся на его голову, пока сидел в ванной. И руки, и обеспокоенный голос, и маты, пока друг орал кому-то в телефон, и прекрасную новость о том, что взрывом чуть не снесло пол района. И вместе с тем, злость, подогреваемая физической болью и еще большим презрением вылилась во вполне себе ужасную мысль. Оттолкнуть его до того, как это сделает с ним он. ***       Ни звонков, ни посиделок, ни прогулок, даже по делу. Пока просто сидел и пил, как черт, заливая в себя слишком много. И всё, что он чувствовал, смешивалось в единый пиздец, состоящий из ненависти, презрения, боли и желания, чтобы все просто уехали и оставили его одного. Но кто-то явно хотел доебаться. Долбился уже минут десять, даже не пытаясь уйти, так что ничего не оставалось, кроме как убить придурка и закопать под Верхней Пышмой. Распахнул дверь и встал в пороге. Расплывающаяся картинка явно вырисовывала черные волосы и полюбившуюся кофту. Он что-то говорил и попытался войти, но Костя не пустил, прижав дверь к себе, и оттолкнул обратно. Его не хотелось видеть в первую очередь, он ведь уже ясно давал понять, что хочет сократить общение. До нуля. — Почему ты не пускаешь меня? — Уйди уже отсюда, пока не добавил. — Кость, ты уже месяц с нами не говоришь вообще, не считая всех предыдущих, мы с Аней… — Да ну катитесь вы оба, дружить втроем вообще нельзя было! — В смысле? — Я не хочу видеть ни тебя, ни Аню! — Объясни, почему? — Да потому что я вас ненавижу. Я тебя ненавижу! Катись нахуй!