Killing the last three minutes of Killing Eve

      Еве потребовался месяц, чтоб справиться с шоком после пережитого в ночь на Темзе.       Горе высосало все силы. Лицо осунилось. От постоянного плача организм был обезвожен. Питание поступало внутривенно. Первую неделю Мартин держал Еву на сильнейших антидепрессантах. Просмотр телевизора был непосильной задачей, а попытки отвлечься чтением обрывались в ту самую секунду, когда что-то вторгалось в зону её горя. Ева начинала паниковать и цеплялась за последние воспоминания. Страшнее всего было то, что без Вилланель, находящейся рядом, её образ мог однажды исчезнуть.       Ева призналась Вилланель на мосту, что, думая о своём будущем, она вновь и вновь видит её лицо. Она всегда мечтала о таком признании, где каждое слово было бы наполнено любовью, но теперь это стало её проклятием. Перед Дикси Квин Вилланель была настолько реальной, Ева чувствовала себя настолько живой и проснувшейся, а вместе они были больше, чем жизнь.       Горе утраты и боль от осознания, что она никогда не сможет увидеть Вилланель, прикоснуться к ней, было тем, от чего Ева никак не могла отказаться. Отпустить боль значило отпустить Вилланель и превратить все воспоминания о ней в пыль. Кто тогда узнает о существовании бедного травмированного ребёнка, если единственный человек, который хранил о ней память, заглушил своё горе?       Но боль была настолько сильна, что единственным спасением для Евы стал алкоголь. Однажды во сне ей пришёл образ Билла, который держал на руках свою дочку. А в один из вечеров после нескольких бутылок вина она чуть не написала Кенни.       С Нико всё было просто — Ева не знала, где найти силы на переживания о нём, поэтому даже перестала пытаться. Она больше не могла беспокоиться об этом. Всё очевидно — Нико не получал и половины от той заботы, которая доставалась Вилланель. И всё закончилось тем, что он был раздавлен морально и физически.       Однажды, когда пришла очередь Евы рассказать свою историю на сеансе групповой терапии, она начала истерично смеяться. Каждое её слово напоминало речь Вилланель на встрече с Эмбер, и как бы Ева ни старалась, она звучала так же, как Билли. Только самые тяжелые пациенты не считали это безумием.       Всё так, как должно быть? Сейчас мы имеем то, что имеем, и не можем ничего изменить? Понимание этой философии никак не помогало Еве. Осознавая то, что произошло, понимая, что она уже ничего не может исправить, Ева не знала, как жить дальше. Это было дно.       Предполагалось, что она будет вынуждена проходить терапию в учреждении пожизненно, но Мартин смог разработать схему приёма лекарств для лечения депрессии, СДВГ и снижения тревожности. Так у Евы появился шанс вернуться в социум.       В какой-то момент после двух месяцев боли в Бродмуре, Ева почувствовала, что, возможно, что-то есть в теории Кюблер-Росс о принятии горя, и боль от потери Вилланель может превратиться в лёгкое чувство горечи, с которым она сможет жить.

***

      В ходе индивидуальной терапии Ева рассказала Мартину, как Кэролин приписывала ей мессианский комплекс и не раз напоминала, что только в Голивуде героям достаются красотки.       По словам Кэролин, Ева была у неё в долгу. Ведь если бы Кэролин не заметила её на рабочем собрании на утро после караоке-вечеринки в честь дня рождения Билла, она бы никогда не занималась поисками таинственного киллера, и так же продолжала бы подогревать чай в микроволновке.       Ева внезапно замолчала. Образ самой себя, облокотившейся на стойку возле микроволновки в ожидании, когда прекратится жужжащий звук, знаменующий начало её стандартного рабочего дня, оглушил её, как удар крикетной битой.       Вилланель никогда не появилась бы в её жизни, не будь тех нескольких секунд в больничном туалете. Вероятно, она бы не существовала ни для кого, даже для себя самой, если бы действительно была психопаткой, о чем её предупреждал Мартин. Девушка, неспособная к раскаиванию, проявлению сочувствия, отличающаяся лживостью, эгоцентричностью и поверхностным отношении к окружающим, могла что-то чувствовать только с Евой?       Ева рухнула на пол. Не было ни слёз, ни криков. Она ничего не говорила, не отвечала на вопросы,только периодически моргала и поверхностно дышала. Как будто всё, что от неё осталось — это только скелет, обтянутый кожей. Сотрудники клиники подняли её и уложили в постель. Спустя время им пришлось переместить её из постели на стул, чтоб покормить. Ева спокойно находилась в любом месте, где бы её ни оставили, почти не двигаясь.       Это была кататония, но ситуативная, без явной паталогии, как сказал Мартин. Он верил, что Ева сможет справиться с этим, и через две недели у неё получилось. Капеллан прописал терапевтическую кошку, которую назвали Солнышко. Ева начала заботиться о ней, кормить, чистить её лоток.       Однажды Солнышко посмотрела на Еву и сказала: «Всё хорошо, Ева, я не оставлю тебя. Скоро увидимся».