La Eme

Тэхён хочет себя ненавидеть. Нет. Он ненавидит себя. Возможно, где-то здравым рассудком он и понимает, что это не его вина, но иногда, в особенные минуты ночных разговоров в одну сторону с покойными родителями он ищет поводы. Так поступает каждый, даже самый стойкий, беспринципный, сильный духом и холодный человек. Ищет поводы над собой надругаться: не физически, так морально, – и часами устраивать себе марафоны самобичевания. Вроде бы: а стоит ли оно того? На презрении к самому себе не выйдешь на ступень выше – только погрузишь себя ещё больше в пучину этих вечных недомолвок с самим собой, отступишь на пару шагов назад… А для Тэхёна это метод медитации. Он познаёт себя. Он закаляет в себе стержень. На ошибках ведь учатся? К чему тогда ведёт упрямство? Кого-то к вершинам и полной осознанности. Упрямство пробивает путь туда, куда лишённым его не дойти через кровь, пот и слёзы. Это своеобразный карт-бланш в мире акул: покажи зубы – расступятся и подожмут хвосты. Упрямство Тэхёна в бизнесе – главное оружие процветания. Его упрямство в жизни – главное оружие поражения. Он сам себя заводит в тупик. Сам себе доставляет проблемы. Он не умеет жаловаться, не умеет лить слёзы по пустякам и без – Тэхён даже не припомнит, когда последний раз плакал со смерти родителей. Казалось, вечность назад. Свои провалы он научен принимать с достоинством. Облажался? Не страшно. Возьми себя в руки, сосредоточься и найди прореху в прошлых решениях, выстрой новую стратегию, приведи примеры в голове, как бы ты мог поступить, чтобы избежать повторного падения. Всегда с рациональным взглядом на жизнь. Всегда самоуверенный и хладнокровный. Когда-то ему сказали, что он бесчувственный. Чёрствый, как кусок чёрного хлеба на столе в гостиной, про который все успешно забыли и так и оставили засыхать под угнетающим его кислородом. Говорили, что он и любить не умеет. Ему никто не интересен, важны лишь работа и деньги, его статус, внешний вид… Он – эгоист. Тэхён знает. Знает, что в работе ему нет равных. Знает, на какие точки воздействовать, чтобы подчинить человека. Он умеет манипулировать, резок в высказываниях, иногда шутит и смеётся, когда это уместно. Улыбается, правда, редко, но он не считает себя таким уж и чёрствым. Он не умеет распознавать свои чувства. Тэхён в них теряется. Слишком часто. Это словно карусель, где бросает из одной крайности в другую, повороты крутые, такие, что невольно больно бьёшься рёбрами о металлическую конструкцию, но напрочь игнорируешь это жгучее чувство, потому что весело… Весело лишь в один какой-то определённый момент, а потом карусель останавливается, вся эйфория от аттракциона становится её отголоском, и наступает очередная пустота. Безразличие, приправленное дешёвыми специями вынужденных эмоций, что не передают всего вкуса, в конце концов оставляя на языке только горечь. Тэхён не умеет распознавать свои чувства, а потому и понимает, что двенадцать лет назад он ошибся. Любовь не была влюблённостью (или была только ей); какое-то забвение от новых неизведанных ему переживаний перед каждой новой встречей с человеком, казавшимся идеальным. Ох, как же он ошибался. Тэхён понял это давно, ещё тогда, когда вся его жизнь могла стать незаметным пятном на теле человечества из-за одного-единственного поступка, только тогда нельзя было терять себя. Хвататься за статус, возводить себя всё выше и выше, прокладывать тропу – вот, что было важно. Вот, чем он руководствовался, подтверждая когда-то услышанные в свой адрес слова: чёрствый, холодный, меркантильный, желающий власти. А кто её не желает, когда ты ребёнок из влиятельной семьи, которой ты обещал процветание в будущем? Ударить в грязь лицом – облиться этой грязью вдоль и поперёк. Может, даже захлебнуться в ней, но умереть достойно и пронести важность своего рода до последнего своего вздоха. Тэхён давно осознал, что к Матео у него осталась побочная привязанность. Матео был удобным, и они продолжали строить прекрасную семью, чтобы сохранить достоинство перед глазами Талуки и мексиканской мафией. Он не брал его фамилию. На этом настояли именно родители Тэхёна, просили, чтобы имя «Ким Тэхён» осталось не тронутым. Кому бы нужен был Тэхён Гонзалез? Всего лишь муж главы Нуэстры. Его дополнение. Как нагрудный платок или галстук. Даже не цветок как украшение над сердцем. Всего лишь приятный аксессуар. Ким Тэхён как отдельная личность. Не чья-то тень. Не чьё-то дополнение. Ким Тэхён – глава Нуэстра Фамилии. Звучит прекрасно. Как и тишина в ночном Космовитрале. Тэхён смотрит на прах родителей и плотно затягивается густым дымом сигареты, кутаясь в вязанный кардиган. Он знает, что они не желали ему зла. Замуж выдавали с обоюдным согласием, благословляли на крепкий брак, но вовремя предупредили. Благодарность к покойной семье – единственное, что согревает среди померкших цветов и холодного стекла. Тэхён уверен, что они бы им гордились сейчас, взглянув на все его личные успехи и достижения; гордились бы его стойкостью, тем, кем он вырос. Они бы непременно презирали его за выбор остаться с Матео до конца. От этого становится смешно, и что-то больше напоминающее истеричный возглас отлетает от кристально прозрачных стен Космовитраля, когда Тэхён снова затягивается, стряхивает пепел на пол, не заботясь о чистоте ботанического сада – по утрам его всё равно прибирают, – и качает головой, сдерживая порыв расхохотаться до нервного срыва. Когда он стал делать всё назло? Назло оставлять пепел на бетонном полу одного из достояний Талуки. Назло заключать контракты с семьями, когда-то бывшими врагами прекрасной Нуэстре. Назло издеваться над собой и доводить до крайности своё состояние, оставив где-то вдалеке передышки на пару дней, как он делал раньше, чтобы чуть привести себя в порядок и очистить голову. Назло спать с другими альфами, потому что он «раздвигает перед ними ноги»… У Тэхёна изначально не было желания спать с Чон Чонгуком. Это всего лишь была месть. И он в ней прекрасно преисполнился, когда наблюдал за перекошенным от злости лицом Матео. Та неделя, что он провёл под своим мужем, не была для него счастливой, как прежде, но что-то позитивное под пеленой ненависти, отчаяния и разочарования проглядывалось. Тэхёну нравилось побеждать. Ему нравилось использовать для достижения своей цели все возможные ресурсы, и то, что новый глава Ла Эмэ так удачно подвернулся под руку – лишь приятное стечение обстоятельств. Но не более. Чон Чонгук – молод и красив, это глупо отрицать, как бы Тэхён к нему ни относился, только не его выбор. Едкая усмешка от собственных мыслей расползается на губах вместе с густым дымом. Тэхён шумно вздыхает, тушит окурок и покидает Космовитраль, шепнув тихое: «До встречи». Ему давно пора возвращаться к работе. Тэхён бы сделал это гораздо раньше, ещё недели полторы назад, если бы не течка и настояния Юнги побыть пару дней дома и набраться сил после изматывающего состояния. Он делал так всегда – это был именно тот период, когда ему требовалась крошечная передышка, – но сейчас такая самовольность казалась небывалой роскошью. Подрыв корабля всё ещё оставался главной задачей, с которой стоило разобраться как можно быстрее, пока не потонули все концы, за которые важно тянуть. Тэхён и так упустил много времени, и как бы Юнги его ни успокаивал тем, что этим занимается лично он вместе с главой Ла Эмэ, он по-прежнему не мог найти себе места. Сидеть в неведении он ненавидел больше всего. Поэтому как только наступает рассвет, Тэхён звонит ещё сонному Юнги и выезжает в офис. Просит секретаря заварить ему кофе покрепче, снова готовый к тому, что придётся потратить много сил и драгоценного времени на сон ради важных, неотложных дел, и садится за ноутбук, зачёсывая неуложенные после душа волосы пальцами назад. Мин оказывается рядом через полчаса, кланяясь и извиняясь за опоздание, и с угрюмостью занимает кресло напротив босса, складывая руки на животе. — Я позвонил Чону, он скоро подъедет, — оповещает он деловым тоном, будто не час назад еле ворочал языком, пытаясь пробудиться. Тэхён отрывает взгляд от экрана ноутбука и смотрит на омегу исподлобья: — Зачем? Невольно отмечает, что до Чонгука наконец-то получается дозвониться. Да неужели? — Считаешь, не нужно было этого делать? — Юнги усмехается, чуть расслабляясь. Тэхён не злится, не выглядит так, словно готов уничтожить весь мир щелчком пальцев, как когда он крайне чем-то обеспокоен или недоволен, а значит и фамильярности ни к чему. — С тем, кто подорвал корабль, я могу разобраться и сам. Разве не может? Всегда со всем справлялся своими силами, как бы ему ни докучали ублюдки, желающие подорвать его репутацию. Юнги с ним не согласен, а потому качает головой: — Правда? Пойдёшь, не знаю, к Альваресу, где каждый его цепной пёс может проломить тебе череп, скажешь, мол, дорогуша, ты гнида, я пришёл тебя убивать, и спокойненько пойдёшь дальше попивать свой остывший кофе? — Мин кивает на полупустую кружку, где кофе точно уже остыл. Тэхён сильно хмурится, так, что на лбу залегает глубокая складка, и предупреждающим взглядом режет Юнги, встречая его лёгкую полуулыбку. — Думаешь, я настолько придурок, что сунусь к нему посреди бела дня и пойду угрожать? Я разочарован в твоих мыслях на мой счёт. А в голосе ни доли озвученной эмоции. — Тэхён, — спокойно зовёт омега, склоняясь чуть вперёд, — я в тебе ничуть не сомневаюсь. Но поднаберись сил и терпения. Ты не слышал новостей, о которых трубила вся Талука на прошлой неделе? Очевидно, нет. Тэхён себя-то не желал слышать и видеть прошлую неделю, до новостей в городе ему уж точно не было никакого дела. — Подрыв корабля – террористический акт. Звучит уже не голосом Юнги, и Тэхён обращает внимание на раскрывшуюся дверь кабинета. Чонгук входит почти не слышно, сдувая со лба чёлку. За ним появляется Хосок, кивая в знак приветствия главе Нуэстра Фамилии. Скоро? У Тэхёна складывается впечатление, что альфы караулили у двери, выжидая нужного момента. Только в голове вертится одно противоречивое: — Что, твою мать?! Террористический акт? И об этом Юнги молчал так долго? — Неделю назад вышел выпуск новостей, в котором репортёры пришли к выводу, что подрыв корабля — дело рук террористов из средней Азии, — поясняет Хосок, усаживаясь на кресло возле Мина. Чонгук располагается сбоку от Тэхёна, убрав руки в карманы чёрных брюк. — Естественно, с подачки властей, — добавляет глава Ла Эмэ, натягивая языком щёку от раздражения. — Как много я пропустил… — издевательски тянет Тэхён. — Как же я мог? «Шапито» отдыхает. Хосок тихо хмыкает. — Исидо знал? — уточняет Тэхён. — Да, — сквозит злостью Чонгук. — Этот старый хрен явно идёт на чьём-то поводу, и я, кажется, даже знаю, на чьём. — Родриго? — усмехается Юнги. — Знаете, вся проблема в том, что и на этого ублюдка у нас ничего нет. Только наши предположения и слова. Мы должны быть уверены в том, что… — Юнги, выключи в себе грёбанного юриста, — фыркает Тэхён. Омега поднимается со своего места, ненарочно задевая плечом Чонгука, и подходит к приоткрытому окну, подкуривая сигарету. — Мы не в детективном сериале по BBC и уж точно не в законопорядочной альтернативной вселенной, где всё решается через суд и со стопроцентным знанием вины подсудимого. Нам достаточно быть уверенными в том, что кто-то старательно пытается втоптать нас в грязь и подорвать не только наши корабли, но и репутацию. А кто в этом виновен – разберёмся уже по ходу дела. Он густо затягивается, выпуская в голубое небо плотное облако дыма, скрестив руки на груди и подперев одну другой; нервно облизывает губы, смакуя на них горечь от табака, и шумно вздыхает. Кажется, что у него от резко подскочившего напряжения уже кружится голова и в виски простреливает острой болью, потому что вся сложившаяся ситуация заставляет испытывать граничащее с желанием убивать негодование. Он и так почти две недели не находил себе места, раздражённо шастая по огромному пустому особняку как надоедливая призрачная тень, а если бы знал об этом раньше, избавил себя от излишнего стресса. — Так мы и разбирались, — перебивает поток его осуждающих самого себя мыслей Чонгук, и Тэхён бросает вопрошающий взгляд на альфу. Чтобы продолжил: — С Исидо встретиться, как пешком взобраться на Эверест, поэтому только сегодня утром его секретарь передал, что мэр ждёт нас на своеобразный мини-приём. Хосок попытался выяснить, как зовут начальника портовой охраны, неделю выжидал его у рабочего места, потому что складывалось такое ощущение, что этот мужичок, доставивший нам горсточку проблем, испарился, как это облако, — кивает Чон на дым, что Тэхён выпускает из своего рта, — но тем не менее, мы смогли узнать, где он живёт. Хосок поедет с ним поговорить тет-а-тет ближе к ночи. — Ни к чему устраивать кровавую бойню под палящим солнцем. Вонять начнёт, — хмыкает Хосок, откидываясь на спинку кресла. Тэхён по очереди смотрит на альф, останавливаясь на Юнги, что разводит руками, мол, да, а что ты хотел?; и выбрасывает окурок, упираясь плечом в оконную раму. — Какие вы молодцы, поглядите только, — холодно отзывается глава Нуэстра. — Всю работу сделали за меня, помощники. — На то и нужно партнёрство, господин Ким, — Чонгук усмехается, присаживаясь на край рабочего стола Тэхёна. — Это наши общие проблемы, потому и решаем мы их вместе. Вас так не учили? — Не надо язвить, господин Чон, — в той же манере отвечает Тэхён. — Я разве язвил? Озвучил вполне очевидные вещи. — Напомню, что я подписал договор с Ла Эмэ лишь для того, чтобы обеспечить себе сохранность моих территорий, потому что в таком случае действует соглашение о неприкосновенности, нарушение которого грозит войной. — И к чему оно нужно было? — вскидывает бровь Чонгук. О существовании третьих лиц забыли, словно их тут и не было. — К тому, что я частично буду уверен в том, что незнакомый мне новый глава враждующей семьи не посмеет посягнуть на мои земли в Талуке. Это всего лишь личная выгода. — Во всех аспектах? — а речь уже о другом. Тэхён усмехается только уголком губ, отходя от окна. — Во всех. — Хорошо, — Чонгук не сопротивляется, согласно кивая. — Пусть тогда это будет наша взаимная личная выгода, господин Ким, но поверьте, что я не собирался никак на Вас нападать и уж тем более развязывать с вами кровопролитие. Я действительно благодарен Вам за партнёрство и надеюсь, что наш союз будет крепче. Решить наши общие проблемы и помочь с лично Вашими мне не сложно. Так и знайте. — Это не отменяет моей предусмотрительности, — равнодушно отзывается Тэхён, возвращаясь к столу, чтобы в два глотка допить остывший горький кофе, от которого вяжет язык. Чонгук пожимает плечами: — Ваше право. — Прошу прощения, — привлекает обоих Хосок, хлопая в ладоши, — но можно вот эти ваши супер серьёзные разговорчики оставить на потом и выключить формальности, — хмурится он. — Мы сейчас в одной лодочке, которая может медленно потонуть, — он ведёт рукой от своего лица вниз, демонстрируя это самое «потонуть», и издаёт губами звучное «бульк». — Давайте по-человечески поработаем вместе, господин Ким, — Хосок смотрит на Тэхёна уже серьёзно, словно не он только что изображал клоунаду с «потопом лодочки». — Что ж, ладно, — сдаётся Тэхён, не собирающийся спорить. Не в его интересах. — Тогда выдвигаю следующий план действий: я с Чонгуком отправлюсь к Исидо. Хочу узнать, по какому поводу подрыв нашего корабля с дорогостоящим товаром оказался террористическим актом, — он стучит ногтями по дубу стола. — Хосок, вы с Юнги едете к ублюдку из портовых. Он явно знает больше, чем может показаться на первый взгляд. — Так точно, босс, — Хосок прикладывает ладонь к виску, наигранно отдавая честь. Чонгук молчаливо кивает, соглашаясь. Юнги приходится поджать губы и сдержаться от того, чтобы закатить глаза. — Я свяжусь с Ким Намджуном. Есть ещё одна идея. — Просветите? — незаинтересованно мычит Юнги. — Как буду уверен в своих предположениях, несомненно. Кабинет остаётся пустовать минут через десять. Тэхён спокойно выдыхает, откидывая голову на спинку кресла, и до конца дня погружает себя с головой в работу. Он не отвечает на звонки, игнорирует персонал, не думает ни о муже, что, стоило только течке закончиться, испарился вновь в неизвестном направлении, словно его и не существовало никогда; ни о том, что иногда в кабинете становилось настолько душно, что начинало тошнить, а от табачного дыма горели лёгкие так, словно не он курит с десяток лет, а пробует первый раз губительный никотин. Под вечер отвратительно начинает болеть голова. За незапланированный мини-отпуск он должен был набраться сил, выспаться, отдохнуть, а, казалось, устал ещё больше. Измотал себя морально и физически, пусть совершенно ничего не делал. Именно безделье его и губило. А работа только лишь усугубляла положение. Замкнутый круг, из которого он не находил выхода уже долгое время. Тэхён не любит в этом признаваться, но порой накрывает отчаяние, подавленность и желание избавить и себя, и своё окружение от мук. Избавить мир от себя. Словно он великий мученик. Словно он для самого себя синоним слова смерть. От этих мыслей избавиться получается с трудом, пульсирующая боль почти режет виски, разъедает мозг изнутри, но он закрывает за собой кабинет, отдаёт остающемуся ещё на час секретарю указания и спускается на подземную парковку. Его даже не удивляет то, что в секторе для вышестоящего персонала он находит внедорожник Чона, возле которого стоит сам Чонгук, уперевшись бедром в начищенное крыло. Альфа смотрит куда-то вперёд, зажав в пальцах сигарету, дым от которой медленно струится вверх, контрастируя с чёрной одеждой, будто никаких цветных красок в его жизни не было и нет; волосы зачёсаны назад, открывают вид на широкий смуглый лоб, аккуратный нос, небольшие губы – Тэхёну иногда кажется, что они больше детские, чем взрослого мужчины – и задерживает взгляд на том, как эти губы обхватывают фильтр сигареты лишь на секунду. Одна секунда ощущается как вечность. Он задумчиво ведёт языком по своим губам и останавливается напротив Чона. — Здесь не курят, — отмечает Тэхён, взглядом указывая на очевидный знак за спиной альфы. Чонгук бросает окурок под ноги, тушит его носком ботинка и отходит от крыла машины, оборачиваясь. — Спиной стоял, не видел. Проблема решена? — глазами – на притоптанный остаток табака. Тэхён бы закатил глаза, но он боится, что они так там и останутся смотреть на его пульсирующий болью череп. — Решена, — коротко отвечает он. — И долго ты тут стоишь? Просто ради интереса. Чонгук смотрит на наручные часы из белого золота и снова на Тэхёна. — Часа полтора. Тэхён бы спросил: «Почему?». Да и: «Для чего?». Доехать до Исидо он мог бы и сам, проще было бы договориться о встрече возле загородного дома мэра, но он кивает и не говорит ни слова. Возможно, с его головной болью, от которой иногда закрываются глаза, он бы далеко не доехал. Чонгук так же молча открывает ему дверь с пассажирской стороны, придерживая за талию, чтобы помочь, и так же молча закрывает за Тэхёном дверь обратно. Джентельмен же. Тэхёну становится смешно. Или показушник. Он пока плохо понимает, кого вообще представляет из себя Чон Чонгук – персона нон грата. Он никогда не исключает самых придирчивых мнений. В салоне повисает тишина. С парковки тоже выезжают в молчании. О чём вообще стоит говорить? О том, отмыл ли салон Чон после той ночи? Глупости. Почему он вообще об этом думает, когда без разрешения открывает окно и прикуривает, кажется, в сотый раз за день, устремляя взгляд на вечернее закатное небо Талуки. Закат кроваво-алый. Шепчет. — Сильно устал? — интересуется Чон, когда высотки города начинают пропадать за макушками пальм. Тэхён хмурится, выпуская изо рта облако дыма, и смотрит на расслабленный профиль альфы через зеркало заднего вида. — Тебе какое дело? — выходит чуть более раздражённо, чем он предполагал, но так даже лучше. — Никакого, — Чонгук отвечает слишком просто. Настолько, словно это самые обыденные разговоры для них. — Вздремни полчасика, пока едем. Вид у тебя неважный. Тэхён фыркает. Ему каждый второй так скоро говорить будет? Он и правда выглядит настолько отвратительно? — Возле врагов опасно закрывать глаза. Нож в спину – самый верный способ нанести смертельный удар. Так когда-то говорил его отец. Тэхён прекрасно помнит эти слова. И пользуется ими по сей день. — Ты считаешь, я бы так поступил? — альфу это ничуть не расстраивает. — Поэтому не закрываешь глаза, когда веки слипаются? А они у Тэхёна словно магнитом тянутся вниз. Он действительно устал. — Какой идиот будет спокойно спать с врагами? — Говорит человек, который спал со мной в этой же машине. Без намёков, насмешек. Просто факт, да. Тэхён снова держится от того, чтобы закатить глаза. Рядом с Чоном они так и просятся взглянуть на заднюю стенку черепа. — Мы занимались сексом, Чонгук. Это разные вещи. — Тебе так нравится придираться к словам. — Я разделяю понятия. — Тем не менее… — Никаких «тем не менее» быть не может. Послушай, — Тэхён меняет уставший тон голоса на привычно ледяной и серьёзный, — раз ты не понял меня сегодня днём, то кое-что проясним: то, что мы пару раз трахались – это значит, что мы просто трахались. Я мстил Матео за его длинный язык, — пытался унять свою образовавшуюся внутри пустоту, — а ты стал удобным членом. Мы не друзья, не любовники, ни что-то ещё, Чон. Мы – партнёры по бизнесу, и контракт был заключён ради негласного перемирия двух семей. Не надумывай себе многое без повода. Почему-то он уверен именно в этом. Чонгук в ответ тихо усмехается, постукивая пальцами по рулю. — Я говорю лишь очевидные вещи. Огрызаться на мои слова о том, что, как ты выразился, мы трахались, не имеет никакого смысла, просто потому что мы трахались, и отрицать это явление смысла нет. Я не давлю на тебя, не трещу об этом на каждом углу, потому что только кретин будет выставлять своё грязное бельё, рассказывая о том, что он спал с замужним омегой. Пусть твоего мужа я иногда хочу разодрать на мелкие кусочки и сбросить на корм акулам в Карибское море, просто потому, что он ведёт себя как чёртово гнилое дерьмо по отношению к тебе, и это вовсе не «что-то я там себе надумал». Я говорю о банальном человеческом уважении. Может, у нас и разные взгляды на жизнь, тебя, вероятно, устраивает негласное положение его подстилки, о которую он вытирает ноги, но будь ты моим мужем, я бы не посмел себя так вести, потому что я не моральный урод, Тэхён. Я тоже разделяю понятия. Какая пламенная речь. Будь Тэхён чуточку инфантильнее и эмоциональнее, он бы непременно заплакал или похлопал. Его даже не обижают слова про подстилку, пусть это и звучит оскорбительно низко. Матео бы вновь за грязный язык получил хлёсткую пощёчину, потому что это именно он «вытирает о него ноги». Чонгук получает хлёсткий взгляд, пронизывающий, будто остриё древнего клинка. — Интересно узнать, какие понятия ты разделяешь, — а голос сквозит едкой сталью. — «Ублюдок» и «адекватный мужчина». — Оу, правда? — столько наигранного удивления Тэхён, кажется, не демонстрировал ни разу в жизни. — Ты, значит, «адекватный мужчина»? — Ублюдок бы стал на глазах у сотни незнакомых лиц защищать честь омеги, которого обосрал собственный муж? — Чонгук не смеётся, даже не растягивает уголки губ в ухмылке. Он сосредоточенно смотрит вперёд, изредка натягивая языком щёку от, видимо, злости при упоминании Матео. — Я тебя об этом не просил, — Тэхён шипит уже сквозь зубы. В ответ сквозит поразительное спокойствие: — Меня об этом просить не нужно. — Рыцарь на чёрном джипе прям. Сарказм достигает уже апогея. Тэхён почти сталкивается носом с приборной панелью, как в прошлый раз, когда внедорожник тормозит посреди проезжей части, где в ночные часы не встретишь ни души, и успевает вовремя подставить руки, чувствуя, как от резкого движения в виски снова простреливает пульсирующей болью. Приходится крепко зажмуриться, глубоко вдохнув и выдохнув, но в лёгкие забивается уже знакомый тягучий запах кипариса с той же нотой парфюма от Tom Ford, и Тэхён сглатывает, распахивая глаза. Чонгук скрипит голосом ему в лицо: — Хватит разводить демагогию, и не беси меня. Поверь, мне плевать на все твои возмущения. Радуйся, что есть хоть кто-то, кто не считает, что ты чья-то подстилка. Тэхён не совсем понимает. Он качает головой, облизывая свои губы так, что кончиком языка задевает губы альфы – они к друг другу слишком близко – и рычит ему в ответ, не желая проигрывать: — Терпеть тебя не могу. — Убей меня тогда. Прямо сейчас. Что мешает? — Поверь, хотел бы, давно бы это сделал. — Так ты не хочешь? — удовлетворённо хмыкает альфа. Тэхёна эта игра начинает откровенно раздражать. — Нагнетаю на тебя страх, — скалится он. — Да? — Чонгук тихо смеётся ему в щёку, рукой сжимая руль, за который всё ещё крепко держится. — Что-то я совсем не боюсь, господин Ким. Вы не такой уж и страшный, каким Вас красочно расписывают. — Просто не надо меня злить. — Ты и так злишься. По твоим глазам прекрасно видно, как ты хочешь меня придушить. У Тэхёна не находится слов на такую вопиющую наглость. Только, кажется, внутри разверзается вулкан. — Ты… — А знаешь, почему? — словно издевается Чон, подцепляя пальцем его подбородок. — Потому что я прав. В каждом своём слове. Поэтому ты бесишься. Да, Тэхён бесится. Ужасно. Он бы прямо сейчас вцепился руками в шею напротив и лишил бы человека жизни. Одним меньше, одним больше… Только сил сегодня на физические разборки уже не осталось. Как жаль. — Закрой рот и не суй нос туда, куда тебя не просят. Со своей жизнью я прекрасно могу разобраться сам! — мог бы, сделал бы это уже давно. Идиотская ирония. — Поторапливайся, нас ждёт Санчо. Вспомнил, что может раздавать приказы. Тэхён не уверен, что это сработает на Чонгуке, но альфа смеряет его остро-недовольным взглядом и возвращает всё своё внимание дороге, до сих пор на которой не оказалось ни одной машины, кроме их. До дома Исидо доезжают в гнетущей тишине. У Тэхёна изнутри мерзко свербит. Потому что Чон Чонгук отчасти всё же был прав. На пороге гостей встречает дворецкий и, поклонившись в знак уважения и забрав верхние одежды, провожает точно в кабинет мэра Талуки. Исидо Санчо, заприметив визитёров, тушит внушительную сигару в хрустальной пепельнице в форме заляпанной пеплом птицы и приглашает присесть за овальный, выкрашенный в чёрный, стол. Чонгук отодвигает для Тэхёна кресло, ждёт, пока глава Нуэстра сядет, и занимает второе кресло рядом, закинув ногу на ногу. Смотрит на мужчину долгую минуту, пока тот смотрит на них в ответ, предполагая, для чего два управленца крупных преступных семей соизволили выпросить личную встречу, и задумчиво трёт указательным пальцем подбородок. Тэхён нарушает это молчание первым, переходя сразу к делу: — Господин Санчо, я думаю, вы знаете, для чего я здесь. И мой партнёр тоже, — как бы ни хотелось, но присутствие Чонгука он всё равно не игнорирует. Исидо вскидывает бровь, облизывая сморщенные губы. — Не совсем, господин Ким. Но я рад искренне вашему визиту. — А вот мы не очень, — холодно отзывается Чонгук. Он исподлобья смотрит на альфу напротив и вновь от раздражения толкает языком щёку. — Понимаете, случился непредвиденный инцидент, от которого сильно пострадали мы оба, и хотелось бы кое-что прояснить… — Каким образом подрыв нашего торгового корабля оказался актом терроризма? — напрямую спрашивает Тэхён, сотрясая воздух сталью низкого голоса. Исидо в миг меняется в лице, тихо смеётся, хрипло, прокашливаясь, и упирается голыми морщинистыми локтями, не спрятанными под короткими рукавами светло-голубой рубашки, в стол. — Ах, вы об этом… Вы бы предали такое происшествие огласке и высказали бы прессе и мирным жителям истинное положение дел? — на секунду морщится альфа. — Не считаю, что такой вариант для публики что-то неправильное. Зарево от взрыва стояло до самого рассвета. Рабочие неделю убирали обломки с территории порта. — Справедливо, — соглашается Чонгук, выслушав позицию мэра, в то время как Тэхён играет желваками, нервно постукивая окольцованными в розовое золото пальцами. — Но знаете, что меня смутило больше всего? Портовая охрана ведь была подкуплена, не так ли? Санчо непонятливо смотрит в ответ и поджимает губы, прежде чем спросить: — Простите, что? — Вы об этом не знаете? — саркастично прыскает Тэхён, сохраняя строгое выражение лица. — На нас после подрыва было нападение. И мы могли устроить кровопролитную бойню на территории залива, если бы наша численность была хоть приблизительно той же, что охраны. — Господи… — шепчет поражённо мужчина, откидываясь на спинку кресла. — Господин Ким, господин Чон, я рад, что вы остались целы и невредимы, но… поверьте, я об этом не был осведомлён. Чонгуку только кажется, что искренности в словах Исидо Санчо чуть меньше, чем волос на его голове. — Как зовут главу портовой охраны? — холодно спрашивает Чон, глазами изучая напряжённо лицо напротив. — Не знаю, — тихо отвечает альфа. — Я не могу упомнить каждого человека в Талуке. — Вы приезжаете в порт достаточно часто, неужели не помните, как зовут ту продажную мразь? — Тэхён не скупится на слова. В нём снова закипает злость. Она не потухала ещё с момента неприятного разговора с Чонгуком посреди пустой трассы, а теперь, кажется, воспламеняется внутри вновь. — Господин Ким… — Нет, послушайте уж, — прерывает лепет Чонгук, — мы уже не нуждаемся в имени главы охраны, у нас достаточно власти и связей, чтобы выяснить это лично, и не переживайте, мы непременно разберёмся, потому что терпеть такие огромные потери для нашего бюджета просто непозволительно, но… разве вы не понимаете, что такие потери повлияют и на экономику страны? — выгибает в наигранной заинтересованности бровь альфа. — Вам напомнить о том, что на нас она и держится? Уже долгое время преступные крупные семьи действительно спонсируют само государство. Так во многих странах – типичный патриархат криминальной ступени над легальным товарооборотом. И то, что Исидо сильно хмурится, массируя указательными пальцами виски, говорит о том, что он определённо недоволен услышанными словами. — Я прекрасно об этом помню, господин Чон, — кивает альфа. — Ваш отец любил мне это припоминать в свои годы, — и нервная усмешка следом, — но в чём тут моя вина? Тэхён резко скрипит ножками кресла, как до этого скрипел кожей на подлокотниках, сжимая их пальцами, и упирается ладонями в край стола, нависая над ним подобно грозовой туче. Взгляд разгневанный. А ниспадающие на лоб волосы не улучшают ситуацию, возлагая на уголки глаз пугающие тени. — Вы не желаете нам рассказать то, что знаете? — приторно вежливый тон совершенно не вяжется с внешней спокойной бурей омеги. — Поверьте, облегчите нам жизнь. Исидо сглатывает, стоит ощутить, как Тэхён почти давит на взрослого альфу своим присутствием, и качает головой, разводя руки. — Вы считаете, я от Вас что-то скрываю? — хмыкает Санчо. — Было бы глупо с моей стороны. — Глупо с Вашей стороны сейчас играть невиновного, — улыбается уголком губ Чонгук, скрещивая пальцы домиком на своих коленях. Мэр поднимается на ноги в ответ, так же упираясь ладонями в край стола – отзеркаливает позу Тэхёна, пока Чонгук так и продолжает сидеть, принимая в этом столкновении выгодную для себя позицию: наблюдателя. — Послушайте теперь уже вы, — обращается сразу к обоим Исидо, выглядя достаточно угрожающе в своём нахмуренном морщинистом лице. И ему совершенно не нужно знать, что никто из присутствующих его не боится, — не забывайте всё же, с кем разговариваете. Вы вкладываете достаточно много в экономику страны, но, поверьте, до тех пор, пока я перед правоохранительными органами прикрываю всю вашу незаконную деятельность. Одно моё слово – вас могут арестовать и отправить на пожизненное. «Алькатрас» – отличное место пребывания, не так ли? — Вы угрожаете нам? — смеётся откровенно Чонгук, всё же тоже вставая с нагретого места. Прячет руки в карманы брюк, сжимая в одном из них пачку сигарет, и делает короткий шаг вперёд, упираясь бедром в край стола. — Послушайте, господин Исидо, вы бы такие громкие заявление приберегли бы для кого-то помельче. Например, для мелких группировок на окраинах, что отбирают у нас иногда хлеб, рекетируя жилые рядом районы. Пугать нас бессмысленно, — хмыкает альфа и с хитрым прищуром добавляет: — И Вы, вероятно, настолько отстали от жизни, что упустили тот момент, когда «Алькатрас» стала туристической достопримечательностью, а не строгой тюрьмой недалеко от Сан-Франциско. — Мы разрушим страну, — леденящим кровь спокойным тоном точно обещает Тэхён. — И если Вы думаете, что мы пропадём вместе с ней, то спешу Вас огорчить. Не делайте поспешных выводов, Исидо. — Теперь вы угрожаете мне? — прыскает от негодования альфа. На его лице, кажется, образовалось в разы больше морщин. — Взаимообмен угрозами, — пожимает плечами Чонгук. — Так, что скажете? Вас тоже кто-то подкупил, чтобы мы потеряли ценный груз под видом чьего-то там терроризма? — Что за бред вы несёте? — ещё чуть-чуть и изо рта полетит слюна. Чонгук отступает на шаг назад. — Всё, что нужно было, я уже сказал. — Всё, что «нужно»? Или всё, что «известно вам»? — хмурится Тэхён. Омега так же отходит от стола, выпрямляясь в спине. — Наш разговор окончен, — коротко оповещает мэр. Чонгук понимающе кивает. Тэхён молча ведёт взглядом по его покрасневшему лицу. Окончен так окончен. Что-то всё же прояснилось.

***

Юнги кажется, что он попал в параллельную вселенную, потому что с того самого вечера, как он чётко дал понять и Хосоку, и самому себе, что между ними ничего не может быть, Чон Хосок – тот самый, которого он прекрасно знал долгие годы, ни разу о себе не напомнил. Ни разу не написал идиотское смс, ни разу не прислал конверт с приглашением на свидание, ни разу не передал с курьером букет белых роз, что обычно так и вяли в упаковочной бумаге где-то на тумбе в прихожей, ни разу не сказал и слова в его присутствии, когда они втроём вместе с Чонгуком разбирались с подробностями подрыва корабля, пока Тэхён приводил себя в порядок после течки, ни разу не обронил это своё отвратительное, приторное, раздражающее «моя розочка». Ни разу. И даже сейчас, когда они едут в один из самых густонаселенных районов Талуки на окраине, где обычно живут люди рабочего класса, Хосок молчит, устремив взгляд на дорогу. Между его пальцами тлеет сигарета возле приоткрытого окна, в салоне стоит только свист ветра и гул других машин, а профиль слишком сосредоточен, в то время как Юнги привык рядом с собой видеть его вечную глупую улыбку на пол-лица и надоедливую усмешку. Абсолютно ничего из этого. И это его откровенно злит. Или пугает. Потому что злит. Юнги вообще всю последнюю неделю ощущает себя подростком в пубертате, потому что эмоции скачут от одной к другой, словно он не умеет их контролировать. Часто вспыхивающая агрессия в одночасье сменяется на поразительное безразличие ко всему окружающему, а потом резко меняет поворот и превращается в зудящее чувство тоски и одиночества где-то в солнечном сплетении. От него иногда ужасно тошнит. Он чувствует себя просто отвратительно. Уже не помогают и спокойные вечера с бутылкой вина и дешёвыми совершенно несмешными комедиями, которые он пересмотрел все до одной раз сто, не помогает стрельбище, где он обычно вымещал все свои негативные эмоции, выпуская огненный свинец в картонные мишени, не помогает никотин и попытки задохнуться под толщей воды. Абсолютно ничего. И это снова отвратительно злит. Поэтому он почти выплёвывает слова, когда, глядя в окно на ночные пейзажи Талуки, интересуется: — Как его хоть зовут? Отвлечение работой он ещё не пробовал. Может, это хоть как-то поможет. Хосок так на него и не смотрит, стряхивая нагоревший пепел пальцами, и отвечает непривычно холодно и отстранённо: — Джорджио Кардо. — Сколько лет? Зачем ему вообще эта информация нужна – не понятно. Просто… заполнить тишину. — Не знаю. Может, больше тридцати. Может, за сорок. — Понятно. А что ещё отвечать? Он никогда не ощущал такой напряжённой атмосферы между ними. А должен был ли вообще? Непрошеные мысли так и долбят по черепной коробке. Того гляди, разлетится тут кровавыми ошмётками по начищенному салону синего спорткара. Он снова отворачивается к окну. Ночное небо куда приветливее, нежели человек рядом. А что Юнги хотел, когда самолично обозначил границы, перекрыл для обоих воздух и возвёл стены, отрезающие пути для подступа? Он ведь этого и добивался. Ради себя же, ради своего спокойствия, ради душевного умиротворения, в котором Чон Хосок не донимает его каждый день, не мелькает перед лицом с идиотской улыбкой, не присылает бессмысленные подарки, которые сразу же отправляются в мусорное ведро чуть ли не вместе с курьером, ради баланса… И эта тишина, что стоит в салоне до самого приезда в район, где живёт Джорджио, должна казаться божьим даром – он же так о ней мечтал, – а теперь она чертовски раздражает. И гул ветра раздражает. И мерзкий звонок перед обшарпанной дверью, больше напоминающей воротину гнилого сарая, разливающийся крякающей трелью. И заспанное лицо альфы перед ним, что открывает дверь в серой футболке с дыркой на плече, тоже раздражает, поэтому он, не дожидаясь, когда первый шаг в маленькую квартирку сделает Хосок, толкает со всей силой Джордио в грудь, который чуть не заваливается назад, вовремя хватаясь рукой за старую тумбу, и вынимает из-за пояса пистолет, что прихватил с приборной панели, прежде закинув его туда как дешёвый муляж, и наставляет дуло точно в грудь альфы, интересуясь достаточно ровным тоном: — Муж, дети есть? Всё же он не изверг, чтобы пытать человека перед беззащитным омегой и ни в чём невиновным. Юнги бы мог вывести разговор в мирное русло, но желание причинить кому-то боль так и режет изнутри. Джорджио мотает головой, полностью пробудившийся от неожиданного ночного визита, и опускает взгляд на пистолет. — Кто вы, блять, такие? — фыркает альфа. Юнги смотрит пристально ему в глаза, читая в них замешательство и недовольство, но никак не страх, поэтому опускает дуло на уровень правого колена Джорджио и делает первый, он уверен – не последний, выстрел. Из Кардо вырывается истошный крик, когда он опускается на пол, хватаясь за раненое колено, а по его рукам сочится кровь. Мин присаживается напротив него и, оскалившись, склоняет голову к плечу. — Твоё наказание, — просто отвечает он. — Если сейчас расскажешь нам правду, то оно станет чуточку легче. Согласен? Юнги снова поднимается на ноги, с размаха бьёт Джорджио по животу, вынуждая рослого альфу снова болезненно рыкнуть, и только собирается нанести ещё один удар, но Хосок останавливает его рывком за плечо и выходит вперёд, отодвигая омегу за свою спину. — Послушай-ка, дружок, — заговаривает он, останавливаясь в паре сантиметров от лица главы портовой охраны, — скажи прямо, кто тебя купил, раз ты так тупо ринулся с пистолетом и своими шавками в нашу сторону? Юнги волнует этот же вопрос. Он даже не сильно злится из-за того, что остался за спиной, когда хотел лично посмотреть Кардо в лицо и снова по нему ударить. Чужая кровь его всё же немного успокоила. Кардо морщится, пытаясь отползти назад, но Хосок наступает подошвой тяжёлого ботинка альфе на ладонь, вынуждая его сцепить зубы и прохрипеть, и крутит мыском в разные стороны, скручивая кожу почти вместе с костями. Кажется, что от стен эхом отлетает отзвук хруста. — Да… кто… вы, блять?! — альфа от боли почти сипит. — Не узнаёшь? — тихо хмыкает Хосок, но ногу с руки Джорджио так и не убирает. — Присмотрись получше. Альфа на полу словно и правда пытается их рассмотреть, щурится, бегая глазами, застланными пеленой мрака от боли, с одного лица на второе, цепляет взглядом пистолет, что по-прежнему направлен на него, и с хрипом в голосе посмеивается, стараясь сильно не дёргаться – если ступня Хосока повернётся ещё хоть чуть-чуть в сторону, разом сломаются три пальца, зажатые грубой подошвой. — Думаете, я вас боюсь? — чуть улыбается Кардо. Видимо, узнал. — А что ж ваши боссы не приехали разбираться? Юнги из-за спины Хосока снова чувствует прилив злости, поэтому, не думая, ступает вперёд, снова ударяя альфу ногой, но уже по лицу, ломая нос и выбивая пару зубов, что с каплями крови разлетаются по полу, как жемчуг с порванного колье, а пальцы на руках всё же ломаются, когда Джорджио дёргается в сторону, собственноручно поворачивая ладонь в сторону. Хосок тут же отступает назад, Кардо с трудом прижимает дрожащую от боли руку к лицу, на которой уже виднеется кровь из-за содранной кожи, но тут же получает по ней снова, а заодно ещё и по лицу, от Юнги, что присаживается перед альфой вновь и хватает его за ворот залитой кровью футболки, чтобы резко дёрнуть на себя. — Какая сука тебе заплатила, конченая ты мразь? — шипит Мин ему в лицо, теперь уже напоминающее только одно сплошное кровавое месиво. — Дай угадаю, Родриго Альварес? — и для пущего эффекта ударяет прикладом пистолета по сломанному носу, из-за чего Кардо в очередной раз шумно рычит от боли. — Или, может, сам господин Исидо Санчо? Этот старый ублюдок же точно что-то знает, — приклад попадает точно по скуле, оставляя очередной кровавый росчерк. Альфа, плохо соображая от ударов, только что-то невнятно шевелит губами, не в силах издать голосом ни одного звука. Юнги за своей злостью и внезапной вседозволенностью даже не разбирает и еле слышного шёпота, а от этого раздражение в груди скапливается только с новой силой, снова ударом тока прошибает тело, и он ещё раза три бьёт Кардо по лицу, почти крича от гнева разъярённое: — Отвечай, блять! Отвечай, пока я тебя не прикончил нахуй! Через ещё три удара, Хосок его оттягивает почти силой, рывком поднимая на ноги, и с той же злостью встряхивает его за плечи, рыча в лицо: — Успокойся, твою мать! Ты убил его. Юнги, кажется, не слышит и его. У него на лице капли чужой крови, руки тоже в ней, с приклада пистолета, что зажат слишком сильно в онемевших пальцах, кровь капает на пол, прямо под ноги, а в голове нет ни одной здравой мысли. У него в голове вообще пустота. Он стеклянным взглядом смотрит Хосоку в глаза, в которых то ли разочарование, то ли удивление, а, может, и вовсе пренебрежение, и не шевелится, дыша так тяжело, будто он только что пробежал марафон по всей Талуке. — Успокойся, — уже более степенно снова просит Хосок, отпуская ткань серой рубашки Юнги, что, словно расшитая люрексовыми нитями, покрыта кровью, и кладёт свою ладонь поверх той, в которой у Мина зажат пистолет. — Уже не ответит. Юнги непонимающе моргает, медленно оборачиваясь, сам не замечает, как разжимает пальцы, отдавая Хосоку пистолет, и смотрит на разбитое до неузнаваемости лицо Кардо, тихо хмыкая. Только за этим следует слабый смешок, перерастающий в чуть более звучный смех, сначала спокойный, а потом уже достигает пика истерики. Юнги сгибается пополам, смеясь чрезвычайно шумно – звон его голоса точно застревает в каждом уголке теперь уже полностью безжизненной квартиры, – и только Хосок, подхвативший его под руки, не даёт упасть, выводя на улицу. Здесь им делать уже нечего. Юнги на свежем воздухе сразу же прижимается спиной к корпусу Бугатти, запрокидывая голову, ещё пару минут смеётся, отчего выглядит совершенно умалишённо: один, посреди пустого гнилого района, в крови и с безумным взглядом, – и резко замолкает. Просто закрывает рот, глубоко вдыхая носом, смотрит с полминуты в одну точку, а затем достаёт из кармана брюк пачку сигарет и прикуривает. Только не успевает сделать и одной полной затяжки – Хосок хватает его за подбородок, вздымая его голову так, чтобы Юнги смотрел ему точно в глаза, и долго смотрит в его. — Ты головой поехал? — спрашивает он достаточно спокойно. Словно не только что стал свидетелем чужой истерики. Словно ничего существенного не произошло. Словно Юнги не смотрит сквозь него, будто Хосока тут и нет. Юнги молчит. — Зачем ты его убил раньше времени, твою мать? — уже чуть повысив голос. Мин лишь пожимает плечами, бросая лёгкое: — Само вышло. Успокоился, но всё ещё где-то за пределами этого мира. Хосок нервно усмехается: — Само вышло? Ты издеваешься? — Нет. — Мы, блять, так и не узнали, кем был куплен Кардо, потому что ты его просто убил! Что с тобой вообще произошло? А что с ним произошло? Юнги и сам не знает. Он всё равно находит силы повернуть голову в сторону, поднести к губам сигарету и затянуться, чтобы после повернуться назад и выдохнуть дым в лицо Чону с усмешкой. — Ничего особенного, — врёт он, замечая, как Хосок морщится, пока между ними витает туманное облако. — Просто разозлился. — Разозлился… — смиренно звучит в ответ. — Ты смахиваешь на психопата. Посмотри на себя! — альфа отходит чуть назад, дёргая за ткань рубашки Мина на груди, а затем проводит пальцами по его щеке, где уже подсохла кровь Кардо. Юнги тихо смеётся. Слава богу, не так нездорово. — И что в этом такого? Я тебя пугаю? — то ли с ноткой игривости в голосе, то ли с привкусом всё того же безумия. Он, может, и правда сошёл с ума? Зато стало легче. Он уже не злится. Не нервничает. Не чувствует подавленности и желания исчезнуть с лица земли. Правда, надолго ли? Уже вопрос времени. Хосок качает головой, отходит на пару шагов назад, зарываясь пальцами в свои волосы, и сплёвывает вязкую слюну себе под ноги. — У нас могут быть проблемы, ты понимаешь это? — всё равно оборачивается в сторону Мина альфа. — Скажешь Тэхёну, что ты его убил до того, как он успел сказать тебе хоть слово, и пойдёшь следом за Кардо? Сомневаюсь, что он за это погладит тебя по головке. Юнги, чувствуя свободу, снова затягивается, запрокидывает голову, выпуская облако дыма в бескрайнее небо, и говорит скорее себе: — Что-нибудь придумаю. И с убийством главы портовой охраны, и с оправданием, и с тем, что всё же лучше будет сказать. Юнги что-нибудь придумает для самого себя, чтобы разом выбить из головы желание поцеловать Хосока прямо сейчас, потому что… он же сказал «нет», а противоречить себе нельзя. Нельзя становиться проблемой для своей семьи.