Тасманийский Дьявол

      По ряду прошёлся ропот: «Шу-шу-шу, Чана, шу-шу-шу», — подхватывали и по цепочки несли весть стайные. — Чана зовут, — послышался голос Кихёна, сидящего за Хёнвоном. — Чан, — сказал Хёнвон. — Тебя зовут, — докончил Чангюн и потянулся к столу за отставленной чашкой кофе. — Меня? Кто? — Оттуда, — Суа указала за спину, на начало стола, — так Бин, наверн.       Чанбин затребовал его присутствия? Зачем бы? Чан обернулся на Джисона, и опять его прошибло осознанием: «Мы встречаемся. По-настоящему встречаемся. Мы стали парой. Парочкой. Вау». Что делать дальше, Чан не особо представлял. Он прекрасно знал, как ухаживать за партнёрами — знаки внимания, подарки, время вместе, но не рассчитал со средствами. На носу висело поступление Чонина, тут не раскошелишься на свидания и презенты. Вмиг сделалось совестно и стыдно за поспешно принятое решение. Дурацкая спонтанность! Гори она синим пламенем! Что теперь? Водить Джисона в парк и на набережную, потому что это бесплатно? Позорище. Какой альфа в двадцать три года потащит другого альфу пешком по городу смотреть на деревья? «Я дурак, я дурак, я дурак», — корил себя Чан, напрочь позабыв о том, что его ждали.       Джисон проникновенно заглянул ему в глаза. За ухом у него примостился стебель зверобоя, прядь чёлки волной покоилась на ложе из цветов и листьев. Жёлтые лепестки оттеняли смуглый, покрытый золотистым пушком висок. Ласковая рука сжала бедро, вверху, в критической близости от паха.       «Мы возбудились, — заклокотал голос. — Покажи ему член. Он нам подставит зад. Покроем его».       «Да ёпт твою… Здесь же люди! И я думаю вообще-то. Уйди».       Чёрт, о чём он там размышлял? — Насмотреться никак не могут, — хохотнул Чангюн и пихнул Чана в плечо. — Вали давай. Не заставляй Бина ждать, если это он. — Ой, точно, — встрепенулся Чан. Его же звали.       Подмигнув, Джисон убрал руку и мотнул головой. — Ступай.       «Ступай, — усмехнулся про себя Чан, шагая вдоль скамеек и стульев. — Кто в наше время говорит «ступай»?» Джисон, Джисон… Чудо в перьях, как однажды назвал его Чанбин. Интересно, а с ведьмами в отношениях всё так же, как с другими людьми? Может, за ними проще ухаживать? А что, будет он вместе с Джисоном лепить поделки и смахивать пыль с книжных башен. Мило и ничего не стоит. Чан фыркнул под нос. Как бы там ни было, на попятную он не пойдёт и предлагать перерыв в едва начавшихся отношениях не станет. Возникнут сложности — честно признается Джисону, что имеет за душой жалкие гроши и те на нужды готовящегося вступить во взрослую жизнь Чонина. Ничего страшного, как-нибудь переживёт минутное унижение. Конечно, с деньгами от Кёны при должной экономии было вполне возможно выкроить достаточную сумму для пары достойных свиданий, но… нет. Всё же нет. Чонину в самом деле давно было пора купить обувь. Старая совсем износилась. Значит, минутное унижение. Так тому и быть. Да и такое ли уж унижение? Ни при каком угле обзора Джисон не походил на меркантильного альфонса. Он наверняка войдёт в положение Чана и, как проделывал с Чанбином, найдёт подходящие обнадёживающие слова. — Тебя только за смертью посылать, — фыркнул Хёнджин, когда Чан добрался до образовавшейся возле Чанбина группы стайных.       Удивительно, но язвительные его замечания доставляли радость. Познакомившись с ним поближе во время поездок на машине и на обеденных перерывах в университете, Чан начал питать к нему дружескую симпатию.       Приподняв уголок маленького круглого рта, Чанбин величаво указал на стул между Минджи с Борой на руках и Ли Миран, столь недвусмысленно оставленный пустым специально для Чана. — Садись. Ты сегодня главный гость и должен всем уделить внимание.       Рядом с ним моргал телячьими глазами увалень Шону и с простодушным любопытством взирал то на вожака, намеренно или нет копируя его позу, то на Чана. Что странно, ни Шиён, ни Сынмина — Чанбиновых сторожевых бет — нигде не было. — Эм… Ладно. Хорошо, — Чан бочком протиснулся за стол. Сел. Поелозил.       Напротив располагались Хёнджин и Феликс плечами впритирку, Номин (уже без маленького Сынчона), госпожа Дагам и Чжухон. Все как будто чего-то от него ждали. Потея, Чан сглотнул и стиснул пальцами колени. — Ты хорошо поел? — тронув его за локоть, спросила Ли Миран. От неё пахло бетой и сахаром. Горький глубокий взгляд её пронзал, как смазанный ядом наконечник копья, но вместе с тем сидеть подле неё было неимоверно спокойно, словно бы все внешние угрозы, достигая её ауры, сгорали подобно метеорам. — Да, спасибо. — Меня зовут…       Я знаю, кто вы. Я знаю, кто вы. Я знаю, кто вы. — … Миран.       Где ваш сын? Где Вонхо? — Больше ничего не хочешь? У нас есть мороженое. Чай, кофе?       У нас. У нас. На шее, поверх лёгкого платья, скалилась дьявольская клыкастая морда. — Нет, спасибо, я там ещё пиво не допил, — отказался Чан, косясь на серебряную подвеску на шее женщины.       Закряхтела, а вскоре и разревелась Бора. Приговаривая «сейчас, сейчас», Минджи задрала майку, отстегнула чашку лифчика и приложила дочь к груди. Судя по привычности, с какой она это сделала, и по нисколечко не стушевавшимся стайным, Минджи частенько кормила Бору в присутствии остальных. Чан забегал глазами. Он никогда не видел, как кормят грудью, мама его всегда удалялась с младшими в отдельную комнату. — Эвона, рассмущался-то весь, — усмехнулся Номин. — Смотри, ничего страшного, — Минджи улыбнулась, поглаживая торчком стоявшие волосы на большой круглой голове Боры. — Я понимаю, что смотреть не хочется, а не смотреть не можется.       Чан был не против посмотреть. Нёбо защекотало от предвкушения. Признаться, он из последних сил удерживал взгляд повыше, на умиротворённом лице молодой матери. Получив разрешение, он застенчиво опустил взгляд на налитую грудь в голубых прожилках и присосавшуюся к ней Бору. Зрелище потрясло его впечатлительное сердце. Утомлённая Минджи с синюшными кругами под глазами и небрежно скрученными волосами предстала перед ним божественным явлением. Она сияла и благоухала. От неё исходил плотный запах, свойственный кормящим матерям, и запах этот, укачивающий сознание и наводящий на мысли о колыбели, по мнению Чана, был гораздо лучше дорогих парфюмов. На мысли о колыбели наводили и заботливые руки, умело державшие Бору. — Как чмокает, — проговорил Чан, широко улыбаясь. — Тоже проголодалась. — О-о-о, она прожорливая, — Минджи гордо повела подбородком, с бесконечной любовью глядя на дочь. Она хорошая мать, понял Чан. Она любила и оберегала своего ребёнка.       Кряхтя, как крошечный старичок, Бора самозабвенно сосала молоко, такая невинная и безмятежная, всё получающая по первому хотению. Какое-то время размеренно двигались шарообразные щёки и маленькие уши, но вскоре совсем замерли, и загнутые ресницы сомкнулись. — О, уснула. — Нет, — Минджи пальцем погладила Бору по короткой переносице. — Просто отдыхает. Малыши часто устают во время еды, для них это тоже большой труд. Сейчас наберётся сил и опять начнёт. — Вот как. Здорово, я не знал. — Любишь детей? — Ли Миран, подобная надгробной статуе в виде исполненной смирения и благодати девы, сидела, сложив тонкие, усохшие руки на коленях и, казалось, совсем не дышала. Несмотря на близость, Чан не слышал от неё ни звука — ни вдоха, ни шороха одежд, ни скрипа стула, за исключением тех моментов, когда она говорила, и он слышал её голос. — Очень, — признался Чан.       До переезда к тёте он обожал возиться с братом и сестрой, под маминым руководством вводил им прикорм, самостоятельно купал и вместе с отцом приучал к горшку. Нередко он забирал Анну из садика и нёс на спине до самого дома, пока она, путаясь в словах, тараторила о том, что произошло за день. — Я тоже, — доверительно понизив голос, ответила Ли Миран. — У меня у самой два сына. Это такое счастье. Ты поймёшь, когда свои появятся.       Два? Есть ещё кто-то помимо Вонхо? Чан насупился, перебирая в голове лица стайных, ибо если уж мать и один из сыновей были в стае, второй, скорее всего, тоже непременно в ней состоял. Но кто же? Кто-то, похожий на Вонхо, благодушный и лопоухий? Никто конкретный на ум не приходил. Возможно, брат Вонхо, как то часто бывает, был полной его противоположностью, тогда годился любой из стайных. По всему выходило, что гадать смысла не было, и Чан, усмирив жгучее любопытство, вернулся к насущному, предоставив всему идти своим чередом. В конце концов, Чанбин обещал после экзаменов рассказать о своём загадочном друге, а до экзаменов было всего ничего.       Снова закряхтела, зачмокала Бора. Чан посмотрел на неё, по-прежнему стесняясь вида открытой груди. Подметив его интерес к ребёнку, Минджи сказала: — Кстати говоря, я рожала её в баре наверху, прикинь. — Помню-помню, — встрял Чжухон. — Говорили тебе, ложись в больницу заранее, дура. — Ты больничные счета видел, умник? Дороговато такой санаторий обходится. — Ага, а пойди что не так? Мы бы ничё сделать не смогли! Пока скорая не приехала, мы только бегали вокруг и орали. И ты ещё до кучи заявила, что умираешь. Жесть все тогда обосрались. Я теперь беременных за километр обхожу. Вдруг рожать начнут, меня сразу вьетнамские флэшбеки накроют.       Стайные сплелись смехом и запахами. — Хорошо всё, что хорошо кончается, — вместо тоста произнесла госпожа Дагам и подняла стакан с пивом. — Вон она у нас какая здоровенькая девочка. — Это точно, — поддержал Номин, чокаясь с госпожой Дагам газировкой.       Феликс и Хёнджин присоединились к ним. Чжухон вместо пива тоже чокнулся банкой колы и, отпив, принялся расхваливать Бору как самого лёгкого в обращении ребёнка с хорошим характером. К его речам добавили свои восхваления прочие. Номин посетовал на то, как намучился с маленькой Есо: будучи в возрасте Боры, она непрестанно плакала, плохо ела и часто просыпалась по ночам. — Зато посмотри на неё сейчас, — Феликс мотнул головой в сторону здания, где, предположительно, скрывалась Есо с остальными младшими. — Ага, — Номин сомнительно хмыкнул, правда, во взгляде его виднелась отцовская гордость, — бунтарка с ангельским личиком. Она курить в тринадцать начала, и плевать ей на мои запреты. — А ты чё хотел? — до того молчавший Чанбин подался вперёд, облокотился на стол. Монолитная его фигура, несмотря на то что уступала по размерам тому же Номину, немедленно сделалась центром компании за счёт исходящей от Чанбина внутренней силы, захватывавшей и подчинявшей окружающих. Невольно ей поддался и Чан, с непонятно откуда взявшимся трепетом глядевший в лукаво-добродушное лицо вожака, на котором блестели чёрные глаза. — Ты ж сам куришь. И жена твоя курила. Дети никогда не слушают. Они смотрят и повторяют. — Это правда, — печально согласился Чжухон. — Я бы, может, и не стал нариком, если б не родаки.       Стайные помолчали. Видимо, предавались мыслям каждый о своих родителях или детях. — Так ты же тоже куришь, — сказала Минджи вожаку.       Вот именно. К курению как к дурной привычке Чан относился равнодушно, но он точно был против того, чтобы его омега курил, поэтому он с интересом ждал, что же ответит Со. — Я брошу перед тем, как заводить детей, — уверенно заявил Чанбин, словно завязать с никотином было для него сущим пустяком.       Сердце Чана стянуло сладостью. В ту секунду он посмотрел на Чанбина другими глазами и окончательно признал его серьёзный настрой. И красоту. Прямой взгляд из-под чёрных дуг бровей, снисходительная полуулыбка округлых губ — всё в нём так и говорило, что, в отличие от некоторых, дети с бухты-барахты у него не появятся, что у него уже имелся план подготовки к ним. Как бы Чану хотелось узнать побольше о том, что входило в намерения Чанбина, но даже решение бросить курить уже весьма его впечатлило. То были слова настоящего омеги, настоящего будущего родителя. С таким и только с таким, по мнению Чана, и следовало создавать семью. В общем-то, в вопросе потомства и необычайный опыт управления стаей играл Чанбину на руку. Он умел дисциплинировать и переучивать самых, казалось бы, недисциплинированных и необучаемых. С несколькими детьми он точно управится. От всех этих мыслей у Чана повело голову и затянуло внизу живота. Желая сохранить и усилить чувство одобрения, направленное на Чанбина, Чан поддался любимым своим фантазиям о полном счастливом доме и пропустил часть разговора. — Хочешь подержать? — Минджи отвлекла его от созерцания вымышленных Хана и Со, играющих с замечательными пухлыми, как магазинные пупсы, малышами. — Что, прости?       Чан сморгнул искрящиеся картины семейного очага. Минджи была одета и как раз брала из рук Чжухона полотенце. — Подержать, говорю, хочешь? Но она может срыгнуть. — Оу. Да. Да, хочу.       Взгляд доверяющей матери пробрал до самого нутра. Чан протянул ослабевшие вдруг руки, Минджи вложила в них ребёнка и заботливо разгладила накинутое на плечо и грудь Чана полотенце. — Подержи её столбиком. Вот так. Тебе надо тренироваться, если собираешься стать отцом.       Не управляя собственными глазами, Чан бросил взгляд на Чанбина и покрылся мурашками от ласкового согласия, усматривавшегося на его лице: «Ты станешь. Я сделаю тебя отцом». — Собираюсь, — отведя загоревшийся взгляд, произнёс Чан.       Бора, притопывая ножками на его колене, весело раззявила смеющийся рот. В нежных розовых дёснах виднелись редкие перламутровые головки прорезающихся зубиков. Неуклюже махнув ручкой, она стукнула Чана по лицу, радостно визгнула. Осторожно освободив одну руку и покрепче придержав Бору другой, Чан подал ей палец, малышка сжала его цепким липким кулачком. Обвела взрослых заинтересованным смелым взглядом. Увидев Чжухона, потянулась к нему, призывно агукнула. — Что такое? Хочешь к Чжухону? — Она его любит, — сказала Минджи. — Я тоже её люблю, — подойдя к ним сзади, Чжухон потрепал Бору по щеке, пощекотал ушко. Она радостно приветствовала его и быстрее и резче затопала на Чановой ноге, упираясь круглыми твёрдыми пя́точками.       Может быть, Чжухон действительно был не так плох, как напридумывал Чан, иначе почему бы к нему тянулось невинное чистое сердце ребёнка? — Хотя ты громче всех возмущался, когда я сказала, что буду рожать, — отметила Минджи. Избавленная от любимой ноши, она резво расправлялась с остатками ужина. — Конечно возмущался! Мы только-только на ноги вставали, какие дети! — Но у нас тогда уже был Бёндже. — Сравнила жопу с пальцем. Он здоровый лоб, а то грудничок. Не слушай, Бора, — тут же добавил Чжухон ласковым голосом, — я рад, что ты появилась. В общем, — он снова повернулся к состайнице, — суть ты уловила. — К тому же Бёндже был исключением, — с важной медлительностью, которую в одинаковой степени можно было принять как за нерасторопность, так и за вдумчивость, присовокупил Шону. — Много что-то исключений набралось, — отметил Феликс, подразумевая целую ораву младших.       Чанбин — а Чан нет-нет да поглядывал на него, — улыбнулся, откинулся на спинку и закурил, широко разложив локти на подлокотниках. Что-то неуловимо притягательное было в нём в ту минуту, какое-то им завладело особое мечтательное настроение. На него со смесью безобидной весёлой насмешки и уважения смотрели стайные. Не нужно быть семи пядей во лбу или, как Джисон, сверхчувствительной натурой, чтобы понять, что они и вожак обратились к общему воспоминанию. Что-то из прошлого скрепляло их в одно и вызывало улыбки. Стайные завели малопонятный Чану, полный иносказательного разговор.       Преследуемый ощущением, что подсматривает за чем-то личным, Чан эмоционально отстранился от них и целиком обратился к Боре. К тому же она удесятеряла положительные впечатления, так или иначе в течение вечера произведённые стаей. Вернее, она была лучшим впечатлением из всех. Отважная и смешливая, она очень понравилась Чану. Ему невыносимо, до спазмов в сердце было приятно держать её, чувствовать её тяжесть и мягкость, улавливать душный и приторный детский запах.       «Мы хотим щенка», — возвестил внутренний голос.       В этот раз Чан не спорил и не шикал. Он хотел ребёнка. Он пытался представить, каково будет держать собственного малыша, дочку или сына, как она или он будет пахнуть, как будет звучать её или его голос. Какой или каким будет их общий первенец? И, что тоже любопытно, от кого? Это, на минуточку, важный вопрос. Как они решат, от кого и в какую очередь понесёт Чанбин? Камень-ножницы-бумага? Нелепо. Безусловно, Чан не опустился бы до того, чтобы делать различия между детьми по праву отцовства, и он горячо надеялся, что любовь к детям от него и к детям от Джисона окажется равновеликой, но всё же… Двое альф и один омега. Как они выкрутятся? Сделают какой-нибудь график беременностей?       Неуклюже протянув ладошку, Бора схватила его за нос. Чан осторожно отвёл пухлую ручку. Бора дёрнула ею, взмахнула и снова схватила его за нос. — Маленькая проказница, — шёпотом, чтобы не привлекать внимание, залепетал Чан. С поры, когда Анна и Луи были такими же маленькими, прошло много времени, и он подрастерял навык бесед с малышами и с трудом представлял, о чём говорить. Наверное, о чём угодно, лишь бы правильным тоном. — Ты такая хорошенькая, такая махонькая. Кто самая красивая девочка? Бора-а. А кто самая умная? Бора-а.       Бора засмеялась тем детским грудным смехом, который неизменно доставляет взрослым много удовольствия, чем сразу же завлекла окружающих. Диалог стайных остановился. — Ой какая хохотшука тут у нас, — госпожа Дагам умильно сложила руки и склонила пышно завитую шевелюру. — Поздравляю, Чан, — с тенью привычного ехидства, но не без добрых ноток ввернул Хёнджин, — ты ей понравился. Прошёл главный фейсконтроль.       Гордость затопила Чана. Вот так, достаточно рассмешить ребёнка, и ты уже хороший парень. Он взглянул на Чанбина, желая… он сам не знал чего. Поделиться радостью, наверное. И застыл на несколько томительных секунд, прижимая Бору к покрытой полотенцем груди. Тик-так-тик-так. Чан увидел нечто в чёрных глазах. Нечто жадное, жаждущее. Душа в Чане перевернулась. В безмолвный миг он окончательно поверил в то, что у них с Чанбином одна на двоих цель, одно стремление, предельно ясное, предельно простое — оно пахло уютом, чистым постельным бельём, домашней едой, двумя альфами, одним омегой и детьми.       С быстротой, указывавшей на натренированность, Со оправился, сбросил уязвимость, предназначавшуюся единственно для Чана, и искусно принял прежний добродушно-невозмутимый вид. Чан отвернулся. Уткнулся носом в нежный вихрастый висок Боры, вдохнул детёношный запах. Приятной тоской заныло сердце. Когда-нибудь и у них будет своё чадо, а пока и так неплохо. По крайней мере, Чан был счастлив окончательно убедиться, что не обманулся в ожиданиях.       Характерными телодвижениями Бора изъявила намерение сесть. Срыгивания, судя по всему, не предвиделось, и Чан, испросив разрешения у матери, аккуратно усадил девочку на колено, лицом к столу. Неуклюжие пухлые ручки потянулись к блестящим палочкам. — Нет-нет, — Чан отобрал палочки и отложил подальше, обвёл взглядом стол, прикидывая, что бы можно дать взамен, чтобы не было слёз, но Бора и не думала плакать. Пуская от усердия слюни, она нацелилась на ложку. Поиграться с ней Чан позволил, о чём незамедлительно пожалел, получив столовым прибором в кадык. — Осторожнее, — рассмеялась Минджи. — Она у меня дама боевая. Ещё и кусается.       Стоило ей это сообщить, Бора, как бы демонстрируя жевательные способности прорезающегося молочного набора, принялась грызть ложку.       Минджи вылезла из-за стола. — Пойду посмотрю на погоду, пока ты с ней возишься.       Не уловив сути сказанного, Чан завертел головой: вот же она — погода, смотри не хочу. — В туалет схожу, — пояснила Минджи и, проходя мимо, хлопнула по плечу.       В её отсутствие Чан, которому доверили Бору, заволновался. Впрочем, совершенно напрасно, с другой стороны ему оказывала посильную поддержку Ли Миран. Когда Минджи вернулась, вслед за ней поднялся Чанбин. — Тоже отойду. — Посторожу пока, — Чжухон скользнул на его место, развалился вольготно. — Ага, а то тут столько охотников занять мой трон, — сыронизировал Чанбин, легонько пнув пластиковый стул. Подтягивая на ходу штаны, он зашагал к зданию.       Горячим взглядом щупал удаляющуюся осанистую фигуру Феликс. Закусив губу, он наблюдал за покачиванием широкой поясницы и упругих круглых икр. Чан замер с широко открытыми глазами. В голове его будто раздался выстрел осознания. Так даже на вожаков не смотрят. Да ведь? — Охладись, он тебе всё равно не даст, — усмехнулся Чжухон, когда Чанбин исчез в проходе.       Веселье в одночасье прекратилось. Феликс резко повернулся на Чана, алый, как летняя заря, и испуганный до чёртиков, будто Чан мог броситься на него прямиком через стол. От взора его Чана самого бросило в жар. Стайные, все, кроме Чжухона, смущённо потупились, обожжённые чужими стыдом и страхом. — Да чё такого-то… — начал было Чжухон. — Заткнись, — глухо рыкнул на него Феликс, смял банку. Хлынуло, пролилось пиво. — Что ты за обмудок такой?       Номин сквозь зубы втянул воздух, как будто слова Феликса были пулей, которая, предназначенная для Чжухона, по касательной задела и его. — Ликс, — пытался успокоить друга Хёнджин. — Не буянь, — помогала ему госпожа Дагам.       Но Феликс не слушал, он вскочил, бросил в Чжухона жестянку. Та угодила альфе в грудь. Забрызгав остатками пива, отскочила и пусто звякнула о бетонную плиту. — Изви… — Ненавижу тебя, — оборвал извинения Феликс. — Лучше бы Бин тебя тогда грохнул.       С этими злыми, шипящими на языке словами, он сбросил удерживающие руки Хёнджина и госпожи Дагам и умчался куда-то в сторону, спрятавшись за неказистый, слепленный из пластика и металла стайный дом. «И что это сейчас было?» — задавался вопросом Чан. Опять что-то до болезненного личное. — Я ж всегда так шутил, и он подыгрывал, — Чжухон повесил голову. — Не при Чане же, — степенно пояснил Шону, подавая состайнику салфетки, чтобы он стёр капли пива с лица и рук. — Мы тут как бы скрываем от Чана, что Ликс влюблён в Бина, — напомнила ему Минджи. — Зачем от меня скрывать? — переборов изумление, спросил Чан и покрепче перехватил задрыгавшую ножками Бору, которой всё было нипочём. Её по-прежнему занимала одна ложка. — Ну, Ликсу неудобно как-то, — Номин потёр шею, словно бы пытаясь стереть с себя неловкость образовавшегося положения, но сделать это было не так-то просто. После внезапно грянувшей ссоры все заметно сникли.       Ли Миран бесшумно перебирала складки платья, устремив на провинившегося и одновременно пострадавшего от собственной глупости Чжухона сочувственный взгляд. — А Джисон знает? — поинтересовался Чан. Ему вдруг показалось подозрительным, что упомянули только его, тогда как на Со претендовали оба. — Знает, — заговорила Ли Миран с тихой извинительной улыбкой. — Это не потому, что мы тебе не доверяем. Джисон догадался. — Да я тоже догадался. — Ликс жёстко палится по пьяни, — вздохнула Минджи и, облокотившись на стол, подпёрла кулаком щёку. — Боялся, что мы разболтаем тебе. С Джисоном они давно всё порешали, но с Джисоном проще, он парень открытый, а ты вроде как с претензией, вот Ликс и трясся, что ты узнаешь и тогда точно будешь против, чтоб Бин с ним водился. Не злись на него. — Не злюсь, — заверил Чан. Он действительно не злился, скорее, подрастерялся, и немного испортилось хорошее настроение. — Что у вас там случилось? — донёсся с другого конца стола крик Чангюна. — Чжухон и Ликс посрались! — крикнула в ответ Минджи. — Ясно!       Дела у той компании шли лучше: сгрудившиеся вокруг Минхо и Джисона мирно переговаривались. Педант Кихён особенно активно наседал на уши Минхо, видимо, из опасений упустить возможность поговорить о высшем экономическом образовании или ещё о чём похожем по важности и солидности. Джисон, поймав Чанов взгляд, отделился от группы. — Порядок? — он остановился позади Чана, обнял его, прижался грудью к спине. Погладив Бору по большой покачивающейся голове, не преминул ласково прикоснуться к руке Чана. Как эта сцена была похожа на лелеемые Чаном видения о будущем. — Вроде того. Только что узнал, что Феликс влюблён в Бина. — Понятно, — шепнул Джисон. — Потом поговорим об этом, если хочешь. — Вы, ребята, очень милые, — с искренней радостью сказала Ли Миран, но всё равно от её потусторонних, смотрящих за грань реальности глаз пробирал озноб и к горлу подкатывало удушье. — И не говори, такие голубки, — Минджи повеселела, стоило с темы неразделённой любви свернуть на тему любви взаимной. — Спасибо, дамы, — Джисон выпрямился, положив руки Чану на плечи. Заботливое тепло его ладоней приятно грело кожу под футболкой.       «Мы встречаемся, — опять удивлённо вспомнил Чан. — Он мой парень, чёрт возьми».       За столом затянулось задумчивое молчание. После недавно стоявшей болтовни и смеха полная тишина глушила, как давление на глубине. Что что-то не так Чанбин понял ещё на подходе — замедлился, обвёл всех рыщущим пытливым взглядом, задержался на поникшем Чжухоне. Приблизившись, он сразу спросил у него, не строго, но требовательно, заранее пресекая всякую попытку уклониться от ответственности: — Что ты сделал? — Сказал Ликсу, что ты ему не дашь, — виновато пробурчал Чжухон. — Понятно, — Чанбин снисходительно улыбнулся и совершенно родительским жестом провёл рукой по взъерошенным Чжухоновым волосам. — Ничего страшного. Куда он усвистал? — Туда, — показал Хёнджин, тревожно оглядывавшийся на угол, за которым пропал Феликс, но идти за ним не решавшийся. — Пошли, — Чанбин потянул Чжухона за рукав. — Извинишься.       Чжухон не шелохнулся. — Не пойду, не заставляй. Он меня не хочет видеть. Я такой тупой, — он накрыл лицо ладонью. — Ну почему я такой тупой?       Вожак, ласково улыбаясь, притянул его, прижал к груди, пряча ото всех. — Ты бедовый, Чжухон. Но не плохой, — сказал Чанбин. Стайные слушали, кто опустив голову, кто подняв к небу, иные глядели на прикрытого руками Чжухона. — Никто не позаботится о детях так, как ты. Никто не печётся о стае так, как ты. Ты — моя правая рука среди альф. Я доверяю тебе младших, доверяю омег. Все мы иногда творим херню. А извиняться тебе не впервой. Так что давай.       Плечи Чжухона беззвучно вздрагивали. Тут уж стайные не выдержали и отвели глаза. Чан и сам не мог более выносить душещипательного зрелища, которое, к тому же, в какой-то степени было итогом раздора с его невольным участием. С долей сожаления вернув Бору матери, Чан поднялся и двинулся туда, куда убежал Феликс. Если уж никто не спешил успокоить омегу, он сам это сделает. — Куда ты? — Чанбин оглянулся, не выпуская Чжухона. — Поговорю с Феликсом. — Зачем? Что тебе от него надо? — Чжухон отстранился от вожака, вцепился в Чана взглядом сторожевого пса, а глаза — красные от сдерживаемых слёз. — Прояснить всё. — Не стоит, — настороженно, поддав в голос рокота, сказал Чанбин. Его можно было понять, он так и не разобрался в том, как же Чан отнёсся к влюблённости Феликса и наверняка опасался очередных разборок. — Стоит. Ещё как стоит. Вся эта херня происходит оттого, что мы все друг перед другом тихаримся. Я понимаю, что у вас нет резона мне доверять, как и мне нет резона доверять вам, но можно же было хоть раз, блин, сделать исключение. Я ведь… — "меченный", чуть было не сказал Чан, но осёкся, не решился лишний раз упоминать метку при стайных. — Чёрт… Да если бы ты, — обратился он к Чанбину, — с самого начала со мной откровенно поговорил, всё было бы иначе. Если бы Чжухон не изводил меня, а прямо сказал, что боится твоего ухода, думаешь, я не попытался бы понять? А теперь ещё и это. Не собираюсь я ругаться с Феликсом. Сейчас он там сидит один, накручивает себя. Поэтому я пойду и поговорю с ним, — с вызовом закончил Чан и перевёл дух, после чего продолжил спокойнее: — Между ним и Джисоном всё решено. Разве Феликсу и вообще всем не станет легче, если и со мной всё прояснится?       Все смотрели на него, опаляя вниманием. Джисон восторженно улыбался. — Пусти его, — сказал он Чанбину. — Пусть идёт.       Чану стало неимоверно приятно. Джисон поручился за него перед стаей, перед Чанбином. Его доверие добавляло уверенности. Чан стиснул кулаки. Как мужчина, как альфа сегодня он не оплошает, он цивилизованно во всём разберётся!       Чанбин посмотрел на Джисона долгим многозначительным взглядом. Джисон не уступил. — Ладно. Иди, — позволил Чанбин.       Вот и прекрасно. Чан развернулся и пошёл к тропинке, ведущей за постройку.       Вечер сбросил зной, оделся прохладой. Ветер редким, дремотным дыханием шевелил кроны деревьев. Издалека доносился гул города. Чан продирался через кусты, надеясь, что Феликс не убежал далеко. Кто знает, может, он был на полпути домой. К счастью, скрючившийся знаком вопроса Феликс сидел на середине железной лестницы, ведущей со второго этажа, его светлые волосы факелом пылали в темноте. Заслышав шаги, он обернулся, подскочил. — Я не собираюсь вставать между вами, — в отчаянии бросил он. — Верю, — Чан обогнул перила, поставил ногу на первую ступеньку. — Присяду?       Помолчав немного, Феликс снова сел и придвинулся к стене. Чан поднялся к нему и устроился рядом едва не касаясь боком. С чего бы начать? С самого главного, пожалуй, дабы не ходить вокруг да около. — Выходит, тебе нравится Чанбин. — Я же уже сказал, что не собираюсь… — взъершился Феликс. — Когда я впервые поругался с ним, — перебил его Чан, — помнишь, он мне тогда в нос дал, ты меня останавливал. Ты единственный попытался мне объяснить, что всё обстоит не так, как кажется. Никогда этого не забуду. — Это ради Бина, — сухо ответил присмиревший Феликс. — Ну и ладно. Я всё равно благодарен, — Чан сцепил руки в замок, раздумывая, что бы такое сказать подходящее, ведь если он не доведёт разговор до логической целительной развязки, считай, его бравада перед стайными была напрасной, и он зря сюда притащился. — Ты по омегам, да?       Что за глупый вопрос! Неужели нельзя было придумать чего получше? Но, надо же, он сработал. Феликс неопределённо повёл плечом, размышляя над ответом. — Не то чтобы. Не обижайся, но много среди вашего брата придурков. С омегами как-то спокойнее. То есть отстраниться от альф, ну, в романтическом плане, было осознанным решением, а вот с Бином… я не специально. — Понимаю. Влюбиться специально было бы странно. — Точно, — Феликс нервно усмехнулся.       Тусклую, несмелую его улыбку Чан принял как награду, но вот что делать дальше, как эту улыбку поддержать и укрепить не имел ни малейшего понятия. Стоило определиться с выбором обнадёживающей фразы, Феликс заговорил сам. — Ты как вообще к этой ситуации относишься? — С тобой и Бином? — Ага. — Нормально.       То была правда. После того как узнал о поджидающем доме и четырёх детях, после взгляда Со, направленного на него с Борой на руках, Чан настолько воспарил духом над действительностью, что ни в ком не видел серьёзного соперника. — Я понимаю, как это может выглядеть со стороны, но, честное слово, то, что я с ним обнимаюсь и сплю — это все делают. Я не получаю больше, чем другие. — Не волнуйся, я не злюсь и не ревную. — А я вот злюсь и ревную, — Феликс поджал бледные губы и ближе к груди подтянул острые коленки. — Знаю, что он ваш, и мне так обидно, что у меня даже шанса не было хотя бы попытаться… — Тогда я тоже злюсь, потому что ни черта он не наш. Он стайный.       Чан позволил себе немного слукавить. На этот счёт он сделался совершенно спокоен. Теперь он верил, что в скором будущем Чанбин обязательно сбросит личину вожака, обомежится и направит все свои явные и скрытые таланты на истинных альф. Определённо, так и будет, потому что не может быть, чтобы Чанбин, так глядевший на Чана с ребёнком, продолжал истязать себя и игнорировать свои естественные желания дольше необходимого.       Тем не менее слова произвели нужное влияние, Феликс немного повеселел. — А у нас много общего.       Точно, общее, их ведь связывало ещё кое-что помимо Чанбина. — Кстати, — подпрыгнул Чан, поражаясь, как эта мысль не пришла ему раньше, — ты ведь из Австралии. Как ты здесь-то оказался? — Ох, долгая история. — Торопишься? — Хах. Нет. — И я никуда не тороплюсь.       Поразмыслив немного, Феликс уселся поудобнее, вытянул ноги. Он заметно расслабился, переключившись с любви к Со на другой предмет. — Я родился в Австралии. Моя мама, когда жила тут, в Корее, познакомилась с австралийцем и уехала с ним сразу после школы. Там родила меня. До девяти лет я жил в Австралии, потом родители развелись, и мы с мамой вернулись сюда, к бабушке.       Обыкновенная история каких тысячи, но Чану оставалось интересно, как же Феликс угодил в плохую компанию, которая, в свою очередь, превратилась в стаю. Он задумался, как бы потактичне об этом спросить. — Как ты с ребятами познакомился, с Чжухоном и остальными? — Учились вместе, вон там, — Феликс указал направление пальцем. — Бабушка в Нижнем жила, так что я и в школку здесь пошёл. — В одном классе учились? Вы все одногодки? — Нет, не все. Там как вышло, я учился с Чжухоном, Хандон, Дами, Минджи и Минхёком, но Чжухон, Дами и Минхёк оставались на второй год. — Та-ак, то есть, они старше. — Да. А Гахён, Юхён, Суа, Шону, Кихён, Чангюн и Хёнвон учились в классах постарше. — Ясно. — Мы зависали после школы в заброшке, ну и сдружились.       Чану припомнились пропитанные кромешным ужасом истории о наркоманских похождениях, поведанные как-то Чанбином в стайном туалете. — Извини, конечно, но ты не мог друзей получше найти? Я имею в виду без пристрастия к… всякому. — Ты про наркотики? — Да. Или в местной школе все такие? — Не все. У нас как и везде было, и отличники были, и зожники, и спорстмены, и просто хорошие парни и девчонки. Но я не мог, — Феликс замолчал и долго ничего не говорил, глядя на носки кроссовок. Понимая, что он не закончил, Чан ждал. Времени потребовалось довольно много, но терпение сполна окупилось искренностью. — После развода и переезда мать начала пить по-чёрному, в слюни напивалась. Её тоже можно понять, без образования, без норм работы. Отец человек тяжёлый, с ним она к тому времени окончательно разругалась, так что помощи от него никакой не было, но как по мне, если уж ты стала матерью, то и веди себя как мать, а она винила меня в том, как всё получилось. Как будто мне без неё проблем было мало. Я же вообще ничего не понимал. Притащила меня сюда и забила. Я только английский знал, так что и поговорить ни с кем, кроме неё, не мог. Говорить, читать и писать на корейском меня учила бабушка. Она пять лет смотрела за мной, чтоб я учился, ел, чистый ходил. Потом бабушка умерла, и всё стало, ну… хуже. «Нормальные», — Феликс изобразил кавычки пальцами, — друзья у меня были, но они, знаешь, рассказывали, как ходили в выходные на рынок с родителями или всякие прикольные истории про них, или про братьев и сестёр, про семью, в общем, а я… Что я? Я мог рассказать, как откачивал мать, потому что она ужратая чуть не захлебнулась блевотиной. Тогда я и сблизился с ребятами, у них тоже дома всякий трэш творился и похуже моего, так что с ними я не чувствовал себя… каким-то не таким. Понимаешь?       Ужасно. Как ужасно. Сердце Чана сжалось, как бывало всегда, когда он сталкивался с иной, неприглядной стороной реальности. Его воспоминания о семье тоже носили отпечаток грусти, но по другой причине: он скучал по родителям, по брату и сестре, по маминой еде и по играм в мяч с папой, по барбекю с соседями, по шумным праздникам, на которые наряжали дом, по походам в зоопарк и поездкам на природу. Он скучал по всему хорошему, что осталось там, в Австралии, тогда как Феликсу нечем было похвастаться, кроме доброй бабушки, не бросавшей внука на произвол судьбы, покуда её не забрала смерть. — Мне жаль. — Это в прошлом, — отмахнулся Феликс. — Сейчас-то всё хорошо. — И то правда. — Мы молодцы с ребятами. — Точно. Вам есть чем гордиться. Я заметил, что Чжухон сегодня даже с колой вместо пива. Похвально, — поддержал его позитивный настрой Чан и тут же прикусил язык, спохватившись, что упомянул имя обидчика, чья неосторожно брошенная шутка вынудила Феликса покинуть застолье. — Он красавчик, — вопреки опасениям сказал омега, — пить вообще бросил. Он теперь только сигареты курит. Да и в целом он большую работу над собой провёл.       Отношения этих двоих ставили в тупик. Простил ли Феликс Чжухона за то, что он сотворил когда-то в прошлом? Недавно Феликс взъелся на него за колкость, что могло навести на мысль о сохранившемся между ними напряжении, но вот, пожалуйста, остыв, Феликс нахваливал состайника. Должно быть, Чан слишком долго вертел в голове вопрос о характере связи Феликса и Чжухона, потому что Феликс прервал молчание следующей короткой речью, без сомнений, заранее составленной в уме: — Спасибо, что пришёл поговорить. Я боялся, что ты поругаешься с Бином из-за стаи, если узнаешь про меня. Мне бы этого не хотелось. Я, правда, очень ценю твой поступок. — Тебе тоже спасибо, что доверился. И что далеко не умотал, а то тащился бы я за тобой по такой темени…       Феликс устало посмеялся. Позади послышался шорох. Они обернулись. К ним, мягко ступая, приближался Чанбин. Поднявшись, он тронул Феликса за коленку. Подчиняясь немому приказанию, Феликс подобрал ноги, и Чанбин присел напротив, к ним лицом. Ему не требовалось уточнять, не помешал ли он. Он был уверен, что не помешал. Он ведь вожак на своей территории и, соответственно статусу, излучал непоколебимую уверенность подходить к кому угодно и занимать какими угодно разговорами. — Как дела? — Хорошо. Мы с Чаном всё обсудили. — Замечательно.       В темноте Чанбин производил какое-то особое впечатление. Он словно вынырнул из ночи и нёс на себе отпечаток её загадочной черноты, это она смотрела из его угольных глаз, она развёртывалась за его спиной подобно крыльям, хотя Чан знал, что это были просто силуэты кустов, но так уж рисовало ему воображение. — Слушай, — промолвил Со, глядя на Феликса, — Чжухон — он никогда не понимает, что несёт, у него язык как помело. Он у нас бестолковый. Но за тобой в огонь и в воду пойдёт. Понял?       Феликс согнулся, кивнул. — Я ему такое сказанул… Как он? — Всю футболку мне соплями измазал, — Чанбин в подтверждение оттянул футболку, показал белёсые склизкие разводы. — Зассал прийти извиниться. Сидит скулит. — Чёрт. — Ничего, переживёт. Я не для того тут разглагольствую, чтобы тебя виноватым выставить. Он перед тобой в тысячу раз виноватее, сам знаешь, и этим вы навсегда повязаны. Он тебя до старости будет стеречь и за всё всегда прощать. Услышал? — Да, — задушено ответил Феликс.       Чан нерешительно приобнял его за плечи. Вроде бы за последние полчаса они стали достаточно близки для выражения подобного рода дружеской поддержки. — Давайте-ка вернёмся, — Чанбин поднялся, потрепал светлую макушку, погладил забрызганную веснушками переносицу. — Хватит жопы морозить.       Напитавшись минутной лаской от вожака, Феликс бодро поднялся и спрыгнул со ступенек. Чанбин протянул Чану руку. Несмотря на то что Чан не был глубоким стариком и вполне мог подняться самостоятельно, помощь он принял, потому что это, он понял, была своеобразная благодарность. Признательное «спасибо» за Феликса. «Пожалуйста», — безмолвно ответил Чан, взявшись за горячую ладонь.       Стайные, мгновенно прочитавшие по лицам, что своеобразный инцидент закончился благополучно, встретили вернувшихся радостными возгласами, подняли банки. Чжухон, пересевший на скамейку, глянул виноватой собакой, заскулил, поджав губы, когда Феликс приземлился рядом и ткнулся в него лбом. Так и не скажешь, что между ними кошка пробежала. — Никогда в жизни ничего про тебя больше не пошучу, клянусь. — Всё нормально. Извини за то, что сказал. На самом деле я рад, что ты с нами. — Милые бранятся… — начала госпожа Дагам, улыбаясь морщинистым ртом. — … только тешатся, — закончил Номин.       Стайные не отрывали от Чана изучающих и уважительных взглядов. Несколько стушевавшись, Чан подсел к Джисону. Истекающий феромонами Джисон обвил его руками, потёрся о висок, шепнул: — Я сейчас влюбился в тебя до умопомрачения. Такой крутой.       Чан загордился, скомкал губы, сдерживая бахвалистую улыбку. Исподволь, заметил он, следил за ними Чанбин. Перемирие состайников всех ободрило. Возобновилась шумная болтовня.       Шаркая резиновыми тапками, пришёл Бёндже в мешковатой футболке и шортах, мокрые волосы свисали сосульками, на плече болталось махровое полотенце. Стайные примолкли, чтобы выяснить, что ему нужно. Бёндже обвёл старших взглядом, остановился на Чжухоне. — Живот болит, таблетки найти не могу. — Пошли, — Чжухон подскочил, положил ладонь на ссутуленную спину Бёндже. — Ты спать уже? Волосы высуши сначала. И поменьше всякой дряни ешь, живот болеть не будет. Сыпь помазал? — Нет ещё.       Не успели они скрыться в коридоре, стайные продолжили прерванный галдёж. — Мне сейчас так хорошо, — признался Чан на ухо Джисону, с которым не переставал миловаться: руки их непрестанно искали друг друга, касались то тут, то там, оглаживали и сжимали, сжимали и оглаживали; они то соприкасались под столом коленями, то над столом — головами и разве что не целовались. — Я очень этому рад, дорогой. Как с Феликсом поговорили? — Отлично. — Я горжусь тобой. Иногда просто поговорить бывает сложнее всего. — Спасибо, — сказал Чан и после секундной заминки добавил: — дорогой, — и хихикнул, не то от удовольствия, какое доставило ему это последнее слово, не то от оттого, что голова у него шла кругом, ибо до сих пор ему не верилось, что всё, что с ним происходило, было взаправду.