Тасманийский Дьявол

       Из-за неплотно задвинутых штор в комнату пробивался чистый утренний свет. Чан потянулся, перекатился на бок и открыл глаза. Приподнявшись на локте, он спросонья посмотрел на лежавшую рядом толстовку, от которой поднимался чудесный, мягкий, как пёрышко, запах спящего омеги и смешивался с запахом Джисона от рубашки. Всю жизнь, понял Чан, ему не хватало этих запахов. Как он протянул без них двадцать три года? Двадцать три года неприкаянности. Может, поэтому ему и не спалось. Он физически нуждался в истинных, в их присутствии, в их близости. Как он мог даже помыслить о том, чтобы отказаться от них? Оставь они его тогда, в самом начале, он бы зачах в оцеплении кошмаров, и никто не смог бы ему помочь.       К счастью, они не отвернулись от него. Они за него поборолись и, более того, приняли в их обособленное уютное «мы», «у нас». Чан погладил однорукую толстовку, упал на неё, зарылся в неё лицом. Мы.       Позёвывая и потирая глаза, он проверил время. Было около девяти. Он повалялся ещё пять минуточек, упиваясь запахами истинных и грезя о том, как будет потом просыпаться с Джисоном и Чанбином в одной постели, в собственном доме, и как они будут будить друг друга поцелуями в плечо. Точно, вчера Чан думал о поцелуе с Чанбином. Пускай совсем недолго, какие-нибудь секунды, но думал. Как ни крути, губы у Чанбина были соблазнительные. Да что уж там, он весь был один сплошной соблазн. Стоило узнать его поближе, и сделалось невозможным игнорировать его привлекательность. Он и Джисон, вместе они составляли картину, потрясающую воображение: омега — кровь с молоком, мощный и крепкий, и тонкий и гибкий, как китовый ус, альфа. В их сексе будет заключён акт сотворения мира, слияние двух демиургов, зачинающих жизнь, и однажды Чан сможет увидеть это чудо собственными глазами. Нет, стоп. Надо гнать такие мысли с утра пораньше, не то придётся разбираться со стояком. Пора было вставать и начинать новый день.       В восемь пятьдесят Чан был на кухне. Там же был и Чонин, стоял у плиты с лопаткой в руках. Пахло жареным тестом. — Что делаешь? — Чан налил воды и залпом выпил весь стакан. — Панкейки. Отпразднуем, что ты нормально спишь. — Давно встал? — Не особо. Поверить не могу, что проснулся раньше тебя. Выспался? — О да, — Чан подошёл к мелкому, заглянул ему через плечо. На раскалённой сковороде разместился ровный пышный кругляш теста. — Сколько вместе живём, не знал, что ты умеешь печь панкейки. — А я и не умею, первый раз делаю. Рецепт в инете нашёл. — Ого. Молодец.       Чану было неимоверно приятно, что Чонин так расстарался для него субботним утром, когда любой другой подросток, загруженный школьными обязанностями, предпочёл бы употребить свободное время на отдых. Приятно было ещё и оттого, что Чан сознавал собственную заслугу. Как-никак он приложил руку к воспитанию мелкого и всегда старался подавать ему хороший пример.       Повернув голову, Чонин поводил острым носом и расплылся в улыбке. — Пахнешь Бином и Джисоном. Капец, какой же у Бина офигенный запах. — Ты давай это, не нюхай тут в его сторону. Не для тебя ягодка росла. — Опачки, в ком-то ревность взыграла. — Взыграет тут. Вдруг ты его уведёшь, — Чан погладил Чонина по голове. — Такой завидный жених, панкейки печь умеешь.       Чонин строптиво отмахнул его руку, пробурчал «Да ну», но всё же на губах его появилась маленькая улыбка. Хоть бы у тебя всё было хорошо, думал Чан, чувствуя, как подкатывает под сердце больнючая, полная тревог любовь. Не болей, не попадай в неприятности, не пропускай таблетки, не забивай на учёбу, хорошо питайся, спи минимум шесть часов и никогда, никогда не забывай, что я горжусь тобой. — Оп-ля, — Чонин перевернул панкейк. — Сделаю пока кофе. Будешь? — Давай.       На стол Чан накрывал один, Чонин отлучился в туалет. На выложенных на тарелки румяных пышных панкейках подтаивали кусочки масла. Разливая кофе по чашкам, Чан услышал шлёпанье босых ног из уборной и умилился. Он любил этот звук, любил ставить кофе перед взлохмаченным Чонином в футболке с растянутой горловиной, любил садиться напротив. — Приятного аппетита. — Приятного аппетита.       Панкейки вышли первоклассные, и Чан незамедлительно поздравил Чонина с удачной первой попыткой. — Да у тебя талант. — Я просто делал, как в рецепте написано. Ничего сложного. — Некоторые и по рецепту не могут. Не думал на повара пойти?       Чонин поводил сложенными трубочкой губами, разрезая панкейк на части. — Неа, душа не лежит. — Не решил ещё, на кого учиться пойдёшь?       Чан уже спрашивал в начале весны и вразумительного ответа не добился. — На дантиста, — важно заявил Чонин, внимательным взглядом проверяя, одобрен ли его выбор. — Надо же, — Чан вскинул брови.       Меньше всего он прочил мелкому карьеру на медицинском поприще. В своих предположениях о его будущей профессии Чан, прекрасно знавший, как Чонин любит наряжаться, не заходил дальше дизайнера. — Почему, позволь узнать?       К собственному ужасу, Чан понял, что понятия не имел, какие школьные предметы нравились Чонину, какие ему давались легко, а какие — не очень, интересовался ли он чем-нибудь, помимо сериалов и стаи Со. Чан слишком увлёкся контролем. «Ты всё сделал?» — спрашивал он, и «Покажи табель успеваемости», — говорил он, и «Не прогуливай дополнительные занятия», — велел он, и ни разу, чёрт побери, не попросил: «Расскажи, что тебе больше нравится в школе, про сверстников, про увлечения». — Ну-у, — Чонин повозил кусок панкейка по тарелке, — меня прикалывает скрупулёзная работа. И мне нравятся деньги. — Понятно, — Чан позволил себе маленькую безобидную усмешку и покачал головой. Деньги все любят. Покажите человека, кому бы они не нравились. Он ведь и сам когда-то сделал выбор, основываясь на критериях доходности профессии. — Звони, как начнёшь практику. Буду первым твоим пациентом. — Спасибо, — Чонин благодарно улыбнулся.       Ты всегда можешь на меня рассчитывать, хотел сказать Чан, можешь всё мне доверить, я всегда постараюсь тебя понять и поддержать и никогда от тебя не отвернусь. — Панкейки обалденные, — почему-то вместо этого сказал он.       Непроизнесённые слова, давно созревшие и готовые быть услышанными, превратились в прогорклое сожаление, подпортившее вкус кофе. Отставить уныние, мысленно подстегнул себя Чан. Рано вешать нос. У них с Чонином впереди ещё много дней, один из которых обязательно окажется более подходящим для высокопарных речей, настолько сокровенных, что потом их не принято упоминать вслух.       Пока мы вместе, думал Чан, пока твой переезд лишь маячит на горизонте, давай придерживаться проторённых троп и ради нашего душевного спокойствия притворяться, что они бесконечны, что так, как сегодня, будет долго-долго, потому что если мы заговорим откровенно, если я даже заикнусь о том, что думаю, я не сдержусь и признаюсь, как сильно боюсь тебя отпускать. Я хочу, чтобы ты поступил, чтобы продолжил учиться, чтобы ты был самостоятельным и смелым, но, господи, как же болит сердце от одной только мысли о гостиной, где больше не будет тебя. Так что прости меня, прости, что я не говорю самого важного. Я обещаю исправиться.       Нос защипало. Усилием воли Чан взял себя в руки и сосредоточил всё внимание на успокоительном будничном распорядке. Нет ничего успокоительнее рутины. Какие у него сегодня дела? Стрижка у Феликса, стирка. Не помешало бы наконец начистить унитаз и поменять постельное. Вперёд и с песней. И никаких грустных мыслей. — Я скоро уйду, — сказал Чан, отправил последний кусок панкейка в рот и отодвинул тарелку. — Куда? — К Феликсу, подстричься. Пока меня не будет, сними постельное. Я приду, постираем. — Хорошо. — Ой, — Чан выпрямился, уставясь на Чонина напротив. — Что такое? — мигом насторожился мелкий. — Забыл тебе вчера рассказать. Я же с Джисоном начал встречаться. — Фух, напугал, — Чонин расслабился и махнул рукой. — Я и так понял по тому, как вы засосались, — он обхватил себя руками, выпятил губы и заизвивался червяком, изображая поцелуй альф. — Извини, — Чан глухо засмеялся от охватившей его неловкости. Уши и щёки налились жаром. — За что? — Чонин бросил изгаляться. — Это же нормально — целовать того, кого любишь. Ничего такого тут нет. — Ладно. Спасибо, — не в силах перестать улыбаться, Чан опустил голову и прикрылся рукой.       Тот поцелуй был шикарен. Да что там, все вчерашние поцелуи были восхитительны! Они разом нахлынули на сознание, упоительные, вожделенные: поцелуи наверху, поцелуи под деревом, поцелуй в машине. Такие сладкие, жадные, ненасытные. В них чувствовался неутолённый плотский голод. Всё-таки поцелуи с альфой отличались от поцелуев с омегами. Теперь-то Чан мог судить. Главную роль, пожалуй, играл запах. Не хищный напор Джисона, не его инициативность. Его крепкий в минуты возбуждения запах альфы. И этот альфа — мой, восхитился Чан. Мой не со вчера, не с пятнадцатого июня, со дня, когда мы начали встречаться, а мой с рождения. Мы созданы друг для друга, и это не романтическая чепуха, это правда. Вот что самое поразительное. — Кошмар, ты аж светишься! — Ой, отстань. — Чан, — позвал Чонин, побуждая посмотреть на него. В лице его проступила взрослая сознательность. — Я рад за тебя.       Когда ты успел так вырасти? — думал Чан. Ты же постоянно был у меня на виду, я каждый день будил тебя, кормил, отправлял в школу и загонял спать. Теперь ты почти с меня ростом, и твои руки смешно выглядывают из рукавов ставшей короткой куртки. Теперь ты смотришь на меня этим взрослым, понимающим взглядом. Давно ли ты стал таким?       Чан протянул по столу руку ладонью вверх. Чонин охотно вложил в его руку свою. Всё, что разрывало Чану грудь, всё, что рвалось из его души, подкатило к горлу. У него не было иного выбора, кроме как открыть рот, чтобы не захлебнуться. — Я люблю тебя, — выплеснул он первую волну и тут же, заметив проступившую в чертах мелкого привычную проказливость, добавил: — Я запрещаю тебе сейчас фукать. — Иу, — всё равно скорчил гримасу Чонин, но не справился с глазами, не подчинил их выражение насмешливой маске, и в его взгляде показалась беззащитность.       Тебе тоже страшно, понял Чан. Ты тоже боишься этой наивной честности, особенно обжигающей перед надвигающимся неминуемым расставанием. Придётся потерпеть, дружок. Мы должны через это пройти. Рано или поздно. Я уже столько всего упустил. Что если я отложу искренность на попозже и опоздаю? Позволь мне высказаться, пока нам не мешают расстояния, пока мы вместе, пока мы близки.       Как бы улавливая его настроение, Чонин сделался серьёзен и сжал его руку. Он приготовился. И Чана прорвало. — Ты стал совсем взрослый. Я горжусь тобой. Слышишь? Горжусь. Ты никогда не был мне обузой, только радостью. Если ты вдруг не поступишь, ничего страшного. Останешься со мной ещё на год. — Я не… — жалобно пикнул Чонин. — Не перебивай. Если поступишь, не пропадай. Ясно? Звони и пиши мне. Ты умный, старательный, красивый, у тебя всё получится, но если ты вдруг почувствуешь, что не справляешь, сразу — слышишь? — сразу иди ко мне, не затягивай. Для тебя я всегда найду время и силы. Даже когда у меня будет семья, не бойся обратиться ко мне. Ты тоже часть моей семьи. Всегда ей будешь.       На глаза Чонина набежали слёзы, губы задрожали. Он подскочил, взъерошенный, как подбитая птица. На секунду почудилось, что он вот-вот убежит, но он бросился к Чану, как к спасительному убежищу, как к утешителю. Чан с готовностью поймал его в объятия, затянул на колени и притиснул к груди. — Прости, — приговаривал он, гладя Чонина по голове, — я должен был раньше сказать это.       Безуспешно сдерживавший всхлипы Чонин сжался в комочек и спрятал лицо у него на плече. — Я люблю тебя, — сказал Чан.       Чонин остался верен себе и зафукал сквозь слёзы. — Не говори такого, когда я сижу у тебя на коленях. Гадость. — Я люблю тебя, как брата. Так лучше? — Да, — через усилие выдавил Чонин и судорожно сжал руки, которыми хватался за него. — Я тоже люблю тебя, как брата. Спасибо тебе за всё.       Держа его и гладя, Чан вспоминал последнюю поездку домой. Повзрослевшие без него Анна и Луи поначалу дичились возмужавшего старшего брата, но быстро освоились в его обществе и за две недели вконец умотали незамолкаемой трескотнёй и беготнёй по всему городу. Слушая их, наблюдая за ними, вдыхая их поменявшиеся, утратившие сладковатый детский душок запахи, он судорожно стискивал зубы от мысли, что скоро снова надолго улетит от них на другой континент. Все те годы, что он провёл с Кёной, он скучал по ним и по своим братским обязанностям.       «Хорошо, что у меня есть ты», — подумал он, обнимая Чонина. Как странно, что Чонин был не только лучше ему знаком, но и получил от него больше заботы и любви, чем родные брат и сестра. Анна и Луи видели Чонина только на экране во время редких видеосозвонов. Познакомятся ли они когда-нибудь лично, и если да, что Чан почувствует в миг их встречи?       Когда время сидения на коленях альфы грозило перейти за грань приличного, Чонин поднялся и, утирая мокрые щёки, вернулся на место. — Ну вот, развели сырость с утра пораньше, — пошутил Чан. — Всё ты виноват, — беззлобно буркнул Чонин.       Несмотря на обуявшую его неловкость, Чан был рад, что затеял этот разговор. На душе его стало светлее и легче, и он совсем разомлел от счастья. Дела его шли в гору, жизнь налаживалась: он обрёл замечательных истинных, нашёл работу, не вылетел из университета и, в довершение, стал ещё ближе с Чонином. В попытке выжать по максимуму из этого чудесного утра, Чан поднял глаза и, рассчитывая на ещё одну порцию искренности, спросил: — Есть кто-то, кто тебе нравится? — Неа, — нисколько не смутившись, мотнул головой Чонин и громко отхлебнул из чашки. — А с Хёнэ как? До сих пор общаетесь? — Ага. Прикинь, ей недавно родители собаку подарили. Шпица. Сегодня после доктора Нам пойду с ними погулять. — Точно, доктор, — Чан сбегал в комнату за телефоном. С этой влюблённостью всё стороннее совершенно вылетало из головы. Раньше он никогда не забывал про приёмы Чонина и всегда заранее давал на них нужную сумму. — Кёна вчера скинула денег. Это тебе на врача и на кроссовки. Сходите с Хёнэ выберите, — парой кликов он перевёл деньги на карту Чонина. — Кёна давно у нас не была.       В самом деле давно. Когда она заглядывала в последний раз? Кажется, зимой. Внезапно заманчивая мысль завладела Чаном, даже не мысль, а идея — идея собрать вместе ту часть своей семьи, что проживала на территории Кореи. — На каникулах я собираюсь познакомить с ней и Гильканом Чанбина и Джисона. Пошли с нами. Повидаетесь.       Он, его будущие мужья, его названый брат, его тётя и парень тёти встретятся и сядут за один стол. Для полноты картины было бы неплохо затащить и Минхо, — как-никак Чан и его считал частью своей корейской семьи, — но там уж как пойдёт. — Здорово! Я за. — Вот и замечательно.       Дороги к салону Феликса Чан не помнил и написал в чат. Чанбин мигом скинул адрес. Нацепив кепку и попрощавшись с Чонином, Чан вышел. Погода стояла прекрасная, по небу расползлись тучи, прикрыли безжалостное солнце, и жар, терзавший город прежде, отступил, но редкие лучи пробивались через прорехи в облачной завесе и живописно пронизывали городской пейзаж столпами света.       Выйдя из автобуса в Нижнем, Чан прошёл мимо уличного рынка, бурлящего голосами и запахами, сверился с картами на телефоне, завернул за угол, прошёл подворотню и угодил в узкий тёмный двор, кишащий похожими на людей созданиями. Эти создания стояли скрючась возле испещрённых трещинами, изъеденных влагой стен, сидели вдоль них и лежали кто на тряпье, кто на картонке. Некоторые ходили туда-сюда, как заведённые игрушки, резко переставляя негнущиеся ноги или, наоброт, волоча их, как тяжёлые гири. Они чесались, кашляли и стонали, и вонь от них шла такая, что резало глаза. Чан попятился, прикрыв нос рукой. Сбоку от него со скрипом отворилась пятнистая от ржавчины железная дверь с нарисованным на ней знаком, представлявшим перевёрнутый треугольник с точкой в центре, из тёмного зловонного прохода выбрался, придерживаясь за косяк, молодой тощий мужчина и, шмыгая носом, побрёл, покачиваясь, вглубь двора. На ходу он ненароком задел Чана, ругнулся, извинился и пошёл дальше. Перепуганный Чан опрометью бросился обратно на главную улицу. Ни в какие закоулки он решил больше не сворачивать, как бы те ни сокращали путь. К тому же он вспомнил, как Хёнвон в своём блоге советовал обходить места, помеченные треугольником, стороной.       Он уже миновал два длинных дома, а в носу его всё ещё стоял кислый нездоровый запах, присущий наркоманам. Чан поёжился. Всё-таки Нижний — гнилой район, до краёв заполненный всякой пакостью. Мрачный, неухоженный, тесный, он, казалось, был замыслен клеткой для отверженных обществом, местом, где торчки, пьяницы и тунеядцы могли предаваться пагубным привычкам подальше от глаз добропорядочных граждан Среднего и Верхнего. Но ведь не все здесь такие, тут же подумал Чан. Старушка Дагам не такая, и Ли Миран, и Минджи с дочуркой, и младшие, и Джисон. Джисон ведь тоже обитатель Нижнего. Джисон… Чем, интересно, он сейчас занят? Проснулся ли он или ещё спит, обнимая во сне кофту Чана и рукав от Чанбиновой толстовки? А вчера он правда мастубировал на их одежду или это была шутка? Если не шутка, возможно, он и Чан дрочили одновременно, каждый в своём доме, но вместе в мыслях. Какое у него лицо во время секса? Как он стонет? Или он из молчунов? Чан так расфантазировался, что чуть не прошёл мимо цели. — Куда намылился-то? — остановил его насмешливый окрик.       Чан круто развернулся на пятках. Перед салоном курили Хёнджин и Феликс. — Мимо пробежал, даже поздороваться не удосужился, — укорил Хёнджин. — Вот какие нынче альфы пошли. Мда уж. — Задумался, — оправдался Чан, подойдя к омегам. — Привет. — О чём? — спросил Феликс, но с такой обходительностью, которая как бы подразумевала вопрос: «Не случилось ли чего?»       Чан потёр затылок. Первым его порывом было отшутиться или соврать, но в последнюю секунду он выбрал сказать правду, просто потому что ему эта правда очень нравилась. — О Джисоне, — он смущённо улыбнулся. — Мы вчера встречаться начали. — Вот так новости! — просиял Феликс. — Поздравляю!       Вспомнив вчерашний инцидент, при котором раскрылась влюблённость Феликса, Чан немного смутился. Уж не задел ли он ненароком чувства омеги? Как-никак Чан с Джисоном на пару были первыми претендентами на сердце черноглазого вожака. Но Феликс не выглядел удручённым. Наоборот, он, казалось, искренне радовался чужому счастью. Чан понадеялся, что это не было искусным притворством. — Тогда понятно, чего ты весь такой… — Хёнджин поиграл бровями, — задумчивый. Не терпится, поди, поскорее к своему парню убежать. — Угадал, — Чан не удержался и хихикнул. Ему было крайне приятно оглашать отношения, да и в принципе хотелось говорить о них всем и каждому. Казалось, чем больше людей об этом узнает, тем скорее он сам поверит, что у него есть замечательный, умный, добрый, красивый, начитанный, сексуальный парень-альфа. — Чёрт, — Хёнджин глубоко затянулся тонкой сигаретой, чиркнул окурок о стену, сбивая искры, и выбросил его в урну, — повезло же Бину. Мы когда вас обсуждали, ещё до вашего появления, я ставил на то, что вы будете цапаться за него. Рад, что оказался неправ. Из вас красивая пара.       Чан заулыбался от удовольствия и собрался рассыпаться в благодарностях, но Феликс тоже затушил сигарету, открыл стеклянную дверь и отступил, пропуская его вперёд. — Прошу.       Чан вошёл в салон. В маленьком светлом помещении негромко играла незатейливая попсовая музычка, на бледно-розовых стенах висели стилизованные пейзажи в белых рамках и сертификаты о прохождении парикмахерских курсов, слева от входа была организована миленькая зона отдыха с диванчиком, справа — уголок с пустыми полками и столом; дальше, в глубине, уместились два рабочих места с туалетными столиками, зеркалами и чёрными кожаными креслами с подъёмным механизмом. Одно место выглядело пустым, и Чан, успевший снять кепку и сесть в одно из кресел, незамедлительно поинтересовался, в чём причина. — Пока что я здесь работаю один, — ответил Феликс, завязывая на альфе пеньюар. — Потом ко мне наши девочки придут работать, одна стилисткой, две другие маникюрщицами, вон туда, — он указал на стол и полки справа от двери. — Черён и Есо?       Помнится, именно они отвечали за маникюр у стайных. — Ага. Они и Ёнын. Будем вместе трудиться во имя красоты. — Наведи поскорее красоту на голове Чана, — длинный, как шпала, Хёнджин, элегантно плюхнулся на диван и закинул ногу на ногу. — Смотреть невозможно на эти патлы. — Сам ты с патлами, — буркнул Чан, впрочем, и не думая обижаться. — Не трынди давай, я за своими волосами ухаживаю. — Я за своими тоже, между прочим. — Чем? Шампунем три в одном?       Пришлось гордо промолчать, потому что Чан действительно зачастую пользовался шампунем три в одном. А что поделать? Не его вина, что он чаще идёт по скидке! — Итак, — Феликс облачился в розовый рабочий фартук, — ты хочешь что-то конкретное? — Честно, даже не знаю.       Поглощённый мыслями о Джисоне, Чан ни единожды не задумался о предстоящей стрижке. Справедливости ради, он вообще никогда не задумывался о стиле, но исправно посещал захудалую парикмахерскую недалеко от дома, где каждый раз озвучивал один и тот же запрос («Покороче, пожалуйста»), подстригался, платил и уходил. Причина такого безразличия к собственной внешности коренилась в его экономности. Он не собирался переплачивать за красивую причёску, когда ему и с самой обыкновенной было вполне нормально. — Посоветуй что-нибудь, — попросил он. — Ты лучше разбираешься.       Феликс развернул кресло с ним, пристально осмотрел, поворошил ему волосы, похмыкал и сказал: — Предлагаю подобрать длину и выбрить височки и затылок снизу. — Типа андеркат? — спросил Хёнджин. — Типа, но менее радикально.       Чан посмотрелся в зеркало, представил себя с выбритыми висками, нашёл, что это прилично и сексуально одновременно, и дал добро. — А покраситься не хочешь? В белый. Тебе бы пошло.       От таких радикальных перемен во внешности Чан отказался. — Как знаешь, — пожал плечами Феликс, выудил из кармана тонкую расчёску с металлическим кончиком и приступил к делу.       Пока он работал, сосредоточенно насупившись и усыпляя Чана пшиканьем распылителя и звуком ножниц, Хёнджин вслух зачитывал смешные комментарии под последним видео Хёнвона. — О чём видео? — спросил Чан. У него не было времени следить за обновлениями в блоге. — Хёнвон к фурькам в гости ходил. Они согласились посниматься. — Что за фурьки? Фурри что ли? — Фурии. Они автомастерскую держат. Мы с ними на короткой ноге. Они классные.       Порой Чан, для которого свет клином сошёлся на Тасманийском Дьяволе, забывал, что город полнился другими стаями, что где-то по улицам ходили такие же, как Чанбин, вожаки, что они и Чанбин были, возможно, не только знакомы, но и имели какие-то общие дела. Как он с ними сошёлся? Может, их свёл Вонхо? — Закрой глаза, — сказал Феликс.       Чан закрыл и почувствовал, как посыпались на щёки и нос волоски. Лицо сразу зачесалось. Наконец ножницы перестали щёлкать. Чан высунул руку из-под пеньюара, смахнул с лица волосы, почесал нос и спрятал руку обратно как раз в тот момент, когда сбоку зажужжала машинка. — Капец, почти все комменты про сиськи Джесси, — сетовал Хёнджин. — Ясен пень они сделанные. — А Джесси это кто? — полюбопытствовал Чан, рассматривая в зеркале свою укоротившуюся только что чёлку. — Вожак Фурий. — Женщина? — Чан невольно посмотрел на Хёнджина. — Не вертись, — Феликс вернул его голову в прежнее положение. — Ну да, женщина, — сказал Хёнджин. — У них как-то так давно повелось, что женщины-альфы становились вожаками. Даже история какая-то про это есть, но я не интересовался. — Ого. Круто. — Пока мы не появились, они были самыми фриковатыми из стай в Нижнем, типа: «Ха-ха, женщина вожак». — Теперь мы самые фриковатые, — усмехнулся Феликс, не отрываясь от работы. — Ха-ха, омега вожак. — Ты познакомишься с фурьками, если придёшь на вечеринку.       Чан смутно помнил, как перед его обмороком в курилке возле университета Чанбин и Минхо что-то говорили о предстоящей вечеринке. Уж не та ли это самая, про которую сейчас говорил Хёнджин? — Что за вечеринка и когда? — В честь новоселья. Закатим сразу после экзаменов. Ты приглашён.       Долго не думая, Чан согласился. Он не без оснований предполагал, что Джисон точно пойдёт если не ради выпивки и веселья, то ради возможности понаблюдать за Со. Что ж, в таком случае Чан тоже за ним понаблюдает и к тому же проведёт время со своим парнем.       Пока он думал про своего парня, про своего Джисона, пока вспоминал, как золотило солнце пушок у него на щеках, вспоминал его открытую улыбку, изящные руки в браслетах и кольцах, длинные ноги, его голос, его смех, пока мечтал о том, как снова поцелует его, Феликс закончил стричь. — Как тебе?       Чан посмотрел в зеркало и не сдержал удивлённо-восторженного восклицания. Он выглядел мужественно и ново. Ему очень понравился свой новый облик, так что он в эту же секунду решил, что непременно сегодня пойдёт к Джисону, чтобы покрасоваться перед ним. — Нравится? — Очень! — Ну-ка, — Хёнджин смерил Чана критичным взглядом и удовлетворённо кивнул. — Ну вот, совсем другой человек. — Ты просто волшебник! — Чан вертел головой, со всех сторон осматривая новую причёску. — Спасибо, — Феликс скромно улыбнулся и снял с него пеньюар. — Тебе спасибо! — Рад стараться.       Хёнджин поднялся, потянулся с кошачьей грацией и сказал: — Пошли к нам. Ликс утром сделал лимонад. Пропустим по стаканчику.       Чан согласился. Феликс собрался с ними. Он повесил на окно бумажку «Вернусь через 10 мин.», закрыл дверь на ключ и выдвинул решётку. Через минуту они уже стояли у железной двери одноэтажного строения в ряду таких же серых близнецов, возведённых из серого кирпича. Под навесом на старых табуретках сидели две женщины и мужчина. На круглом столе перед ними стояли банки и тарелки с закусками. Попивая пиво, они поздоровались с омегами, омеги поздоровались с ними. — А кто это с вами? — спросила высоким писклявым голосом эпатажная особа в блестящих лосинах, с огромными золотыми кольцами в ушах. — Из ваших? — Не, не из наших, — Хёнджин вставил массивный ключ в большую дырку замочной скважины. — Так, друг. — Как тебя звать, малыш? — Меня? — спросил Чан. — Кого ж ещё? Этих двоих я знаю. А ты кто будешь? — Чан. — Идите к нам. У нас ещё есть, — с этими словами мужчина в видавших виды джинсах махнул ногой под стол, где стоял пакет. — Не, спасиб, — отмахнулся от них Хёнджин и открыл дверь. — Да давайте, — позвала вторая женщина. — Не можем. — Эх вы, молодёжь. — Мне ещё работать сегодня, — Феликс послал им одну из своих солнечных улыбок и подтолкнул Чана за успевшим войти Хёнджином. Дверь закрылась.       Чан точно не знал, чего ожидал от внутреннего убранства этого странного жилища. Наверное, какой-то неприкаянности, чего-то, похожего на временное убежище, на бытовку или голую нору, но никак не обрамлённого коврами уюта. Пёстрые узорчатые ковры внахлёст лежали на полу и покрывали стены, придавая обстановке какое-то причудливое, ни с чем не сравнимое, почти физическое ощущение безопасности, которое довершалось плотным слитным запахом двух сожительствующих омег. — Разуйся только, — сказал Хёнджин, сам сбрасывая обувь. — Неохота опять пылесосить. Садись куда хочешь.       Выбора было немного. Напротив, под единственным маленьким зарешечённым со стороны улицы окошком стоял разложенный и заправленный цветастым пледом диван-кровать, рядом с которым, перед пластиковым столиком, размещался пушистый, несколько уже просиженный, со свалявшимся мехом сиреневый пуфик. На последний Чан и опустился. Предоставив хозяевам хозяйничать в отделённой кухоньке, он принялся осматриваться. Помимо ковров, убранство дома составляли свидетельства быта: забытые на диване ноутбук и планшет, приставленные к стене холсты разных размеров, то там, то тут взгляд натыкался на блокноты и альбомы; на комоде, раскрыв бархатное нутро, показывала богатства шкатулка для украшений, откуда, возможно, Хёнджин утром достал кольца или свою незаменимую скрепку на цепочке, лежали две расчёски, блок сигарет и целая куча каких только можно зажигалок.       Вскоре омеги принесли домашний лимонад и лимонные кексы, испечённые Феликсом, и сели на диван. Чан откусил кекс, глотнул лимонад и вслух похвалил лёгкий освежающий вкус того и другого. — Ты прямо мастер на все руки, и причёски делаешь классные, и готовишь вкусно. — Потому что с любовью, — Феликс грустно улыбнулся, опустив взгляд на стакан в руке. — Меня Вонхо этому научил. Делать с любовью.       Опять он. Чан прикусил язык, размышляя, не будет ли слишком невежливо пуститься в расспросы, но, заключив, что Феликс сам заговорил о таинственном альфе, всё же спросил: — Вонхо… Каким он был?       О том, куда он делся, поведает Чанбин. Ничего ведь такого нет в том, что Чан побольше разузнает непосредственно о личности Вонхо от ребят.       Омеги переглянулись. — Он был офигенным, — почти прошептал Хёнджин и примолк, опустил голову, провёл по волосам, убирая их от лица. Печальные длинные руки походили на изогнутые поникшие ветви плакучей ивы, запрокинутые порывом ветра. В красивом лице проступило что-то от пришибленной собаки. — Такие не забываются. — Как вы познакомились?       Откуда он появился? Как сошлись ваши пути? Сразу ли вы поняли, увидев его, что встреча эта судьбоносна?       Несколько секунд омеги переглядывались, словно испрашивали друг у друга разрешения говорить о Вонхо или советовались друг с другом на счёт того, можно ли Чану поведать о великой индивидуальности, не опорочит ли он память о лучшем альфе из возможных. — Давай я первый, — сказал Феликс. — Мне скоро возвращаться. — Хорошо.       Прежде чем начать, Феликс кашлянул, отпил лимонада, потёр лоб. Собравшись с мыслями, он начал, и голос его звучал ниже, глуше, траурнее. — Это случилось зимой. В феврале. Помнишь, я вчера тебе говорил, что мы в заброшке зависали? — Помню, — кивнул Чан. — Так вот, туда мы и шли с Дами поздно вечером. Был снегопад, дорогу к заброшке замело, и коляска застряла. Тогда-то к нам и подрулил он, — Феликс поставил запотевший от холодного лимонада стакан на стол и сцепил свои маленькие, похожие на детские руки. — Он вытащил коляску, взял Дами на руки. Я вёз коляску, без Дами она уже не застревала. Мы привели его к заброшке, и он очень удивился. Думал, что провожает нас до дома. Там уже ребята сидели, жгли в бочке ветки и всякий мусор и грелись. Вонхо… — Феликс посмотрел в потолок, потом в пол, сжал губы. — Он ушёл, но вскоре вернулся с двумя пакетами еды, и пока мы ели, устроил нам целый допрос: имена, где живём, где учимся, почему тут торчим. Он спрашивал очень… мягко, даже вежливо что ли. Да ему и не надо было никого из себя строить, строгость никакую показывать. Там и по виду, и по запаху сразу становилось ясно, что он сильнее во всех смыслах, так что мы все как-то перед ним присмирели. Когда он совсем ушёл, мы все как бы немного ошарашенные сидели, будто вдруг стали свидетелями одной на всех галлюцинации. Понимаешь, он впечатление такое создаёт, которого не объяснить, хоть ты тресни. Он… завораживает.       Чан успел столько всего наслушаться про Вонхо, что сам был не прочь встретиться с ним лично и испробовать на себе его хвалёное почти сверхъестественное влияние, но так как такой возможности у него не было, он спросил: — Что было дальше? После того, как он ушёл? — Он пришёл опять на следующий день. Принёс еды. И так повторялась каждый день. Без пропусков. Он приносил еду и сигареты, садился и разговаривал с нами о всяком. Иногда нас было пара человек, иногда мы были всем составом, так что познакомился он со всеми. Он видел, как мы летали… — Что, прости? — перебил Чан. — Ну, нюхали. Видел, как кололись, дрались, трахались, делили краденое, но никогда нас не осуждал и не принижал. Но и не… типа, — Феликс поводил пальцем по краю стакана, — не поддерживал, не смотрел сквозь пальцы на то, что мы делали. Он всегда говорил, что мы больше, чем вот это, что мы идём не туда, и вмешивался в наши срачи. Понятия не имею, почему мы слушали его. Он нас околдовал.       Может, до этого он точно так же околдовал Чанбина. Залез к нему в голову, в сердце, в душу, опутал его своим влиянием. Чан не знал, какого мнения о Вонхо придерживаться. Все отзывались о нём исключительно положительно, но неоспоримая власть над умами людей придавала ему флёр некоторой опасности. Уж не был ли он искусным стратегом и манипулятором? Не могло ли его целиком захватить желание обзавестись собственной стаей, ради которого он и сплачивал вокруг себя самых разных людей, если видел, что они ему полезны? — А как вы стали стаей? — спросил Чан, надеясь, что ответ на этот вопрос как-нибудь прояснит мотивы Вонхо. — Думаю, для него мы стали стаей раньше, чем это произошло на самом деле. — В смысле? — Просто он, — Феликс тяжело вздохнул и откинулся назад на отставленные руки, подняв веснушчатое лицо к потолку, обклеенному пенопластовой плиткой, — в первый же день, когда принёс еду, спросил, стайные ли мы. Мы сказали, что нет. Мне кажется, именно тогда он и сделал нас своей стаей. У себя в голове. И потом стал себя вести, как наш вожак. Даже больше, чем вожак. Он кормил нас, одевал, лечил, наставлял, гладил. Поначалу мы, конечно, с осторожностью к нему относились, обсуждали его всяко между собой, но когда он приходил, сразу забывали все подозрения. Стоило посмотреть ему в глаза, и мы не могли ему не доверять. В марте он предложил нам стать его стаей. Чёрт возьми, — Фелик засмеялся, от его глаз разошлись лучики морщин, — если бы не он, хрен знает, где бы мы все сейчас были. И ты прикинь, мы же тогда отказались. — Серьёзно?       Разве не каждый юный оборванец из Нижнего мечтает вступить в стаю? — Ага. Это же очень сложно — создать стаю. Не то чтоб вступить в уже существующую проще, но создать — это прям за гранью. — И как так получилось? — Чан поставил стакан, сцепил руки в замок и подался вперёд. Он увлёкся. Он почувствовал азарт, будто гончая, напавшая на след. — Вонхо сказал, что организационные вопросы не наша проблема, что он всё утрясёт. От нас требовалось только желание занять место в мире, а не сдохнуть в каком-нибудь бомжатнике от передоза. Никто из нас не хотел умирать. Нет, некоторые хотели, но чисто так, от безысходности. С появлением Вонхо суицидальных наклонностей в нас поубавилось. В итоге мы согласились. После этого он стал учить нас, как быть стаей. Капец, как же я по нему скучаю. — Что в нём такого особенного? Я без задней мысли интересуюсь. — Не знаю, — Феликс встал, оправил рабочий фартук с карманом, на который были нацеплены зажимы для волос. — Этого не описать словами, — омега задумался, воткнув остановившийся взгляд в ковёр. — Он как будто из тех, кому дали инструкцию к жизни. У тебя вот было такое чувство, как будто ты не знаешь, как и что надо делать, чтобы было правильно? — Бывало.       Чан умел справляться с трудностями, умел делать выбор и подстраиваться под обстоятельства, но его и правда порой нет-нет да посещали мысли: а так ли надо? Не ошибся ли он где? Особенно тяжело приходилось в периоды бессонницы, выворачивающей разум наизнанку и превращающей мир в подобие сюрреалистического кино. Глядя на окружающих красными от недосыпа глазами, Чан гадал, почему кажется, будто остальным всё даётся легче? — Казалось, Вонхо знал правила игры и умел в неё играть, в отличие от нас. Ладно, — Феликс посмотрел в телефон, — мне пора, скоро клиентка придёт. Чао. — Пока, — растерянно попрощался Чан, провожая его взглядом до выхода.       Феликс ушёл, дверь закрылась, и Чан посмотрел на Хёнджина. — Полагаю, моя очередь, — усмехнулся он. — Всё ещё хочешь продолжить слушать про Вонхо?       Упустить возможность побольше разузнать о настоящей индивидуальности? Да ни за что на свете! — Хочу. Как с ним познакомился ты? — Бин нас свёл, — Хёнджин потёр подбородок и задорно хмыкнул. — Вообще, тогда всё странно было. После того дня, как Бин нас познакомил, я никак не мог выкинуть Вонхо из головы. Шиён и Сынмин тоже. Мы постоянно его вспоминали. Такой только присниться может. Реально. — Почему? — Он был добрый. — И что? Я тоже добрый. — Нет, ты не понимаешь. Он был добрый. Как святой. В нём как будто не было зачатка злого.       Чану на ум пришла Ли Миран с её невозможными глазами и бесшумным спокойствием. Пожалуй, именно такая женщина и могла произвести на свет сына, претендующего на звание святого. — Рядом с ним было спокойно. Это я тебе как омега заявляю. Он никогда не смотрел на меня или на Бина тем липким взглядом, каким альфы смотрят на омег. Он смотрел в тебя или сквозь тебя, но никогда на.       Сказанное им несколько Чана покоробило. Он принял это на свой счёт, ведь он как раз не единожды смотрел на Со таким взглядом, оценивал его формы, примерялся к его изгибам. Поэтому он больше из защитного злорадства, нежели из-за желания докопаться до истины, предположил: — Может, он был по альфам. — Не уверен. Мы же ходили вместе, гуляли, он ни на альф, ни на бет так не смотрел. Может, он был асексуалом, не знаю. У меня нет знакомых асексуалов, так что я понятия не имею, как они смотрят, — Хёнджин поставил точку, хлопнув ладонями по коленям. На секунду показалось, что он вот-вот встанет и скажет, что этого достаточно, но он сидел, благодушно открытый для следующих вопросов, и один вопрос как раз неотвязно вертелся у Чана на языке. — А как Чанбин с ним познакомился? — О-о-о, — заулыбавшись, Хёнджин закинул ногу на ногу, поставил локоть на колено, подпёр ладонью точёный подбородок и устремил на Чана немного глумливый (скорее по привычке) взгляд. — Это прямо-таки судьбоносное стечение обстоятельств.       И он замолчал. Молчал и улыбался, улыбался и молчал, пытливо глядя на Чана, словно впервые его увидел и теперь пытался разгадать, что он за человек. Наконец Чан потерял терпение. — Так что? Рассказывай. Или такую информацию за бесплатно не дашь? — А знаешь что, не дам, — ехидно протянул Хёнджин. — И за платно не дам. — Вот ведь… — Не куксись, — насмехался омега. — Ты же альфа. Держи лицо. — Держу, блин. — Что-то не похоже. Ну-ка давай, спину ровно, грудь вперёд, нос кверху. Во-от, — взгляд Хёнджина сделался прям и серьёзен. — Я не говорю не из-за неприязни, ты не думай. — Из-за чего тогда? — Из-за Бина. Это его история, так что, во-первых, я точно и не знаю, как у них там всё происходило, а во-вторых, он должен её кому-то наконец рассказать. Он… понимаешь, он, — Хёнджин потёр подбородок, промочил горло лимонадом, — с нами он не может поговорить про Вонхо. Как вожак он должен оставаться сильным перед нами, а тема Вонхо для него очень чувствительная. С тобой и Джисоном он расслабится и разговорится. По крайней мере, я на это надеюсь, не то с тех пор, как Вонхо пропал, он так ни с кем о нём и не поговорил. — Что, совсем ни разу? — Ни разу. Чан, всё намного хуже, чем ты можешь представить, — Хёнджин на секунду сжал губы, шумно вдохнул через нос, словно решался на что-то. — Это Бин, — продолжал омега чуть громче, чем шёпотом, — надоумил Вонхо лететь в этот сраный Бангкок, он купил ему билет, он посадил его на самолёт и помахал ручкой на прощанье. Улавливаешь, к чему я веду?       Сознание Чана покачнулось. — Он считает себя виноватым в смерти Вонхо, — непослушными губами произнёс он. Бангкок. Вот почему Чанбин побледнел вчера в машине, когда Чан упомянул Таиланд. О, нет. Нет-нет-нет. Какой кошмар. Нет чувства разрушительнее, чем чувство вины. И что теперь делать? Способен ли Чан, или Джисон, или кто угодно другой снять с него эти кандалы? — С таким должны работать психологи.       Только профессионал может заставить человека увидеть очевидное — увидеть, что ключ от кандалов всё время был у него в руке. Чан не был профессионалом. — Не спорю, — сказал Хёнджин, — а ты попробуй его к нему отправь. Думаешь, мы не пытались? Да тысячу раз. Он не идёт. И, честно, я его прекрасно понимаю. Но пора бы уже с кем-то поговорить о случившемся.       Чем дольше держишь в себе, тем сложнее будет поделиться. Так было и с Чонином. Так происходит и с Со. — В общем-то, — Чан почесал затылок, голова у него гудела, — Чанбин собирался рассказать нам о Вонхо после экзаменов. — Отлично! — сразу оживился Хёнджин. — Дай сотик. — Зачем? — Чтоб ты спросил. Раз надо, значит, надо, — он протянул свою длинную руку. — Только разблокируй. — Ну на, — Чан подал телефон. — Я вбил свой номер. Сообщи потом, как всё прошло. Бин, конечно, и сам мне потом скажет, но я сразу хочу узнать. Чисто так, в общих чертах опиши, норм не норм. — Ладно. — Спасибо. — Можно ещё вопрос про Вонхо? — Валяй. — Ты считаешь, он не вернётся? — Это очевидно. — А как же телефон? — О, ты в курсе про него. Да нашёл какой-нибудь сумасшедший и ходит с ним, не сменив симку. Однажды он перестанет работать, и тогда последняя надежда испарится, — с невесёлым смешком докончил Хёнджин, и Чан передёрнул плечами от неприятного страха, пробежавшего по хребту.       Однажды Чанбин услышит: «Телефон неактивен». Единственная ниточка, связывавшая его с Вонхо, оборвётся. По доброй воле или нет, но ему придётся пережить утрату, и Чан решился во что бы то ни стало быть рядом с ним, когда его мир, поддерживаемый раньше гудками, доходящими из страны ошейников на человеческих шеях, онемеет и обрушится. Ни учёба, ни работа, ни какие угодно дела не помешают ему утешить своего горюющего омегу.