Время тоже рисует

Art is the only serious thing in the world. And the artist is the only person who is never serious. Oscar Wilde.

Искусство — это единственная серьезная вещь в мире. И художник это единственный человек, который никогда не бывает серьезным. Оскар Уайльд.

      

1 глава

             Гладкая поверхность зеркала отвечает карим глазам придирчивым взглядом. Глаза Ремуса каждое утро устремляются к этому отражению, будто в какой-то глупой надежде увидеть не то, что обычно. Это уже превратилось в привычку, почти такую же вредную, как пачка сигарет в сутки.              Глубокие грубые борозды рассекают лицо Ремуса. Самая крупная начинается у правого виска, проходит через скулу и переносицу, заканчиваясь у подбородка. Она похожа на трещину, которая расколола лицо по диагонали, и одному Богу известно, почему оно ещё не распалось на части.              Вторая, поменьше, идёт параллельно первой, только начинается ниже, от щеки. Это какая-то издевательски-извращённая симметрия. Борозда по касательной задевает верхнюю губу и нагло врезается в нижнюю, разрывая нежную кожу. Этот шрам доходит до самой линии челюсти.              Третья, самая небольшая из этих царапин, рассекает другую половину лица Ремуса. Она начинается от внутреннего уголка левого глаза и тянется до мочки уха.              Три линии, которые Ремус ненавидит больше всего в жизни. Можно было бы сказать, что они изуродовали, испортили его лицо. Но нет, это не так. Они — это он, они и есть его лицо. Ремус и есть уродство. И это не изменила бы никакая лазерная коррекция и прочая ерунда, на которую у него попросту нет денег.              Он навсегда запомнил фразу, оброненную пожилой медсестрой с грубыми ладонями, которая обрабатывала его раны и царапины.              «Вашему сыну ещё повезло, что глаза целы остались»              Да, повезло. Потому что Ремус зажмурился тогда так сильно, что казалось, никогда не сможет открыть их вновь. И ему оставалось только чувствовать, беспомощно панически тонуть в темноте, пока его рвали на куски.              Ремус встряхивает головой, сбрасывая тяжёлую тень кошмара, и отросшая чёлка падает ему на глаза, закрывая обзор. Так даже лучше. Он хотел подстричься. Теперь эта идея не кажется ему такой уж здравой.              Из телефона, лежащего на тумбочке у кровати, доносятся постепенно усиливающиеся звуки перебора гитары. Напоминание. Ремус и без напоминания знает, что сейчас ему придётся выйти из дома и посетить идиотский урок, на который он записался, поддавшись порыву сумасшествия. И совету психотерапевта.              Ремусу хочется ещё чуть-чуть потянуть время, но больше, чем общаться с новыми людьми, он ненавидит только опаздывать. Поэтому он хватает со спинки стула свою любимую синюю фланелевую рубашку и тщательно застёгивает её на все пуговицы. Стоит жаркий май, но ничто на свете не смогло бы заставить Ремуса надеть футболку.              Он берёт ключи, телефон и поспешно выходит на улицу. Соседская старушка улыбается ему, отвлекаясь от полива клумбы под своим окном. Ремус переехал в этот район относительно недавно, но миссис Финч сразу же взяла его под опеку. По её мнению, неженатый молодой человек является частью самой уязвимой категории населения, поэтому добрая соседка регулярно приносит Ремусу свежую домашнюю выпечку, а вместе с ней необходимые житейские советы. Несмотря ни на что, Ремус благодарен ей, иначе ему угрожает совсем затеряться в одиночестве переплетений этого огромного города.              — Привет, Ремус!              — Д-д-обрый день, миссис Финч.              — Куда-то снова спешишь? — поинтересовалась старушка, вопросительно приподняв брови.              Ремус кивает, пожимая плечами в извиняющемся жесте. Почему-то ему кажется, что он виноват, раз идёт по делам в свой законный выходной. Ремус прощается с ворчащей на неуёмную молодёжь миссис Финч и шагает к широкой улице, на которой располагается станция метро. Слабая улыбка растягивает губы Ремуса. Возможно, сегодня всё пройдёт не так плохо. Если можно считать хорошим знаком то, что у него наконец-то получилось произнести «день» без заикания.              

***

      Три раза сверившись с онлайн-картами, Ремус всё же решается толкнуть обшарпанную металлическую дверь невзрачного здания. Внутри — пусто и тихо. Ремус поднимается по широкой лестнице на третий этаж и замирает перед приоткрытой дверью. На ней висит табличка. «Андромеда. Мастерская рисования».              Ремус глубоко и медленно вдыхает и выдыхает. Он ненавидит всё новое. Новые места. Знакомства с новыми людьми. Непривычную деятельность. И сейчас ему предстоит справиться со всеми тремя трудностями в одном флаконе.              То, что поражает Ремуса, когда он шагает в опасную неизвестность, это свет. В студии так светло, как кажется, не было на улице, когда Ремус шёл от метро. В просторном помещении высокие потолки, бетонный пол и большие, нет, просто огромные окна, сквозь которые и проникает солнце. Пахнет краской и мелом. Обстановка очень простая: сложенные в углу мольберты, кучка стульев у стены, несколько небольших столов и стеллажи с художественными принадлежностями.              И парень. Он стоит спиной к Ремусу и, видимо, рассматривает что-то на парте перед собой. Он одет в чёрные штаны и футболку, а его волосы собраны резинкой в небольшой хвостик. Ремус застывает, как вкопанный, изучая фигуру незнакомца и не решаясь каким-то образом дать знать о своём присутствии. В конце концов, это становится странным и неловким, так как время идёт, а тело Ремуса уже затекло от вынужденной неподвижности. Наконец парень оборачивается и замечает Ремуса. Широкая и ясная улыбка освещает его лицо.              — Привет! Я — Сириус. А ты сегодня в первый раз, верно?              Ремус кивает, благодарный, что парень, то есть, Сириус, сказал всё за него. Теперь, когда Сириус повернулся, видно, что на нём накинут большой фартук из грубой льняной ткани, весь заляпанный красками. Его пальцы также украшены разноцветными пятнами.              — Я преподаватель, — поясняет Сириус, а затем всё же задаёт вопрос, который Ремусу не получится оставить без ответа. — Как я могу к тебе обращаться?              Ремус медленно вдыхает, прокручивая в голове своё имя. Лишь бы не застрять на букве «м», Господи…              — Ремус.              Брови Сириуса взлетают вверх, а глаза удивлённо расширяются.              — Ремус? А сокращённо — Рем?              Ремус недоумённо кивает.              — Рем, прямо как тот самый Рем из античной мифологии?              Ремус слегка усмехается. Он привык к реакции на своё необычное имя, но про легенду вспоминает далеко не каждый.              — Д-д-да.              Чёрт. Надо было просто кивнуть. Но Сириус никак не реагирует на заикание и продолжает светиться и улыбаться так, как будто получил самый желанный подарок в своей жизни.              — О, ты не представляешь, как я рад встретить кого-то с редким именем! Я понятия не имею, о чём думали родители, когда назвали нас с братом в честь звёзд, — Сириус заливисто смеётся, а его глаза весело щурятся.              — А к-как з-з-овут твоего брата?              Ремус чувствует, как капелька пота скатывается вдоль его позвоночника. Чёрт, как же неуютно. Перед тем, как войти сюда, Ремус клялся сам себе, что скажет минимум слов, сядет где-нибудь в углу, и не будет отсвечивать. Он сюда не общаться пришёл, в конце-то концов. Но вот он уже втянут в беседу и зачем-то добровольно участвует в её продолжении.              — Регулус, — довольно отвечает Сириус.              — К-красиво.              — Что ж, а моё имя тебе не понравилось? Только Регулуса?              Сириус пытается изобразить обиду, но в эту бездарную актёрскую игру поверит только слепой и глухой. Ремус сопротивляется улыбке, но она появляется на его лице вопреки всем усилиям.              — Т-т-воё имя м-мне нравится даже больше, С-сириус.              Сириус хохочет. Ремуса пронзает мысль, что этот Сириус слишком много смеётся. Плечи напрягаются. Ремус привык, что люди никогда не смеются вместе с ним. Только над ним. Он борется с желанием ссутулиться и с силой расправляет спину. Ремус настороженно вглядывается в лицо Сириуса. Но в нём нет ни капли издёвки или насмешки. Этот смех просто… радостный. Ремус вдруг замечает на кончике носа Сириуса крохотное белое пятнышко краски. И почему-то от этой маленькой детали железные тиски вокруг Ремуса ослабляются, и впервые в этой комнате он вдыхает полной грудью.              Отсмеявшись, Сириус спрашивает:              — Ремус, ты когда-нибудь раньше рисовал?              — В школе. — Пожимает плечами Ремус, а затем честно признаётся: — П-п-олучалось не очень. Я н-не умею рисов-вать.              Сириус трясёт головой.              — Не верю. Рисовать умеют все, ты увидишь. — Глаза Сириуса наполнены такой убеждённостью, что ему просто невозможно не поверить. Ремус почти поддаётся. — Ты пришёл заранее, и это хорошо, я как раз успею тебе всё рассказать до того, как появится группа.              Сириус ведёт Ремуса к полкам с карандашами, ластиками, кистями, бумагой, углём, пастелью, баночками, тюбиками с краской… Глаза разбегаются от всего этого разнообразия материалов. Сириус тараторит, объясняя, и Ремус никак не может уследить за его юркой мыслью, задерживая внимание то на приятных оттенках пастели, то на разноцветных пятнышках на пальцах активно жестикулирующего преподавателя.              — У меня на занятиях зачастую каждый художник сам выбирает материал. Ремус, пожалуйста, возьми то, с чем тебе больше всего хочется работать.              Ремус колеблется. Перед ним лежит слишком много всего, и он теряется. По большому счёту, Ремус вообще не привык думать о том, чего ему хочется. И поэтому предоставленный выбор попросту ставит его в тупик. Сириус терпеливо ждёт.              Ремус ничего не может понять, просто глядя на все эти краски. Поэтому он протягивает руку и берёт то, что первым привлекло его внимание. Это коробочка с пастелью. Ему нравятся эти приглушённые нежные цвета. Мягкие, не кричащие. Он открывает прозрачную крышку и берёт в руки голубой мелок. От соприкосновения с его прохладной и гладкой поверхностью на пальцах Ремуса тут же появляются светлые пятна, похожие на то, которое украшает нос Сириуса. Внезапная мысль поражает Ремуса.              — А что м-мы б-будем рисовать?              Сириус расцветает.              — Небо.              Ремус окончательно решает оставить пастель.              В коридоре за дверью раздаются шаги и приглушённая речь, а затем в мастерскую входят две женщины. Они тут же улыбаются, заметив Сириуса.              — Здравствуй, Сириус!              — Миссис Хелдерс, миссис Вуд! Как прошла неделя? — Кажется, что Сириус искренне рад видеть их.              — Неплохо! Я смогла закончить свой набросок. Помнишь, тот, углём? Я принесла показать, — говорит одна из женщин.              Сириус вскидывает руки.              — Это же замечательно, миссис Хелдерс! А я вам говорил, что не стоит бояться работать с углём, это невероятно отзывчивый материал. — Сириус направляется к ученице и с интересом рассматривает рисунок на большом листе плотной бумаги, который миссис Хелдерс вытащила из жёсткой папки.              Ремус переминается с ноги на ногу, пытаясь справиться с навалившейся неловкостью. Вторая женщина, миссис Вуд, добродушно улыбается и кивает Ремусу, но, к счастью, не подходит, чтобы заговорить с ним. Вместо этого она принимается за подготовку к занятию: выбирает для себя набор акварельных красок, несколько кистей и стаканчик, который наполняет водой в раковине в углу комнаты.              Студия постепенно наполняется людьми. Ремус наблюдает за ними, стоя в стороне, у стены. Кто-то из них кивает ему и здоровается, а кто-то и вовсе не замечает.              Девушка, выглядящая так, как будто пять минут назад сошла со сцены, отыграв концерт в составе хэви-метал группы. Седой, но статный пожилой мужчина. Светловолосый мечтательный паренёк в огромных наушниках. Двое мужчин, одетых в строгие офисные пиджаки. Только закрыв за собой дверь студии, они ослабляют туго затянутые галстуки, бросают шикарные кожаные портфели прямо на пол у входа и здороваются с веселящимся Сириусом каким-то замысловатым рукопожатием. Совсем молоденькая светловолосая девушка с огромными голубыми глазами, которая робко улыбается, когда все присутствующие вразнобой радостно приветствуют её.              — Раз все в сборе, я хочу кое с кем вас познакомить! — восклицает Сириус, стремительно направляясь в сторону Ремуса.              Нет, пожалуйста, нет. Это то, что Ремус очень не любит. Но, судя по энтузиазму неуёмного преподавателя, это неизбежно. Сириус подходит к Ремусу, поворачиваясь ко всей остальной группе.              — Сегодня к нам присоединится Ремус. Он считает, что не умеет рисовать, но скоро увидит, что это не так.              Сириус улыбается и встречается глазами с Ремусом. Ремус чувствует, как на него смотрят все, и ему хочется закрыть лицо руками, спрятаться, съёжиться под этими обжигающими взглядами, которые видят его ужасающие шрамы, оценивают его, сканируют его уродства и слабости.              Но Ремус уже не ребёнок. Поэтому он прячет за спину сжатые до побелевших костяшек кулаки и просто ждёт. Терпит.              — Я Джин Хелдерс, — говорит женщина, держащая в руках свой набросок углём.              — Анна Вуд. Приятно познакомиться, Ремус, — продолжает её подруга.              — Пандора, — низким голосом произносит «рокерша».              — Я Вэнити, — тихо говорит голубоглазая девушка, а затем слегка улыбается: — Здорово, что ты теперь с нами.              Пожилой мужчина кивает Ремусу, а затем басит:              — Алекс Тёрнер.              — Я Эван. Ремус, у тебя необычное имя, — задумчиво говорит светловолосый парень.              — А я ему то же самое сказал, — вклинивается Сириус.              — Я Эндрю, — бодро говорит один из строго одетых мужчин, а затем кивает на своего друга: — А это Бен.              Ремус только и успевает кивать всем, кто называет свои имена. Чёрт, он никого не запомнил, кроме, пожалуй, Эвана. И Бена. И то, Бена лишь потому, что он был последним.              Сириус хлопает в ладоши.              — Что ж, раз все познакомились, предлагаю начать!              Ученики разбредаются, выбирая себе бумагу, краски или карандаши, фартук, мольберт или небольшую парту, и произвольно рассаживаются по мастерской. Ремус берёт лист плотной шероховатой бумаги, а затем останавливается перед сложенными в углу мольбертами. Ремус не решается взять один из них, так как считает подобный выбор слишком претенциозным для такого дилетанта, которым он и является. Поэтому он выбирает небольшой стол, подозрительно напоминающий школьную парту.              — Итак, небо, — начинает Сириус.              В комнате вдруг воцаряется такая тишина, что это удивляет Ремуса. Все слушают.              — А что ещё вы хотите от меня услышать? — выдержав драматичную паузу, ухмыляется Сириус. — Можете приступать.              Раздаются смешки и ироничные реплики, а затем группа принимается за работу. Ремус оцепенело оглядывает класс. Миссис... Вуд? Кажется, Вуд, смешивает на палитре несколько капель разных красок. Бен быстро и легко намечает какие-то контуры мягким карандашом. Эван отрешённо смачивает кисточкой лист бумаги. Возможно, он будет использовать акварель?              Ремус понятия не имеет, что хочет нарисовать. Он тупо смотрит на лист бумаги перед собой. В конце концов взгляд становится расфокусированным, и Ремусу кажется, что белое пространство расширяется и приближается, поглощая всю комнату и заполняя мозг...              — Как дела?              Ремус вздрагивает. Слова прозвучали очень тихо, зато прямо за ссутуленной спиной Ремуса. Он оборачивается на возвышающегося над ним Сириуса, с любопытством рассматривающего что-то на пустом листе перед Ремусом.              — Эм... Я п-п-ока н-не знаю...              — Я понял, — кивает Сириус.              Наверное, он понимает, что Ремусу не очень комфортно смотреть на него снизу вверх, поэтому он просто берёт ближайший стул и садится рядом. Ремуса окатывает волной какой-то дикой смеси резковатого запаха краски и хорошего кофе. Что за понятия у этого Сириуса о личном пространстве? Ещё и эта дурацкая парта. Как будто они чёртовы школьные приятели.              — Ремус, я не хочу устраивать здесь школу, — как будто услышав мысли Ремуса, вкрадчиво говорит Сириус. — Я не хочу диктовать тебе, что и как ты должен делать. Я с удовольствием помогу, подскажу и научу пользоваться инструментами, — он кивает на пастельные мелки, — но вот идея, мысль должна быть твоей.              Ремус кивает. Он понимает концепцию. Это... здраво. Наверное, это правильно. Наверное, таким и должно быть творчество?              Сириус смотрит прямо в глаза Ремуса. Он делает это с такой лёгкостью, как будто знаком с ним всю жизнь. Это поражает и возмущает Ремуса. Однако он и сам не может оторваться от серых глаз, которые горят такой откровенной жаждой жизни.              Сириус понижает голос, как будто открывает самую великую тайну этого мира.              — Что появляется в твоей голове, когда я говорю «небо»? Какое оно? Голубое и безоблачное? Или ночное, усеянное звёздами? Может быть, оно свинцовое и тяжёлое в разгаре грозы? Или нежно-розовое перед рассветом? Или сочное и яркое на закате? — Сириус наклоняется ближе и почти шепчет. — Какое, Ремус?              Ремус сглатывает и цепляется за взгляд Сириуса. Вопрос эхом звенит в его ушах. Ремус ловит себя на том, что изо всех сил впивается пальцами в сиденье. Он медленно выдыхает и облизывает губы.              — Рассвет.              Сириус удовлетворённо кивает и откидывается на спинку стула.              — Хорошо. Тогда начинай.              Ремус открывает коробку с мелками и молится, чтобы Сириус не заметил, как дрожат его руки. Честно говоря, Ремус ляпнул первое, что сорвалось с языка, и он запоздало думает, что ему всё-таки больше нравится звёздное небо и лунный свет, но сказанного не воротишь. Рассвет тоже неплох.              На самом деле, Ремус совершенно не знает, что и как ему «начинать». Рассвет. Ремус пытается вспомнить самый лучший, самый яркий рассвет в его жизни… Не то чтобы их было так уж много. Хотя один действительно запомнился.              Значит, будет небо и море. Ремус озадаченно смотрит на лист бумаги, а затем переворачивает его горизонтально. Со стороны Сириуса доносится подбадривающее хмыканье, и Ремус поводит плечом. С одной стороны, ему спокойнее, что преподаватель не бросает его на произвол судьбы. Но с другой стороны, он и так чувствует себя беспомощным в рисовании, а тем более под таким пристальным наблюдением.              Ремус решает сделать всё максимально просто. Как в детском саду. Или как в младшей школе. Он ведь тут впервые, верно? Он вообще не обязан что-то уметь. Поэтому Ремус выбирает синий мелок и чертит горизонтальную линию через весь лист, деля его пополам. Всё просто: внизу — море, наверху — небо. Теперь нужно придать цвет морю. Море же синее? Ремус принимается чирикать на белом пространстве тем же синим мелком, который уже держит в руке. Боковым зрением Ремус замечает, что Сириус наклоняется ближе. Он протягивает Ремусу ладонь.              — Ремус, дай мне мелок на одну минутку, — говорит он после нескольких неловких секунд, когда Ремус оторопело смотрит на его руку, ничего не понимая.              Ремус почти что роняет мелок в ладонь Сириуса, и он кладёт его на бумагу плашмя.              — Смотри, так будет удобнее покрыть большую поверхность. — Сириус мягко проводит мелком по бумаге, и тот оставляет за собой широкую полосу цвета.              Ремус кивает, и Сириус убирает руку и отстраняется. Да, так действительно быстрее, мысленно соглашается Ремус, закрашивая пространство, выделенное им для воды. Теперь небо и солнце. Ремус решает, что оно уже начинает показываться над горизонтом, поэтому выбирает малиновый мелок, рисует и заполняет им небольшой полукруг над линией горизонта. Дальше само небо… Вроде бы перед рассветом оно уже достаточно светлое. Ремус берёт светло-голубой мелок и, пользуясь техникой, которую показал ему Сириус, раскрашивает всё небо. Он думает, что слишком поспешил нарисовать солнце, потому что его приходится аккуратно огибать, чтобы не смазать границу яркого цвета.              Ремус поворачивает голову и с удивлением обнаруживает, что Сириус уже не сидит рядом с ним. Поискав глазами, он замечает преподавателя рядом с мольбертом Эвана: Сириус оживлённо что-то объясняет серьёзному ученику, жестикулируя и указывая на рисунок, который Ремусу не видно. Пока Ремус добавляет своему небу другие цвета в попытках придать ему схожесть с тем рассветом, что он помнит, Сириус успевает подойти к каждому из группы, чтобы коротко похвалить, помочь или ответить на вопрос.              Ремус не то чтобы наблюдает, просто его глаза примерно раз в семь секунд отрываются от листа бумаги, чтобы найти фигуру Сириуса. От активных движений аккуратно собранные волосы Сириуса немного растрепались, и теперь ему то и дело приходится поправлять выбившиеся пряди запачканными краской и пастелью пальцами. Сириус улыбается. Много. А его глаза просто пылают. В них радость, восторг, любопытство, вдохновение, увлечённость. Ремус не может понять, как человек может вместить столько энергии и чувств, да ещё и разбрасывать их во все стороны, как какой-то сказочный фонтан.              Ремус берёт мелок какого-то персикового оттенка и ещё немного добавляет цвета вокруг восходящего солнца. Он старается перенести картинку из своих воспоминаний сюда, на бумагу, но, конечно же, ему не хватает мастерства. И рисунок получается какой-то… топорный.              — Так-так, очень хорошо, — вновь доносится из-за спины Ремуса. — Я думаю, теперь можно растушевать!              Растушевать? Как именно? Ремус уже собирается задать вопрос, но Сириус садится рядом и протягивает руку к рисунку. Он прикасается «к морю» подушечкой безымянного пальца и растушёвывает цвет лёгкими кругообразными движениями. Действительно, на глазах рисунок становится лучше: неравномерные полосы от мелка исчезают, уступая место прозрачной и дымчатой фактуре. Ремус заворожённо смотрит, как его работа оживает под пальцами Сириуса, но тот вдруг останавливается.              — Попробуй, — предлагает он.              Ремус нерешительно подносит руку к бумаге, но ему интереснее начать с неба. Он прижимает к поверхности указательный палец и принимается двигать им, копируя движения Сириуса. Результат ему не очень нравится. Вместо аккуратной дымки возникают беспорядочные пятна.              — Не стоит так сильно нажимать на бумагу, облегчи движения, — негромко советует Сириус.              Теперь Ремус еле-еле прикасается к рисунку, продолжая растушёвывать розовый рассветный оттенок с соседним голубым. Он так старается, что ловит себя на старой школьной привычке: когда Ремус сосредоточен, он высовывает кончик языка, слегка прикусывая его.              Сириус снова наклоняется над наброском Ремуса и протягивает к нему руку.              — Можно? — спрашивает он.              Ремус кивает. А затем замирает от неожиданности. Потому что Сириус берёт его ладонь и начинает водить ей по бумаге, одновременно в полголоса объясняя, какой должна быть сила нажатия и широта движений. Ремус думал, что Сириус просит разрешения снова прикоснуться к рисунку Ремуса. А не к нему самому.              В ушах Ремуса шумит, и он не слышит ни слова из комментариев Сириуса. Его взгляд мечется между их соединёнными руками и лицом Сириуса. Его увлечёнными глазами и спадающими на лоб и щёки чёрными прядями. Его движущимися губами.              — …вот так, видишь? Ремус?              Ремус поспешно моргает и мысленно бьёт себя по щёкам. Он встречается взглядом с Сириусом.              — Д-д-а, я п-понял. Спасибо, С-с-ириус.              Сириус удовлетворённо улыбается, кивает и отпускает руку Ремуса. Затем он встаёт и направляется к Вэнити, которая яростно терзает свой эскиз большим ластиком.              Ремус делает медленный вдох, а затем выдох. Это просто урок. Просто. Урок. Оставшуюся поверхность рисунка Ремус растушёвывает как во сне.