Его жена — змея.

Как человечески-тяжко, Понуро Вскинет молящийся к образу Бога руки, Изогнётся в прошении Хмурой, Седой Искупительной муки; Как женится новый Адам На самке Лукавого змея, Не придав Внимания глазам, Что огнями горели. И клянётся её беречь, Как берегут люди праздник. Ах, Адам! В животе Её Ты Очнёшься однажды, Проказник!

      — Нион, Ниен, входите! Открыто!       Нион зацепился шлёвкой за дверную ручку и едва не оторвал её — так волновался. Ниен шагнул за порог первым, поправляя накрахмаленый воротник с серебряной каймой. Сегодня даже коточелы должны выглядеть с иголочки. Нион без конца поправлял волосы, иногда опуская голову и любуясь своими новыми кремовыми брюками-клёш. В воздухе витала приятная суета.       Ниен прошёл в зал и оглядел себя в большом зеркале. В доме стало будто бы свежее. Занавески были убраны за резные подхваты, посуда своей мыльной чистотой резала глаз, лишь люстра по-прежнему молчала. Но теперь молчание её было не обыденым и привычным, оно стало гордым, торжественным, словно она набрала воздуха в свою хрустальную грудь и ждала момента, чтобы произнести длинную речь. И драгоценные слёзы люстры походили теперь на слёзы счастья, а не на застывшую эмоцию, будто у статуи. По кухне вокруг стола бегал Рэндал в розовом костюме-тройке, и время от времени брал со стола мятные леденцы и клал их в рот.       — А Лютер и Нана — жених и невеста! — он подбежал к Ниону и обнял его, обхватив руками бёдра коточела. Ниен усмехнулся. Такой хорошенький у Лютера младший брат, такой забавный. На его зубах хрустят леденцы, а чёрный галстук непослушно вылез из-за жилетки, в которую он был заправлен.       — Рэндал, иди сюда, я тебя причешу. — Нана вышла из спальни, ведя за собой идеально выглаженного Себастьяна, тело которого сахарной ватой покрывала голубая рубашка. — Ох, ну и хлопот с вами, мальчики! — женщина усадила Рэндала на пуфик перед своим туалетным столиком с большим зеркалом в серебряной раме и взяла в руки расчёску.       Нана в тот день была особенно прекрасна. Ниен не мог не заметить, что кожа её была почти в тон белого роскошного платья, которое было на ней надето. Тюлевое изваяние не было пышным и длинным, оно было в меру скромным и коротеньким. Источая свадебный блеск и блаженство, это платье идеально подходило Нане, а её тонкий стан, закованый в белоснежный полупрозрачный капрон, казался алмазной драгоценностью. И по всему платью — по воздушной юбке выше колена, по изящному корсету, по бретелькам на плечах — был рассыпан жемчуг. Он капал на подол, струился по груди, сверкающей крошкой кучковался на поясе. Ниен понял — вот её настоящая чешуя. Не грубая и жёсткая, а мягкая, капроновая. Длинные белые руки Наны, нежно зарываясь пальцами в пушистые волосы Рэндала, двигались так плавно, так благородно. В одной руке у женщины была расчёска, а в другой она зажала прозрачные шпильки, которыми время от времени закалывала пряди Рэндала, чтобы те не спадали на лицо. Нана была босой — чуть поодаль стояли белые лакированные высокие сапожки. На каблуках ходить она не умела и не желала уметь. Это тело мучить она не собирается.       — Комочек, не крутись! — Нана с улыбкой накрутила рыжую прядку на палец. — Тебе, может, волосы в хвостики убрать?       — Ну как хочешь! — рыжий засмущался, потрогав ладошкой шпильку около виска. Женщина ласково почесала парня за ушком и принялась собирать прядки в две аккуратные «мальвинки», завязывая их прозрачными резиночками. Ниен всё никак не мог оторвать глаз от корсета Наны — он то ли переливался разными оттенками белого, то ли был настолько блестящим, что казался сверкающим, и было непонятно, из чего он сшит. Присмотревшись, коточел увидел, что этот корсет — одно целое, состоящее из тысячи пушистых белоснежных шелкопрядов, копошашихся вокруг талии женщины и передававших друг другу крупные жемчужины. Дрессированные, они не покидали своего места, лишь изредка нахохливались, делая корсет чуть пышнее.       — Ниен, ты уже здесь? — Нана оглядела коточела с ног до головы. — Хорошо выглядишь!       — Спасибо. — тот поправил один из своих трёх ремней на прямых брюках с завышенной талией. — А почему Себастьян без причёски?       — Ну, его волосы так не уберёшь. И потом, слишком они у него кудрявые.       Айвори-старший вышел из ванной, вытирая лицо полотенцем. На его левой щеке была коротенькая красная царапина. Нана тем временем уже причесала младшего и, поцеловав, выпустив из своих ласковых рук.       — Господи, Лютер! — изогнув брови, Нана подошла к жениху и провела пальцем по его царапине. — Как же ты так?       — Неаккуратно побрился… — тот заглянул ей в глаза и начал смущённо поправлять рубашку. Лютер, так же, как и Нана, выглядел настолько идеально, что аж резало глаза. Чёрная жилетка плавно перетекала в такие же чёрные брюки, а рубашка цвета шампань светлым пятном дополняла этот дотошно-классический образ жениха. Тёмные волосы мужчины сегодня казались особенно тёмными и особенно прямыми, будто после ламинирования.       — Ты готов? — спросила Нана.       — Да, пойдём в машину… — видно было, что Айвори волновался. Без конца поправляя воротник, тот ждал, пока Нана наденет обувь. Лютер в честь свадьбы решил сделать подарок и себе — купить новую машину. Белую, гладкую, с немыслимым ценником и откидывающимся верхом. Рэндал с восхищением гладил задние сидения всю дорогу, пытался лизнуть спинку переднего сидения, но Нана не разрешила. В дорогих машинах дорогие микробы, а дорогие микробы дорого лечатся. Айвори-старший, надевая солнечные очки, чтобы зимнее солнце, отражающееся от лежащего тут и там снега, не мешало обзору дороги, мягко крутил кожаный руль. Нана была счастлива. Настолько счастлива, что, утирая слёзы удовлетворения рукавом новенькой белой шубки, готова была, бросившись на колени и порвав телесные колготки об асфальт, боготворить этот рычащий двигатель, что слышала вся округа. Надо же, как Бог оказался милостив к гаду ползучему!.. И когда белоснежный металлический автомобиль расходился бензинным рёвом при нажатии на педаль, люди знали, что это за звук, даже ещё не видя, откуда он исходит. И даже дети, отцепившись от маминой или папиной ручки, указывали пальчиком на неспешно едущее по провинциальной дороге авто, и,раскрыв рот, удивлённо пищали:       — Ламбо-о-огини!       Нане ведь нужна была абсолютно новая жизнь. Лютер хотел арендовать зал в той крутой канадской забегаловке «Весёлый ужин», но посчитал, что это место будет слишком уж «низким» для свадьбы, и поэтому сейчас официанты накрывали столы в шикарном люксовом ресторане, который весь день принадлежал только торжеству семьи Айвори. Ощутимая градация. Приглашённый оркестр ворошил ноты и щёлкал пюпитрами, а главные солисты, заслуженные артисты страны — одноглазая скрипачка и трёхрукий пианист, как вкопанные сидели на своих местах, ожидая взмаха дирижёра. В зале копошились гости. Бегали по лестницам, прихорашивались перед зеркалами, шуршали шелками и подъюбниками. И завозились, заволновались ещё сильнее, когда перед воротами появилась белая «Ламборгини», а официанты забегали быстрее. Приглашённая из ЗАГСа тётенька в розовой юбке, расшитой неприлично розовыми тканевыми розами, схватилась за сердце. Знала бы, что это за свадьба, надела бы свою самую золотую юбку в самых золотых пайетках. Она готова была прямо сейчас бежать домой и переодеваться, но все уже собрались и ждут шоу. Непонятные, едва знакомые лица. Кто-то в густом ярком макияже, кто-то с завитыми усами. Айвори созвали всех знакомых, а как же иначе люди празднуют свадьбу? Врачи, учителя, просто какие-то люди, непонятно откуда берущие деньги. Мужчина в красном вельветовом фраке жмёт руку Лютеру, пока Нана, высокомерно оглядывая присутствующих, поправляет лежащие на плечах волосы. Изрытые морщинами, тонкогубые лица пускают улыбки молодым в глаза, перехихикиваются, скаля выбеленные содой зубы. Рэндал и Себастьян учтиво здороваются с каждым, понятия не имея, кто эти люди такие. Вылезшие из недр лоска и роскоши, высокие, низкие, толстые, тонкие фигуры тянут руки к ладоням Лютера Вон Айвори и к платью Наны пока еще не Айвори, норовя пожать, потрогать, выразить своё уважение. Они видели молодых дай бог раз в месяц, приезжали попить чай в саду, приезжали на праздники и спрашивали о фирме того красивого сервиза, а рыженьких даже по имени не знают. Женщина в венке из сушёного лаврового листа всё никак не могла поверить, что Рэндал и Себастьян не братья. Нана смеялась над ней, в душе презирая. Слепая карга! Они же даже не похожи друг на друга, разве что цветом волос и пушком на тоненьких ножках. Ещё и имеет наглость обтирать свои иссохшие пальцы о подол платья Наны, слюняво исспрашивая, что это за дизайнер. Наконец Нана, брезгливо поджав губы, отдёрнула от гостьи своё платье. А в глазах её читалось заносчивое: «Не трожь того, что не можешь себе позволить!».       Церемонеймейстерша из ЗАГСа застучала своим уродливым каблуком, спеша к торжественно оформленному месту в зале. Витиеватая арка, украшенная живыми цветами, устремила свои разбросанные по всей поверхности железные глаза на молодых и вздохнула, когда Лютер и Нана под её зелёным сводом взялись за руки. Нана взглянула Айвори в глаза. На них блестели крапинки слёз радости.       — Ну, ну, чего ты? — женщина заботливо утёрла его глаза своей шёлковой перчаткой, умильно улыбнувшись. Каждый раз, когда Лютер плакал, его глаза и острый кончик носа немного краснели, и Нана находила это до одури милым. Разве не симпатично — такой высокий, такой худой, и так красиво плачет от счастья из-за предстоящего события. Его губы дрожали, а сердце бешано колотилось, как у кролика, который заметил хищного питона. В зале повисла тишина, и было лишь слышно, как церемонеймейстерша перелистывает свою книжку, в которой записана её речь. Гости вздыхают. То ли им завидно, то ли понимают, чем всё это кончится. Сотни глаз вперили свои голодные взгляды в изящные тела молодожёнов и в их смазливые, не тронутые возрастом лица. А у особо воспитанных гостей рты источали кислые слюни от одной только мысли о их первой брачной ночи, о том, насколько красив каждый из этой пары без свадебного костюма. Грудой шёлка, бархата и велюра, взгомоздившись на белые стулья перед сценой с аркой, приглашённые вздыхали, маялись и ждали заветного поцелуя.       — Я… Я… — прерывисто начал Лютер, смотря на свою жену. — Я просто не в-верю… Я-я н-не верю, Н-нана!..       — Всё хорошо, милый… — Нана ласково провела рукой по его тёмным мягким волосам. — Не нужно слёз… Я знаю, что ты волнуешься.       Любовную тишину разорвал зычный голос гостьи-из-ЗАГСа. Заунывным тягучим женским басом она начала зачитывать речь из книжечки. Вроде бы и пыталась показать гостям улыбку и торжественность, за которые Айвори ей щедро заплатили, но то, как читала она, не отрывая глаз от текста, выдавало полное её безразличие ко всему, что происходит.       — Дорогие гости! Молодые… — женщина прервалась, чтобы набрать воздуха в лёгкие. — Рада приветствовать вас в этот знаменательный день! В этот солнечный, зимний час мы с вами…       Лютер, прерывисто всхлипывая, всё никак не мог успокоиться. Держась за руки Наны, вытирать лицо ему было несколько проблематично, поэтому Айвори просто позволял слезам течь по щекам, забавляя этим жену. Нана улыбалась. Шелкопряды на её корсете засуетились ещё больше.       — …мы с вами станем свидетелями слияния двух судеб, двух родственных душ, которые Бог — она подняла палец вверх. — решил связать крепкими нитями!       — Н…Н-нана! — Лютер, сжав губы и чуть запрокинув голову, снова попытался унять рыдания, но ничего не получалось. Айвори-старший, до этого до неприличия сдержанный и временами холодный, морально не мог справиться с такой сильной эмоцией.       — Тише, тише… — шептала Нана, успокаивая мужа, который, слыша её нежный голос и ласковый тон, расходился ещё сильнее. С ним до этого никто так не говорил.       — Сегодня мы с вами, дорогие друзья, — церемонеймейстерша хрипела и чеканила каждое слово, чтобы до всех гостей дошла суть сказанного. — наблюдаем удивительнейший союз! Божья воля может быть настолько удивительна, что мы с вами едва в силах представить. Сегодня Всевышний соединит сердца и жизни Лютера Вон Айвори и Наны Айвори! Посмотрите, дорогие гости, как же наши молодые идеально подходят друг другу! На их лицах сияет радость, а души — боже, сколько раз она уже сказала это слово? — трепещут в ожидании самого заветного момента! Как было подмечено, наши молодые — довольно необычная пара. Лютер — самый красивый мужчина в Канаде по версии девочек из «Твиттера» и самый идеальный холст для гадания на гендер, не чудно ли это? А у его жены, Наны, есть одна уникальная особенность! Его жена — змея!       — Его жена — змея! — волна восхищённого шёпота прокатилась среди гостей.       — Его жена — змея! — сказали друг другу официанты, поправляя фартуки.       — Его жена — змея! — изумился оркестр, цыкнув треугольником.       — Его жена — змея! — визгливо повторила женщина. — Милые гости, давайте же начнём! Не будем томить вас длительным ожиданием. Тем более, молодые уже не могут ждать!       — Б-боже… — Лютер смотрел в глаза Наны, будто бы ища в них успокоения. Она же, тихо уговаривая мужа перестать плакать, с трудом боролась с желанием подстегнуть Айвори, раззадорить его ещё больше, чтобы ещё пару мгновений эти красивые слёзы стекали с провалившихся щёк и негромко капали на пол. А крошечная лужица, что они образовали, была жемчужно-голубая, словно горная речка, и в ней отражалось всё — зал, цветы, Нана. У Наны едва не текли слюни от созерцания заплаканного Лютера, и какое-то животное, дикое начало проявлялось в этом обожании, какое-то ненормальное наслаждение хищника мольбами о помощи его жертвы. Нет, это вообще не так. Нана — женщина! Че-ло-век. Разве может человек наслаждаться слезами ближнего своего? Ни в коем случае! Лютер просто красивый в любом своём проявлении.       — Согласны ли Вы, Нана, взять в мужья Лютера? Согласны ли Вы беречь и нежить этого чудесного брюнета, быть с ним рядом и баловать его своими ласками? Готовы ли Вы, Нана, не путать вашего мужа с дикой добычей, быть с ним и в горе, и в радости, трепетно любить его до конца своих дней?       — Да. — твёрдо ответила Нана, не сомневаясь ни секунды. Лютер, подняв глаза к потолку, протяжно заскулил от радости, громко сглотнув слёзы.       — А Вы, Лютер, согласны ли вы оставаться с вашей миленькой женой даже если её новое тело не идёт с гарантией? Согласны ли Вы целовать её каждое утро, носить на руках, несмотря на Ваш маленький вес, и просить Вашего сына называть её мамой?..       — Это его брат. — поправила Нана церемонеймейстершу, а Рэндал, стоя за широкими дверями парадного зала, обиженно фыркнул и пообещал себе никогда больше в жизни не носить никому кольца.       — Брата, извините, называть её мамой? — нелепо поправилась женщина а затем деловито чихнула в кулак. — Клянётесь ли Вы, Лютер, держать за руку только эту женщину, гуляя по порту в единственном тёплом местечке нашей страны, и засыпать, обнимая её красивые плечи?       — J-ja! — прерывисто произнёс Лютер, а затем, уронив голову Нане на плечо, разрыдался, измочив её обнажённые ключицы своими горячими слезами. Нана погладила мужа по голове, удовлетворённо зашипев сквозь зубы от ощущения стекающих по её ключицам слёз.       — В таком случае, никто не имеет права протестовать вашему союзу! Если тут есть те, кто против, выскажитесь сейчас, или замолчите навсегда! — радостно объявила церемонеймейстерша, и после её слов два человека поняли, что попросить за столом добавки не смогут. — Внесите кольца!       Оркестр грянул какую-то тихую, но торжественную мелодию. Скрипачка, закрыв свой единственный глаз, выводила смычком по струнам гордое арпеджио. Рэндал выскользнул из-за массивных деревянных дверей, широко улыбаясь и неся в вытянутых ручках белую подушечку с двумя кольцами. Оркестр эхом вторил взволнованному дыханию Айвори-старшего, который уже поднял голову с плеча жены, растерянно хватая воздух ртом. Рэндал, улыбаясь во весь рот, смотрел прямо в глаза Нане, а та сжигала взглядом рыжего мальчишку, мысленно умоляя его идти быстрее. Гости замерли, наблюдая за каждым его движением. Ковёр тихонько шуршал под ногами, а приятное волнение стало настолько сильным, что сосудики Рэндала не выдержали, и вот, алым сгустком стекая с верхней губы на подбородок, из острого веснушчатого носа побежала кровь. Но Айвори-младший, как взрослый, не обращал внимания на такую мелочь и продолжил гордо нести то, что поручено ему. Бордовые капли упали на белую подушечку аккурат между двух колец, потом на сами кольца, рядом с ними. Единственное, чего не хотел Рэндал — испачкать костюм. Это будет далеко не по-взрослому.       — Комочек, ты молодец! — похвалила мальчишку Нана, взяв кольцо кончиками пальцев. Руки Лютера дрожали, из-за чего надеть колечко на палец жены было сложно. Ему было немного неловко, но неловкость эта меркла рядом с дьявольской радостью наконец-таки заключённого, слёзно вожделённого, буквально вымоленного у Господа союза.       Вот она, Лютер, змея обетованная! Твоё счастье, ради которого ты положил всю свою жизнь к ногам рептилии, твоё сладостное блаженство, твой ангельский час!       

Вот оно, счастье!

      — Объявляю вас мужем и женой! — громко сказала церемонеймейстерша и тут же запнулась, болезненно взвизгнув и схватившись руками за рот. Сквозь пальцы выступила кровь. Отняв от лица мокрые ладони, она с ужасом смотрела на кусок мяса, лежащий перед ней в ямке ладони. Язык. В порыве торжества это произошло совершенно случайно. Женщина замычала, разбрызгивая кровь изо рта, но на неё никто уже не обращал внимания.       — Совет да любовь! — Рэндал, последовав примеру брата, пустил слезу.       — Нана, я люблю тебя! — Лютер вытер лицо тыльной стороной ладони, а затем, прижавшись своей плоской тощей грудью к мягкой и упругой груди Наны, поцеловал любимую в губы. Её зубы всё ещё были по-змеиному острыми. Еще не успели сточиться о мягкую человечью еду.       — Я счастлив за них… — шепнула Рэндал своего питомцу, обняв того за плечо. Себастьян почему-то снова вспомнил, как внутри Наны было душно и тревожно.       — И я! — радостно выдал Куриные Ножки, смотря на то, как Нана и Лютер спускаются к гостям, которые поздравляют их, прислоняются к их щекам, жмут руки.       — Время для бала, дамы и господа! — Лютер с улыбкой поправил воротник, а Нана, оглянувшись через плечо, подмигнула рыженьким. Айвори-старший часто мечтал о том, как станцует с Наной на их свадьбе. Но почему-то это казалось ему не более, чем фантазией, а теперь это всё наяву. Господи, как же идеально сидит на ней это свадебное платье!       Трёхрукий пианист раскинул свои широкие ладони по клавишам, приготовившись исполнять. Осталось лишь дирижёру взмахнуть своей палочкой, и сладкая музыка ознаменует начало томной, сентиментальной и тягучей, как варёный сахар, супружеской жизни.       Оркестр на секунду замер. Лютер, снова утерев слёзы, кивнул дирижёру.       — Маэстро…       И после этих слов по залу разлились звуки пианино. Четыре аккорда вступления, раскатившись по столам, запутавшись в ламбрекенах и поскользнувшись на мраморном полу, окутали весь ресторан. Три руки пианиста неспешно скользили по чёрно-белым клавишам, позволяя музыке окутывать всё вокруг. Некоторые их гостей слились в пары, распределились по всему залу. Получился настоящий бал, даже огромные медные канделябры освещали зал, как во дворце. Одноглазая скрипачка провела смычком по струнам, и скрипка тоненько завела нежную трогательную мелодию. Аккорды, кружась в изысканых па своим уверенным «форте», словно уводили за собой в сладкий вальс, которому аккордами вторило пианино.       — Позвольте пригласить Вас на танец, Нана! — Лютер, поклонившись, протянул Нане теперь уже Айвори руку. Та, высоко подняв голову, вложила свою ладонь в ладонь мужа, довольно улыбнувшись. Лютер положил одну руку на талию жены, а Нана положила руку на плечо мужа, немного нажав на него. Остро, костляво, и так приятно на ощупь. Кожа елозит по костям, если на неё надавить и потянуть.       Нана, пожирая мышей в подвале, утирая окровавленный рот своим скользким хвостом, удушивая крысочелов и вгрызаясь в их глотки, грязно выпивая тёплую кровь, даже не могла представить, что настанет день, и её закружит в вальсе первый красавец всея пригорода. И, чуть ли не рыдая от переполняющих человеческое четырёхкамерное сердце чувств, Нана отбивает невысоким каблуком три счёта.

Раз. Два. Три. Раз. Два. Три.

      Лютер всё ещё всхлипывает, но уже совсем тихонько, только кончик его носа был всё ещё розовым. У всех Айвори почему-то ужасно гладкая кожа, не считая веснушек у Рэндала, но это так, сладкая посыпка для тортика. А музыка всё вьётся, и вьётся, и вот скрипка заходится в дрожащем крещендо, а подолы юбок вздымаются ввысь, кружась в танце, как и их хозяйки.       — Господи, как же я счастлив! — шепчет Айвори-старший, но эти слова были абсолютно лишними. Нана и так своим змеиным чутьём ощущает в ладонях мужчины пульс, что подстроился под ритм танца. Разве это — не признак абсолютного блаженства? Лютер так уверенно выводит эти приставные шаги, эти движения, так умело держит Нану, что кажется, словно он всю жизнь учился танцевать вальс специально для этого момента.       — Мой мальчик… Мой милый теплокровный мальчик… — томно произнесла Нана, прокружившись вокруг своей оси, не отпуская руку мужа. — Ты так расчувствовался…

Раз. Два. Три…

      — Просто знаешь, Нана… У нас было столько времени, чтобы узнать друг друга! — Айвори осторожно прижал женщину к себе, зарывшись пальцами в её растекающиеся по открытой спине волосы. — Как долго я видел тебя каждый день?..       — Долго, Лютер…

Два. Три. Раз… Три. Раз. Два. Три.

      Музыка скрипки взлетает куда-то вверх, поднимаясь к высоким потолкам зала. Рэндал не знал, что брат умеет так красиво танцевать. Он смотрел на этот вальс с раскрытым от удивления ртом, перевесившись через спинку стула. Этот танец казался ему благостным слиянием двух любящих душ, которые идеально чувствуют друг друга, понимают без слов. Таких мягких жестов Рэндал нигде ещё не видел. Как Лютер держал ладонь Наны, как Нана обнимала Лютера за плечо… Казалось, лаской и добротой пахнет воздух.

Два. Три…

      — Ты боялся… — Нана отодвигается от тела мужа, сделав шаг назад и отведя руку в сторону.       — Я никогда ничего не боялся рядом с тобой, дорогая! — говорит Айвори, когда Нана возвращается на прежнее место. — Ты же знаешь, я не боялся взяться за воспитание брата, будучи в полном одиночестве. Не боялся тогда лечь в постель с тобой, хотя ты легко могла перекусить мне глотку. Не боялся…

Раз. Два…

      — Не боялся сказать тебе те слова…       — Помнишь, как я съела Себастьяна? — усмехнулась женщина, приблизившись к лицу мужа и чуть не поцеловав его в губы.       Канделябры хохочут, треща тлеющими свечами. Ниен разрыдался.       Коточел, сидя чуть поодаль, с замиранием сердца наблюдал за этим действом. Нион кружился в танце с красивой блондинкой в воздушном платье цвета летнего знойного небосвода, представившейся ему Златой. Ниен до этого никогда не ощущал этого жуткого, резкого прилива светлых чувств, которые вот-вот хлынут через край. Вытирая глаза бархатной бежевой скатертью, он понял, насколько сильно ошибался всё это время. Коточел всю жизнь, из-за своего животного начала, думал, что любовь — это игра, сказка, кто поймал, тот и «любит». Коты любят кошек лишь для того, чтобы зачать с ними котяток. Но шаблонам его пришлось оглушительно треснуть. Да, может, инстинкт — это действительно игра, которая длится до тех пор, пока кто-нибудь не влюбится.

Раз. Два… Раз… Три. Раз…

      Счёт уже потерял всякий смысл. Когда чувствуешь своего партнёра, эти три четверти начинают раздражать.       — Помню. — ответил Айвори. — Но ты же потом отпустила его. Да и потом, это было случайно! — он усмехнулся.       — Ты уверен? — женщина ухмыльнулась, сверкнув светлыми глазами, в которых на мгновение вспыхнула металлическая холодная искра.

Раз! Два!!! Три, Матерь Божья!!!

      Решив, что уже пора, Лютер резко и быстро наклоняется вперёд, потянув за собой Нану. Та едва не падает на спину от неожиданности, но Лютер успевает вовремя подхватить её под талию. Несмотря на высокий рост, весит Нана довольно мало, поэтому ему не составляет это особого труда. «Стукаться костями будут», как выразился один не очень тактичный гость. Музыка прогремела предпоследнее «сфорцандо», клавишной трелью взвившись над столами. Перед лицом Христа гуманоид и женщина, бывшая когда-то женщиной-змеей, склоняются в изящном элементе вальса. Нана с радостью взяла бы на себя роль мужчины, но не стала. Лютер и так слишком волнуется.       — Знаешь, я был бы не против, если бы на месте Себастьяна тогда оказался я! — Айвори ехидно улыбнулся, а Нана нагло поцеловала его в губы. Чтобы вёл себя нормально.       — Смотри, не лезь в недра своего воображения — извращенцем станешь! — Нана выпрямила спину и положила обе ладони мужу на грудь.       — Думаешь, я не провинился перед богом, ложась в постель со змеей? Ты давно уже испортила меня, суженая!       Лютер тяжело дышал. Никогда раньше не приходилось ему танцевать так долго. Нана легонько надавила рукой на его грудную клетку.       Бьётся.       Быстро.       Живо.       — Нана! — Рэндал подошёл к женщине и, взяв её за руку, потёрся щекой о колкий тюль юбки. — Потанцуй со мной тоже!       — И со мной! — Себастьян подбежал с другой стороны, обхватив предплечье Наны. — Нана-капитан, научи меня кружиться так же красиво!       — Потанцуй со мной, капитан! — Рэндал запрыгал на месте от восторга. Танцевать с такой красавицей — большая честь.       — Рыженькие, по очереди! — она погладила обоих по пушистым головкам. — Боюсь, ваши ручки из моих ладоней просто выскользнут.       — Браво! Браво! — учительница с тридцатилетним стажем захлопала в ладоши, и все гости повторили за ней.       — А теперь пройдёмте за стол! — торжественно объявил Лютер, взяв жену за руку.       — Места! Места! — Нана суетливо указала рукой на стулья, деревянными зубьями торчащие вокруг широких и длинных столов. — Занимайте свои места!       Звеня вилками и бокалами, гости славили этот сахарный брак, кладя в рот ещё живые щупальца кальмара, бутерброды с блестящей икрой, жилистый балык. Нана шутя кормила мужа с руки виноградом и смеялась над тем, как мило исчезают у него во рту зелёные ягодки. Рэндал кушал ветчину, подавая её ещё и Себастьяну. Они оба планировали съесть всё, что было на этом столе, если уместится в животики.       — Совет да любовь, дорогие мои! — восклицали гости один за другим, хлопая в ладоши и выпивая шампанское бокал за бокалом. Позолоченными пузырьками оно искрилось в тонких высоких бокалах, еле слышно шипя. Нана ела ананасы, доставая их пальцами из шампанского, ела свиную вырезку, ела марципановый торт, и никак не могла понять, почему ей это всё не лезет в горло. Она достаточно много раз сказала себе, что о дичи придётся забыть, если хочешь ездить в дорогом авто и заставлять кассиров округлять глаза от ценника, который выходит в сумме от всех твоих вещей. Змей обычно в такие места даже не пускают, а если заползут сами — вышвырнут на улицу. От этих мыслей наворачивались слёзы и болезненно щемило в груди, поэтому Нана, запихнув подальше желание вцепиться какой-нибудь жирной крысе в глотку, разгрызала сочные куски антрекота, страждуще косясь на шею мужа. Наверное, Лютер внутри тёплый и сладкий. Она уже ощущала на своей коже его нутро, так что знала, насколько горяча его плоть.       Из-за угла фетровой тенью выскользул фотограф, прижимая к груди своими узловатыми волосатыми пальцами серую сумку, и помахал Лютеру. Тот, вскочив со стула, радостно позвал всю семью куда-то к красивой белой стене.       — Возьмите стул, — распоряжался фотограф, ставя свет. — пусть невеста сядет, а вы встанете по бокам. И вы… — он указал на коточелов, не зная, как их назвать. — Тоже становитесь.       Нана села на мягкий стул, а Рэндал взобрался к ней на колени. Лютер встал позади жены, положив руки ей на плечи. Ниен элегантно скрестил руки на груди, а Нион, поправив уши, взял на ручки Себастьяна. Фотограф крутил чёрное веко объектива огромной тяжёлой камеры. Шелкопряд сел на нос Рэндала, от чего тот громко чихнул, чуть не сбив очки с носа.       — Фото… — произнёс он, сосредоточено смотря куда-то в недра своего аппарата.       — Улыбнитесь для фото, мальчики! — ласково скомандовала Нана, выпрямляя спину. — Лютер, возьми Рэндала за ручку! Ты же хочешь быть хорошим братом… А то как же мы поставим это фото в гостиной! Все будут думать, что ты не интересуешься комочком, раз кладёшь ладони только на меня! — на последних словах женщина рассмеялась, а Рэндал обхватил её шею руками, прислонившись рыжей щекой к тонкой шее Наны, и растянул губы так широко, как только мог. Лютер послушался, обнял рыжего за плечо, приподняв уголки губ в слащаво-довольной улыбке. Мелькнула вспышка. Теперь через неделю милая глянцевая бумажка будет греть рамочку на столике в парадной комнате, чтобы все думали, что семья Айвори — идеальная. Оно так и есть, ведь фотографии, особенно свадебные, не врут, правда?       И когда они собирались домой, а официанты заворачивали недоеденную еду в контейнеры, Лютер, украдкой прижавшись щекой к плечу Наны, пообещал ей всегда любить её и быть рядом, несмотря на то, что её зубы всё ещё острые, и язык всё ещё шершавый и раздвоенный. Нана кивнула и поцеловала Айвори-старшего, погладив того по голове. Какой же он хрупкий, изящный в этом свадебном наряде! Словно фарфоровая кукла на только что протёртой полке. Рэндал крутился вокруг брата, всё никак не мог наобниматься с ним, а Себастьян, дожёвывая бутерброд, лип к Нане, обнимал её. Нежно щекоча мальчишек и трепя их волосы пальцами по дороге домой, женщина вдруг задумалась о том, какие же они смешные и милые. И если бы Рэндал был ровесником своему брату, она бы непременно в него влюбилась. Да и про Себастьяна можно так же сказать.       — Нана, я хочу спать! — младший положил голову Нане на плечо и закрыл глаза. Куриные Ножки уже давно дремал на её коленях.       — Спи, комочек. — женщина почесала парня за ушком, от чего тот заурчал, и она вдруг вспомнила про тех, кто обязан издавать эти звуки. — Лютер, а где Нион?       — Ушёл с какой-то девушкой. — пожал плечами Айвори, покосившись на другого коточела, сидящего на переднем сидении. — Говорили, она русская. Та, в голубом платье.       — Изголодался, бедный! — проворчал Ниен, на что Нана еле слышно усмехнулась.       Когда машина въехала во двор, Рэндал и Себастьян давно уже заснули. Будить их не хотелось. Всё-таки, легче просто отнести их в гроб, нежели потом снова укладывать спать. Рэндал мило и сонно мычал, когда Нана поцеловала его на ночь, как она обычно это делала, и закинул руку на её шею, будто бы приглашая лечь рядом. Но место Себастьяна под боком хозяина занимать никто не имеет права, поэтому женщине пришлось просто уйти. Её ждёт Лютер. Он, наспех скинув с себя одежду на стул, словно неаккуратный школьник, растянулся в гробу и уже мирно сопит. Лунный свет серебристым потоком струится по его лицу, телу, разливаясь во впадинах сверкающими озерцами. Нана ложится рядом, обвив руками талию Лютера. Тот в полудрёме вздыхает, пытается поцеловать любимую, но голову с подушки поднять нет сил — слишком уж устал. У Айвори-старшего были большие планы на эту ночь, но он предпочёл заснуть, миленько обнимая свою жену. Нана Айвори. Звучит потрясающе, не так ли?       Ниен лежал на диване. Сон не шёл, тем более под утро. В доме все давно уже видели десятые сны, а коточел всё никак не мог унять эмоции. Ниен думал и думал о свадьбе, о Нане, о вальсе, о Рэндале и Себастьяне, которые теперь будут жить в настоящей семье, а не в её антропоморфной пародии. Хотелось встать, взять из холодильника кусок антрекота, но коточел боялся спугнуть это сладостное наваждение. Крыши домов золотил рассвет. Где-то за океаном солнце прочертило в облаках розовую полоску, знаменуя своё пробуждение. Зимой светает поздно.       Звякнул замок. Вошёл Нион. Радостный, в помаде. В руке он сжимал клочок бумаги с номером телефона и адресом.       — Доброе утро! — с сарказмом произнёс Ниен, свесив голову вниз с дивана. Нион даже не услышал его, витая где-то в облаках.       — Злата… — шёпотом произнёс тот, глядя на бумажку. — Зла-та. Это значит зо-ло-то. — Нион несколько раз повторил эти слова, будто бы смакуя бархатное звучное имя.       — Помаду вытри. — усмехнулся Ниен. Действительно, тот коточел был словно розовым от следов губ на щеках.       — Да, вытру… — Нион отвлечённо провел ладонью по лицу, только ещё больше всё размазав. — Представляешь, Злата… Живёт в квартале от нас, ей двадцать два. Такая… Она такая…       — Красивая?       — Нет… — он покачал головой, наблюдая за тем, как солнце вступает в полную силу, обнажая оранжевый диск в персиковом небе. — Не просто красивая… Она совершенна. Она — эталон всего, апофеоз всех идеалов… Завтра хочу подарить Злате подарок. Что Лютер покупал Нане в последний раз, ты не помнишь?       Солнце брызнуло на пол. За окном затрещали воробьи. Ниен встал с дивана, потянулся и посмотрел Ниону прямо в глаза. Такие же, как у Лютера и Наны — остекленевшие в гримасе подлинного счастья. В пушистых ушах запутались капельки рассвета.       — Подари то, что будет напоминать ей, что она — человек.