Его жена — змея.

      Сквозняк стучал по стенам внутри дома Айвори, пробираясь сквозь узкие щели. Проблема Нынешнего Дня Роберт Такеучи собирался выйти добыть чего-нибудь съестного, ведь давно уже смекнул, что та еда, которая валялась прямиком перед носом у крысочелов — отравлена от и до. Майкл провожал Роберта, теребя меж пальцев края белой рубашки с отложным воротником. Он будет очень скучать.       — Так ты… — Майкл запинается. Ужасно хочется сказать что-нибудь тёплое на прощание, но на ум ничего не приходит.       — Я быстро вернусь, не переживай! — приободрил того Такеучи, улыбнувшись. — А ты поспи. Ты как-то плохо выглядишь в последнее время.       — Наверное я не должен был есть тот кусок колбасы… — Майкл печально задрал мягкую рубашку, взглянув на свой впалый живот с созвездием коричневых родинок. Пару дней назад он жутко болел из-за отравы. Крысочелу и в голову не пришло, что еда не может доставаться так легко.       — Ладно тебе. Хорошо, что всё обошлось. — Роберт подошёл к нему, положил ладони на плечи, а затем поцеловал Майкла в лоб, убрав с него шёлковые пряди только что помытых волос. — Не скучай!       — Не буду! — светловолосый хорошенький крысочел склонил голову набок и неловко оскалил наточенные зубы в улыбке, хотя скучать он, конечно же, собирался. Раньше было хоть какое-то разнообразие — то Нана выползет из тёмного угла, то Ниону наскучит домашняя стряпня, то Ниен захочет свежего мяса. А сейчас стало даже уныло. Майклу, признаться, было даже немного грустно наблюдать, как свирепая, неукротимая и опасная хищница превратилась в худую высокомерную женщину, что любит заплетать волосы и курить трубку. Словно исчезла не шибко приятная, но неотъемлемая часть бытия. Роберт обернулся, помахал Майклу рукой, а тот помахал в ответ. Было приятно думать о том, как они мирно уснут в обнимку после удачной вылазки крысочела.

***

      А дело было в апрельский свежий полдень, звенящий капелью и взмахивающий ресницами голых чёрных веток. В ласковый весенний воздух ворвался тонкий аромат сладких тюльпанов. Нион вытащил из-за спины пышный букет, купленный в одном из ближайших цветочных ларьков, и протянул Злате. Ветер трепал её светлые волосы, похожие на спелые золотистые колосья. Девушка восхищённо ахнула, коснувшись розовыми ладонями груди, и тут же приняла подарок, аккуратно прижав тюльпаны к своей мягкой бежевой шубке. Нион как-то неловко улыбался, наблюдая за тем, как Злата бережно трогает лепестки цветов, как снова и снова благодарит его. Тонкая девичья рука тянется к пушистым ушам, треплет их, а её хозяйка смеётся. Нион наклонился, чтобы достать до тёплой щёки Златы, и поцеловал её, еле разборчиво промурлыкав что-то из ряда вон нежное.       — Погоди, Нион. Я забегу быстренько домой, поставлю их в вазу, чтобы не завяли от холода.       В доме Айвори расплодились крысочелы. По ночам шуршащей гурьбой они вершили свои дела под полом, киша и шипя, щуря человеческие глаза и вскидывая кверху крысиные уши. В доме же стало на одну любительницу грызунов меньше, а один из тех, кто остались, вечно пропадал где-то в русскоговорящем квартале, отираясь вокруг невысокого двухэтажного дома, закованного в голубой сайдинг.       Рэндал делал уроки, уронив голову на стол и выводя кривые цифры в тетради. Наны не было — они с Лютером уехали в странное место под названием «налоговая». Одному делать домашнее задание было скучно и непонятно. Себастьян, маясь в ожидании хозяина, трепал его тоненький справочник по химии. Школу Рэндал вот-вот закончит, поэтому можно было не бояться за сохранность учебников, правда?       — Так… — тихо начал Себастьян, видя, что рыжий снова отвлёкся от домашней работы. — Скажи, как ты понял, что Нана тебе… Ну, нравится?       — Как понял? — Рэндал поднял голову со стола и посмотрел на Куриные Ножки. — Наверное, когда она стала проводить с нами больше времени, чем в подвале. Это был первый раз, когда я понял, что Нана — больше чем змея. Лично для меня. — он на минуту замолчал, снова уставившись в учебник и поправив очки. — Сначала я был просто рад, что теперь кто-то хранит наш домашний очаг, но потом Лютер…       — Признался бы сразу, что ревнуешь её к Лютеру! — засмеялся Себастьян, шутливо запустив в хозяина клочком ламинированной бумажки, который он оторвал от справочника. — У тебя на лице написано: «Я влюблён в жену старшего брата! Я дурачок!»       — Не собирай соберуху! — обиделся Рэндал, развернувшись на стуле и сложив руки на груди. — И не смей мои учебники рвать! — с этими словами он подошёл к кудрявому, агрессивно вырвал из его маленьких ручек свой справочник на большой чёрной пружине и несильно, но ощутимо зарядил им же Себастьяну по голове. — Ты на них не заработал!       — Гляньте кто обиделся! — тот потёр ушибленное место, насупив брови.       — Сам такой! — Рэндал вернулся за стол и, нарочито громко выдохнув, повернулся к питомцу спиной. — Не ты ли воруешь Нанины вещи из ванной, чтобы утащить с собой и делать с ними то, что ты делал с её халатом?       — Я просто хотел узнать, какие духи она любит, чтобы потом ей подарить! — оправдывался парень, возясь в гробу младшего, чтобы подмять одеяло под себя. — Я вот могу сказать честно — я полюбил Нану в тот момент, когда она меня проглотила.       — Врёшь. — очкастенький снова начал что-то писать в тетради. — Я всё видел. Не было у тебя в глазах ни капли любви!       — Раз не веришь, спроси у Лютера. Он же был там, внутри Наны, сидел рядом со мной. Может, — Себастьян посмотрел на Ниена, который маячил в окне, что-то усиленно пытаясь найти на заднем дворе. — и он тогда её полюбил. За её внутренний мир.       — Брось! Он — не ты. Он из приличия не стал бы пялиться на женское нутро.       Себастьян вылез из гроба. Ему стало страшно обидно. Пушистый ковёр своим ворсом лизнул пальцы ног, а ненависть, совсем не свойственная такому милому кудрявому мальчишке, вдруг обожгла грудь изнутри, прокатившись по лёгким.       — Ой, да ты что! — пропищал Куриные Ножки, поправив сбившуюся на плечо футболку. — Не ты ли месяц назад ныл мне о том, как представлял Нану в постели? Не ты ли специально лезешь к ней на руки, чтобы оказаться поближе к её лифчику, а? Тебе перед братом не стыдно?       — А тебе перед Лютером не стыдно? — Рэндал со злостью отбросил ручку и, сверкнув недобрым взглядом, обернулся на питомца. — Представь, если бы не я тебя поймал с халатиком его жены, а он сам? Готов поспорить — мгновенно бы возврат на тебя оформил!       — Он мне хотя бы никто! — парировал Куриные Ножки. — Ты сам не лучше меня, если втюрился в ту, которая тебе трусы меняла! Что, другие девушки не смотрят, да?       — Уйди! — Рэндал вскочил со стула и, подбежав к Себастьяну, пихнул того в живот так, что тот, едва не споткнувшись о порог и чуть было не опрокинувшись на спину, мгновенно оказался за пределами комнаты. — Думай, что говоришь!       Куриные Ножки негодующе всхлипнул и, отвернувшись от хозяина, побрёл к лестнице. За самую обыкновенную правду ещё никто не был с ним так несправедлив. Мелкий избалованный придурок! Вот Себастьян возьмёт и сам уйдёт из этого дурдома! Чтоб Рэндалу жизнь мёдом не казалась. А то привык получать всё по первой просьбе.       — Комочек! — развенувшись, выкрикнул тот, передразнивая ласку в голосе Наны. — Какой же ты комочек? Комочек пушистый и мягкий, а ты — костлявый и очкастый! Ты не комочек… — он на секунду замолчал, пытаясь придумать, с чем пообиднее сравнить Рэндала. — Крыса ты!       Себастьян даже сам не понял, почему назвал Айвори-младшего крысой. Просто на ум ничего другого не приходило.       К ужину Лютер и Нана вернулись домой. Вскоре пришёл и Нион, стряхивая с волос лучи закатного солнца и прикрывая рукой свою еле заметную улыбку. Ниен закатил глаза, накладывая ужин в тарелки. Интересное кино! — этот с девицей прохлаждается, а ему тут одному возись! Рэндал и Себастьян как-то странно себя вели в этот вечер. Постоянно «делили» Нану, не разговаривали между собой, и,если подворачивался момент, с ненавистью смотрели друг на друга. Супруги сразу поняли, что мальчишки поссорились в их отсутствие, но как-то негласно решили, что те сами смогут обсудить свои проблемы. Только после ужина, когда Нана села проверять домашнее задание Рэндала, она заметила, что от справочника с формулами оторван кусочек.       — Рэндал, это ты, что ли, порвал?       — Не я. Себастьян. — произнеся это имя, младший нахмурился.       — Вы из-за этого поссорились? — спросила женщина, приставляя клочок бумаги к месту, от которого он был оторван. — Ладно тебе, комочек! Склеим — и сдашь в библиотеку как новенький!       — Да. Из-за этого. — тот не захотел говорить Нане истинную причину их ссоры. Посчитал, что она не поймёт. Мало ли — ещё обидится.       Рэндал и Себастьян помирились.       Кажется, что тот инцидент с халатом и та ссора из-за Наны даже немного сблизили их. Теперь питомца и хозяина обьединяло общее чувство к жене Айвори-старшего, а значит у них был один общий секрет. Наной можно было восхищаться вечно. Можно было написать сотню её портретов, посвятить ей сотни стихов и благословить её сотнями молитв, но ничто не сможет передать того трепетного, замирающего, розового восхищения, которое испытывал рыжий мальчишка в очках, когда эта красивая, харизматичная женщина-женщина гладила его по голове перед школой и говорила своё неизменное:       — Будь умницей! Веди себя хорошо! Я люблю тебя.       Лютер начал замечать, что крысочелов и вправду стало очень много. Сколько бы ни рассыпал он отраву в подвале и между стен, где они могли бегать, сколько бы ни ставил мышеловки и ни затыкал их норы, всё равно лезли и лезли откуда-то деффективные мутанты, размножаясь будто кролики в брачный период.       Крысы всегда выбегают из нор, когда дела у людей плохи.       Вся семья сидела за ужином. За окном было темно, а на столе стоял канделябр, мирно пускающий восковые слёзы свечей на своё железное тело. Все члены семьи мирно жевали отбивные, закусывая овощным салатом. Но вдруг сладкотканное полотно семейной идиллии проткнул громкий возглас Айвори-старшего, полный отвращения. В еде попалась крысочелова ладонь с кривыми пальцами и поджаренной кожей, от чего тот скривился и всплеснул руками, отправив салат со своей вилки на пол.       — Боже! — он визгливо отшвырнул обугленную культю, которая прилетела прямиком в одну из нор на стене. — Эти грязные черти уже везде! Они нам всё разрушат своими мерзкими заразными зубами!       Нана проследила за путём крысиной лапки и во рту у неё снова растёкся воображаемый вкус дикой плоти.       — Да, ты прав, Лютер. — пыталась она сохранить спокойствие, скрежетав ножом по тарелке в попытке разрезать свою отбивную. — Почему-то их и впрямь стало много.       — Нужно найти их гнездо. Нужно найти решение против крыс, иначе скоро мы все будем жить по их правилам!       Ниен с укоризной посмотрел на Ниона, а тот пожал плечами, якобы тот не при делах и то, что из трёх любителей крысочелов в полную силу работает только один, не его проблемы.       — Ну вообще Нана их с удовольствием ест. — кокетливо поправив очки, начал Рэндал, желая польстить своей любви и предложить её услуги в качестве решения крысопроблемы. — Поэтому мы с Себастьяном можем ловить и готовить их для неё. Как тебе идея, Нана?       — И потом, крысочела важно хорошо поджарить, чтобы его морда стала ещё более азиатской и неприятной. — добавил Куриные Ножки, положив локти на стол и подмигнув рыжему. — Нана, ты же ешь их только из-за этого?       У женщины внутри похолодело. Последнее, чего ей сейчас хотелось — чтобы кто-то вспоминал о её пристрастии к охоте на крыс.       — Мальчики, вы преувеличиваете! — неловко засмеялась Нана, заправив прядь волос за ухо, чтобы скрыть своё волнение. — Неужели вы настолько сильно ненавидите крысочелов, что решили проецировать на них свои расистские наклонности?       — Проецировать? — спросил Рэндал.       — Расистские наклонности? — спросил Себастьян. Оба рыжика в недоумении склонили свои оранжевые головки, и Нана поняла — они даже слов таких не знают.       — Крысы омерзительны вне зависимости от их национальности! — Лютер налил себе ещё чаю, улыбнувшись жене. — Если человек — крыса, я буду ненавидеть его, будь он хоть лазурнокожим.       — Не только крыс!.. — печально покачал головой Ниен, окинув взглядом всех сидящих за столом, — Это, Нана, палка о двух концах. Если ты белый, то тебя «хотели бы видеть чёрным», — коточел показал пальцами кавычки. — а если ты чёрный, то ты — оскорбление во плоти, ибо ты — пародия на истинного африканца.       — Ниен, не забивай голову мальчишкам! — Нана продолжила есть, стараясь не смотреть в глаза мужу. — Незачем им думать о всяких проблематичных вещах.       — Ну так ты потом нам и объяснишь, кто здесь больше всех обижен, капитан! — съязвил Ниен, будучи полностью уверенным в том, что такие вещи не обсуждать нельзя. Мало ли, Рэндал или Себастьян скажут такое в приличном обществе. Мол, наша Нана ела крысочелов из-за их национальности — вот потеха! Нана закусила губу с внутренней стороны. Хотелось ударить кулаками по столу так, чтобы вся посуда подскочила, а затем с грохотом встать и уйти, вложив всю свою злобу в хлопок дверью.       Рэндал. Сучка!       Нана сидела в гробу, подвернув ноги под себя и курила трубку. Лютер, собравшийся ехать в город, переодевался в «выходное», сбрасывая домашнюю одежду в шкаф. Под натянутой кожей дёргались острые кости — лопатки, рёбра, позвоночный столб, выделяюшийся ребристым торцом на бледной спине с несколькими смешными родинками. Нане ужасно хотелось поговорить с мужем хоть о чём-нибудь, а в особенности о своих мыслях по поводу Рэндала, но ни одна фраза для начала разговора не лезла в рот. Лютер смотрелся в зеркало, улыбался, а пряжка ремня с красно-бело-чёрной полосатой змеей улыбалась ему. Сегодня Нане нужно сводить парней к дантисту. Пора было уже начинать их собирать.       — Любимая, — Айвори-старший расчёсывал свои блестящие каштановые волосы. — слушай, мне нужно кое о чём спросить тебя. Ты не замечаешь, что Рэндал и Себастьян ведут себя как-то странно в последнее время?       Нана вынула трубку изо рта. Дым взвился к потолку, а на постель просыпалось немного табака. По спине пробежали противные мурашки. Какого чёрта? Лютер тоже заметил это? Рэндал и его кудрявый дружок в последнее время не отходят ведь от Наны, устраивая ежечасные соревнования «Кто больше угодит жене Лютера». Порой доходило до смешного — вчера Себастьян сам помыл посуду и не разбил ни одной тарелки.       — Нет, не думаю. — как можно спокойнее ответила женщина, ложась в гроб и подперевшись локтем. — Обычное поведение. Ничего необычного.       — А мне кажется, ты приучила их к порядку! — Лютер с доброй усмешкой на губах подошёл к жене и поцеловал в её белые мягкие локоны, спадающие на гладкий лоб. — Ты когда в последний раз видела, как Рэндал сам садился за уроки?       — Не помню. — холодно ответила та, цокнув зубами по мундштуку. Фраза эта прозвучала ужасно заученно, будто Нана очень долго готовилась, чтобы её сказать.       Лютер, стащив с шеи ненужный из-за погоды вязаный мягкий шарф, выпорхнул в тёплые объятия весеннего дня. Стояло свежее тихое утро. Подходя к машине, он обернулся на дом. На нижнем этаже в окне маячила бледная фигурка Айвори-младшего, отливая рыжим на белую занавеску, а выше, распластавшись грациозным лиловым халатом в дальнем углу комнаты, провожала взглядом мужа Нана. Лютер улыбнулся ей и подумал, что, может, жене нездоровится сегодня. Обычно она говорит больше и громче. Нужно будет вечером самому приготовить ужин.       Нана, сидя в стоматологической клинике, сверлила глазами милый стэнд с детской памяткой о правилах гигиены рта. Кудрявый мальчик с зубной щёткой в руках улыбался ей своими идеальными зубами. Кудрявый, как Себастьян, который сейчас дремал на плече Айвори, ожидая своей очереди к дантисту. Нана рассказала, что зубной врач не будет делать больно, а если будет, то совсем немного для того, чтобы помочь зубкам, и поэтому парни вели себя спокойно. Лютер всё ещё думает, что она отличная няня. Няня с очень неоднозначными мыслями по поводу своих воспитанников. Нана опустила глаза вниз, посмотрев на Куриные Ножки, который обнимал её за плечо, и тяжело вздохнула. Нос у него слишком уж курносый, аж все мысли через ноздри видать. И еле заметные медовые веснушки на носу рассыпались, как крупная соль из солонки. У Рэндала веснушки другие — яркие, частые, то на щеках, то на плечах. А кудряшки у Себастьяна такие воздушные, такие мягкие. Вдруг она подумала, что было бы хорошо, если бы эти персиковые кудряшки разделись перед ней прямо тут, всё равно в очереди никого нет. И полезли бы целоваться, потянули бы к ней свои малиновые нежные губки. Себастьян такой невинный, такой хороший мальчик. В том магазине не могли продавать плохое. А тело его свежее, пахнет банановым мылом, мокрым снегом, тёплым утренним солнцем. А зубы его касаются зубов Наны, и эмаль на ощупь как отшлифованные бриллианты, вставленные в оправы-дёсна…       Нана очнулась когда Рэндал уже вышел из кабинета, держась рукой за левую щёку. Анастезия ещё долго будет действовать. Женщина взяла младшего за руку, посадила рядом с собой, погладила. Ах, Боже… Что это за бред? Какого чёрта она снова об этом думает? Сначала Рэндал, потом Себастьян?.. И главное дело, ни одной мысли о Лютере, как бы она себя не заставляла! Самое мерзкое, что Нана, пытаясь выровнять дыхание и расспрашивая рыжего о его зубах, почувствовала, как внутренняя сторона бёдер становится жутко горячей, а живот стягивает пустой жгучий спазм. Господи! Её ведь заставлял испытывать такое чувство ранее только её благоверный и никто более! Как же Нана, будучи ещё змеей, вожделела и желала своего нынешнего мужа, как молила она всех богов подарить ей хотя бы один шанс, хотя бы одно мгновение рядом с ним, приняв человеческое обличие, как слёзно клялась она быть ему верной и утирать только его слюну в порыве страсти… И что теперь? Нана — женщина. Жен-щи-на. И вместо того, чтобы отдавать все свои фантазии своему любимому, она нагло представляет рядом с собой других? Да кого! Рыжих! Тех, которых кормила вареньем, тех, которым стирала одежду, тем, которым рассказывала на ночь о том, что хорошо и что плохо!       Но почему же, будучи змеей, Нана даже не думала ни о Рэндале, ни о Себастьяне как об объектах своего вожделения? Почему же сейчас она испытывает это вязкое, мерзкое, порочное желание уединиться с парнем, который рос у неё на глазах? И при этом Лютера-то она не любит меньше! Она не разлюбила его, его вид не вызывает у неё тошноты, да и тем более Нана не собирается бросать его! С чего же такие мысли? Она не должна этого чувствовать! Рэндал просто такой хорошенький, а Себастьян такой миленький, вот и всё. Ничего более обычного интереса. Но почему тогда это чувство такое сильное? Словно если бы Нане предложили сделать выбор без последствий и вреда для обеих сторон, она бы выбрала рыженького… Кого-то одного. Или сразу двух. Только с учётом того, что они будут такие, же как Лютер. Морально. Тоже будут за ней ухаживать, мило тыкаться носом в грудь и обещать всегда быть рядом.       Сложно.       Боже, как всё сложно!       Нана позволила себе погрузиться в эти мысли. Если сжигать саму себя изнутри порочным костром похоти, так сжигать дотла и безжалостно. Что ты там ещё хочешь от своих воспитанников, Айвори? Может, хочешь ощутить их тёплые мокрые языки на своей мраморной коже? Или хочешь взрыть пальцами их волосы, пока будут тебе дарить удовольствие орально? А может хочешь облапать? Ах какое слово некрасивое! Грубое и угловатое — облапать. Чувствуется, что оно означает что-то плохое и неприличное. Прямо как твои мысли, змея. Не хочется уже называть себя таким красивым и громким словом «человек», когда на уме такое, правда? О чем же ты думала, Нана, чего же ты хотела, выходя за Лютера замуж и искрене желая прожить всю жизнь только с ним?       Но это же ведь просто мысли. Просто глупые мысли. Нана прекрасно понимала, что дальше них ничего не зайдёт. Во всяком случае, никто не сможет залезть к ней в голову, так что тут она абсолютно свободна. Никто не осудит, только Бог, но на то он и Бог, чтобы судить род человеческий.       Домой они ехали в такси. Нана не хотела дёргать Лютера просто так, ибо мотаться туда-сюда целый день — то ещё удовольствие. Весна неумолимо подходила всё ближе и ближе, лобзая лужами талого снега тротуары. Мальчишки спали на плечах женщины, таксист аккуратно крутил руль, держа марку водителя бизнес-класса. Нана всё думала и думала. Думала, как же сложно приходится тем, кому однажды понадобилось сказать слово «люблю». И только сейчас она поняла, какой груз ответственности теперь лежит там, куда сейчас положили головы рыжие парни — гуманоидная прелесть. Сказав «люблю» — будь добр отвечать за свои слова, оберегай, действительно люби и будь готов быть верен раз и навсегда. Теперь на её душе сделалось тяжко, и на секунду Нана подумала, что не обещай она Лютеру «быть с ним и в горе и в радости», может быть могла бы она удовлетворить свою похоть, своё желание — поцеловать Рэндала, хотя бы просто поцеловать. Но тогда бы не стала она женщиной, человеком, ведь благодаря любви Лютера она смогла измениться. Точнее, благодаря его деньгам, которые он отдал врачам во имя своей любви и её счастья. А любит ли она Лютера так, как он любит её? Или это было не более чем развлечение для уставшей от скуки змеи, что безвылазно сидит в тихих тёмных местах? Нана ведь не видела ни одного мужчину, кроме Айвори-старшего, вот и стала вешаться на него, видя в нём шанс на нормальную жизнь и на это хвалёное чувство «быть кому-то нужной». Такое ведь тоже может быть? Любить и быть в ответе за свою любовь может только человек. Выходит, быть человеком — сплошная мука…       Дома Нану ждал сюрприз. Лютер приготовил для неё торт с заварным кремом, да ещё и убрал всю кухню после своих кулинарных экспериментов. На его волосах осталось немного шматков крема, который разлетался от венчика в разные стороны.       — Вот… — Айвори-старший восторженно наблюдал за тем, как жена обмакивает палец в верхний слой крема, а затем облизывает его. — Я заметил, что ты сегодня была грустной, и решил порадовать тебя!       На душе у Наны сделалось гадко.       Она глядела на себя в зеркало, и всё никак не могла наглядеться. Шутка ли — заснуть рептилией и проснуться человеком? Нана вздохнула, опёрлась руками на столик около зеркала, дохнýла на стекло. По её отражению расползлось мутное влажное пятно. Теплокровность. Им всё равно, что там за пределами их тела, — жара ли, холод — у них всегда внутри одна и та же температура. Никакого разнообразия. Но стала ли теплокровной Нана? Учитывая её хладнокровные мысли и змеино-противные случайные прикосновения к Рэндалу и его питомцу, змея из неё никуда не делась. Осталась сидеть где-то там, далеко внутри, как Нана когда-то сидела в тёмном сухом подвале. Если бы не Лютер и его всемогущие чувства и деньги, так и осталась бы она никчёмным мутантом с женской головой и чешуйчатым телом. Выходит, Айвори-старший — это просто повод для «выхода в люди» в прямом смысле этих слов?       Лютеру не нравилось, что его жена стала такой печальной и задумчивой. Он всё пытался узнать причину такого её настроения, но Нана лишь натянуто улыбалась и говорила, что всё в порядке. Лютер боялся, что межвидовой переход даётся ей сложно не столько физически, сколько психологически. Ведь на человека, естественно, возлагается больше ответственности, нежели на какую-то там змею. У человека больше эмоций, ему сложнее взаимодействовать с ему подобными, он более гуманен. Лютер не отходил от жены, но, казалось, чем больше он сдувал с неё пылинки, тем больше печали плескалось в её глазах. Нане было стыдно. Айвори из кожи вон лезет ради неё — цветы, подарки, вкусные блюда, а у неё на уме парнишка, который для неё никто более, чем просто красивый образ. Айвори-старший начал чаще готовить для жены. Такими темпами он вместе с младшим братом приучится готовить сам. Нана ела эти пирожные, эти желейные десерты, сладкие сырные палочки. Ела, проталкивая пальцами в горло, чуть ли не задыхаясь от количества еды во рту, лишь бы не чувствовать желания выпить свежей крови, лишь бы запихать мысли о Рэндале глубоко вовнутрь, куда-то за надгортанник.

***

      — Нана, а ну-ка обернись! — услышала женщина за своей спиной заискивающий голос мужа, который явно намекал на его шаловливое настроение. Нана снова была не в духе. Она сидела на диване в зале, курила и читала какую-то дешёвую книжонку чисто для того, чтобы отвлечься от своих метаний. Она нехотя обернулась. Невольно ахнула. Лютер стащил её бежевое летнее платье от «Nina Ricci» с открытыми плечами и теперь красовался в нём перед женой, демонстрируя свою идеальную точёную фигуру. Нежная ленточка, ползущая вдоль ключиц, будто бордюр из крема на торте, аккуратно обрамляла плечи мужчины.       — Ты действительно хочешь, чтобы люди думали, что ты у нас трансфем? — усмехнулась Нана, подходя к Лютеру и оправляя на нём своё платье. Сидело и впрямь неплохо. Наверное, роль играло одинаковое телосложение мужа и жены.       — Пускай думают. Мне как-то без разницы! — тот подошёл к зеркалу в прихожей и наклонился к своему отражению, чтобы рассмотреть ворот, целовавший грудь. — Главное, что на брата своего не смотрю! — Лютер рассмеялся, а Нана сжала губы. Шутник нашёлся.       — Где это видано, чтобы старшие братья лезли под одежду к младшим? — шаловливо изумилась женщина, сделав в воздухе выразительный жест рукой. Отвести глаз от Лютера было трудно. Хотелось задрать его юбку, оголить шикарные худые бёдра с широким просветом.       — Умные люди говорят.       Говорили люди, и всегда будут говорить. Будучи пресмыкающимся, Нана думала, что все такие слова и поступки идут только от глупости и безрассудства, но сейчас хотелось десять раз взять свои слова назад.       — Нана, — Лютер обнял жену за плечи, заглянув ей в глаза. — я вижу, что в последние дни тебя что-то беспокоит, и поэтому приготовил тебе сюрприз! Найди его! — он отошёл от Наны и прокружился вокруг своей оси так, чтобы воздушная и невесомая, словно сладкое безе, юбка поднялась, рассекая воздух ровным круглым куполом, и женщина смогла увидеть тот самый сюрприз — две бумажки, торчащие из нижнего белья Айвори. Нана ухмыльнулась. Что-что, а уж от Лютера она такого не ожидала. Не вписывается это в каноничные рамки.       — Бог ты мой! — женщина вытащила из его белых обтягивающих трусов два картонных билетика с нарисованным хорошеньким дельфином. — Ты действительно решил позвать меня в аквапарк?       — Ну не всегда же нам с тобой вытягивать шею и вышагивать в бальных нарядах в залах дорогих ресторанов! — подмигнул ей Лютер, расстегивая надоевшее своими духотой и рюшами платье. — Нужно отдохнуть как обычные люди. А рыжих оставим дома. Думаю, они не обидятся.       — Ты такой выдумщик! — Нана поцеловала любимого в щёку, от чего тот покраснел, будто бы это в первый раз. — Комочек непременно расстроится, если мы не возьмём его с собой! Так нельзя.       — Нана, сейчас нам важно наладить твоё самочувствие. А после позаботимся о развлечении младших членов семьи. Тем более, они начали хуже спать и Себастьян явно из-за чего-то переживает. Им нужно побыть наедине с собой, а после, когда режим сна нормализуется, я куплю им по билетику тоже. — с этими словами Лютер убежал в спальню собираться, а Нана стояла посреди зала на шикарном узорчатом ковре под сводчатым штукатуренным потолком, кивала и верила каждому слову мужа. Наверное, любая женщина охотнее будет верить высокому стройному красавцу в дорогом платье, нагло взятом из шкафа жены, нежели любому другому лицу мужского пола. Нане тоже следовало бы уже паковать полотенца.       — Комочек, мы уехали, а ведите себя хорошо! — Айвори, приподняв верхнюю губу в томной улыбке, погладила Рэндала по голове. Тот тоже хотел в аквапарк, но виду не подавал. Пусть Нана отдохнёт, да и Лютеру не помешает сменить обстановку.       — Ладно. Можно я сам загружу посудомойку?       — Конечно, только не сломай ей ногти.       Нана ушла, взмахнув длинными светлыми волосами и прикрыв за собой тяжёлую дверь. А Рэндал, стоя посреди прихожей, обиженно помахал рукой сам не знал кому — то ли белой двери, то ли звенящему в замке ключу. Ему было грустно от того, что старшие поехали развлекаться без него. Но всё же, нужно же им как-то отвлечься, отдохнуть, а с мелкими попробуй расслабься — например, к такому, как Рэндал, вообще лучше спиной не поворачиваться. Больше комочка волновало другое.       — Уехали? — Себастьян высунул голову из-под дивана, где он искал свой выпавший из-за игр Рэндала глаз. Протираясь влажной ладошкой по стекловидному телу, Куриные Ножки никак не мог поймать своё глазное яблоко.       — Да. — ответил Айвори-младший, немного помолчав. Он счёл этот вопрос ужасно глупым. Себастьян не слепой — сам только что видел, как Нана и Лютер ушли. Рэндал ждал момента, когда он останется один на один со своим питомцем. Ему нужно было поговорить. Нион быстрым шагом спустился со второго этажа, застёгивая манжеты на рукавах. Вслед за ним спускался Ниен, степенно переступая с одной ступеньки на другую. Вчера он неслабо так навернулся с этой лестницы, и поэтому боль в колене мешала идти быстрее.       — Злата уже ждёт! — коточел схватил с вешалки своё пальто, затянул пояс покрепче, чтобы не поправлять его каждую минуту. — Не хочу, чтобы она волновалась.       — Ну тогда беги. — Ниен прошёл мимо рыжих, тревожа сквозняк около них. — Только не вздумай позвать её ловить крысочелов!       — Я уже позвал! — обернулся Нион в дверях, шевельнув острыми длинными усами. — Злата согласилась. Сказала, что с удовольствием посмотрит, как я это делаю.       — Ну давай, дерзай, принц на белом коне! — Ниен помахал рукой вслед товарищу. — Смотри, не сделай из неё хищницу!       Рэндал развернулся и ушёл в комнату. По его выражению лица было видно, что он чем-то ужасно недоволен. Себастьян прошёл за хозяином, пытаясь дотронуться до его плеча, чтобы тот подождал. В последнее время ситуация с Наной была очень уж натянутой.       — Пойми, — говорил комочек, сидя на полу в своей комнате и пытаясь натянуть на питомца какой-то зелёный костюм, снятый ранее с одной из кукол. — я решил сегодня ей во всем признаться. Я больше не могу так. Внутри всё болит, душа разрывается.       — Ай! Не щипайся! — взвизгнул Себастьян, когда Рэндал задел молнией кожу на боку. — Ну, раз ты решил… Думаешь, она тебя поймёт? Мало ли, расскажет всё Лютеру, и он на тебя обидится?       — Не выставит же он меня из дома, так что ничего страшного. — Рэндал взял расчёску и стал пытаться распутывать пушистые завитки волос своей человеческой зверушки. — Нана должна знать правду… Я напишу на листочке это признание, выучу его, и всё будет нормально. Главное сказать так, чтобы она не думала, что я шучу или смеюсь над ней…       — Рэндал, это глупо! — Куриные Ножки, устав терпеть самоуверенные порывы хозяина в покорение сердца красавицы, обернулся на него и едва не получил зубцом расчёски в левый глаз. — Нана замужем, она сильно тебя старше, да она тебя, блин, нянчит до сих пор! И ты полезешь к ней под платье! Отлично! — тот всплеснул руками.       — Кто тебе сказал, что я вообще думал об этом? — младший как-то уж часто начал злиться на своего питомца. — В отличие от тебя, я не собираюсь зажиматься по углам и нюхать вещи Наны! Конечно, это же лучше, нежели признаться в своих чувствах и спокойно жить дальше! У меня от тебя уже голова болит!       Себастьяну показалось, что эти слова он где-то от кого-то уже слышал.       — Дело твоё. — Куриные Ножки расстегнул пуговицы пиджака, который был ему великоват, хоть и шился для куклы. — Я бы на такое не решился.       — А зря. Многое теряешь.       Рыжему надоел Себастьян. Вечно он даёт заднюю вместо того, чтобы действовать. Сам бы с радостью целовал Нану, да только слишком труслив для первого шага. А Рэндал не такой. Он привык получать всё по первой просьбе и мгновенно. Если он хочет, чтобы Нана позволяла ему чуть больше, чем обычно, то он костями ляжет, но добьётся того, чтобы она дала ему расстегнуть свой лифчик. Не зря же она столько времени читала Рэндалу про любовь. Поэтому сейчас рыженький, закрыв дверь в свою комнату, чтобы никто не мешал его процессу мышления, старательно выводил на тетрадном листочке своё горячее признание в любви. Выковыривал слова из глубин сознания, поднимая в памяти все те красивые сказки о чувствах, которые Рэндал когда-либо слышал. Сначала он задумал сочинить стихотворение, но после нескольких неудачных попыток бросил это занятие.

«Нана, мне всё равно, что скажут обо мне другие. Ты делаешь меня счастливым, и я никого не буду слушать. Я тебя люблю.»

      Глупо и очень незрело. Рэндал представил, как его старший брат говорит ей такие же слова, и его аж передёрнуло от собственной ничтожности. Не целоваться Рэндалу никогда с Наной Айвори в парке под луной! Рыжик вынул из ящика стола толстенькую книжку, просунул палец меж случайных страниц и раскрыл её.       «И если я раздам всё имение моё и отдам тело моё на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы».       Красивые слова. А Нана любит всё красивое. Наверное, поэтому она и любит Лютера.

***

      В выходные аквапарк наводнён семейными парами, желающими поплескаться в тёплой водичке в холодное время года. Лютер радовался как ребёнок когда плавал, резвясь, в бассейне с ионизированной водой. Нане пришлось несладко. Она даже пожалела, что согласилась пойти сюда. Взгляд её лихорадочно цеплялся то за одно, то за другое тело. Мужчины, парни… Сколько их здесь? Мягкие, будто пастила, кожаные складки, что украдкой собираются на впалом животе, когда тот симпатичный молодой человек устраивается на шезлонге, обхватив колени влажными руками. Натыкать в глаза булавок, вогнать пулю в лоб, лишь бы скрыться от страшных вожделеющих мыслей. И ласковый, приторный, будто бы выхарканный из самого прекрасного рта в самой красной помаде, плевком света в тёмном царстве среди этих мокрых тел, смеющихся лиц и мигающих глаз выделяется Лютер. Такой родной, сам собой разумеющийся. Но здесь, когда то тут, то там, мелькают красивые мужские тела, он кажется таким заурядным и даже немного противным. Нана старалась не глядеть по сторонам, вцепившись глазами только в своего мужа, что, разложив длинные свои руки по краю джакузи, улыбался ей. Но напротив остановился светловолосый парниша, потянулся, а потом нечаянно выпустил из скользкой ладони красный браслетик для шкафчика в раздевалке. И нагнулся за ним.       — Нана, как тебе здесь?       Глаза Айвори-старшего сияли наивной чистотой, а всё лицо его выражало приятное ожидание ответа жены. А Нана, приоткрыв рот, позорно и слишком заметно уставилась на зад паренька в синих плавках. Тыльная сторона ног такая странная — бугристые выступы мышц, бордовые полоски на сгибе колена, натянутые ахилловы сухожилия. Нана искала в нём, прекрасном незнакомце, черты, за которые полюбила Лютера и нашла их там на порядок больше, чем в своём муже. Сердце заколотилось, ударяясь об лёгкие, щипая трахеи своим рьяным пульсом.       — Мне нравится. — ответила женщина, кивая головой словно под гипнозом. Лютер довольно улыбнулся. Красный браслетик всё ускользал от парня, елозя по полу своим резиновым ремешком. Сколько тебе лет, блондин, а? Может, двадцать? Двадцать два? Максимум двадцать четыре, судя по неисцветшей твоей красоте. Глаза у тебя, как у Лютера. И ноги такие же. Мерзко.       — Я очень рад! — мужчина придвинулся ближе к жене, коснувшись под бурлящей водой своими ногами её ног. — Я рад, что ты немного успокоилась.       Парень ушёл, наконец застегнув браслетик на запястье.       — И я рада… Что мы наконец смогли провести время вместе. — Нана положила руки на плечи Лютера, коснувшись острых костей, но больше всего сейчас ей хотелось врезать себе пощёчину. Такую, чтоб надолго потом остался след. Айвори осторожно поцеловал Нану в щёчку, вложив все свои чувства к ней в этот поцелуй.

Лю-би-ма-я.

      Они ещё недолго пробыли в аквапарке, так как купили билетики всего на два часа, но все эти два часа женщину буквально разрывало изнутри. Снова, снова эти блевотные мысли — не будь тут Лютера с этим золотым колечком на пальце, она бы вцепилась своими мягкими губами в мокрые от бассейной воды губы светловолосого парнишки, чьего имени даже не знает, но знает каждую теперь каждую родинку на его теле. А была бы Айвори этому рада? Этот парень ведь явно не такой, как Лютер, у него другой характер. Он не будет, раздвинув ноги, ждать, пока Нана облизывает пальцы, не будет подчиняться а потом целовать её, и это раздражало. Самое гадкое — Лютер думает, что он единственный объект обожания его жены.

Нана!

      Раз. Два. Три. Досчитав до трёх, надеется, что мысли сами свернутся в клубок, но грязь течёт внутри черепной коробки, обволакивая змеиный мозг.       Тихая пригородная ночь. Даже псы не лают. Нана сидела перед телевизором, досматривая выцвевшего «Щелкунчика» по какому-то культурному каналу. Пышные пачки сновали по сцене, расшитые камзолы прыгали по деревянному полу, забавно перебирая ногами в воздухе. Лютер уже давно спал, а Нана ушла из гроба на диван перед телевизором, чтобы хоть как-то отвлечься от лезшей в голову дряни. То Рэндал, парнишка, которого она поднимала с малолетства, закусывая губу, раздевается перед ней, то она со смаком сжирает ещё живого Такеучи, а тот орёт от боли и просит отпустить, то игривые попытки укусить Лютера превращаются в месиво грязного кровавого пира. Музыка Чайковского, уже давно всем известная и приевшаяся, что доносилась из телевизора, перекрикывала вихрь кошмаров в голове хоть немного. Нану тошнило. Хотелось спрятаться, убежать, лишь бы не слышать, не чувствовать саму себя. Рэндал. Парень, за которым она, выползая из-под половой доски, приглядывала, когда Лютеру нужно было по делам.       — Нана, а чего ты не спишь?       Матерь Божья!       Как не вовремя! Как не кстати! Нана усердно пялилась в телевизор, прожигая глазами какую-то известную приму на экране, лишь бы не смотреть, не объясняться, какого чёрта она сейчас не спит. Рэндал стоит в дверях, ведущих в коридор, а над его головой тёмной полосой простирается сводчатый проём. Свет, расходящийся от телевизора, едва падает на Рэндала, и из-за него картина эта кажется Нане ещё более тревожной, будто бы младший смотрит ей прямо в душу, будто бы знает всё, о чём она сейчас думает.       — Не спится. — она натягивает улыбку и делает звук потише. Полоска громкости рассекает экран на две части, пока девушки и юноши в голубых нарядах выбегают на сцену для «Вальса цветов».       — И мне не спится. — Рэндалу тоже было тревожно. Собрать силы в кулак и признаться в своих чувствах — очень непростая задача, но раз уж комочек решился, то теперь он ни за что не отступит назад. Он подошёл к дивану, взобрался на него и положил голову на плечо Нане, которая сжала извивающийся пульт в руке настолько сильно, что из его красной кнопки что-то брызнуло на ковёр.       — Почему бы тебе не пойти к Лютеру? — выдала вдруг женщина, всем своим видом стараясь не показывать, как ей сейчас не хочется здесь своего рыжего любимчика. Рэндал же упорно прижимался к Нане, не желая упускать возможности побыть с ней рядом. Непослушные рыжие пряди простелились по обнажённому плечу женщины, оставив после себя карамельно-невесомый след.       — Я не хочу к нему, я к тебе хочу. — рыжий прижался ещё сильнее, а сердце его заколотилось, застучало звонко-звонко. — Нана, я могу кое-что тебе рассказать?       Балерины изгибались в изящных па и, медленно поднимая свои кукольные головки, кружились вслед за своими партнёрами.       — Да, расскажи. — Нана решила, что разговор по душам ей действительно сейчас не помешает, ибо что ещё может рассказывать семнадцатилетний мальчишка в половину первого ночи?       — В общем, Нана, — Рэндал с опаской, будто боясь быть четвертованным собственным смущением, заглянул женщине в глаза. — скажи мне честно, если бы ты полюбила крысятину не как мясо, а как личность, ты бы как сказала ей об этом?       — Что.? — она посмотрела на Айвори-младшего, и тут же её вдруг ошунуло страшным холодом от того, насколько же его черты, особенно при таком полумраке, похожи на черты Лютера, хотя при обычной обстановке этого не скажешь. Какая крысятина? К чему он ведёт? Жар ударил в ладони, заставляя их намокнуть. Мелодия вальса не успокаивала, наоборот — заставляла тревогу нарастать сильнее.       — Ну, представь, что тебе очень нравится тот, с кем у тебя нет никаких шансов или около того… — Рэндал на секунду замолчал, бросив задумчивый взгляд на телевизор. — Ты бы призналась в чувствах этому человеку?       — Я не знаю. — без раздумий ответила женщина, хотя внутри у неё пылали страшные эмоции. Зачем Рэндал посреди ночи здесь, в тёмной гостиной задаёт ей всякие странные вопросы?..       — Ну Нана…       «Вальс цветов» кружился по комнате под руку с напряжением, витавшим в воздухе.       — Комочек, я действительно не знаю, что я могу тебе ответить. С одной стороны, признаться нужно, так как шансы никогда не равны нулю, а с другой что это изменит? У монетки всего две стороны, и пытать судьбу — не всегда лучшее решение. — Нана выдохнула, потрепав мальчишку по загривку. Господи, лишь бы он остался доволен ответом и ушёл спать, сладко зевнув напоследок.       — Тогда… — Рэндал как-то странно отодвинулся от женщины и очень серьёзно посмотрел на неё. — Тогда я хочу сыграть в «орла и решку», если у меня есть шанс!       В небо взлетает монетка. Но стороны у неё одинаковые. И упасть ей не суждено.       — В общем, Нана, я тут подумал… — комочек теребил пальцами уголок фетровой ночнушки, что выдавало его немыслимое волнение. — Я очень долго думал и понял, что я не могу больше молчать… Знаешь, Нана, мне ужасно обидно, что я вынужден быть тебе никем более, чем воспитанником… Ты понимаешь меня?

Нана!

      — Нет, комочек! — она делано улыбнулась, а внутри вспыхнуло жадное пламя греха. Нана до ломоты в желваках не хотела, чтобы Рэндал продолжал, но в то же время она ждала этих слов. Слов о том, что он видит в ней кого-то больше, чем просто заботливую жену старшего брата. «Вальс цветов» вился по комнате, тихо шипя из телевизора, делая это юношеское влажное признание ещё более сокровенным.       — Нана, это ужасно! — рыжий вдруг, взобравшись с ногами на диван, встал на колени так, чтобы его лицо было на одном уровне с лицом женщины, и взял ту за обе руки. — Я не могу так больше! Я сгораю! Я не могу… — глаза его наполнились слезами, но он упорно, сжимая покусаные губы, сдерживал рыдания, что просились наружу от таких откровений. — Знаешь, как мучительно каждый день видеть рядом свою любовь, и не иметь шанса прикоснуться к ней, как к своей любви, а не как к жене старшего брата? Знаешь, как тяжело осознавать, что для своего ангела ты не более, чем забавный маленький мальчик и тебя никогда не воспримут всерьёз? Знаешь, как печально и как больно, до треска в линзах очков больно, что ты никогда не сможешь взять свою нежность под руку, потому что она — не твоя?       Нана сидела с приоткрытым от удивления ртом и не знала, чем прервать этот монолог страданий. Вот оно, счастье! Двуликое, грязное, но такое долгожданное! Рэндал идеально выучил текст признания, которое написал чуть ранее, чтобы не путаться в словах в такой важный момент. А балерины всё прыгали и прыгали по сцене, как заведённые, и казалось, что от их прыжков даже пыль и муть слетают с этой старой записи.       — Я люблю тебя, Нана. — эти слова комочек сказал уже тихо и серьёзно, чтобы та не приняла его слова за неудачную шутку. — Люблю как женщину. Люблю уже долго. Наверное, я понял это тогда, когда ты стала ближе к нашей семье, когда для Лютера ты стала чуть больше, чем просто красивая змея из подвала. А когда ты стала человеком, я совсем потерял голову. Мои мысли только о тебе, мои чувства обращены только к тебе, и я ни за что не смогу полюбить другую… Теперь ты всё знаешь… — Рэндал выдохнул, осознавая, что на его совести теперь не лежит никакого груза, а из левой его ноздри сбежала тонкая кровяная струйка, которую парнишка утёр ладонью. — Ты можешь сделать всё, что хочешь. Ты можешь рассказать всё Лютеру, можешь наказать меня, можешь проглотить, но я хочу, чтобы ты знала правду и не хочу, чтобы из-за моих чувств разрушалась наша семья. — он заглянул в глаза Наны, ища в них понимания. — Ты же мне веришь?       Балерины остановились, как врытые в землю, а их партнёры в алых камзолах опустились перед ними на одно колено. На смену бодрым вальсовым ритмам пришло нежное арпеджио длинных струн арфы. Вступление сюиты из балета «Щелкунчик» затерялось во всхлипах Наны. Она не смогла сдержаться. Пустила слезу первее Рэндала, обмочив сухие ввалившиеся внутрь змеиные щёки. А пальцы арфистки так и бегали по струнам, отщёлкивая звуки, что разлетались по всей комнате, сопровождаемые тихим шипением старой ветхой записи.       — Р… Рэндал! — Айвори прерывисто хватала ртом воздух, убирая с лица мелкого рыжие невесомые прядки, задевая кровь под носом и пачкая ей лицо рыжего. — Рэнд-д-дал!.. Счастье т-ты моё! Сладость! К-к-комочек! — подбородок Наны нелепо дрожал, из горла рвалась икота, а лицо было мокрым от соплёй и слёз — не шибко презентабельный вид для такой красавицы, как она. Не верила, Нана не верила. И колебалась недолго. Низкий голос скрипки торжественно врезался в спокойно-сказочное вступление. Губы Наны впились в рот Айвори-младшего. Языки соприкоснулись, шершавым бесстыдством пройдясь друг по другу. Рэндал покраснел, засмущался, но не оттолкнул, не отверг жену старшего брата. Он тоже этого ждал. Ждал, мечтал, жаждал тоскливыми душными ночами.

Счастье обетованное!

      — Господи! — оторвавшись от губ Рэндала, Нана сложила руки в молебенном жесте, всхлипнув и небрежно утерев сбегающие по подбородку слёзы. — Прости меня, Господи! За всё меня прости!       А затем она прижала рыжего к себе, сжав голубую пижаму в горошек на его костлявой спине теми ладонями, которыми секунду назад взывала к небесам, моля Сына Божьего о прощении, и продолжила целовать, но уже не в щёчки, как делала она до этого, а в губы, прикусывая медовую плоть комочка. Рэндал обнял Нану за шею, позволяя женщине делать с ним то, что она посчитает нужным. Он уже представлял, как Себастьян завтра упадёт от удивления, когда тот будет ему рассказывать об этом поцелуе. Волнистыми раскатами мелодия скрипки кружилась меж балерин и ласково лилась из телевизора, то падая в еле уловимое «пиано», то вздымаясь в пафосном «форте».       — Нана, я так рад, что ты мне веришь! — Рэндал заглянул в светлые глаза женщины и удивился, как же раньше он не замечал этой их нечеловеческой красоты. Разгляди он её раньше, точно бы опередил Лютера и забрал бы это чудо природы себе в жёны. Ну, когда вырастет.       — Я не могу тебе не верить, малыш! — Нана погладила младшего по головке. — Теперь это наш маленький секрет, правда?       — Правда…       Очередное форте ознаменовало новую вспышку откровения, и в этот миг Рэндал, расстегнув верхние пуговки своей пижамной рубашки, спустил её с себя, обнажив плоскую мальчишечью грудь с маленькими розовыми сосками, на ореолах которых торчали редкие, еле заметные рыжие волоски. Кожа гладкая, словно обожжёная в печи фарфоровая кукла. У Лютера грудь такая же, правда, Нана? Тусклый свет от экрана слабо освещал тело Рэндала, белыми полосками отсвечивая от мраморных плечей, покрывшихся мурашками. Люстра молчала.       — Рэндал…

Рэндал! Сладостью рыжей Дай же ты ей, Змее, До краёв насладиться! Нана! Вцепись же зубами В алую нежность мослов, Будто хищная птица!

      — Боже, милый! — подушечки пальцев еле ощутимо коснулись выступающих ребёр и тут же замерли, почувствовав, как сердце в груди рыженького трепыхается, словно подстреленная голубка. Рэндал смотрел Нане в глаза и всё никак не мог насмотреться. Та уже не плакала, а лишь то осторожно водила пальцами по плоской костлявой груди парнишки, то целовала его в губы, в шею, а то всё вместе, и после каждого поцелуя, отрывая губы от сахарной кожи гуманоидного комочка, произносила неизменное:       — Прости!       За что Нана просила прощения и у кого, Рэндал не понимал, а Нана понимала прекрасно в этот момент только одно — нет ей прощения. Она предала мужа, она опустилась до измены, она совершила страшное — переступила, стёрла черту между тёплыми, едва ли не родительскими, отношениями и похотью и страстью, что не должна быть свойствена по отношению к тому, кого эта женщина фактически вырастила.       — Прости!       Сюита подходила к концу. Финальное «прости». Дело этим вечером не зашло дальше поцелуев и аккуратных прикосновений друг к другу, но Рэндал, слезая с коленей Наны и опустив глаза в пол из-за горящего внутри смущения, почувствовал, насколько в его смешных беленьких трусах на резинке влажно. Женщина же, глубоко вздохнув, поднялась с дивана, вытянулась во весь рост, взяла в руку пульт и выключила телевизор. В зале стало непривычно темно и тихо, и лишь свет уличного фонаря едва касался стен и пола. Хрустальные слёзы люстры в этот момент были как никогда близки к тому, чтобы наконец упасть на ковёр. Ей хотелось плакать, но она молчала. Удел люстры таков — молчать и созерцать.       Рэндал вернулся в гроб. Он соврал Нане — он специально не спал, дожидаясь глубокой ночи, чтобы точно остаться с ней наедине. Сбив ногами одеяло так, чтобы можно было обнять его, рыжий стал вспоминать этот поцелуй. Рэндал ведь даже и не надеялся на такое! Будто бы тайные его фантазии стали явью, но на деле всё было совсем по-другому — целоваться мелкий не умеет, из-за чего, как он думал, крупно облажался перед Наной. Но главная цель достигнута — это обожание взаимно… В ушах всё ещё стояла сюита Чайковского, будто бы телевизор в зале всё ещё еле слышно крутил этот балет, но Нана ушла спать и выключила его.