Его жена — змея.

      Шёл второй понедельник июня. Стояла странная и страшная жара, которая могла бы стоять в нашем мире только в третий июльский понедельник. Небо то серело, то снова наливалось яркой голубой краской, раздвигая зубы-облака и выплёвывая лучи солнца на людские головы. Кирпичные двухэтажки распахнули окна, пытаясь хоть как-то избавить себя от духоты. Воздух томился в изнуряющей сонной влаге. Нана перебирала почту, а Рэндал крутился вокруг Лютера, умоляя того дать ему денег на мороженое.       — У меня нет наличных, — из последних сил отбивался старший, скидывая прозрачный лёд из формочек в графин.       — Может тогда я расплачусь карточкой? — Рэндал сделал щенячьи глазки, повиснув на кухонной столешнице.       — Ага! Чтобы ты ещё мою карту потерял? — Лютер утёр со лба испарину. Его волосы были собраны сзади крабиком, который едва прихватывал тёмные пряди из-за их длины, но и это от жары не спасало. Пройдя к дивану, он сбросил с себя халат, оставшись только в нижнем белье.       — Не потеряю!       За воротами по пыльной проезжей части мальчик-пугало со скучающим видом пинал цветастый мяч, дожидаясь Рэндала. В дом вошла Нана, сжимая в руке небольшую стопку из писем. Увидев, что Айвори-младший не даёт брату покоя, она улыбнулась и жестом подозвала его к себе.       — Что, мороженого охота? — она села на корточки и Рэндала обдало волной запаха дорогого парфюма. Тот кивнул, после чего женщина вынула из кармана халата две монетки и протянула рыжему. Глаза его заблестели радостью. Нана почему-то редко разрешала ему то, чего не разрешал Лютер.       — Спасибо! — Рэндал обнял свою спасительницу, наспех впечатав поцелуй в её впалую щёку и побежал на улицу.       — Не баловала бы ты его так, дорогая, — подал голос Лютер, сидя на диване и прихлёбывая воду из высокого стакана из зелёного стекла. Нана усмехнулась, подумав, что карманные деньги — самое малое, чем она теперь может побаловать Рэндала. Опустившись прямо на пол в гостиной, Айвори принялась перебирать письма, что лоснящимися конвертами шелестели в её смазаных кремом руках. Раньше Нане нравилось это занятие — оно внушало чувство ответственности, важности, ведь не каждый может разобрать эти сложные слова, написание в квитанциях и чеках.       — Оплатишь счета? — спросила женщина таким тоном, будто Лютер мог бы отказаться от этой обязанности.       — Нет, мы вместо денег пришлём Себастьяна — пусть он им станцует, — хихикнул тот, прикрыв рот ладонью. — Я думаю купить новый телевизор.       — Давай купим. Мне тоже так кажется. Смотри, тут приглашение, — Нана протянула мужу белый бархатный конверт, на котором красовалась печать с извилистыми красными вензелями. Расшуршав клейкие поверхности, Айвори-старший увидел, как из нутра конверта выползла маленькая сороконожка и спешно направилась к его пальцам.       — Чёрт! — вскрикнул Лютер, стряхнув гада с руки, а после с пренебрежением вытащил письмо и немного помолчал, пробегаясь глазами по тексту. — Нана, нас с тобой приглашают на ужин, представляешь?       — Да ты что? — женщина мгновенно встала с пола и оказалась на диване рядом с мужем, положив руку ему на плечо. — Кто приглашает?       — Хэдлессы. Помнишь их? Они были у нас на свадьбе.       — Хэдлессы? — перед глазами Наны сразу встал образ мерзкой тетеньки с выкрашенными в блонд волосами, что ещё и по-дурацки завиты на второсортную плойку, и отвратительной серебряной россыпью теней на глазах, которая многое говорила о салоне, где этот макияж был сделан, и сального щекастого мужчинки с зализанными на бок волосами и прыщавым лицом. — Боже, это те мерзкие особи, которые лезут губами в еду, а потом бросают её на пол?       — Они самые, — вздохнул Лютер, приложив пальцы ко лбу и опустив локоть на расшитый цветами подлокотник дивана. — Не понимаю, как у них получается раздражать только одной своей фамилией! Тем не менее, мы должны там быть.       — Не могу с тобой спорить, Лютер… Подумают, что мы невежи, если не придём. Учитывая, что эту парочку ненавидят все в радиусе нашей страны…       — Согласен. К тому же, они довольно полезные люди.       Лютер взглянул на Нану. Она сидела, уставившись в приглашение, а пальцы её руки поочерёдно постукивали по плечу мужа, словно убивая каких-то невидимых мошек. Лютер взглянул на тело Наны, на её шею с выпуклым шрамом, на длинные перламутровые гладкие ноги, и подумал, что приди он на такое мероприятие со змеей — точно бы все смотрели вслед. Когда у Наны был змеиный хвост, а нормально функционирующее лёгкое было всего одно, она была чем-то из ряда вон, не просто женой, а женой-змеей. Лютер вспомнил, как одинокими холодными зимними ночами чешуйчатое холодное длинное тело ползало по его дрожащему от возбуждения торсу, и как расширяющийся к туловищу хвост проникал внутрь, извиваясь и заставляя вжаться в постель с новой силой. Вспомнил, и на душе стало немного уныло — сейчас Нана самая обычная, у неё есть всё, что есть у других женщин, ни одну из которых Лютер не смог полюбить, и ни одна из которых не смогла полюбить его. Может, он любил не Нану? Может, он любил Нану-змею?       Женщина встала с дивана, направилась на улицу, чтобы включить автополив в саду. Лютер посмотрел ей вслед. Она всё так же прекрасна, как тогда, когда она была рептилией, но что-то не давало Айвори-старшему покоя. Будто бы только сейчас он понял, что вместе с телом Нана оставила в холодильнике, что белым гробом лежит в подвале, то, что делало Нану Наной.       Секс в жару — далеко не лучшее решение, но Лютер должен был извиниться перед женой за сегодняшние мысли. Будет глупо сказать, что он полюбил её только за змеиную наружность и за необычные ощущения в постели. Он обожал в жене все её черты как внешние, так и внутренние. Она слушала и слышала его, понимала, позволяла в её присутствии быть слабым и беспомощным, так нуждающимся в защите мальчиком. Она ласкала, голубила, говорила, что он самый красивый, и когда медсестра вынула капельницу из предплечья Наны и та смогла встать на ноги после операции, она не изменилась ни капли. Лютер захлёбывался в собственных поцелуях, которые он стелил по лицу и шее жены, чтобы найти то, что почти год назад он нашёл в женщине-рептилии. Это же его жена, он не может её не любить и не восхищаться ею! Нана стонала, обнимала Лютера, разрешая ему залезть пальцами себе между ног, а она в свою очередь запустила руку ему в трусы. Была бы возможность у Наны, она бы скривила лицо — это не то. У Рэндала было лучше. Маленькое, аккуратное, обжигающее ладонь своим разгорячённым напряжением. Стояк Лютера был таким же, как и он сам — уверенным, стержневатым, плотной кожаной складкой ложась в сжатые пальцы женщины. Нана не хотела признавать, что ей стало слегка противно так близко находиться к телу мужа. После нескольких раз с Рэндалом, после особенно тёплых его поцелуев и полос стекающего пота на теле, Лютер кажется каким-то слишком приевшимся. Нана сейчас в какой-то степени принимала его как должное, как что-то такое, без чего будет тошно и неправильно, но иногда так хочется поменять, испытать какие-то новые эмоции. И, коря себя за эти мысли, она пыталась выжать из этой тесной близости, из соприкасающихся ребёр и слюнявых губ то, что заставило её переехать из подвала на кровать к Вон Айвори. Изо всех сил выдрачивая из мужа все соки, заставляя его изгибаться и одновременно совершать толчки пальцами внутри Наны всё реще и реще, женщина пыталась почувствовать то, что чувствовала почти год назад. И какого-то чёрта на ум приходил только Рэндал. У него такие же, как у старшего брата, длинные пальцы с бугристыми суставами, но двигал он ими по-особенному. Нана даже не могла подобрать слов, чтобы понять, что именно есть у Рэндала такое, чего у Лютера никогда не было.       Оно было. Просто было только тогда, когда они с Айвори-старшим были едва знакомы. Не знали друг друга, не прощупали границ, не дошли до того состояния, когда настолько знаешь партнёра, что становится тошно. А Нане тошно вдвойне: ей хочется охоты, дикости, . И не дай бог кто-то или что-то посмеет набросить на неё узду.       Сидя на краю гроба, свесив ноги наружу и делая глубокую затяжку, Нана думала, в какой момент она свернула не туда. Хотелось вцепиться себе в волосы из-за этой страшной неопределённости, которая рвёт на куски, заставляя кусать губы до крови и впиваться ногтями в мякоть ладоней. Нана думала, что когда станет человеком, то будет счастлива, потому что все люди счастливы. У них есть ноги, руки, они сами хозяева своей жизни, им не нужно ловить себе еду или обмазывать слюной стены своего жилища. Они прекрасны и свободны. Так думала Нана Айвори, будучи просто Наной — настоящей подвальной жительницей. Откуда ей было знать, что к этому телу прилагается такая неподъёмная ответственность, которую не каждый человек, родившийся человеком, в состоянии поднять, а тут она? До входа в операционную Нана думала, что единственная сложность человеческой женщины — выбрать себе наряд. Да, это сложно. Не было ни дня, чтобы ей было безразлично — «Givenchy», «Diesel» или «Prada». Она знала, что будет выбирать бренды, но не знала, что будет выбирать между мужем и его младшим братом и его питомцем. Совесть каменным потолком давила изо дня в день, когда Нана проходила мимо Рэндала, а тот неоднозначно подмигивал ей, поддавая жару, и женщина буквально бежала из комнаты, чтобы не позволять похабщине снова захватить её мысли. Убегала, искала Лютера, жала его к стене, а потом начинала целовать, пытаясь забыться. Захлёбываясь в страстном поцелуе с тем, кого любишь, об измене думать нелегко вдвойне, но всё же становится как-то спокойнее. Вроде бы, Нана сейчас с мужем, а не с Рэндалом, это же правильно, она поступает правильно, а значит то, что было до этого можно себе простить.       Нельзя.       Ниен стоял на кухне, промывал куриное филе и смотрел из окна, как Нион никак не может попрощаться со Златой. Она делала вид, что уходит за калитку, а потом со скрипом распахивала засовчатую железную дверь и прыгала к коточелу на шею. Тот смеялся, позволял ей тягать себя за уши, и у Ниена это вызывало, мягко говоря, недоумение. Потяни его за уши кто-нибудь другой, точно бы отхватил когтями по лицу. Злата целовала Ниона в щёки, в губы, а тот отвечал ей тем же, поглаживая девушку по голове. Ниену стало вдруг как-то тошно и тоскливо, ибо видеть как милуются влюблённые, будучи одиноким — такое себе наслаждение. Коточел сложил сырую курицу в миску, достал приправу, высыпал на влажные кожистые куриные бока, поворочал в миске ладонью, чтобы всё пропиталось пряностями, и оставил на столе мариноваться. К вечеру Нана хотела приготовить своим мальчишкам их любимые жареные грудки с паштетом, а то Лютер выглядит каким-то очень уставшим. Видимо, жара изматывала его не на шутку. Эти мысли о собственной никчёмности и отвратности подкосили в женщине ту создательницу семейного уюта, которой она хотела бы себя видеть. В начале Нана держалась, хотя всё же дала слабину с той жареной крысой, но старалась сделать семью Айвори идеальной. Она была и без того неплохой, не хватало только какой-нибудь красивой женщины в роли жены Айвори-старшего.       Лютеру тоже было тяжело. В его голове всё чаще начали мелькать воспоминания о его домашней змее. Однажды, спустившись в подвал за какими-то инструментами, старший мельком взглянул на белый продолговатый саркофаг, притулившийся в дальнем углу под лестницей, и с ужасом понял, что всё это время он немного скучал по старой Нане. Лютер никогда не выбирал по внешним чертам, наоборот, его влекло нутро и личностные качества, но было что-то очень тёплое, сокровенное и дорогое в этих долгих ночах, когда шершавое змеиное тело сливалось воедино с человеческим, делая его ненадолго домиком для своего хвоста, а затем отпуская назад. Это было здорово, ведь ни у кого во всём мире не было такой нежной женщины-рептилии, и можно было гордо вскидывать голову кверху, слыша за спиной восхищённые реплики: «Его жена — змея!». А сейчас они просто семья, если вычеркнуть коточелов. Лютер вздохнул, печально проведя рукой по пыльной ступеньке, которая отделяла его от холодильника с телом. Нельзя так! Нана — не какая-то вещь, которую можно просто так поменять после всего, что между ними было. Она не украшение интерьера, не баловство для Лютера, она личность. И вот так менять своё отношение к этой женщине, когда в ней изменилось всего-то тело — настоящее свинство. Так думал Айвори-старший, придавливая ногой тяжёлую подвальную дверцу к полу. Если он взялся любить Нану и заботиться о ней, то никакие предрассудки и преграды ему не страшны. Это его ответственность, это он решился подарить ей тело, так пусть же не смеет он сделать шаг назад! Пройдёт с Наной через всё, что швырнёт им под нос судьба. Паркуя во дворе большого дома белую «Ламборгини», заглушая двигатель и отодвигая лёгкую дверь с кожаными ручками, легко думать, что горы тебе по колено. Во всяком случае, эта «Ламборгини» — символ настоящего человеческого счастья, а сидящая в ней блондинка небесной красоты — идол семейного благополучия.       Нана вошла на кухню. Её волосы были убраны в две косы, что золотящимися на жарящем летнем солнце колосьями ложились на её плечи и грудь. Ниен обернулся на женщину, приветливо улыбнувшись. Всё же, его дневная охота сегодня прошла успешно — желудочный сок разъедал две крысочеловы тушки, отчего настроение было относительно неплохим. Нана тоже посмотрела в окно, взглянула на Ниона и Злату, и почему-то первое, о чём она подумала, это как эти двое обвенчаются, укатят на общую родину, а через два-три года надоедят друг другу и начнут портить нервы соседям ночными ссорами на кухне. Будет вдвойне печально, если за это время у них появится ребёнок.       — Замариновал? — Нана подошла к миске с курицей. — Отлично, сейчас я приготовлю.       — Не торопитесь, Нана, я только положил, — коточел обтёр руки о свои домашние штаны с пятнами крови от недавней охоты. — Даже ещё не успели пропитаться.       — Ниен, довольно излишнего уважения в мой адрес. Ты можешь обращаться ко мне на «ты». И Ниону передай, — с этими словами Айвори, уперев костлявые руки в столешницу, нависла над миской с сырым мясом, в обрубках костей которого всё ещё густились маленькие крапинки крови. Нане ужасно захотелось слизнуть их, но она не могла себе этого позволить. Ниен рядом, да и она слишком много раз выходила из себя, докатившись до необратимых последствий, а заварить эту кашу снова — значит никогда её не расхлебать.       — Ладно, Нана! — усмехнулся коточел, ускользая сквозь дверь на улицу. — Я тебя понял.       Оставшись наедине с сырым мясом, женщине было трудно себя сдерживать. Звериное обоняние ловило самые тонкие запахи, что проникали в воздух, и сейчас в нос забивался только один, так слёзно возжделяемый — сырое мясо, подёрнутое мягкой тягучей кожицей, с переломанными костями и обрубками суставов. Только большое количество приправ мешалось. Нана подумала, что за ужином она поест только паштет, и вытащила из миски одну мясистую светло-розовую грудку. Отвращение к самой себе сжирало изнутри, заставляя руки трястись и язык пересыхать, но, проглотив вязкий ком здравого смысла, Нана потянулась к крану. Покрутила ручку и поставила грудку под гладкую струю тёплой воды, которая мгновенно разлетелась на тысячи брызг, ударяясь о мясистое нечто. Теперь, когда слой специй и соли канул в металлический серый слив, взору женщины предстал поистине шикарный образ — свежая сырая дичь, пахнущая так аппетитно и маняще, что хочется рвать на себе волосы. Это как видеть клубничный зефир сквозь стекло в кондитерской лавке и пытаться не броситься к витрине и не начать облизывать её, потому что хочется, но не можется. Но теперь весь этот огромный склизкий кусок куриной грудки во власти Наны, и ничто не помешает ей вгрызться в его сочное филе прямо здесь, на кухонном полу.       Нана, это ведь та жизнь, о которой ты мечтала? Ты мечтала, сидя на тёплом кафеле и закатывая глаза от разъедающего мозг удовольствия, до которого наконец-таки удалось дорваться, жрать сырое мясо и утирать сок прямо руками? Из-под языка брызгала слюна, в ушах снова зашумело, но Нана даже не собиралась останавливаться. Вся её ненависть к себе самой, к своему новому телу вдруг обрела форму — мясо. Потому что мясо заправляет злом, и имя этому мясу — человек. Ничто так не греет душу, как чувствовать, как корень твоего зла и предмет твоего вожделения пережёванной массой вкатывается в пищевод, а ты кусаешь ещё и ещё, едва слышно рыча от радости. Айвори прекрасно знала, что последует за этим действом — самобичевание, ложь и притворный глянец идеальной семейной жизни, но когда рука нащупала в миске ещё один кусок и вложила его меж зубов прямо со специями, думать о плохом перехотелось. Во всяком случае, эти две грудки всё равно предназначались ей.       Выходя из кухни и сцепив руки в замок, Нана чувствовала себя так, как чувствовала, покидая комнату Рэндала после их первого раза. Она была феерически довольна и катастрофически подавлена. Что интим с мальчишкой, который приходится ей едва ли не воспитанником, что две сырые куриные грудки — дичь, до которой удалось дотянуться. Видимо, внутри Наны сохранились остатки чего-то правильного, если после всего этого она испытывает негативные эмоции. Была бы она до мозга костей змеей, то припеваючи попивала бы шампанское, болтая ногами на переднем сиденье «Ламборгини» без единой мысли о своих пороках. И когда Лютер, повернув голову в сторону жены и приподняв своей изящной ручкой с дорогими часами и кольцами модные очки от солнца, спросит, будет ли с ним Нана навсегда, она тут же закивает как заведённая, не желая лишаться всего, что сейчас её окружает.

Нана!

      Если бы у людей под ногами ползали говорящие разумные змеи, они смогли бы стать хорошими товарищами для человека?       Сахарное утро томилось в горячем солёном ветре, плавилось на крышах домов, зевая покатым лазурным гладким небом. Нана откровенно бездельничала. Отправив мужа в массажный салон, она, включив кондиционер на полную мощность, гладила бельё и складывала его в шкаф. Рэндал и Себастьян бегали в саду, и это беспокоило Айвори — мало ли как жара погладит их по головке. Может нежно и аккуратно, согрев их мягкие пряди своими солнечными поцелуями, а может грубо и дежурно, заставив зашататься и грохнуться на землю. Подойдя к окну, Нана распахнула фрамугу и позвала парней:       — Мальчики, зайдите-ка домой от греха подальше!       — Зачем? — оглянулся Рэндал.       — Жарко слишком уж на улице, — пояснила женщина, утрамбовав очередную стопку белья. Айвори-младший зашёл за порог, прокрутился вокруг своей оси и зевнул — зной действительно пробирал не хуже декабрьской вьюги.       — Нана, а тебе тут не скучно? — спросил он. Нана снова принялась водить утюгом по ткани, плутовато улыбаясь. Почему-то ей показался вид резвящихся во дворе рыжих комочков довольно забавным.       — Ну я же занимаюсь делом, как мне может быть скучно?       — А пойдём поиграешь с нами в саду! — не отставал рыжий. Белая рубашка была расстёгнута и вымазана в серой сухой земле, а на коленях его ягодками брусники расцветали застывшие корочки крови на ссадинах.       — Заходили бы вы в дом, парни, — Нана развернулась лицом к Рэндалу и тот увидел, как из-под чуть вздёрнутых к животу атласных кремовых шорт торчат белоснежные сияющие гладким глянцем бёдра. Расстояние между ними можно было смерить, растопырив пальцы и уперев мизинец в левую мышцу, а большой палец в правую. Лодыжки женщины были сомкнуты и младший, заметив это и заметив, какое большое расстояние между её бёдрами, подумал, что быть худым — тоже искусство.       — Зачем в дом? — влез в разговор Себастьян, перевесившись через эмалированный подоконник и подавшись телом вперёд, словно желая провалиться в объятия зального пола.       — Сказала тебе — жара на улице. Сейчас солнечный удар схватите, и бегай мне потом с вами! — хихикнула Нана. У неё на этих рыжих зверьков были совсем другие планы. То, чего не хочется Лютеру, точно жизненно необходимо Рэндалу.       — А ты нам что? — съехидничал Айвори-младший, уперев раскрасневшие ладони в колени. На эту реплику Нана молча подняла такую же, как и шорты, атласную маечку на бретельках, одной рукой уцепившись за кружева на нижнем шве. Задрала её, коснувшись тканью подбородка всего лишь на две секунды, а затем опустила, поняв по лицам мальчишек, что они уже увидели всё, что должны были увидеть.       Себастьян застыл столбом, уронив нижнюю челюсть так низко, что та едва не стукнулась о ключицы. Такие вещи вживую он никогда не видел, разве что временами свои собственные, опуская подбородок на грудь, да и там у него всё скучно — плоско и нелепо. Рэндал даже глазом не повёл — видел грудь жены Лютера много раз, но каждый раз хотелось коснуться её, как в первый. Такая мягкая, упругая, приятно ложащаяся в ладонь. Нана опустила маечку, насмешливо взглянув на парней. Теперь горячих развлечений с рыжими юнцами точно не избежать.       — Этого будет достаточно? — вильнув бёдрами, женщина развернулась на сто восемьдесят градусов и, продя мимо Рэндала, скрылась в спальне, ненавязчиво махнув рукой перед лицом младшего, мол, пошли. Тот, словно заколдованный, поплёлся за Наной, чуть не вписавшись лбом в дверной косяк. Себастьян, переступив порог дома, застенчиво сжал пальчики в замок.       — Рэндал, а мне тоже можно? — шёпотом спросил разрешения у хозяина Куриные Ножки, боясь, что тот снова приревнует его к Нане.       — Всё можно, мальчики! — томно произнесла Айвори, когда парни уже вошли в спальню. Нана сидела в гробу и игриво болтала ногами, свесив их через его стенку. Рэндал и Себастьян ждали, каким будет приглашение к действию. Рэндал переминался с ноги на ногу, чувствуя, что его стояк из-за напряжения, растущего в груди и жгущего сердце, сейчас порвёт одежду, а Себастьян думал, стоит ли ему зажмурить глаза, или он уже в том возрасте, когда это неуместно. Вместо приевшегося изжёванного поглаживания партнёров или тех же поцелуев Нана похабно ухмыльнулась и стянула с себя шортики. Парни в один голос ахнули и тут же оба почувствовали, как внизу живота стало горячо, как в печке, а на шортах выгнулся весьма заметный, но такой ещё неуверенный, маленький холмик. Они не могли видеть, какого цвета трусики на Нане — все её прелести закрывала стенка гроба. Ноги немного затекли от того, что ток крови был немного передавлен в области сгиба коленей, но женщина просто не могла сейчас испортить рыжикам их маленький летний праздник непослушания.       — Что же вы там топчитесь, м? — мурлыкнула та, вскинув вверх левую ногу. — Неужели не хватает смелости подойти поближе? На словах-то вы оба ловеласы!       — Не правда! — подал голос Рэндал. — Я всегда делаю, если говорю! Это Себастьян только и делает, что витает в своих влажных фантазиях!       — Эй! — Куриные Ножки, наконец-то выйдя из транса, толкнул младшего локтем. — Только и умеешь меня обижать!       — Мальчики, мальчики, не ссорьтесь! У нас же был уговор — вы заходите в дом, а я даю вам кое-что взамен. Думаю, пришло время отдать обещанное, — обратила их внимание на себя женщина, подмигнув своим светлым блестящим глазом. С этими словами она вдруг полезла обоими руками куда-то ниже живота, привстала, уперевшись рукой в постель и стащила с себя тонкие белые трусики и бросила их Рэндалу и Себастьяну. Обнажённые прелести по прежнему скрывала глухая лакированная стенка гроба из цельного дуба.       Парни замерли. Белая тряпочка, на удивление пахнущая манящим ничем оказалась в ладонях Себастьяна аккурат тем самым местом, к которому он так мечтал прильнуть. От такого поворота кудрявый оторопел, растерянно переведя взгляд на хитро улыбаюшуюся Нану. Та, словно чувствуя его эмоции на ощупь, решила накалить обстановку ещё сильнее:       — А сейчас будет урок хорошего тона — будете учиться делиться, котятки!       Себастьян задрожал всем телом не то от перевозбуждения, не то от страха, и посмотрел на Рэндала. Пусть они и примерно одинаково весят, но в силе Куриные Ножки явно уступает хозяину и драться с ним было бы глупо — ещё и убьёт за трусики их общей любовницы. Но Нана и тут решила проблему по-своему:       — Рэндал, уступи Себастьяну. Вам стоит научиться наконец-таки договариваться между собой!       — Отдай! — Рэндал, вопреки словам женщины, выхватил добычу у Себастьяна и крепко прижал к своему носу, жадно втянув носом воздух. Как ни пытался Айвори-младший уловить хоть какие-то нотки хоть какого аромата, выходило лишь глотать пустой пресный кислород. Рэндал думал, что Нана вся состоит из заварного крема и сыпучего безе и поэтому он ожидал хотя бы лёгкий сладкий привкус. Раньше младший чувствовал его, а сейчас? Это определённо Себастьян во всём виноват.       — Я тоже хочу! Это ты отдай! — взвизгнул Куриные Ножки, забыв про свой страх перед Рэндалом, и, схватив нижнее бельё Наны, потянул на себя. У него получилось. Меж пальцев потянулась хрустально-тонкая перламутровая ткань, и Себастьян не поверил своему счастью. У него в руках мечта каждого мальчишки, находящегося в фазе влажного пубертата — нижнее бельё ослепительро красивой женщины. Да ещё и блондинки. Себастьян вывернул трусики наизнанку и лизнул приятную гладкую ткань. Зажмурившись от удовольствия, он зарылся носом в тонкое кружево, не давая Рэндалу снова забрать у него долгожданное блаженство.       — Отойди! Это моё! — очкастый пытался вырвать из рук питомца то, до чего он добрался первее Себастьяна, и,не обращая внимания на то, что тот не отрывал языка от изнанки белья, со сладостным стоном снова припал носом к белым кружевам. Знали бы вы, парни, как она испортит вам жизнь своими маленькими изящными трусиками… Не трогали бы того, чего не можете себе позволить! Лютер, между прочим, чтобы коснуться этого тела, отвалил немалую сумму, на которую можно было бы заселить Себастьянами небольшую деревеньку, так что имеет право.       — Мальчики, вы ещё подеритесь тут! — Нана, наконец, отодвинулась от стенки гроба и растянулась на покрывале, прикрыв обнажённый таз одеялом. — Лучше идите сюда, я вам дам попробовать кое-что, особенно тебе, Себастьян!

Подойди, даст попробовать тебе ужасно вкусного яду!

      Нана смеялась, снова оставив позади всю серьёзность предательства, которое она сейчас совершает. Она хочет этих двух рыжих непосед и она их получит. Она же привыкла получать всё что хочет, и причём бесплатно. Но кара может выставить счёт намного больше, чем магазины, рестораны и коммунальные платежи. Рэндал и Себастьян влезли в гроб к Нане, бормоча что-то про их любовь к ней и про её красивое тело, а затем легли по обоим сторонам от неё, ткнувшись рыжими носами в мягкие пологие бока женщины. Айвори ухмыльнулась, представив, как они сейчас будут обслуживать её вдвоём, и запустила руки в волосы мальчишек, пройдясь пальцами по шершавым из-за волос кожам медовых головок.       — Рэн-Рэн, что ты как не родной? — промурлыкала Нана, проведя ладонью по своему бедру. — Ты уже спец в этом деле, не так ли? — она посмотрела младшему в глаза, намеренно интонацией выпячив слово «этом», являющееся заменой постыдному свистящему термину «секс». — Можешь научить чему-то свою зверушку!       — Могу научить как заставить Нану визжать от удовольствия! — оскалил зубы в довольной улыбке Рэндал, поднявшись на колени и пытаясь залезть Нане между ног. От того неумелого и скромного недотёпы, который стоял перед женщиной в ту ночь перед своим страстным признанием в любви, не осталось и следа. Теперь языком к бедру Наны тянулся уверенный в себе статный, хоть и рыжий но красавец, гордо сжимая свой стояк в штанах. За секунду раздев своё тощее смешное тело с торчащими косточками и случайными россыпями рыжей переливающейся пыльцы, Рэндал лёг на живот, согнул фаянсовые ножки, задрав гладкие ступни тридцать девятого размера, и осторожно прильнул ртом к тёплому лону женщины. Вот незадача ‐ от перенапряжения из носа хлынула кровь, и мальчишка немного измазал ей живот женщины, а затем, почувствовав, что скоро испачкает кое-что ещё, собрал кровь пальцами из-под носа и слизнул. Себастьян, от волнения сжимая потной ладошкой свою чёрную маечку, стеснительно положил руку на коленку Наны, пока его хозяин усердно пытался довести её до оргазма. А Нана, легонько подрагивая всем телом, от чего её грудь еле заметно трепыхалась, словно пойманная сельдь, не могла поверить своему счастью. Ещё бы — два немыслимо красивых, рыжих, молоденьких парня ползают вокруг неё, скуля и дрожа от возбуждения, и тычутся своими тёплыми носами в её тело. Себастьян не знал, куда себя деть — хотелось влезть внутрь к этой сладостранице, раствориться в её мармеладном теле, свернуться в клубок где-то на её груди или на мягких холмах ниже спины. Поэтому Куриные Ножки, дабы не ударить в грязь лицом перед так давно желаемой им женщиной и желаемой им страстнее, чем мог желать что-либо в этой жизни Рэндал, прилез ближе к лицу Наны и заглянул ей в глаза. Она смотрела на него, и неистребимая нежность и приторнейшая сладость сочилась из её глаз, и во взгляде читалась такая радость, словно перед ней не жалкий тощий Себастьян Помидорович Куриные Ножки, а высокий красивый Лютер Вон Айвори.       — Куда приполз? — улыбаясь, спросила Нана, аккуратно зажав нос парня меж костяшками среднего и указательным пальцев и тут же отпустив.       — К тебе, — шепнул он, проведя пальцем поперёк налившихся сосков. — Можно, пожалуйста?       — Мог бы не спрашивать! — она скинула с себя молочную маечку, и не будь Себастьян бывалым домашним питомцем, то точно бы грохнулся в обморок и Нана точно бы смеялась над ним до конца дней своих. Но времени на раздумья не было — нужно было приступать. Куриные Ножки прошёлся языком по одному соску, по второму, ласково зацепил зубами кожицу меж грудей. Впервые ощутив меж губ мягкий розовый сосок, он старался вежливо обращаться со сладким и тёплым бюстом в отличие от Рэндала, который, не отнимая рта от промежности возлюбленной, протянул руки к её груди и начал мять её и тискать, отогнав этим Себастьяна. Тот недовольно мурлыкнул и стянул бровки к переносице, взглянув на Нану.       — Рэндал, уступи!       Тот послушался, убрав ладони на живот женщины, и Себастьян пискнул от радости. Будь эти зефирные мякиши заварными пирожными, кудрявый, не задумываясь, вгрызся бы в них, высасывая крем из полого нутра. Но нельзя — он не привык кусать плоть себе подобных.       Нана! Ах, Нана! Что же ты натворила?       Нана лежала, раскинув ноги и чувствуя, как два розовых язычка обслуживают её тело, и думала, позволить ли им войти внутрь. Во всяком случае, Рэндал уже там был, так почему бы не побывать и Себастьяну? Ему и так живётся несладко, так пусть хоть тут мальчик «погуляет». Жестом Айвори подозвала к себе поближе младшего. Утерев губы, тот мгновенно оказался на её груди и сменил Себастьяна. Питомец хотел уже было возмутиться и уже открыл рот, чтобы произнести свою давно заготовленную речь о том, как он ненавидит каждую пылинку в этом сумасшедшем доме, дорого обставленном и выкрашенном в белый цвет, как Нана, загадочно подмигнув, протянула ему сжатый меж тонких пальцев шуршащий голубой квадратик, скрывающий в себе что-то круглое, выпячивающееся сквозь блестящую упаковку, так напоминающую леденец. Себастьян ахнул. Но подарок принял. Нана, признаться, даже не думала, нужна ли эта процедура с надеванием презерватива, так как фактически она не человек, а значит никаких плодов от этих гуманоидных лисят у неё никогда не будет. Стянув трусы и неумело натянув резинку, Куриные Ножки посмотрел на Нану в ожидании указаний.       — Войди… Ты же видишь… — шепнула она, подмигнув кудрявому. Скинув с себя маечку, Себастьян провёл пальцами между ног женщины. Он очень боялся облажаться, перепутать, но, глубоко вдохнув, всё же собрался с силами и аккуратно вошёл, дрожа от волнения. Нана удовлетворённо простонала. Член у парнишки был что надо, в самом своём расцвете, словно только что раскрывшийся бутон, окроплённый капельками росы. Обволакивающее тепло и ощущение заполненности снова вскружили голову женщине. Себастьян облегчённо выдохнул — самое сложное позади. Чуть подав бёдра назад, он сделал маленький толчок ‐ член гладко вышел и снова вошёл. Ещё назад и ещё толчок. Нана по-девичьи запищала от восторга, прижав одну руку ко рту, а вторую положив чуть выше места, куда сейчас входил Себастьян.

Слаще. Ближе.

      Они не знают, как правильно делать то, что они делают сейчас. Они действуют исходя из своих чувств, которые ведут их за ручку к невообразимому удовольствию, которые заставляют их язычки, талии и пальчики двигаться так, как они двигаются сейчас. Они оба половозрелые парни, смешивающие свои фантазии со своими смутными познаниями о сексе, но почему-то ни один, даже самый горячий и тонущий в мускулах мужчина не сможет заставить Нану извиваться так, как заставляют её извиваться мальчишки, живущие в этом доме, исключая крысочелов и коточелов. Нежно любя свою общую партнёршу, они понимают, что она ответит им тем же. Такая холодная, неприступная, недосягаемая для других, но такая родная и тёплая для Рэндала, Лютера и Себастьяна. Нана отдала бы многое за то, чтобы ещё раз испытать оргазм, лёжа между тел рыжих парней и изучая ладонями их мягкие волосы цвета тлеющей в костре бумаги. Себастьян, осторожно толкаясь внутри любовницы, понял, что это предел его возможностей и сейчас он кончит. Это заставило его на секунду испугаться, но вспомнив, что его член объят прозрачным латексным презервативом, он успокоился. Рэндал тем временем уже успел прилично обслюнявить соски Наны, из-за чего они сделались совсем розовыми.       — Ох, они так похожи на леденцы! — усмехнулся рыжик, откинув волосы назад. — Я два раза уже чуть не съел их!       — Т… Ты смотри, не у… Не укуси! — с трудом произнесла Нана, пытаясь проглотить собственные стоны. Себастьян слишком уж хорошо работал для первого раза. Толкаясь всё сильнее и сильнее, тот ухватился руками за коленки женщины, чтобы не елозить по постели. Айвори хотела возразить что-то по типу «Пусти», но призналась себе, что ей этот акт демонстрации крошечной, но силы, пришёлся по нраву. Куриные Ножки не так уж и много весит, чтобы возмущаться на то, что он решил опереться на её коленки.       — Я тебя люблю, Нана! — промурчал младший, уткнувшись в грудь Наны. В топлёное молоко женского тела холодной пластмассовой безжизненностью ткнулись Рэндаловы очки.       — И я тебя люблю! — простонал Себастьян, почувствовав, как стал мужчиной, а затем вытащил, стянул с себя презерватив, зажав его в кулачке, и лёг рядом с Наной.       — Мы оба тебя обожаем! — сказали мальчишки в один голос и поцеловали Нану в щёки с двух сторон, словно по команде.       — И я вас, мои рыжие комочки! — умильно пропищала Айвори, прижав своих малолетних любовников к себе и поцеловав поочерёдно каждого в лоб.

***

      Чем ближе приближался ужин у Хэдлессов, тем меньше хотелось идти на него. Настроение у Наны последние несколько дней было отвратительным, почти таким же, как и у Лютера. Тот стал задумываться — не удовлетворить ли ему свою жажду змеи в подвале со старым телом Наны? Нельзя же себя так мучить. Пришлось даже начать пить валерьянку чтобы успокоить нервы, но получилось только приманить коточелов на запах — не помогало. Тревога и отвращение к своей нынешней жизни нарастали у каждого в этой счастливой супружеской паре. Лютер наконец признал — он скучает по прежней Нане. Может, это просто сложный период, ведь все они сейчас переживают непростое время в связи с таким сложным межвидовым переходом одного из членов семьи, но Айвори-старший смотрел на свою жену, и видел в ней обыденность. Шаблонную, всеми желанную, которая — дай только волю и денег — была бы у каждого второго мужчины. А у Лютера была она, женщина-змея, мечта извращенца, сладкий кусочек в горечи жизни. И теперь в постели им пришлось поменяться местами. У Наны есть пальцы, но они не такие длинные и проворные, каким был её хвост. Лютер не мог удержаться. Поганые мысли жрали его мозги и копошились отвратными опарышами в извилинах, не давая нормально жить. Так долго, по крупицам собирать свою семейную идиллию и в один момент потерять её…       Пытаясь унять вспыхивающее пламя греха в груди, Лютер спускался в подвал. Деревянные ступеньки предательски пошатывались и скрипели, когда дорогие ботинки стукались подошвой об их неотёсанные бока. Пыль подскакивала и взмывала в воздух, сливаясь с проникающим в подвал светом. Руки тряслись, не слушались, когда Лютер пытался отомкнуть замок на длинном кипенно-белом холодильном кейсе, где лежит то самое заветное — старое тело Наны. Заморачиваться с выбором не стали — зачем отмершей коже этот лишний пафос? Купили самый обычный холодильник и швырнули остатки старой жизни туда, но Айвори чувствовал себя так, словно он вскрывает какой-то древний саркофаг, полный страшных тайн и ядовитых ловушек, а не мучается с ключом, который не влазит в замок. Наконец, клацнув дужкой, тяжёлый замок упал на пол, и Лютер, взявшись за край холодильника, открыл его. Из-за разницы температур изнутри выбился пар, скрыв собой чешуйчатое холодное тело. Рассеяв бледные клубы рукой, мужчина улыбнулся, но тут же оглянулся по сторонам — нет ли кого позади? Лишние свидетели тут точно не кстати. Немного подумав, Лютер быстро поднялся на три ступеньки выше и захлопнул подвальную дверцу.       Теперь помещение освещала лишь одна тукслая лампочка, болтавшаяся у потолка на чёрном проводе. Лютер достал тело Наны, сжал в руках. Холодно, мертво. Но он не собирается отступать, хотя от стыда и волнения вспотело всё вплоть до пяток. На ватных ногах пройдя до старого скрипучего кресла, что было спущено сюда за ненадобностью лет десять назад, мужчина сел на мягкое сидение, отогревая руками змеиный хвост. Сердце колотилось так, словно сейчас сломает рёбра и расшибёт лёгкие в труху. Лютер расстегнул ремень. Два пальца юркнули в карман, из которого впоследствие изъяли маленький бутылёк со смазкой. Коричневые лоснящиеся брюки с кожаной этикеткой «LANVIN» упали к ботинкам, оставив Лютера сидеть с голым пахом на старом пыльном кресле. Скрывшись от посторонних глаз, легко творить беспредел. Айвори никогда не думал, что сможет опуститься до такого, но нужда и горячий налитый стояк сделали своё дело, и вот старший, переступив через все свои принципы, выливает склизкую смазку себе на пальцы, а затем аккуратно разминает тугое колечко мышц. Запустив внутрь два пальца, Лютер едва слышно простонал, сжимая в руке чешуйчатый хвост, который скоро тоже пойдёт в ход.       — Нана… — простое имя из четырёх букв застревает на зубах свистящим шёпотом, а Айвори закусывает губу, чтобы не кричать на весь подвал от переизбытка эмоций. — Ты хочешь меня трахнуть?       Подвальную тишину мацают и тянут шуршащие звуки ёрзанья почти голого тела на кресле. Желание уже достигло своего пика, и Лютер не собирается ждать. Самый кончик змеиного хвоста входит внутрь, а за ним мягко проскальзывает ещё сантиметров восемь остального тела. Мужчина закидывает худые ноги на подлокотники, чтобы ничего не мешало.       — Ты чувствуешь, как я напряжён, Нана? — шептал он, вводя хвост ещё глубже. — Тебе нравится моё теплое нутро?.. О-ох, Нана! Глубже… Наполни меня до краёв! Ты же знаешь, что это далеко не мой предел!.. — втянув воздух сквозь зубы, Лютер откинул голову назад. Чешуйчатое тело скользнуло ещё глубже, войдя примерно на четверть. Айвори-старшему вдруг захотелось плакать. Это тело извивается и заползает в него только благодаря движениям руки, молчит и обжигает своей безжизненностью. Была бы у него голова Наны, всё было бы совсем по-другому!.. Лютеру не пришлось бы сейчас так унижаться перед самим собой, Нане не пришлось бы ломать об коленку свою животную сущность… Всхлипнув, мужчина чуть ускорил темп, с каждым толчком вгоняя хвост внутрь чуть глубже. Чешуя скреблась по слизистой, проникая во влажный проход. Лютер, застонав от ощущения плотного и холодного, заполняющего всё пространство внутри его прямой кишки, немного вынул хвост, а потом снова запустил его в себя, но уже глубже и грубее.       — Ах, любимая… — шептал Айвори, нещадно сношая себя дохлой змеей. — А-ах! Я чувствую тебя в своём животе!.. Это в… Это в-внушает р-радость! А!.. — левая рука скользнула к члену, ибо действие требовало дополнительной стимуляции. — Он такой горячий! Горячий, как наш первый поцелуй, помнишь? Ты по-о-омнишь, Нана!       Абдоминальные мышцы налились кипятком, а фаланги пальцев вдруг стали мокрыми и белыми. Лютер понимал, что один раз ему вполне достаточно, и этот мерзкий цирк оголодавшего извращенца пора прекращать, но что-то внутри, что-то там, за позвоночным столбом, в недрах малого таза, не давало отложить потасканный врачами псевдо-труп и надеть брюки. Свербящее, колющее, режущее, готовое выпрыгнуть из живота огромным вязким комом эмоций. Лютеру вдруг захотелось уничтожить себя полностью, раз уж он начал это постыдное дело. Даже не думая останавливать руку после того, как обильно кончил себе в ладонь, мужчина грустно улыбнулся и ускорил темп.       — О-ох! — со стоном насилуя себя хвостом с бешаной скоростью, Лютер закусил губу. — Трахни меня как сучку! Да-а! — при правильном освещении чуть ниже пупка Айвори-старшего можно было бы заметить маленький бугорок, словно что-то выпирало изнутри живота. — Вот так, дорогая! Я мокрый и голый здесь, весь т-твой!.. Я пищу как шлюха, но раздвигаю ноги только перед тобой!.. О-ох, Боже! Ты всё ещё любишь м-м-меня, Нана?

Я люблю тебя. Глупо и слепо. Страшно и забавно. Нежно и весело. Нана! Нана! Милая, неотразимая, боготворённая!

      Лютер, введя хвост до упора, снова кончил себе же в ладонь. Захотелось сразу вытереть руку о кресло, что он и сделал. Тело рептилии могло заполнить ту пустоту, которое оно заполняло до этого, но не могло заполнить пустоту внутри. Холодная чешуя обжигала слизистую, как когда-то в те тёплые моменты, когда Нана шептала Лютеру на ушко слова любви, не прекращая безжалостно иметь его своим хвостом. Это было нечто. Это было больше, чем любовь — это было ощущение того, что тот симпатичный высокий брюнет является для натуральной блондинки со змеиным естеством целым миром, и никогда не перестанет им быть.       — Нана… — снова позвал Лютер, но в подвале было тихо и пыльно, лишь хлюпающие звуки разбавляли скучную обстановку. После второго раза уже ничего не хотелось. Айвори разжал кулак, и на дощатый прогнивший пол соскользнул предмет самоудовлетворения мужчины. Откинувшись на спинку кресла, Лютер натянул брюки. Звякнула пряжка, и в этот же момент ему показалось, что что-то сзади него будто бы стукнулось о потолок. Он мгновенно обернулся. Ничего не изменилось, только пыль вокруг дверцы, ведущей в подвал, кружилась быстрее обычного. Делая каждый свой шаг максимально тихим, Лютер утёр смазку со змеи какой-то валяющейся за креслом тряпкой, и,аккуратно промакнув щёки платочком, положил чешуйчатое недоразумение туда, где ему и место. Сомкнув дужку с тяжёлым железным телом замка, мужчина тяжело вздохнул. Хотелось бы терзать себя мыслями о том, как смотреть в глаза жене, и так далее, но на душе было как-то ужасно спокойно, словно там вместо тяжёлых переживаний поселились хлопковые барашки. Айвори показалось, что какой-то груз, гора, давящая на плечи, вдруг рассыпалась на мелкую крошку, такую ничтожную, что даже смотреть смешно. Лютер хотел змею — Лютер получил змею. Гештальт, казалось бы, закрыт…       Если было бы всё так просто…

***

      Нана аккуратно опустила подвальную дверцу. Ворваться и устроить скандал — не лучшее решение, всё равно кроме пустых оправданий она ничего не получит. Зажав рот рукой и всхлипнув, шокированная женщина развернулась и ушла в спальню, чувствуя, как в глазах защипало, а во рту пересохло.       Только бы Рэндал не узнал. Только бы не разрушилась эта чудесная картина эталона семейного благополучия — четы Айвори — как в его глазах, так и в глазах окружающих.       Вот она, та идеальная картина, ради которой и были затеяны эти пляски с бубном и хирургией. Вся семья сидит за ужином в залитой полумраком кухне, которую освещает лишь небольшой канделябр в центре стола, купленный лишь для атмосферы и гротеска. На столе еда далеко не из обычных супермаркетов, посуда с посеребрёнными краями и с ручной росписью — тонкие изящные линии складывались в замысловатые цветочные венчики, выводили стебельки и мазали вдоль краешков чашек салатовые листочки, которые так и хочется потрогать из-за их сходства с настоящими листьями. Приборы с золотым напылением разложены по всем правилам этикета. В каждой чашке по две ложки отборного рафинада. Занавески сахарно реели, пропуская сквозь тонкий тюль порывы вечернего прохладного сквозняка. Скатерть беспрекословно ровно обволакивала длинный овальный стол. Люстра по-прежнему молчала, изредка покачивая хрустальными капельками. Лютер сидит во главе стола. На нём полупрозрачная зелёная сатиновая блузка с серебряными запонками. Нана сидит рядом. На ней домашнее миндальное лёгкое платье, струями блестящего шёлка стекающее по обоим сторонам её стула. На Рэндале полурасстёгнутая рубашка, изгибы которой так похожи на густые разливы йогуртной реки. На Себастьяне ничего необычного — они никогда, кроме Рэндала, не заморачивались с его внешним видом. У Ниена белая толстовка, у Ниона — чёрная, и влажные, не успевшие высохнуть до ужина, волосы сцеплены сзади деревянным крабиком. Они молча едят. Так молча, как не молчали за ужином никогда. Со стороны они похожи на глянцевый снимок, хранящийся за стеклянной дверцей серванта — в самом расцвете сил, идеальные, прекрасные, каждая складочка на их теле и одежде достойна места на обложке журнала с подписью «Семья года». А если, не дай бог, проходя мимо дома Айвори, случайно заглянуть в окно и увидеть эту картину, захочется припасть к холодному стеклопакету и, пуская слюни, пройтись по нему языком, размазав нос и щёку по гладкой поверхности, чтобы хоть немного впитать в себя эту идиллию, надежду на то, что когда-нибудь в своём собственном доме узреть подобное. Все так думают. Если бы не думали, то никто бы не верил напечатанному на ламинированных постерах фильмов о радостях семейной жизни и это, следовательно, заставило бы обанкротиться слащавых заляпанных собственными штампами режиссёров подобного кино. Но никто не знает, что внутри у этой милой счастливой семейки. Они, смеясь и обнимая друг друга, не стесняясь посторонних глаз, сделают всё, чтобы не дать вам заглянуть за ширму.       На лице Наны, высекая искры, растянулась блаженная улыбка. Если не присматриваться, то есть красивая подтянутая женщина, у которой нет времени на ужин потому что она, сложив ледяные ладони на столе, наблюдает, как ужинают другие, и можно сделать предположение, что она считает в уме деньги мужа или планирует семейные выходные. Но если хотя бы на секунду задержать взгляд на её щеках, то видно, как напряжение стягивает каждую клеточку её тела. Чем меньше хочется выказывать тревогу, тем шире и напряжённее человек улыбается.       Рэндал и Себастьян быстро прожевали свои порции и, переглядываясь, потянули руки к десерту. Ниен ковырял вилкой паштет, который казался ему противным и невкусным, а Нион, последовав примеру рыжих, справился с ужином быстро и сидел за столом, попивая чуть остывший зелёный сладкий чай. За стенкой время от времени слышались шорохи. Лишь Лютер и Нана даже не притронулись к еде. Шорохи за стеной нарастали, действуя на нервы.       — Нана, — аккуратно начал Айвори-старший, стараясь не выдать своего скверного настроения. — почему ты не ешь?       — Я не голодна, — сухо и холодно ответила она, боясь, что муж вдруг смог прочитать её мысли и узнать о тех двух сырых грудках. Паранойя и тревога Наны достигли такого уровня, что она начала думать и о подобных глупостях. Но Лютер смог уловить в её голосе нотки, присущие лишь человеку, о чём то сильно беспокоющемся.       Меж стен застучали и запищали, явно разговаривая на повышенных тонах. А у Наны пересохло во рту от одной только мысли о тех, кто сейчас скребётся в обратную сторону гипсокартона.       — Да что же это такое! — тихо возмутился Ниен, явно косясь в сторону Ниона. — Скажите им хоть кто-нибудь! Поесть нормально невозможно.       — Заткнись! — вспылил Нион, приняв (и весьма правильно) этот укор на свой счёт, и чуть не выронил чашку, ударив кулаком по столу. — Эти узкоглазые — не моя ответственность!..       — Мальчики, не ссорьтесь! — попыталась остановить коточелов ненадолго вышедшая из транса Нана, но было уже поздно.       — Я уже слышу, как ты приплетаешь сюда Злату! — Нион с грохотом вскочил на ноги, лязгнув ножками стула по кухонному кафелю, и замахал руками, выражая своё недовольство. — Хватит тыкать меня в этих тварей! Это не моя проблема, ясно?       — Господи, да я даже рта не успел открыть! — ошарашенный Ниен округлил глаза. — Ты в последнее время из-за брачного периода такой психованный? Так направь свой гнев в мирное русло! — он ткнул пальцем в темнеющую в стыке плинтусов крысиную норку.       — Нион, сядь! — раздражённо крикнула Нана. Нион, уже заведя руку назад, чтобы замахнуться на Ниена, на секунду запнулся, шумно выдохнул, а затем, назвав коточела не самыми лестными словами на своём родном языке, опустился на стул и скрестил руки на груди. Нана вздохнула. У неё и так нервы не к черту из-за её состояния, только драки за ужином не хватало. Рэндал мазал Себастьяна вареньем, рисуя ему усы как у коточелов, и миленько хихикал. Лютер, сжав зубы до опасного скрежета, оповещающего о возможном повреждении эмали, агрессивно пялился в тарелку, чтобы не видеть происходящего. Жизнь между стен бесила его не меньше, чем Ниена. Последней каплей стало щекочащее ощущение чуть левее позвоночника, ползущее к шее и неприятно елозящее по коже. Лютер сразу понял, что, а точнее кто это может быть. Вздрогнув всем телом и визгливо вскрикнув из-за накатившего отвращения, старший начал судорожно шарить рукой по спине, пытаясь нащупать то, что вызвало эти мерзкие ощущения. Пальцы путались в ткани, локоть болезненно ныл при каждом вывороте руки, но ладонь всё никак не могла поймать, выудить из зелёных волн блузки то бесящее и раздражающее. Лютер, прерывисто втянув воздух ртом, зажмурил глаза, пытаясь отсраниться от окружающей действительности, что действовала на нервы, но от этого шум между стен и ползающее по спине ощущение чего-то чужеродного, казалось, стали ещё сильнее.       — Ай, чёрт! — взвизгнул он, когда наконец-то получилось нащупать что-то пушистое и мягкое, заползшее уже на талию — из недр сатиновых складок выпутался жирный крысёныш с человеческим лицом и абсолютно крысиным телом, тупо пялящийся на лицо того, по чьей спине ползал он секунду назад. — Нет, только не это!       Лютер, смахнув с глаз выступившие слёзы отвращения к самому себе и к состоянию, до которого он докатился, схватил крысёнка за задние лапы и швырнул об стол с такой силой, что у того отлетела голова, повиснув на одном лишь переломанном позвоночном столбе.       Раз. Два. Три.       Нион, сверкнув глазами, протянул руки к заветному дохляку, но тот, вскочив на четыре поджарые лапы, шустро убежал под шкаф, волоча за собой болтающуюся и цокающую сломанной челюстью голову.       — Нет! Нет! — причитал Айвори-старший, пока сидящие за столом пытались осмыслить то, что произошло у них на глазах — Лютер ведь обычно до жути спокойный судя по тому, как он реагирует на проделки младшего брата, и из-за такого инцидента всем сделалось неуютно и страшно, словно что-то ужасно привычное выбилось из колеи. — Только не моя рубашка! Только не моя любимая французская рубашка! Боже мой! — он, заливаясь такими слезами, которыми может заливаться только человек со сдавшими нервами, развёл руки в стороны и вскинул голову вверх. — За что? Тупые ублюдки! За что, Господи! Только не рядом со мной! Мерзость! Какая мерзость!       — Лютер!.. — Нана попыталась привлечь внимание мужа, на что тот только сильнее разрыдался, а его румяные щёки сделались совсем алыми.       — Ненавижу! Когда же это всё прекратится? — старший набрал воздуха в лёгкие, истерично всхлипывая. — Когда же эти противные твари наконец передóхнут все до одного? Боже! Gott! Ich bin müde! — забыв о правилах этикета, Лютер случайно, не рассчитав, смахнул со стола фарфоровую вазочку с кубиками рафинада. Два раза перевернувшись и просыпав весь сахар, она со звоном разлетелась на мелкую белую пыль. Айвори, спрятав лицо в ладони, горестно взвыл от разъедающих изнутри боли и неопределённости. Копившиеся так долго чувства наконец-таки смогли выйти наружу. Впервые за столько лет он дал волю своим негативным эмоциям. Рэндал отвлёкся от Себастьяна, непонимающе взглянкл на брата и решил, что лучше ему сейчас уйти. Каждый раз, когда Лютер не в настроении, лучше дать ему спокойно отдохнуть и не попадаться лишний раз на глаза. Поэтому, прихватив питомца, он беззвучно скрылся в тёмном зале, тихонько задвинув за собой стул.       — Лютер, тебе нужно успокоиться! — Нана, привстав, дрожащей рукой подлила чай в чашку мужа из начинающего обмякать чайника. — Крысы — это ничего страшного! Мы вызовем клининг и…       — Эти крысы уже у меня под кожей! — снова завыл Айвори-старший, а затем поднял глаза на потолок и сложил руки ладонями друг к другу. — Господи, если ты меня слышишь, сделай так, чтобы всё было хорошо! Чтобы всё было как раньше! Frage ich so viel?       Лютер лишь хотел, чтобы Бог послал ему немного той семейной идиллии, которая была у них с Наной с самого начала вместо кутерьмы неудач, которую они имеют сейчас, но женщина уловила в этих словах совсем другой смысл, поэтому, решив не устраивать сцен и так вымотанному мужу, просто встала и вышла из кухни.       Что же можно тут поделать?       Действительно — только лишь задрать голову вверх и помолиться о всех страждущих.       Эта ночь была самой тревожной в доме Айвори после той ночи, которую Нана провела в больнице. После водных процедур Лютеру было страшно и неловко заходить в спальню. Он не понимал, что вызвало у жены такую реакцию и посчитал, что ей просто не понравилась его истерика за ужином. Айвори-старший решил объясниться, всё-таки Нана должна была его понять — она сама в последнее время выглядела так, будто сбросила настоящую кожу вместо старой во время линьки.       — Нана…       Мягко ступая по меховому коврику, Лютер подошёл к жене. Она стояла у распахнутого настежь окна, пытаясь хоть как-то охладиться, ибо кондиционер в спальне сломался два дня назад, а ремонтник ещё не успел прийти и починить его. Светлые волосы женщины струились по её спине, и в свете смущённой летне-ночной луны эти мягкие пряди и сладкие локоны были похожи на самое настоящее Золотое руно. На зов мужа Нана не отреагировала. Её очень задели те слова за ужином. Скорее, не задели, а дали понять, что к чему…       — Нана, я хотел… — Айвори положил ладонь на плечо женщины, но та отдёрнула его, даже не обернувшись. — Нана, прости меня, пожалуйста. Я не хотел так себя повести, ты же понимаешь…       — Понимаю… — прерывисто прошептала та, и по её тону Лютер понял, что она плачет. — Я всё прекрасно понимаю, Лютер. Ты сказал более чем достаточно. Это всё — одна большая ошибка!       — О чём ты?       Нана развернулась к нему лицом. Её глаза немного припухли от слёз, омывшись кровью лопнувших капиляров, а по скулам и переносице разлился алый ручеёк румянца. Дрожание губ завораживало и пугало одновременно — до этого Айвори-старший никогда не видел жену плачущей.       — Как раньше… — выдохнула она, утерев пальцем под носом. — Насколько раньше? Когда я была ещё змеей? Или когда мы даже не начали толком общаться? Насколько раньше?       — Что ты такое говоришь, дорогая? — Лютер снова захотел обнять жену, но теперь она не только отпрянула от такого проявления нежности, но ещё и едва сдержалась, чтобы не врезать мужу по лицу.       — Повторяю то, что услышала от тебя! Как же мерзко! Как же мерзко осознавать, что я сделала всё для того, чтобы дать нашей семейке хоть один шанс быть счастливыми, чтобы сделать счастливым тебя и стать счастливой самой, а ты всё это время мечтал вернуть всё назад… — не в силах больше говорить, Нана закрыла лицо руками и разрыдалась с новой силой. У Лютера похолодело внутри. Кажется он понял, к чему она клонит.       — Нана, я имел ввиду совсем не это! — он недоумённо поднял бровь. — Я просто хотел, чтобы мы жили так же хорошо, как жили в самом начале!       Лютер будто не понимал, что закапывал сам себя всё глубже и глубже, а Нана была в шаге от нервного срыва. Мало того, что её разрывают изнутри её же терзания, так ещё и муж не ценит стараний жены стать человеком. И зачем тогда вообще это всё? Зачем нужно было корить себя за перейдённую черту, зачем нужно было засовывать куда подальше свои истинные желания всё это время, если Лютеру оказалось не нужно…?       — В самом начале? — ещё больше взбесилась Нана, откинув волосы назад. — Это когда? Когда я была лишь жутковатой диковинкой в твоём доме? Когда всё, что я могла делать это держать хозяйство в порядке и сворачиваться у тебя на плечах? Когда наш с тобой секс был не плёвым делом, которое ты мог бы провернуть с любой проституткой, а настоящим сокровищем? По этому ты скучаешь, Лютер? — кричала она, а слёзы кристалликами свежего отчаяния катились по лицу, застревая на губах и размазываясь по щекам дрожащими костлявыми ладонями. — Ты никогда не видел во мне кого-то большего, чем изящную игрушку, которая является предметом зависти! Ты полюбил не Нану, ты полюбил змеиное тело Наны, Лютер! — заключила она, крикнув эти колкие слова прямо в лицо мужу — Лютер почувствовал горячее разъярённое дыхание, ощутил капельки слюны, ненароком вылетевшие из её рта. Айвори впервые увидел жену в таком бешенстве. Её горящие всеобъемлющей злостью глаза, её сверкнуший в темноте оскал, её напряжённые мышцы, словно готовые вот-вот лопнуть струны, протянутые по всему телу, внушали неподдельный страх, словно сейчас, в эту секунду Нана сорвётся со своей внутренней цепи, вгрызётся мужчине в горло и раздерёт, глазом не моргнув. Лютер впервые испугался жену до жути, одновременно с этим осознав, почему животные, даже если обучить их всем возможным человечьим повадкам и научить их сколько угодно считать и говорить, не смогут стать полноценными членами общества — в любой момент потеряв контроль, разбередив подавляемые инстинкты малейшим, до смешного незначительным триггером, эти милые осваивающие правила поведения в социуме создания превратятся в настоящую машину для убийств, и тогда уже никому не захочется смущённо улыбаться, заявляя направо и налево, мол, «А у меня жена змея, и далеко не в метафорическом смысле!».       Айвори-старший неподдельно разозлился.       — Что ты, чёрт возьми, не… Что ты такое говоришь? — он непонимающе тряхнул головой. — Я имел ввиду что раньше нам проще жилось! Ты даже не дала мне объясниться! И знаешь что, — его голос, вроде как и шепчущий, а вроде и не сдерживающий эмоций совсем, стекал по грунтованным стенам вымученной ядовитой рекой. — если бы я действительно полюбил, как ты выразилась, змею, я бы нашёл себе первую попавшуюся гадюку и жил бы с ней припеваючи! Ты же знаешь меня! Я готов пройти с тобой огонь, воду и медные трубы, Нана, и слышать от тебя такие слова мне ужасно обидно!       — Ах ты бедный! — всплеснула руками женщина, утерев слёзы. — Тебе обидно! А мне не обидно чувствовать твой холод? Мне не обидно слышать это грёбанное «змея» в свой адрес? Меня, сука, ни разу не задевает то, как ты якобы незаметно отстраняешься от меня в постели! Думаешь, я не знаю историю с тобой, подвалом, смазкой, и моим старым хвостом, а,Лютер?       По телу Айвори пробежала мелкая дрожь, а ладони в один момент вспотели так, что можно было выжимать. Откуда?..       — Откуда т-ты это знаешь, Н-нана? — запинаясь и попятившись назад, произнёс он. В глазах женщины вывихнутым из ножн мечом сверкнул хищный огонёк.       — Потому что я видела, мать твою! — Нана, в свою очередь, сделала шаг вперёд. — Ты не представляешь, что я испытывала в тот момент! Лучше бы ты изменил мне, Айвори! Это было бы не так… — она прерывисто вдохнула и вдруг заговорила тихо-тихо. — Больно… Ты даже не знаешь, чего стоит мне носить это тело… Как ты можешь поступать со мной так после всего, через что нам пришлось пройти? Я же стараюсь для нас, я стараюсь для семьи и для Рэндала! Какой же т-ты, Лютер, эгоист! Самый настоящий!       — Я эгоист? — воскликнул Айвори-старший, немного придя в себя и совершенно забыв, что в доме уже все легли спать. — Будь я эгоистом, я бы не платил тогда врачам, если что! Думаешь, мне охота было что-то менять? Я делал это ради тебя, Нана, потому что я видел, что ты страдаешь! Я знал, что ты хочешь быть ближе ко мне и поэтому решился! И ты после всего этого называешь меня так, как называешь?       — Ой, прости пожалуйста! — Нана тоже сорвалась на крик, не желая молча выслушивать претензии мужа. — Ты же у нас великий мученик! Тебя же кто-то под дулом пистолета заставил оплатить тот чек! Я же тебя на коленях умоляла! Ах, точно! У меня же их и не было, пока не вмешался Лютер со своими благими намерениями! Помнишь, что именно ими выстлана, блять, дорога в ад?       — Да ты просто!.. — тот попытался вставить слово, но жена не дала ему такой возможности.       — Меня достало твоё вечное показушное мученичество! — продолжала кричать Нана, совсем забыв, что за стенкой, свернувшись калачиком, её маленький комочек забился под одеяло и утирал пальчиком слёзы. — Смотрите, как мне тяжело справляться с воспитанием брата! Смотрите, как я стараюсь для своей семьи! Смотрите, как я сотворил для своей жены чудо! — она замахала в воздухе руками и исказила голос, чтобы спародировать Лютера. — Знаешь что? Может ты хоть немного научишься слышать окружающих? Может ты хоть немного начнёшь ценить меня и то, что я сделала для того чтобы твоя — Нана сделала упор на этом слове, ткнув в Лютера пальцем. — семья жила счастливо! А что я получила взамен? Твою измену с иссхошим трупом моей старой жизни?       — Потому что я человек и имею право скучать! — огрызнулся Айвори. — Ты думаешь только о себе! Хоть на секунду бы обо мне подумала! Мне тоже, знаешь ли, несладко! Я наизнанку выворачиваюсь из-за своих чувств, а тут ещё ты со своим нытьём!       — Это твоё нытьё отвратительно!       Рэндал, уставившись в потолок, молча слушал ссору брата и его жены, приглушённо долетающую до него. Он сам не понимал, почему сейчас лежит и плачет. То ли от неспособности понять, из-за чего Лютер и Нана так кричат друг на друга, то ли от навязчивых мыслей, что теперь всегда будет так. Он не понимал ни одной колкой фразы, которые они бросали друг другу, но осознавал, что эта ссора — переломный момент. Переломный момент в жизнях каждого из домочадцев. Ведь, если вспомнить, как всё начиналось, и как преобразилась атмосфера в доме, когда эти двое только лишь целовались на диване… Плохие мысли всегда больно кусаются.       — Да, я идиот! — снова прорывалось сквозь несколько слоёв штукатурки. — Я совершил ужасную ошибку, смея допустить в своей голове мысли о том, что тогда меня что-то устраивало больше, чем сейчас, но пойми меня! Мне тоже нелегко!       — В таком случае… — Рэндал очень боялся, что Нана начнёт плакать навзрыд и тогда ему и Себастьяну придётся её успокаивать среди ночи. — В таком случае я больше не смею тебе мешать! Иди! Налови себе целый комок ужей и развлекайся с ними, как душе угодно! А я ухожу спать к Рэндалу! — послышались шаги по направлению к двери, ведущей в коридор. — И кстати, напоследок, чтобы ты знал, я тебе тоже изменяла! С твоим младшим братом! Нравится, Лютер? Приятно тебе это слышать? Больно? Как здорово! Пойду, лягу к нему в гроб, и сделаю тебе в два раза больнее, и чтобы ты всё слышал, сука!       Глухой хлопок. Рэндал замер. Почему-то ему сейчас очень не хотелось Наны рядом. Теперь он очень ясно почувствовал, что они с ней сделали что-то нехорошее. Смотреть ей в глаза, обнимать её во сне… Айвори-младший не мог так предать Лютера.       Дверь в комнату немного приоткрылась. Было бы ожидаемо наблюдать пролившийся из коридора свет, но там меж стен гуляла такая же, как и за окном, кромешная тьма. На пороге стояла Нана, утирая слёзы и запралвяя выбившиеся волосы за уши.       — Комочек… — тихонько позвала она, но Рэндал не знал, как реагировать. Его импульсивность иссякла так же, как иссякло желание Наны целовать мужа.       Навсегда ли?..       — Комочек, я вижу, что ты не спишь… — по ворсу ковра простелились три женских шага, и вот стенка гроба ожидаемо скрипнула. — Я к тебе.       — Зачем? — прошептал Рэндал, повернувшись к Нане.       — Я буду сегодня спать у тебя, малыш, — её голос был таким ласковым, а пальцы, коснувшиеся лба парня, были такими холодными. — Ты же не против?.. Я сейчас только попью водички и приду, хорошо?       — Хорошо, — он кивнул и откинул одеяло. Женщина вышла, а Рэндал всё никак не мог перестать думать о себе, о Нане, о Лютере, о том, что теперь будет. Вроде как младший тоже причастен к этой вакханалии, в которую превратилась жизнь четы Айвори, потому что целовал Нану и ложился с ней в постель, но она же сама была не против… А где ж, Рэндал, были твои мозги? Аль ты не понимал, что это жена твоего старшего брата?       Изначально в планах Наны было действительно попить воды и пойти спать, но взгляд совершенно случайно упал на бутылку «Антинори», что стояла в дальнем углу холодильника. Кто её туда поставил — загадка, но женщина решила не думать об этом. Достав из серванта бокал, она взяла бутылку, опустилась на стул, налила примерно до половины и сделала большой глоток. Вино терпкой сладостью проскользнуло в горло, омыв острые зубы. Предпринимать ничего не хотелось.       Если бы Рэндал увидел Нану, такой, он бы продолжил ею восхищаться и считать самой лучшей женщиной на свете?       После второго глотка рассудок немного встал на место. Мысли сменяли друг друга неприлично быстро, словно капельки дождя на стёклах машины. Гулко и грузно ударяясь о здравый смысл, они заставляли сожалеть. Обо всём. А в первую очередь о сказанном только что. Лютеру было необязательно знать о том, что теперь они с младшим братом равны в правах перед Наной. Но нет, хотелось же в порыве гнева задеть мужа побольнее! Мало ему своих переживаний! Да и Айвори тоже хорош — так поступить с женой, так низко опуститься самому, будучи даже не в силах признаться, что совершил ошибку. Им обоим сейчас хотелось вернуть всё на две минуты назад…       Скривив лицо от сладко-сухой горечи вина, женщина всхлипнула и тихонько задала сама себе давно привычный вопрос: «Может всё это зря?». Кухонный полумрак развеивала лишь длинная лампочка под вытяжкой.       На глазах непроизвольно навернулись слёзы. Как он мог? Как она могла? Самое ужасное, что могло случиться, и на что врачи точно не давали никакой гарантии, случилось. Нане не стать человеком. И в этом уверены абсолютно все вокруг. Пусть не говорят, но по глазам каждого члена семьи видно, что было лучше, когда она была рептилией и мило поддерживала Лютера блинчиками и поцелуями перед сном. А Рэндал? Как ему было лучше?       Неужели снова обращаться к пластическому хирургу?..       — Нана, прости, я случайно услышал вашу с Лютером ссору, и… Это всё правда?       Женщина вздрогнула. В кухонной темноте и тишине этот шёпот прозвучал как-то неприятно и зловеще. Успей она выпить достаточно, подумала бы, что это к ней, весело махая хвостом, пришла белочка, но эти слова принадлежали полуголому Ниену, стоявшему в дверном проёме и смотрящего на Нану так, словно видит её впервые.       — Ниен… — не сдерживая эмоций, Айвори сделала ещё глоток и утёрла рукой слёзы. Выглядела она больно уж по киношному — растрёпанные волосы, заплаканное лицо, белый спальный комплект из шорт и маечки и полупустой бокал вина в руке. Губы, смоченные терпкой краснотой напитка, еле заметно дрожали.       — Это правда про Рэндала? — снова задал вопрос коточел и подошёл чуть ближе. Нане вдруг захотелось нежности. Чтобы к ней прильнули, с шуточными укорами утёрли набежавшие на щёки слёзы и ласково поцеловали в макушку. Пусть даже от Ниена, которым они никогда не питали особых чувств друг к другу. Если уж она пустилась во все тяжкие ещё в тот момент, когда ответила на неумелый и слюнявый поцелуй Рэндала своим отточенным и соблазнительным поцелуем, то какой смысл отказывать себе сейчас? Нана почему-то подумала, что Лютер был её ошибкой. Как и вся эта человеческая дребедень.       — Правда!.. Чёрт… — она помотала головой, сомкнув губы, будто бы отрицая действительность. — Это всё, до единого слова правда!       — Боже… — Ниен приложил ладонь ко впалой бугристой груди, наблюдая, как Нана наливает себе ещё бокал и осушивает его чуть ли не залпом. — Как же ты так?       — Обыкновенно! — бросает та, закрыв глаза рукой. — Знаешь, когда ты такая идеальная, пиздец какая идеальная… А он такой рыжий и смешной!.. Руки сами тянулись к его ширинке, Ниен! — заливаясь слезами Нана, тихо исповедуясь и внутренне ликуя, что исповедаться наконец-то получилось, пусть даже священником для неё сейчас служит коточел. — Знаешь, когда мы впервые с Рэндалом поцеловались и когда его плотный горячий член вошёл в меня, я подумала — если бы комочек всё это время был на месте Лютера, он бы смог так же всадить нож мне в спину в тот момент, когда мне нужна была помощь и поддержка? Он бы начал сожалеть о том, что решился подарить мне тело?.. — она опрокинула ещё бокал вина в пересохшее от слёз и горячих речей горло, а после взглянула Ниену прямо в глаза. — Вот скажи честно, ты как считаешь, было лучше, когда я ползала где-то там вот — она вытянула руку вниз и помахала кистью, словно метлой. — и жарила вам блинчики, да?       — Нана… — Ниен, тяжко сглотнув и стараясь унять бурлившие внутри эмоции после такого странного монолога женщины, на подкашивающихся ногах подошёл к ней почти вплотную и аккуратными движениями начал утирать её слёзы. — Какой ужас! Это… Это вообще не так! Боже, бедная моя девочка!.. — прерывисто прошептал коточел и вдруг обнял Нану. Простенько и незамысловато, даже не наклоняясь к ней, лишь прижав её голову к своему телу и поглаживая по макушке. Женщине и не хотелось вставать. Податливо проскулив и шмыгнув носом, она, зажмурившись, чтобы согнать слёзы с глаз, послушно последовала за руками Ниена, уткнувшись в его плоский живот. Айвори очень удивило, что он назвал её «бедной девочкой» да и вообще повёл себя так, но противостоять этому желанию поплакать в кого-нибудь безо всякого смысла, получить хоть толику тепла и услышать что-то ласковое в свой адрес оказалось просто невозможно. Нана ощутила, каково это — плакать в другого человека, не боясь, что тебя за это осудят, ведь теперь своей кислой мины можно не стыдиться.       — Понимаешь, — шептала она, а живот Ниена пах чем-то очень мыльным и чистым. — я очень хотела, чтобы мы с Лютером были счастливой семьёй, и я грезила этим счастьем, но, чёрт, почему всё так сложно? Почему всё т-так запутано?       — Просто ты пока ещё не привыкла, — успокаивающе проговорил коточел, не переставая гладить женщину. — У них, у людей, всё далеко не просто. А ты решила слишком резко влиться в эту суету. Это как налить ледяную воду в бокал, в котором был кипяток — он же лопнет, правда?       — Правда… — сказала она, ибо что ещё можно ответить на такой простой вопрос? — Но я так хочу…       — Тебе просто нужно время, Нана. Ты прекрасный человек и заслуживаешь лучшего. Так что прекращай пить и иди спать, утро вечера мудренее! — усмехнулся Ниен, помогая Айвори подняться. Нана нехотя встала, даже не ощущая количества выпитого вина, словно оно по каким-то обратным законам превратилось в воду, и уткнулась в угловатое плечо коточела. Не хотелось высовывать нос из этой ароматной антропоморфной плоти, рядом с ней было так уютно и спокойно. Будто Ниен — тот самый мученик, взявший на себя все страдания женщины, которая столько сделала для того, чтобы они все улыбались. И Лютер, и Рэндал, и Себастьян, и оба коточела — ведь именно благодаря ей, точнее, их с Лютером свадьбе, Нион нашёл свою любовь, и Ниен обрёл душевное спокойствие. Единственное, что дало этой откровенно стрёмной гуманоидной семейке шанс — Нана. И вот теперь она сломалась? Так долго, по крупицам, собирала своё счастье, и в один момент потеряла его из-за собственной слабости.       — Почему ты понимаешь меня? — отняв лицо от плеча Ниена, женщина заглянула своими опухшими от слёз потерянными глазами в чистые и светлые глаза коточела, которые на одно мгновение показались ей залитыми светом, словно у святых.       — Потому что мы оба только наполовину люди, это же логично, — ответил тот, обняв Нану. — Все животные ведь понимают друг друга…       — Нет! — прервала его Айвори, чувствуя, что снова вот-вот разрыдается. — Почему ты буквально видишь то, что я чувствую? Почему даже Лютер.? — она не смогла закончить фразу — эмоции снова взяли верх и она, закрыв лицо ладонями, тихо всхлипнула. Никогда Нане ещё не приходилось плакать так много раз за один день.       — Потому что твои чувства — это мои чувства тоже. Я ведь тоже ни туда ни сюда, — усмехнулся Ниен, поглаживая Нану по плечам и пытаясь отвлечь от тяжёлых мыслей. — просто никогда не думал о своей сущности так глубоко, знаешь ли, есть дела поважнее! — он мотнул головой в сторону одной их крысиных нор, краешки которой были в запёкшейся крови.       — Я тоже люблю крыс… — отрешённо произнесла женщина, и на секунду в её голове пронеслась мысль, что у них с Ниеном на самом деле так много общего…       А что, если бы она выбрала не Лютера, а…       — Ну вот, видишь, — коточел, уже не зная, как оказать поддержку, утёр слезы со щёк Наны подушечками больших пальцев, — поэтому я тебя и понимаю.       — Вижу… — прошептала Нана, и вдруг, обхватив ладонями скулы питомца Лютера, коснулась его губ своими губами. Ниен был не против. Был не против позволить жене своего хозяина разбить ему сердце уже в который раз!..       А разве Айвори не поступил так же?       За окнами шуршала листва, за стенами Майкл и Роберт разговаривали по душам, за вытянутыми стеклянными стенками молча повторяло форму бутылки «Антинори», а Ниен и Нана целовались посреди кухни. Как будто бы всё и должно так быть в этом полумраке поздней летней ночи. Нана обхватывала губы коточела, облизывала его язык, бесстыдно сжирая его слюну и даже не думая о том, как она будет смотреть Ниену в глаза завтра. А Ниен понимал, что ничего более этого страстного нежного поцелуя, который произошёл неожиданнее, чем залп фейерверков посреди ночи, он не имеет права требовать. Ни обнажённого тела, ни оральных ласк, ни оргазма. Ничего из этого. Самое близкое, что могло между ними случиться, уже случилось.       Люстра молчала. Хотя ей ужасно хотелось что-нибудь сказать, а лучше закричать во всё своё литое горло, надорвав позолоченные связки и уронив на пол все хрусталинки, что висели на её длинных извитых руках. С неё довольно. Она уже порядком устала видеть вещи, которые больше никто не видит.       А обои блестят. Так блестят, что аж смотреть больно.       Снова скрипнула дверь в спальню Рэндала. Он к этому моменту уже немного успокоился и просто лежал и ждал Нану, надеясь, что она за это время успела сходить и помириться с Лютером. Всё было с точностью наоборот.       — Комочек, ты уже заснул? — постель промялась под тяжестью пудрового тела красавицы, что карамельной нимфой явилась к рыжику во сне.       — Нет… — он повернулся к Нане и обнял её, подумав о том, что мужчины так и должны спать с женщинами в обнимку.       — Ты переживаешь из-за меня и Лютера? — откровенно спросила женщина, на что Айвори-младший прижался к ней плотнее.       — Я переживаю из-за того, что я могу быть в этом виноват…       — Нет, Рэндал, — Нана поцеловала парнишку в лоб. — не забивай голову. Хотя бы ты не втягивайся в этот кошмар…       — Ладно, — пообещал младший, закрыв глаза. Нана думала, что сейчас оттянется с Рэндалом на полную, так, чтобы Лютер слышал каждый скрип кровати и каждый стон его жены, но ничего не хотелось. Внутри было пусто и шершаво. Хотелось не пойми чего — плакать, бить что-то отвратительное и плохое, просто стискивать зубы и кусать внутреннюю сторону нижней губы, оставляя на ней красные заметины, но всеобъемлющая ненависть, ледяным клубком бултыхающая внутри, позволяла лишь молча лежать и пялиться в пустоту. И ничего больше уже не нужно. Довольно.