Если вокруг мрак

Это расклад, не оставляющий выбора зверю ©

Они сидят в дурацком стоунхендже уже, наверное, с час, и живот начинает подводить от голода. Запас галет и воды у них, впрочем, есть, а разделывать кабана пока не хочется и негде — Антон ждет, чтобы Арса окончательно отпустило. Почему-то вспоминается мать, которая после ухода Андрея вечерами сидела на кухне и плакала, но так, чтобы Антон не видел — а он все равно видел. Поддерживать маму словами было неловко, к тому же он чувствовал, что помочь ей не получается — то ли ей было неприятно, что мелкий Антон лез, то ли не хотела его травмировать. И что сейчас сказать Арсу, он тоже не очень-то знает. Что он может — это покормить. Доставая нехитрый провиант из рюкзака, он наливает воду из бутыли в чашки, разламывает галету надвое, делится с Арсением. Тот пьет и жует сначала совершенно механически, но потихоньку оттаивает, меняет позу. — Спасибо. — Арс, — неуверенно начинает он. Он сидит рядом, но пониже, и еле сжав пальцы держится рукой за Арсову лодыжку — той рукой, в которой нет галеты — просто потому, что ему снова хочется контакта. Ужасно не хватало чего-то физического все это время, и он не готов лишаться этих ощущений, раз уж они обнялись даже. Арсений, кажется, все равно ничего не замечает. Антону не только прикосновений не хватало. — Арс, мне очень плохо без разговоров. Поговори со мной. Не в последнюю очередь он говорит это потому, что Арсения явно стоит растормошить. Тот поворачивается к нему, щурится — без очков наверняка видит сейчас Антона, как картину в стиле импрессионизм — и переспрашивает: — Правда не хватает? Блядь, ну приехали. — Арс. Это ты кокетничаешь сейчас или… или что? Арсений морщится, как будто кто-то на него замахнулся и неловко трет ладони одна об другую. — Просто не думал, что это действительно может быть тебе нужно. — Почему это? — Ну, тут камер нет. Мы не работаем. Антон моргает и отпускает его ногу. Это, вообще-то, даже оскорбительно. Конечно, семьдесят процентов их публичных персоналий — всего лишь образ. В реальности все четверо, как ни крути, прежде всего коллеги. Их взаимодействие, чисто по таймингу, в девяти случаях из десяти — рабочее. Даже у Димы с Антоном оно такое, в последние-то занятые годы, хотя Антон старается ездить к Позу в гости и так далее. У всех них есть свои семьи, свои другие друзья. Но все-таки они не персонажи фейкового реалити-шоу. Они и дружат тоже. Антон был у Арсения дома, знает его семью, они вместе были на тысяче праздников и вечеринок, они жили вместе в турах, они много всего помнят друг про друга такого, чего Антон о родственниках-то своих не помнит… Мнение Арсения для него далеко от пустого звука. И уж он-то мог бы и не говорить — такое. Антон, оглушенный обидой, молчит. Арс бросает на него быстрый взгляд и со стоном растирает виски: — Извини. Я сам не знаю, что говорю. Ты отлично держишься, Антох. Я что-то расклеился, прости. Вспомнил, что он старше, что ли? Антон злится еще больше. Они все порой играют в эти игры, «у меня своя жизнь, а у тебя своя, вот и отвали» — пользуются таким, как оружием. Даже с Позом, когда вдруг устают или не соглашаются в чем-то принципиальном. Но с Позом они обязательно, остыв, разберутся, а вот с Арсением… С ним все вполне могло кончаться и на холодной ноте и превращаться в месяцы необщения между съемками. Особенно в первые годы. Сотни километров между городами и молчащие мессенджеры. Потому что — ну кто они друг другу, нафиг заморачиваться. У каждого ведь, действительно, своя жизнь, и свет клином на взаимопонимании не сошелся. Потом встречались на новых съемках, притирались друг к другу заново, не комментируя произошедшее, и — все налаживалось само. Взрослые рабочие отношения, это, к сожалению, зачастую именно так, говорил Аркадий Анатольевич, редко это сплошь задушевные разговоры на балконах да прочувствованные обнимашки. Но здесь их и всего двое, ни о какой работе речи нет. И совсем ничего нет страшного в том, чтобы поддержать друг друга так, как это у них не принято. Антон усилием воли берет себя в руки и начинает говорить. Он пытается объяснить, что они уже пошли друг с другом в избитую «разведку», хотели они того, или нет, и, может быть, им стоит прекращать пытаться держать лицо друг перед другом. Он говорит, как может, надеясь, что Арсений не упрется сейчас рогом и не уйдет в глухую несознанку. Но тому от его нелепо слепленных слов, кажется, становится только хреновее. Какое-то время он молча слушает Антоновы излияния, а потом совсем вешает нос. — Как жаль, что ты оказался здесь именно со мной. Антон охуевает еще раз, и на этот раз так сильно, что замолкает на полуслове. — Объясни, — медленно говорит он, — что ты имеешь в виду. Арсений смотрит в землю и прикрывает глаза, прежде чем ответить. ** — Ты серьезно сейчас?! — Не знаю, Антон. Я не знаю. Да. Да?.. Да. Антон сидит на камне, расставив колени и забыв о боли, уронив кружку и вцепившись себе в шевелюру. Хочется ничего уже не говорить и сбежать, но если он не проговорит это сам, то не сумеет поверить, что Арс действительно произнес — такое. — Ты реально думаешь, что был интересен публике, только пока они верили, что я тебя трахаю? Арс вздыхает, и Антон не знает, какое у него сейчас выражение лица — он не может на него смотреть. Вообще. Совсем. — Ну, не обязательно ты меня. Но — в целом. — Арс, ты… — Антон захлопывает рот и ошалело переводит взгляд с собственных штанов в никуда. То есть этот человек, вот этот самый — считает, что зрители способны оценивать его только через призму… Да что же у него за нелады такие дикие с башкой? — Я не всегда так это видел, — тихо говорит Арс, — сначала мы все пытались нащупать — чего от нас люди хотят. Ну то есть, какими мы станем для них, когда будем известными, кто Андрей Миронов, а кто Пэрис Хилтон. Тогда я еще не знал ничего, думал, попробовать всякое разное. Но потом пошли стримы, пошли комментарии всякие, и я осознал, что людям от меня надо, практически — только это. Вот про «это» и шучу с тех пор. Такой вот получился… образ. Антон пытается осознать то, что слышит. У Арса же миллион проектов, тысяча знакомств, своя какая-то личная жизнь сложная, инстаграм, фотки, съемки, откуда этот бред про крайне узкий аспект их популярности? Ну ладно, не самый узкий, но все-таки это лишь частность, а Арс… — А ты молодец, — продолжает Арсений, — ты вот и без этого можешь. Вел там все это свое… Команды. Музыку делаешь. В телеграмчик пишешь будто на приколе. В общем, хуй забил на ожидания публики, и оно работает. А я вместо этого вот так вот использую тебя, — и добивает, — извини. — Какое «извини»?.. — Ну я же тебя не спрашивал, — Арс подбирает к себе колени и обнимает их руками, как маленький, — просто подыгрывал им. Там ведь пары хэштегов достаточно в инсте, или брови на камеру в громком вопросе поднять. И все, интерес подогрет. И я это все делал. За счет тебя. — Да не больше, чем я делал! Мы все давно прекрасно знаем, что такое хайп, обсуждали сто раз… Они, действительно, обсуждали. Может быть, не сто раз, но и не один. Больше всех горячился Стас, который очень боялся законодательных последствий, и считал, что лучше перегнуть палку с гомофобией, чем перешутить шуточек и лишиться места в русском шоубизнесе насовсем. В итоге оказалось похрен — так и так лишились. За это ли, за негласный отказ комментировать и подыгрывать в ситуации с войной ли, а скорее всего — просто кому-то надоели. — Нет, Шаст. Не возводи на себя поклеп, ладно? Ты… ты всегда понятный. Ты либо стебешься над этой темой, либо уходишь в отрицание. Это все им, конечно, тоже на руку, ведь стеб и эти твои «нет-нет, я не такой» можно подогнать под что-то романтическое. Но ты вел себя всегда однозначно, по крайней мере. И ничего не делал нарочно. А я… я много всего делал именно — нарочно. Прекрасно понимая, как это будет воспринято и растащено на цитаты и скриншоты. — И зачем? Если тебя это так… мучает? — Да потому что это был мой единственный способ быть интересным, Шаст. Больше никак не получилось. К тридцати девяти я это уж понял. Антона передергивает, а Арсений только повторяет тихо еще раз: — Извини. ** Антон чистит лук. В сердцах ковыряет липнущую к пальцам шелуху, неловко орудует ножом, пытаясь ускорить процесс, но в итоге все равно весь измазывается в резко пахнущем соке. Глаза щиплет. Но он все равно хочет доделать дело — Арсовы чувствительные глаза пытать луковыми экзерсисами не хочется. Вторая локация обнаружилась поблизости от стоунхенджа, буквально метрах в пятидесяти. Этот дом гораздо более неказистый, чем прошлый — тут буквально вдвоем повернуться негде. При входе Антон напоролся бедром на угол стола и теперь там точно расцветает синяк, в дополнение к десяткам уже имеющихся. Арсений во дворе отмывает кастрюлю, пока Антон упорно пытается поучаствовать в приготовлении обеда. Луковицы они обнаружили в шкафу, некоторые из них уже дали бледные стрелки, но большую часть еще можно было использовать. В другом ящике валялось штук шесть вялых больших картофелин, и вопрос провианта на сегодня был, таким образом, решен. Все в порядке, вокруг и внутри дома тихо. Только в голове беспрестанно крутится то, что крутится. — Готово, — тихо говорит Арс, проходя в дом и ставя кастрюлю на горелку. Сковороды у них нет, придется жарить так. — Можно, в принципе, суп, — тянет Антон. — Масла меньше уйдет. — Давай все-таки пожарим, — просит Арсений. Антон помнит, что когда-то тот говорил, что жареная картошка — его любимое блюдо. Арс никогда не был большим фанатом еды, как таковой, то ли замучил себя заветами зож, то ли, действительно, не любил обжираться, но про картошку прямо отдельно говорил, что обожает. — Хорошо. Арс мягко отбирает у него нож, дочищает лук сам (гораздо более аккуратно и ловко) и начинает резать его на мелкие кусочки. Антон, забыв отойти, пялится зачем-то на его руки. — Я тоже так делал, — тихонько говорит Арс. — Как? — он переводит взгляд на его лицо. Арс сосредоточен. Отросшие темные пряди падают ему на глаза. В них не видно седины, хотя раньше Антон думал, что Арс точно красит волосы. Может, он и красил когда-то, но так или иначе, никаких седых корней сейчас Антону не видно. Он молчит какое-то время, и Антон уже думает, что не ответит, но он все-таки размыкает губы, не отрывая взгляда от своего занятия: — Смотрел на тебя. Смотрел и думал — как странно все-таки. Ведь в фантазиях тысячи людей мне можно с тобой… ну, что угодно. Он не развивает мысль, но Антона и так будто ошпаривает. Он отходит от Арса подальше и садится на колченогий стул. Он не знает, как реагировать. Арс дорезает лук, шинкует тоненькими полосками и картошку, параллельно разжигает огонь под кастрюлей и наливает туда жира из бутыли. Антон не смотрит на него сначала, а потом ловит себя на том, что опять смотрит. — Не знаю, что выйдет, — бормочет себе под нос Арс, — на таком-то масле. Лук начинает скворчать. — Пахнет вкусно, — робко говорит Антон. — Мне кажется, это такое наказание, — говорит вдруг Арсений. — Свиной жир? — То, что меня засунули сюда вдвоем с тобой. Антон открывает рот. Закрывает его. Давно он не чувствовал себя настолько оплеванным. Стиснув зубы, он выходит во двор. Сердце стучит, как бешеное, и он злится еще и на него — какого хуя. Ему и так плохо, а тут еще физиология добрасывает. Похожее было с ним летом, когда пошли первые тревожные звоночки с канала, и в сентябре, когда окончательно стало понятно, что оба шоу закрывают. Полное бессилие пополам с яростью. В стране пиздец, в мире пиздец, и вот работу тоже отбирают, пожалуйста. Сначала все определилось с Командами. Хрен тебе, молодой-симпатичный-веселый-высокий-перспективный ведущий. Никто ты и ничто, мы пол тобой вытрем, сдавай все смешные дорогие пиджаки, как запомнили твое лицо, так и забудем. Потом добили новостью о том, что и «Импровизации» конец. Стас тогда впервые в жизни выключил телефон на несколько часов. Не дозвонившийся Антон выкурил пачку сигарет и написал Позу, и Поз дал ему номер Аркадия Анатольевича. В общем чатике стояла оглушающая тишина с последним робким Сережиным «пацаны, давайте обсудим», пока Антон впервые в жизни записывался на прием к психотерапевту. Потом они, конечно, встретились впятером, все обсудили и постановили в тоску не впадать, хотя и игнорировать происходящее, конечно, было нельзя. Незавершенных дел была целая куча, и с ними нужно было не проебаться и не ляпнуть нигде ничего лишнего, пока давно отснятые выпуски импровизации шли по телевизору. Аркадий Анатольевич на сеансах предлагал ему рассказывать все, что Антон думает и чувствует, не давал никаких советов, только по классике задавал вопросы — и Антон честно пытался проговаривать вслух какие-то вещи, которые сам не ожидал от себя услышать. «Я не понимаю, что со мной будет в самое ближайшее время». «Я вдруг чувствую себя потерянным, как ребенок». «Мне трудно без Иры, я привык к тому, что я дома не один». И так далее. Сейчас Антон не чувствует себя как ребенок — он чувствует себя как идиот. Все это время он подсознательно благодарил небеса, что попал в эту чертову серую вселенную не один, а Арс, оказывается, ровно за это оные небеса проклинал. Он дышит, старается успокоиться. Сигарет здесь нет. В первую неделю он чуть крышей от этого не поехал, но оказалось, что когда ничего о курении не напоминает, нет ни своего балкона, ни Поза или еще кого, кто тянет подымить вместе, нет пропахших табаком вещей и знакомых пачек — то химическая ломка проходит, а психологическая так и не наступает. Но сейчас он стоит на крыльце и ломает пальцы, и курить хочется просто зверски. — Шаст, — Арсений показывается на пороге, — готово почти. Ты чего? Антон кивает. Ничего. Сейчас все будет, он соберется, он не станет ничего говорить. Собирая лицо в сосредоточенно-отстраненное выражение, он заходит в дом. Картошка пахнет восхитительно. Арсений щедро накладывает ее на обе тарелки и садится напротив Антона на второй колченогий стул. — Жалко, сметаны нет. Антон не отвечает, но голод не дает ему тормозить, и он жадно вгрызается в золотистые горячие ломтики. На вкус просто божественно. Счастье, что они недавно нашли соль. Арс тоже ест, в своей куда более изящной манере, но с не меньшим аппетитом. Они съедают все без остатка, Антон забирает обе тарелки с вилками, складывает их в кастрюлю и уходит мыть во двор. Вместо пруда у этого дома что-то вроде старого колодца, и он уже не в первый раз с опаской заглядывает в ведро, прежде чем переливать оттуда воду — мало ли что там зачерпнулось со дна. Если не Самара, то, может, щука какая. В ведре ничего лишнего нет, только ледяная вода, и он немеющими пальцами принимается оттирать жирные следы с посуды. Пока он занят этим неблагодарным делом, гоня усилием воли мысли из головы, Арс тоже выходит из дома и набирает воды в треснутый по верху кувшин. — Охотиться пойдем? — спрашивает он. — Завтра. Вообще-то у них во дворе лежит целый кабан, которого хорошо бы разделать. Хоть мух тут и нет, пища со временем все равно портится. Кабан большой, надолго хватит, хотя Антон заранее предчувствует, как будет кривиться от горечи его мяса, птицы здешние куда для него съедобнее. Возможно, поохотиться — не такая и плохая идея. Арс кивает и возвращается в дом, Антон еще некоторое время возится с посудой, потом заносит ее внутрь. Покончив с кухонными делами, он замирает в нерешительности. Спать еще рано, делать больше сегодня нечего. — Я схожу к стоунхенджу. — Один? — Арс явно удивлен. — Тут два шага. — Возьми автомат. И, знаешь, лучше… я с тобой пойду. — Нет. Антон не хотел разводить драму. И до сих пор не хочет. Хотя, может быть, уже поздно — у Арса взлетели брови, залегла недоумевающая морщинка у рта. Но сил вывозить все это нет, и Антон берет в руки автомат и снова выходит из дома, пока его не успели еще ничего спросить. Он идет, осторожно осматривая туман, сверяясь с компасом. С каждым шагом затея кажется ему все глупее — а что, если он потеряется? А если туман решит подшутить над ним и спрячет от него дом вместе с Арсом? А если Арс попрется за ним? Второго компаса у них нет. Но стоунхендж, действительно, проявляется, как и должен, быстро — всего в нескольких десятках шагов, хотя никакого дома отсюда уже не видно. Антон осторожно обходит его территорию по периметру, видит следы крови в том месте, где Арс подстрелил кабана, но больше ничего интересного не находит. Собственно, ему тут ничего и не нужно, он просто ушел, чтобы проветрить голову. Деваться ему, особенно, некуда. Их здесь двое, и жизнь каждого, очевидно, зависит от другого. Как бы ни было тошно Арсению, он тоже должен это понимать. Наверное, нужно попробовать почаще затыкаться и давать Арсу возможность побыть одному, как сейчас, не теребить его. Если он воспринимает все происходящее как персональный ад, где Антон — основная неприятная константа, то немудрено, что он постоянно молчит. Сегодня, после выстрела, правда, не молчал. И пока делился, выглядел искренним. Но говорил-то именно что об их взаимодействии в прошлом, как о чем-то мучительном. Если Арс в целом так себя ощущал всегда, то… Антон чувствует, как к горлу подкатывает. Нет, рыдать он точно не станет. Не так ему важно это. Не так. Это просто… дикое разочарование, конечно. Он сидит на прямоугольном камне, наверное, добрый час, или даже больше, крутя в голове всю их историю, от начала и до конца. От того, как холодно питерский театр встретил воронежских невежд, до того, как они все обнимали Арса, когда у него родилась дочь. От первых ощутимых гонораров до теплых пьянок в Антоновой и потом Серегиной квартире, когда народу зашли и громкий вопрос, и истории. От полного блядского счастья, когда тнт одобрили пилот, до полного блядского взаимопонимания, когда тнт послал их нахуй. Про то вспоминал, каким щеночком всегда сам смотрел на Арсения — да знал он это, знал. Ну и сука, ну неужели Антон все про встречное отношение к себе понимал превратно? Ну не мог Антон быть таким долбоебом, таким слепым? По земле и камням снуют ящерицы и скорпионы. Тяжело маша крыльями, пролетает хищная птица, и Антон замирает, чтобы она его не заметила. Из тумана постоянно несутся разные звуки, хрюканье, бормотание, хруст — не слишком громко, но все равно, не позволяя забыть о себе. Антон и не забывает, он просто к ним уже привык. В конце концов задница становится совсем квадратной, и он ползет с камня на землю. К дому он возвращается побитой собакой, он уже не зол, ему просто очень грустно. Сидящий на крыльце с автоматом на коленях Арс вскакивает, как будто на него плеснули горячим. — Шаст, — кричит он, и Антон машинально оглядывается — они тут никогда не орут. Но Арсу, похоже, плевать, — Господи, слава богу! Антону становится стыдно, хотя он и не понимает, за что. Он же дал Арсу возможность без своего ценного общества побыть, казалось бы. — Да я не так уж и долго, — растерянно тянет он. Он подходит ближе и подавшийся навстречу ему Арсений хватает его за плечи, встряхивает, всматривается в его лицо, бегая глазами по его чертам внимательно, как будто забыл, как оно выглядит. — Я уж думал, ты никогда не вернешься, — видно, что он не задумывается в кои-то веки над тем, что произносит. Его явно второй раз за день накрывает, и Антон окончательно чувствует себя дерьмом собачьим. Нет, уходить было не надо. — Извини, — бормочет он в нос, по привычке не глядя в глаза при извинениях. Арс снова опускает ладони на его плечи, проводит несколько раз вверх-вниз, точно пытается убедить себя в том, что Антон настоящий. — Да все, — Антон неловко кладет свои ладони поверх, — я тут, тут. Арсений сглатывает и с видимым усилием отстраняется. — Пойдем в дом, — просит он. Антон идет за ним следом, припадая на ногу. Колено разошлось не на шутку, надо бы завтрашний день не охотиться, а провести лежа, и черт с ним, с горьким мясом.