Если вокруг мрак

Отпусти мне грехи, ну почему ты молчишь ©

— Это, определенно, музыкальный инструмент, — говорит Антон. — Ты в этом ничего не понимаешь. — Я, в отличие от тебя, пишу музыку. — Ты ее на компе пишешь. Да и сложно это назвать музыкой. Вздрям, трям, бырк! — Я тебе что, Инстасамка? — Где она, кстати? — Не знаю. В Дубае, по-моему. Антон снова берет в руки шкатулку, которая внутри оказалась как ксилофон или тот африканский инструмент, который они собирались дарить Марине Кравец. Как он назывался? — Это вроде калимбы что-то, — говорит Арс, и Антон приподнимает уголок рта. Им не надо напрягаться, они и так друг друга читают влет. Он снова это чувствует, и какое же это ебаное облегчение, — Антох, послушай, про музыку — ты же понимаешь, что я это шучу? Ты классно делал треки, и мне, правда, нравилось, и… Немножко все-таки надо напрягаться. — Арс. Ну что ты несешь? Арсений сглатывает, опускает глаза. — Извини. Я просто… Мне все еще стыдно. Антон вздыхает. С тех пор, как он орал в туман, прошли уже сутки, и он, действительно, успокоился. Настолько, что даже сумел посмотреть на ситуацию чуть-чуть и со стороны Арса тоже. Для этого, правда, пришлось протолкаться через ядерную смесь комплексов и самомнения в великолепной теории ада, созданного якобы персонально для Арсения Попова. — Ну ведь не сказать, что в твоей гипотезе совсем не было логики. Ведь правда, если спит, то кто-то один из нас. И в коме лежит — тоже. — Я в это уже не верю, — поспешно заверяет Арс. — Хорошо. — Хорошо. Антон чешет подбородок. Борода отросла, надо будет снова стричь. — Хотя, по сути, доказать обратное мы тоже никак не можем. Арса передергивает. — Давай я просто больше не буду так считать, и все, ладно? Я чуть крышей не поехал, — он невольно зеркалит, скребет свою щетину, так же, как у Антона, неумело подровненную ножницами. — Я-то тебе разрешаю. Но хрен его знает, аргументов особо нет. Ну, то есть, моя дрочка, конечно, весомый аргумент, но… — Да перестань уже!.. — Ну че ты, — миролюбиво тянет Антон, — я так понял, что в образ фейкового меня мастурбация у тебя не вписывалась. А вот про наказание я понял в итоге не очень. Но, кажется, ты что-то очень свое хитровыебанное имел в виду. — Что там с инструментом? — перебивает Арс. Антон замолкает. Арсений смущен, но не в хорошем смысле, а в дурацком, потерянном — взрослом. — Арс, нам, может быть, все-таки стоит это обсудить. — Не сейчас, ладно? Он вздыхает и снова берется за шкатулку. Металлические «пальцы» внутри легко поддаются касаниям, выдают негромкие приятные звуки. — Может быть, надо подобрать какую-то мелодию конкретную? — Lemon Tree? — Уже было. Одна и та же загадка два раза не выстреливает. — Арс, мы не в квест-руме. — Да а где мы, как не в ебаном квест-руме. Антон хмурится. Эта мысль ему уже давно не нравится. — В квесте есть сторонний наблюдатель. — Кто сказал, что здесь его нет? — В квесте есть цель. — Если это эскейп-рум, то цель — выбраться отсюда. — За определенное время, ага. Арс устало трет виски. Антон смотрит на него с жалостью — они оба тут здорово похудели, но Арс стал на лицо вообще каким-то прозрачным. — Тогда мы точно уже все сроки проебали. — А ты таймер видел? Может, у нас времени год. Или пять лет. Арс стонет и падает спиной на разложенный диван, который они никогда не собирают. Антон встает и наливает в две кружки кипяток — вода как раз забулькала. — Чай? — Не будем тратить заварку, — говорит Арсений глухо сквозь собственные ладони. Антон усмехается — в нормальном мире Арс тревожился о деньгах, здесь беспокоится за запасы. Какие-то черты характера не изжить даже в условиях апокалипсиса. Впрочем, будь Антон один, он бы выпивал и съедал все в первый же день после находки. — Ты знаешь, что говорят, к пандемии самыми подготовленными людьми оказались люди с ОКР и прочими тревожными расстройствами? — Слышал, — Арс не меняет позы, — типа, они и так привыкли считать, что вот-вот наступит пиздец и прекрасно знали, как себя в нем вести, ты про это? А нормальные люди растерялись. — Но потом настал февраль, — тихонько говорит Антон, — и про корону все забыли. Арс молчит некоторое время. — Знаешь, про что я думаю постоянно? — говорит он вдруг. — Про что? — Что я не знаю, списываются ли у меня там алименты автоматически, или нет. И кредитные выплаты. И платежки за квартиру. И что у меня билеты в Париж на январь. Антон открывает рот. За все это время, ей-богу, ни разу, ну вот про что он не вспомнил — так это про деньги. Про маму, бабушку, про работу, про Поза, Стаса, остальную их команду, Сережу, про друзей, про Иру даже — конечно, сто тысяч раз. Про свою квартиру и горячую белую ванну в ней. Про Тахо ненаглядную. Про телефончик. Про бургеры, борщ, про, черт возьми, сигареты и пиво. Но чтоб про кредиты! С другой стороны, в прошлой жизни он не отвечал, на самом деле, ни за кого. Вряд ли Арс переживает именно из-за денег. Антон садится рядом и неловко берет его за плечо: — Блин, я идиот, конечно, не подумал о ней вообще. — Мы не очень много видимся, — коротко говорит Арс, и это больше, чем Антон слышал от него за все годы общения, вместе взятые, — и я, к сожалению, не особенно важный человек там, — Арс не шутит на тему «родитель года», вообще не пользуется никакими глупыми оговорками, и Антон сжимает его плечо сильнее. — Но я все-таки не хотел бы стать ну, совсем никем, и… — Бля, Арс, — Антон обнимает его уже двумя руками и жмет к себе. Арсений идет легко — его ладони тоже ложатся на Антонову спину, подбородок удобно умещается на плечо, будто они часто обнимаются. Они оба высокие, впрочем, и ни у одного из них нет груди, так что логистические этикетные моменты им не мешают. Арс смеется вдруг. Антон непонимающе отстраняется, но Арс мотает головой, прикрывая глаза рукой: — Да что ж у нас за сеансы психотерапии постоянные. Больно оно надо. Надо, хочет сказать Антон, но вместо этого берет свою кружку и делает глоток. Арс совсем отодвигается от него, сам хватает шкатулку и начинает перебирать торчащие в ней пластины. — Давай я попробую что-нибудь, вообще, любое подобрать. Ноты расположены в беспорядке, а абсолютного музыкального слуха нет ни у одного из них. Тем не менее Арсений некоторое время старается, пытаясь выжать из шкатулки «в траве сидел кузнечик», и в конце концов достигает определенных успехов. Толку от этого все равно никакого. — Хэппи бездей? — предлагает Антон. — А у кого-то день рождения? — Ну, мы понятия не имеем, какое сегодня число. Даты они проебали еще вначале, когда перестали понимать в точности, сколько прошло дней, и чуть не убили друг друга, пытаясь вспомнить и восстановить ход событий посуточно. Потом Арс стал записывать пройденные дни с нуля, чтобы не потеряться хотя бы в общих чертах, но Антон подозревал, что иногда тот забывает делать пометки. Убогая пародия на деньрожденный мотив, сыгранная Антоном, тоже ничего не дает. — Так, — Антон отставляет шкатулку, почувствовав, что подушечки пальцев уже заболели от бесконечного дерганья металла, — хватит. Надо сделать перерыв. Может быть, нужны еще подсказки. — Я приготовлю еду, — предлагает Арс. Он встает с дивана, подтягивает штаны, сползающие с отощавшего тела, и отправляется на кухню. Она отгорожена от той части дома, где они спят, узким деревянным столом, и в ней есть какое-то количество консервов и овощей, а в кастрюле — рыбная похлебка, не особенно любимая Арсом, но в вареном виде здешнюю рыбу из консерв он есть соглашается. Антон наблюдает за ним расслабленно — как он движется по кухне, почесывает щетину, думает, как перелить похлебку в большую миску, чтобы было в чем готовить бобы. — Арс, — зовет он. — Ау. — Не хочу опять поднимать эту тему, но я пиздец рад, что я здесь не один. Арсений улыбается криво. — Лучше бы ты оказался тут с Позом. Или с Ирой. — Да не гони ты. С Ирой мы бы плешь друг другу проели, ты что, хотел бы тут очутиться с кем-то из бывших? — Ну, с Позом тогда. С Макаром. С кем ты еще дружишь?.. — Арс, — Антон снова зовет его, мягко, — я не знаю, почему у тебя комплекс вины такой огромный. Это ты нас, что ли, сюда засадил? — Нет, конечно. — Ну и хватит себя грызть все время. Ты объективно умный, сильный, классный. Идеальный партнер для апокалипсиса. Почему ты считаешь, что я бы тебя не выбрал? Что-то не так в его словах — неудачная формулировочка, что ли, ведь Арс замирает вдруг и сжимается болезненно. Антон лихорадочно соображает, что он сказал, и не понимает. Повисшую неловкую паузу разрывает птичий крик, доносящийся снаружи, и они смотрят друг на друга. ** — Сейчас идем? — спрашивает Арс, положив ложку на стол. — Темно, — хмурится Антон. Крик повторяется. Арс парой движений втекает в свои ботинки, прыгает на одной ноге, подтягивая шнуровку, подбирает прислоненный к стене автомат. Антон следует его примеру и снимает с крючков на стене их куртки. Очередной крик звучит совсем рядом, и они снова переглядываются. Так близко к дому — это что-то новенькое, обычно позывные животных, ведущие к очередным загадкам и локациям, звучали тише — в них даже приходилось специально вслушиваться, абстрагируясь от всего прочего. За дверь они выходят медленно, как настороженные псы. Арс идет впереди, Антон привычно следует за ним, глядя поверх темной макушки. Его палец лежит на спусковом крючке, курок взведен. Видно, действительно, плохо, еще хуже, чем обычно. Ночей, как таковых, тут нет, туман лишь время от времени из светло-серого становится темно-серым, но ходить это мешает — в темные периоды они обычно запираются в локации. Арс пригибается, пытаясь что-нибудь рассмотреть впереди. Очки уже на нем, значит, успел надеть на выходе. В своем темном облегающем одеянии он выглядит, как спецназовец, и Антон отстраненно думает о том, что знай они в холодном воронежском ноябре, что вскоре им придется учиться стрелять, и вот так вот разведывать местность, ожидая опасности в любой момент и с любой стороны, они бы, конечно, вообразили себе иной сценарий. Выбрав направление, Арс кивает, слух у него развит лучше, чем у Антона, и тот доверяет ему в вопросах звуков безоговорочно. Годы ора Продиджи в барабанные перепонки, как ни странно, не убили их, а наоборот, проапгрейдили. Руководствуясь зовом, они довольно долго идут без всяких происшествий, и Антон даже успевает пожалеть, что они не поели перед выходом. Но здешние силы, как всегда, плевать хотели на их планы. Невидимая птица приводит их к круглому камню диаметром в метр и исчезает. Вокруг становится тихо, только трещат в темноте ветки под поступью мелких грызунов и скорпионов. Арс осторожно тыкает прикладом в центр камня и тут же отстраняется: — Он… не твердый. Антон легонько пинает камень ногой, и тот, действительно, поддается, будто сделан из упругой резины. Некоторое время они глупо тыкают в камень со всех сторон, пока Арс не догадывается — не приседает и не поднимает его обеими руками, как крышку от котелка. Под камнем-крышкой оказывается нелепая штуковина с ручкой, совершенно не вписывающаяся в окружающее пространство. — Это же, — изумленно говорит Антон, и Арс кивает: — Угу, это точно она. ** — Какова вероятность того, что всем здесь управляет Азамат? — хмуро говорит Антон, стаскивая ботинки. На пути обратно он провалился, но не в воронку, а в обычную лужу, которые тут попадаются редко, но вот поди ж ты. Ботинок промок, носок тоже, и еще и колено заныло по-новому. — Я ему лично тогда въебу этой самой гирей, — злится Арс, который изрядно задолбался ее нести. Он затаскивает добычу на стол и устраивает ее рядом со шкатулкой. — Ладно, допустим, дело не в этом, а в том, что гиря — это сама по себе подсказка. — Подсказка привязать ее себе на шею и утопиться. — Что за пессимизм вдруг? Ты же мастер-отгадыватель с эрекцией на квесты. — Устал я, — бормочет Арсений, падая на диван прямо в куртке, — ну чего еще хочет от нас это тупое мироздание? Антон сдергивает у него с плеч куртку, вешает рядом со своей и садится на диван рядом, болезненно застонав. — Опять колено? — ворчит Арс, как будто Антон просит его что-то с этим поделать — а Антон, кстати, ничего не просит. Но Арс все равно тянет его ногу к себе, умащивает на собственных коленях и принимается мять. Возможные возражения по поводу бесцеремонности этого акта Антон сразу проглатывает, потому что в этот раз у Арса сразу получается хорошо. Он закрывает глаза и позволяет себе немножко понежиться в этой тактильности — ему по-прежнему не хватает прикосновений, с самого июля не хватает, если честно, когда кровать окончательно опустела, да и там уже давно все было не очень. В прежней жизни он много трогал людей — но в мире один-на-один трогать единственного второго представителя без повода было неловко. А неловкость всегда надо как-то компенсировать. — Давай я тебе тоже что-нибудь сделаю, — мурлычет он. — Типа чего? — Глазки поцелую. Болят же. Арс фыркает, как оскорбленный пес, но дела своего не бросает. Они валяются так, полусидя на продавленном диване, пока гудящая конечность под пальцами Арсения не расслабляется окончательно, и он уже просто не начинает ее бесцельно гладить. Антон это никак не комментирует, а то еще перестанет. — Шоу «Где логика», — бормочет, тем временем, Арс, — мы и так давно доперли, что тут все в загадках и их надо логически решать. Зачем тогда оно? Может, оно нас поторапливает таким образом? — Мгхм, — неразборчиво отвечает Антон, ему лень думать, слишком он разнежился. — А может, тут дело не в логике, а в нас самих? Ведь немало зацепок строится на нашей жизни. — Мой день рождения был в камнях. Больше ничего такого не было. — Ну, Lemon Tree когда-то была почти моей любимой песней. Из тех, что застревает в голове, хотя даже исполнителя не знаешь. Но у меня с ней ассоциации хорошие. — А доктор Живаго был любимой книгой? — Нет… Это не моя любимая, зато… — Арс хмурится, — кто-то точно выебывался, говоря, что это его самое-наисамое обожаемое произведение. Вот помню, что было такое, но кто это был… — Стас? — Точно! — оживляется Арсений. — Стас. — Хорошо, может быть, тут надо понять связь между людьми. Стас, Азамат. Какие у тебя ассоциации с Азаматом? — Блин, да не знаю, — Арс озадаченно чешет нос, отрываясь от Антоновой ноги на мгновение, — наверное, раньше — что он, ну, профессионал своего дела. Такое от него было ощущение. Что он всех сделал, занял нишу прочно, и сидит теперь там с непрошибаемой рожей своей. — А теперь? — Теперь… ну, Шаст, ты сам знаешь, — Арсений мнется. Он терпеть не может говорить о политике. Антон понятия не имеет, что думают Арсовы родители про то, что происходит в стране, но может себе примерно представить. Суровый русский мужик, который полжизни Арсения всем вокруг давал понять, что театр — девчачья чушь и развлекаловка для тех, кто ничего другого в жизни добиться не может. Да и сейчас вряд ли изменил характер. Те, кто бьют детей ремнем, сильно не меняются. Нет, крайним извергом он не был, и гостей принимал радушно, не прикопаешься, но едва ли при этом возглавлял ряды остатков русской оппозиции, топя за толерантность и прогресс. А Арсений, конечно, давно уже сам себе взрослый Арсений, но он же всю свою жизнь вынужденно лавировал. Никуда это не выкинешь из песни. Сначала в семье, потом в гадюшнике шоубизнеса, где среди хиханек и хаханек все равно опасно высказываться лишнего. Антону в каком-то смысле было проще, хотя он жил в том же самом гадюшнике — но у него и родители были посовременней, а кровь при этом однозначно разномастна, происхождение фамилии не обойдешь. Рот открывать особенно, все равно, конечно, не стоило. Впрочем, теперь они уже не в гадюшнике. Впрочем, теперь они, вообще, хрен знает где. — У меня образ Азамата вызывал в последнее время одно ощущение, — говорит Антон спокойно, — одну эмоцию, и эта эмоция — «ебаный стыд». — Шейм, — бормочет Арсений, отводя взгляд, — шейм, шейм. А ты его в «Цитаты» собирался звать. — Рассобирался. Сашу позвал вместо него. Погоди… как ты сказал? — Чего? Про цитаты? — Нет, про… бля! Ты помнишь «Игру престолов»? — Я не все с вами тогда посмотрел. Арс видел с ними в туре какие-то серии, но сильно не втянулся, скорее всего, потому, что начал не с начала. Иного объяснения тому, как можно не оценить это прекрасное великолепие, Антон, по крайней мере, не знает. — Помнишь, как блондинку-королеву обрили наголо и пустили по улицам без одежды? Монахи такие стремные? До Арса доходит, и он, по своему обыкновению, сразу начинает ерзать на месте: — Она с колокольчиком шла. — И ей там орали, «позор, позор», вот то, что ты вспомнил. По-английски, правда. Мы как раз ту серию с субтитрами смотрели, и я помню даже интонацию. Не сговариваясь, они смотрят в сторону тайника, где лежат все их потом и кровью добытые подсказки. — Хорошо, колокольчик понятно. А яблочные дольки? — Э-э… — Может быть, это отсылка к Еве. Она в раю съела яблоко и познала стыд. — Ты гений, Арс, — Антон садится прямее и хватает его за предплечье, — остался Стас. — Ну Стас, конечно, олицетворение стыда ходячего, но все же… — Так он Шеминов. Шейм. Шейминов, — он аж подпрыгивает от возбуждения. — Хорошо, — Арс отпускает его колено и, повернувшись на диване, берет в руки шкатулку, — то есть все это было про стыд. И что нам теперь? Вспомнить какую-то песню со словом «стыд» и ее наиграть? Антон тоже спускает ноги на пол и уставляется на него, соображая. — Я думаю, это было бы слишком просто. Нет, тут уже пошло по личному. Надо вспомнить про что-то свое стыдное. Арс щурится, а потом закрывает глаза и поддевает пальцами пластинки. Губы его сжимаются в тонкую полоску, на лбу пролегает морщинка. Легко ли ему вспомнить что-то позорное про себя? Антон только еще успевает начать думать об этом, как шкатулка издает пару мелодичных звуков, и голова Арса резко запрокидывается назад. Ящичек падает из рук ему на колени. — Арс! Антон сжимает его за запястья, трясет, не добивается никакого эффекта, хватает его голову в ладони — глаза заведены вверх, видно только белки, вид совершенно жуткий. Чувствуя, как немеют от ужаса пальцы, Антон прикладывает руки к его груди — сердце бьется, и он мелко-мелко дышит, но что с ним происходит? — Арс, блядь, Арс! Что с тобой? Припадок проходит так же резко, как начался — Арс вдыхает вдруг полной грудью и отталкивает от себя Антона: — Блядская хуета, — стонет хрипло. — Что? Что с тобой случилось? Я так пересрал, Арс, что это такое было? Арсений сглатывает, явно пытаясь прийти в себя. Вид у него совершенно обалделый, челка взмокла, на бледной коже проступает румянец. — Дай воды. Антон спрыгивает с дивана, шипит, стукнувшись об угол стола, спешно наливает теплой еще воды в кружку. Арсений пьет так, как будто не делал этого, по меньшей мере, сутки. — Я был в воспоминании, — говорит он, наконец, напившись. — В каком-таком воспоминании? В своем? Позорном? — Нет, — Арс отводит глаза, — в твоем.