Если вокруг мрак

Добрых дел мастер с похмелья злой ©

— У меня не получается, — сердито говорит Антон. Он бросает шкатулку на диван и принимается ходить по комнате взад и вперед. Совсем стемнело, из щелей потянуло свежестью, и они набросили на плечи куртки и зажгли свечу. Свечей оставалось мало, и Арс явно хотел что-то сказать по этому поводу, но передумал, увидев дикий взгляд Антона. — Просто вспомни что-нибудь такое, от чего прямо, ну — щеки пекло. — Ну е-мае, Арс! Ты как эти бесконечные ведущие, которые в гости тащат. Приходите, Антон, типа, конечно, очень зовем, только нужна блядская история из жизни — что-нибудь такое позашкварнее, чтобы комментики пошли. А потом вспомнишь какую-нибудь хрень неинтересную, приукрасишь еще для эффекта, а огребешь так в итоге, что… — Шаст, — тихо зовет Арсений, — ну ты чего. Я же тебя никуда не тащу, — в его голосе слышится обреченность. Наверняка сейчас думает, что вот, Шаст своим плохим настроением портит все, Антон про себя подобное уже не раз слышал, что от него, типа, зависит, как себя будут чувствовать остальные. Эта мысль бесит только сильнее — не обязан Антон вечно быть солнышком и все вывозить, пошли вы нахер! В очередной раз вставляя ноги в ботинки — левый все еще мокрый — он выходит на улицу. Опять ужасно хочется курить. Вроде победил в себе это совершенно, но ебучий Арс с его советами будто усилил потребность в никотине в тысячу раз. Злобно шагая по двору, он давит в себе желание попинать стену дома. Что его так взбесило, он и сам не понимает. Хотя нет, понимает, конечно. Судя по тому, что рассказал Арс, он побывал у Антона в голове, и как это возможно, вообще, и что с этим делать — совершенно непонятно. Антон чувствует себя… беспомощным он себя чувствует. Одно дело бегать по шизанутой бродилке с автоматом, решая загадки. Другое дело получить какой-то блядский аппарат прямиком из Матрицы, с возможностью влезания в чужие мозги безо всякого на то согласия их владельцев. Арс не выходит за ним на крыльцо, только усугубляя уверенность Антона в том, что никто не хочет иметь дело с Антоновым бешенством. Ну, что ж. Антон продолжает мерить двор шагами, словно заключенный. Вокруг становится совсем темно и холодно, морозец заползает к нему в рукава, щиплет щеки. Внутрь идти не хочется. Сука, да он сам устал уже от своих эмоций, сколько можно, то одно, то другое, а еще говорят Арс — истеричка. Добродив очередной круг, он вдруг чувствует что-то на своих плечах — слишком темно, не заметил подкрадывающихся веток. Висячка дергает резко, не дожидаясь, пока он поймет толком, что происходит, и сразу подвешивает его вверх ногами. Из карманов выпадает компас, карта, колено взвывает болью, Антон кричит: — Пусти, сука! Висячка, конечно, его не слушает, передавливая щиколотки, он метет волосами землю, главное, чтобы она не успела размахнуться его телом как следует — иначе так приложит, костей не собрать, и самому же никак не выбраться, ебаная блядская тварь… — Арс! — хрипит он. Дверь бахает о косяк, Арс выносится из дома, кажется, босиком — Антон не видит толком, что происходит, молясь только, что тот догадался выбежать с ножом. Арс догадался. Он хватает ветки, борется с ними, повисает сам всем телом на тех, что обвили Антоновы лодыжки, пилит их ножом, больно заезжает коленом Антону в грудь. Антон барахтается и ругается, как сапожник, Арс молча сопит, ветви судорожно извиваются, пока Арс не перерезает, наконец, самую толстую, и висячка не отпускает свою добычу. Антон валится на землю, как мешок с картошкой, и Арс бросается его ощупывать: — Цел? Шаст? — Блядь, — Антон со стоном приподнимается, — да что же это, сука, за день такой! — Пойдем в дом, — бормочет Арс, подхватывая его под руку, — ни зги ж не видно, черт тебя понес тут бродить… — Ага, понаезжай еще на меня, — шипит Антон, кое-как вставая на ноги, — а то я мало получил. Как бабушка моя в детстве, один, блядь, в один! Обдерешь коленку до кости, а она пиздюлей раздаст в три раза сильнее. Херовая тактика, Арс. — Хорошо, хорошо, извини. Не ругайся. Количество мата в речи Антона, как всегда, растет пропорционально его заебанности. Арсений осторожно ведет Антона в дом — тот уже конкретно хромает. — Что-то надо придумать с коленкой твоей, — говорит он, когда они оказываются внутри, и Антон с проклятиями оседает на диван. — Что-то надо придумать с ебаным этим миром. Блядь, я скоро крышей поеду, не могу уже. — Ну немудрено, — нервно усмехается Арс, осматривая свои грязные ступни, — непонятно, как мы еще оба ей не поехали, собственно. — Тем более, что никого тут нет больше, — злобно продолжает Антон, — одна твоя рожа, и все. Арсений ничего не отвечает, кое-как натягивает носки и отходит в сторону кухонной части. Антон тяжело дышит, стискивает зубы, пальцы в который раз тянутся к несуществующим кольцам. Он только что в очередной раз чуть не сдох. Эта вселенная хочет его прикончить — какого хуя? Он переводит взгляд на свои порванные штаны — сука, опять придется просить Арса зашивать, у Антона руки-крюки, ну извините, не занимался он подгонкой театрального реквизита по вечерам в институтские годы. Он прикрывает глаза, пытается успокоиться. Арс едва слышно переставляет посуду на кухне, потом выходит наружу забрать валяющиеся на земле компас с картой, возвращается, снова отходит тихонько к столу. Старается не отсвечивать, видимо. Потому что — Антон заводится по-новой — все же ненавидят Антона в плохом настроении — и блядь, разъебать бы сейчас что-нибудь. Разъебывать вокруг нечего, поэтому он отползает к стене, натягивает на голову плед и забывается тревожным сном. ** Антон просыпается от шороха, с которым по крыше пробежал скорпион, и уставляется в полутьму. Арс, видимо, закрыл ставни перед сном, и определить, настало ли утро, пока не получается. Сам он спит, дыша едва слышно в полуметре от Антона — они с самого начала решили, что пользоваться благами дивана по-отдельности было бы несправедливо. Сейчас Арсений скорчился где-то на самом краешке, очевидно, стараясь очутиться как можно дальше от него. Антон вспоминает вчерашнее и прикрывает глаза. Вот оно, модное слово «кринж», вот он, родимый. Наорал на Арса, чуть не сдох от ебучей висячки, слова не сказал благодарности за свое спасение. Он обдумывает, как бы ему перелезть через Арсения, да еще и с больной ногой, и в конце концов неловко переваливается через торец дивана, ухитрившись врезаться в стену щекой и промолчать. Арс вздрагивает, но не просыпается. Антону не видно его лица, но видно, что руки он сложил под ухом совсем по-детски. Рядом на полу, контрастируя с этой мыслью, лежит его автомат. Стараясь производить минимальное количество шума, Антон обувается, надевает куртку — остальной одежды он так со вчера и не снял — и идет на улицу. Утро-таки наступило, туман вновь жемчужно-серый. Справившись с естественными потребностями, он умывается водой из колодца, с неприязнью косясь на валяющиеся на земле сучья. В «убитом» виде висячка не представляет из себя ничего интересного — будто кто-то дрался в кустах и набросал веток. Только кустов никаких нет, хватающие тебя древесные плети появляются буквально из ниоткуда, и от них надо тупо уворачиваться, благо, больше трех заходов за раз они не делают. Но это ж следить надо. Вчера не уследил. Хочется пить, но некипяченую воду они тут пить по-прежнему не рискуют, и он садится на крыльцо, уставляясь в привычное непроглядье. Утро мирное, никаких особенных звуков и запахов оно не приносит, вон, протопала только около колодца ногастая змея, но они совсем безобидные. И невкусные. Арс, правда, и пробовать тогда отказался, вид почти человеческих ступней убил его аппетит, хреновый из него футфетишист. Арс, Арс, в голове опять только он. Но, действительно, никаких больше людей Антон не видел уже — сколько? Четыре месяца? Пять? Полгода? Он безнадежно потерян во времени. У них есть загадки, квесты, зацепки за то, что все происходящее не случайно, а шанс выбраться — не призрачен. Надо просто взять себя в руки и не поддаваться злости и отчаянию. Ну да, последняя находка переплюнула все, что происходило с ними раньше. Чертов мыслеслив, или как там это называлось у Дамблдора. Активирующийся от стыдных мыслей — кто только до такого додумался? Еще некоторое время он сидит бессмысленно, пока живот не напоминает о несостоявшемся завтраке. Вздохнув, он встает и возвращается в дом, и не снимая ботинок, направляется сразу к шкафчикам. Что-то в тишине дома настораживает его, и он резко оборачивается к дивану. Тот пуст. — Арс? — Антон кричит сразу, не задумываясь. В этом мире от считанных секунд может зависеть жизнь, и они всегда, всегда приглядывают друг за другом. Арс чаще спасает его задницу, чем наоборот, но и Антон не раз вытаскивал его из воронок и отстреливался от застававших врасплох животных. Они живут в постоянном состоянии стрема. Но никогда еще беда не приходила внутрь локации без звона. Тишина была — или казалась — безопасной. Антон быстро обходит комнату, убеждается, что пропал не только Арс, но и его куртка и ботинки, и выбегает во двор — может быть, он каким-то образом не заметил, как тот вышел. Во дворе никого нет. Антон возвращается в дом, и, хватая автомат, выскакивает обратно. — Арс! Арсений! В ответ — ничего. Антону становится по-настоящему страшно. Он обходит дом, прислушиваясь и напряженно вглядываясь в туман, втягивает воздух носом — подсказкой ведь может служить что угодно. Но мир не дает ему никаких знаков. ** «…сам не понял сначала, что вижу. Я подумал, что проснулся, что ли, все-таки. Или, не знаю, очутился в следующем каком-то мире. Но там тоже был ты, только не сейчасошний ты, а с другой стрижкой, и какой-то, не знаю, как сказать — в странном настроении, или я уже просто забыл, какой ты бываешь с другими людьми. Но, главное, ты меня не видел. Я тебе кричу — а ты ноль внимания». Антон тупо смотрит на шкатулку. За день он побывал во всех ближайших локациях, которые были им известны. Он стер себе ноги до крови, о колене лучше было и вовсе не думать. Арса нигде не было. Он обхватывает себя руками за плечи. Полное одиночество. Никто его не видит и не слышит. «Когда она вошла, ты к ней повернулся, и у тебя такое довольное было выражение лица. Ты сразу принялся говорить про то, что новые контакты вышли в тренды неожиданно, и что риелтор предложила скидку, и что, мол, какой хороший день, давай отметим, что ли, сходим куда-нибудь. А она такая — да неужели. И ты явно словил, что что-то не то произошло, по лицу было понятно». «Кто она-то?» «Да Ирина. Ира твоя». «Подожди, это как? Ты про что, вообще, рассказываешь?» Антон берет шкатулку в руки и бессмысленно проводит по рандомной пластинке пальцем. Та звякает тихонько в ответ. Не хочет ничего Антону показывать. А Арс вот взял и сразу, мгновенно практически, провалился в Антоново воспоминание — да еще и в какое. «Ты скажи, было такое на самом деле, что вы с ней ссорились из-за того, что ты… ну…» «Что?» «Ты написал про нее какому-то другу своему. Я не понял, какому, не Макару точно, и не Позу». «Мы с Макаром мало в последнее время… да не важно. Продолжай?» «Не знаю, короче, кому. Но ты написал про нее что-то, понимаешь — нелицеприятное. И она увидела эту переписку». Антон вспоминает, как похолодел, когда Арс произнес это. Еще бы, такое забудешь. Это не было концом, но это было кульминацией, после которой у них с Ирой все окончательно покатилось вниз. А еще это было мучительно стыдное воспоминание, его Антон хотел бы не то что стереть — эту часть истории он мечтал бы вообще переписать, не то, что кому-то показывать. Потому что какой мудак жалуется на свою девушку в мессенджере? Какой еблан пишет о своем родном человеке так, как будто это ничего не значащий контакт из тиндера? «Да заебало, опять она вечером пристанет со своей херотой»… Он даже не помнит точно, как формулировал. Что-то о безнадеге и скуке. Он удалил это все, конечно, давно. У него было сто оправданий — он тогда очень устал, ему давно уже не с кем было искренне поговорить, да все так делают, особенно девушки — но все эти отмазки не сработали ни для него самого, ни, тем более, для Иры. Все так, может, и делают, но никакой нормальный человек не оставляет свой телефон незаблокированным, открытым на той самой переписке и забыв про это. Ира вряд ли хотела копаться в его приложениях — взяла телефон, чтобы проверить время прихода курьера или что-нибудь в этом духе. Не тот она была человек, чтобы шпионить. За Антоном шпионить было и не надо. Он ей не изменял, ему просто с каждым днем становилось все более неинтересно. Может быть, это бы излечилось, может быть, им помогла бы какая-нибудь встряска. Но скорее всего нет, кого обманывать и зачем?.. Жизнь теряла краски с каждым пустым днем, и в отчаянной попытке прояснить мозги он скатился тогда к тупой язвительности в буковках. «Извини, я не мог оттуда выбраться. Ира тебе что-то такое говорила, ну, маловыносимое, и я бы сам лучше это не слушал, конечно». Редкостная ты сволочь, говорила Ира, ты меня унизил, говорила она, показал настоящего себя. И прочие киношные выражения, которые ей, в целом, были не свойственны, но по ее самолюбию тогда ударило очень сильно, и она вряд ли бережно подбирала слова. После они помирились. Поговорили обо всем раз, другой, порыдали оба, успокоились кое-как. Занимались сексом, стараясь прислушиваться к телам друг друга. Купили билеты в Турцию, но началась война, и поездка отменилась. А они все пытались доказать себе, что не зря потратили столько лет жизни. Ходили в какие-то рестораны, слушали где-то музыку, одевались на костюмированные вечеринки друзей. Антон помнит это ощущение под самый конец, когда он просто очень устал. Хотелось тупо остаться одному, возвращаться вечерами в квартиру, где никого нет — и слушать тишину. И в конце концов так и стало. Почувствовал он, правда, не только облегчение, а еще и горечь, такую, что в ту ночь подушка его промокла, как половая тряпка, волосы неприятно липли к лицу, а глаза наутро были, как узкие щелочки. Мужчина года — вот кем он был в две тысячи двадцать втором. «Как ты… выбрался оттуда? Здесь ты вырубился буквально секунд на двадцать, не больше». «Мне казалось, что я провел там не меньше часа. Уже всю квартиру вашу обошел, вы меня все равно не видели. Ирина к концу голос сорвала, а на тебя я просто не смотрел, не знаю… невозможно это было». «И в итоге?..» «И в итоге она ушла в комнату, а ты — курить на балкон, и меня выкинуло обратно». Антон ставит шкатулку на стол и сознательно выкидывает все это из головы. Воспоминание жуткое, но это всего лишь воспоминание, а Арсения нет здесь и сейчас. Сегодня Антон искал его весь день, прошел километров двадцать или больше. Ощущение внутри — будто при нем кого-то заживо закопали. Время драгоценно, каждая секунда, а он проебывает его впустую. Арсений где-то, возможно, в опасности, а он понятия не имеет, куда бежать. Но тело ноет, а в глазах темнеет от усталости. Он ложится на диван и обещает себе, что закроет глаза лишь на минутку. ** Проснувшись, он подскакивает, ошалело хлопая слипшимися от сна глазами: — Арс? Он по-прежнему в доме один. Но дом больше не беззвучен — он наполнен звоном, и это совсем не тихий звук, значит, отсюда надо бежать, и как можно быстрее. Он хватает куртку, автомат, кое-как вдевает ноги в ботинки, сует шкатулку в карман и выносится наружу. Серая реальность встречает его не меньшим шумом — из тумана несется топот копыт, слышатся фырканье и визг, и Антон, стиснув зубы, направляет автомат вперед, взводя курок. Только бы хватило патронов, он не успел поменять магазин после вчерашнего. Первым на него вылетает огромный белый вепрь, и Антон сразу скашивает его короткой очередью, но за ним выносится еще три, не меньшего размера, в которых он уже не попадает. Чертыхаясь, он отступает на крыльцо, прижимается лопатками к захлопнувшейся двери, и слышит, как звон внутри усиливается до предельного состояния — сейчас тут все разнесет к ебеням. Но бежать некуда. Ближайший кабан щелкает клыками в опасной близости от его ноги, и повернувшись, он отчаянно пинает его сапогом в морду, и используя стену сзади, как опору, прицеливается и дает очередь. В этот раз ему везет больше, двое кабанов падают на землю, хрипя, и на ногах остается только последний — самый крупный, бурый зверь с налитыми кровью маленькими глазками. Антон нажимает на спусковой крючок, промазывает — кабан успевает метнуться вправо, в эту сторону у Антона всегда хуже получается целиться — ему неудобно так поворачивать автомат, поэтому Арс всегда ходит впереди и правее. Зверь врезается ему в бок со всей силы, и сразу кусает — резкая боль пронзает все тело. Антон падает на колено, кричит и бьет его прикладом по морде, раз, другой, пока не попадает углом в глаз, и зверь на мгновение теряется. Этого хватает, чтобы развернуть автомат и выстрелить прямо в разинутую пасть. Истошный рев оглашает двор, и кабан валится на Антона, придавливая его всем весом к крыльцу и заливая все своей кровью. — Сука, — хрипит Антон, пытаясь выбраться из-под горячей туши, — сука, да ебаный в рот! — он дергает ногами, адреналин убрал всю боль и из мышц, и из колена, и даже прокушенный бок в эту секунду не ощущается, как что-то серьезное, потому что он понимает — ему придет конец, если он отсюда не уберется. Ярость от этого придает ему сил, он спихивает, наконец, с себя еще подергивающееся тело животного и на четвереньках скатывается с крыльца. В этот момент в окно прилетает первое бревно. Звон всегда в финальном своем аккорде действует именно так — разносит дома в щепки, как будто невидимым строительным краном с ядром, только вместо чугунных шаров, любимых Майли Сайрус, здесь огромные бревна. С тоской Антон смотрит, как ломаются стены, как разбиваются стекла в окнах, как разлетается еда из трескающихся шкафчиков, как падает в образовавшийся провал в полу их диван. Это не первый раз, когда он наблюдает подобное разрушение, но в этом доме они прожили действительно долго, обжились, наделали запасов и тайников. Здесь было удобно и привычно, и Антон остается в этом мире не только один, но и будто бы совсем обнулившись. Лежа на холодной влажной земле, он закрывает голову руками, чтобы не прилетело обломком, и слушает, как вселенная окончательно уничтожает их последнее с Арсом жилище.