Выбора нет

Время одновременно тянется и летит с бешеной скоростью. Для Димы сейчас существует два состояния: рабочее и отсутствующее. С первым более или менее все понятно. Работы много, съемок много, кругом куча знакомых и незнакомых людей, вокруг постоянно суета и шум. Быть в тонусе в таких условиях просто необходимо, и именно это держит Позова на плаву, позволяет сосредоточиться на рабочем процессе и выдавать те эмоции и то настроение, которых требует дело. Отсутствующее состояние — это все остальное. Дима, стоит только остаться одному, тут же уплывает куда-то в свою голову. Старательно переваривает все то, что изнутри разъедает до сих пор, прокручивает особенно тяжелые моменты по миллионному разу, старается прекратить все это, вернуться в реальность, в конце концов, понять, как он вообще оказался дома, только ведь пару минут назад из студии вышел… Но Позов все равно старается верить в то, что все становится лучше. Хоть немного. Хоть чуть-чуть. У него ведь получается что-то, он ведь держится, причем довольно неплохо. Совсем скоро весь этот ворох в голове выстроится в ровную линию, как-то упорядочится. Совсем скоро Дима сможет разложить все по полочкам, освободить, наконец, место в голове для реальной жизни и увидеть ту самую дорожку, которая выведет его к светлому будущему. Думает про светлое будущее. Снова. Ему просто нужно еще немного времени. Совсем немного. Еще буквально пару дней. Главное — держать себя в руках. Контролировать каждую эмоцию, каждый шаг, не позволить всему дерьму изнутри снова вылиться наружу. Дисциплинировать себя и собственное моральное состояние. Приложить еще чуть больше усилий. Дима не хочет опять пугать Сережу, не хочет заставлять его видеть последствия своей слабости и того, с чем он не может справиться внутри себя. Позов пообещал себе же, что такого не повторится. И он проследит за тем, чтобы исполнить это обещание.

***

Матвиенко видит совсем другую картину. Дима сидит ровно даже тогда, когда камеры выключены. В прямом смысле буквально по струнке вытянут, хотя вообще-то обычно любит развалиться, как дома, прямо на площадке, и отдохнуть немного, если есть шанс. Пластиковый стакан, в котором только что появилось немного воды из кулера, постоянно шуршит, совсем тихо и незначительно в общем гомоне, но Сережа все прекрасно замечает. Позов невольно сжимает его слишком сильно, но тут же разжимает, чтобы вода попросту не вылилась через край. Потом сжимает снова, резко останавливается и опять разжимает чуть подрагивающие пальцы. И все по кругу, снова и снова, пока не объявляют начало мотора. Дима вполне дружелюбно улыбается, обсуждает в кругу знакомых какие-то семейные истории, смеется с рассказов про маленьких детей коллег. И все хорошо, Позов действительно выглядит заинтересованным и расслабленным, только вот в какой-то момент он резко достает телефон, сжимает его явно слишком крепко, так, что подушечки пальцев даже слегка белеют, бросает какой-то судорожный взгляд на экран и оповещает компанию о том, что у него важный звонок и нужно отойти. Все понятливо кивают, отпуская Диму в коридор, и только Сережа с еле различимой горечью хмурится. Он ведь совсем рядом стоял, на экране не было ни вызова, ни уведомления о пропущенных. Наверняка Позову просто стало чересчур тяжело, и он предпочел сбежать таким образом, чтобы избежать лишних объяснений. Таких моментов и мелочей было слишком много. Все указывало на то, что Дима на грани буквально, что контроль и ограничения даются ему очень трудно, что сил у него остается не так уж и много, а настоящее состояние то и дело прорывается сквозь тщательно выстроенную броню. Матвиенко прекрасно понимал, что на самом деле обычно даже чересчур эмоциональному Диме просто необходим выплеск чувств. В любой форме. Ему необходимо выпустить часть собственной бури наружу, необходимо проявить привычную эмоциональность, необходимо дать слабину. И только тогда, возможно, у Матвиенко получится достучаться до партнера и попытаться в очередной раз напомнить ему, что мир вокруг все еще не рухнул. Сережа начинает действовать понемногу. Конечно, всякими мелочами, которые раньше бы непременно выбесили или, наоборот, заинтересовали бы Диму, пронять его сейчас не получается. Поэтому Матвиенко решает действовать радикально. Позов всегда реагировал на слишком откровенные прикосновения на сцене. Никогда не показывал этого, но после моторов предпочитал либо высказать все своим рычаще-заведенным голосом с непременной претензией, либо показать недовольство вперемешку с желанием посредством таких же откровенных прикосновений где-нибудь в пустом техническом помещении. Сейчас действовать подобным образом было вдвойне гадко. Так или иначе, почти все творческие люди в той или иной степени испытывают возбуждение на сцене. А в конкретном случае Матвиенко прекрасно знал, что Дима эмоционально возбужден и наэлектризован почти всегда, тем более, когда дело доходит до съемок Историй. Стоило только коснуться его чуть настойчивее, чем положено нормами приличия, и тело сразу же отзывалось. До очевидного стояка, благо, не доходило, но Сережа давно знал тысячу и один сигнал тела партнера о том, что тот находится на самой грани очевидного физического возбуждения. И сейчас, когда секса у них не было около двух месяцев… В общем, намеренно доставать Позова на сцене действительно было бы не лучшим решением. Но когда Сережу это останавливало..?

***

В этот раз они даже парочку толком не отыгрывают, но Матвиенко все равно находит способ подкатить к Диминому персонажу. Способ заезженный, но действенный и почти всегда смешной. Пьяная девушка в исполнении Матвиенко нравится зрителям нереально, а Сереже нравится даже больше. Все становится просто и обоснованно. И вот он уже медленно, призывно проходится кончиками пальцев по чужому затылку, ерошит отросшие волоски на макушке излюбленным движением и смотрит поплывше, прикрывая это собственным пьяным персонажем. В следующую минуту, пока не поймал чужой взгляд и не передумал, уже опускается на колени партнера, приникает к нему поближе и изо всех сил старается не вываливаться из сюжета. Дается это действительно сложно. Руки двигаются сами по себе, снова оглаживают часть затылка, спускаются на шею, проходясь по горячей коже. Матвиенко буквально током прошибает, когда он касается такого знакомого тепла с такой легкостью. Остановить себя теперь не может, сползает ладонью на плечо, обводит сильные мышцы и быстро опускается на грудь. И только там вдруг отчетливо понимает, что это, наверное, уже слишком личное. Все равно скребет легонько кончиком пальца, проходится по груди сверху вниз несколько раз и отстраняется только тогда, когда чувствует очевидно дернувшегося в возмущении Диму. Остаться хочется до невозможности сильно. Хочется прильнуть еще ближе, наплевать на все, вести себя откровенно и развязно, добиться, наконец, ответных прикосновений и принять их со всем рвением, на которое он способен. Однако, Сережа мгновенно вскакивает, но по-прежнему перехватить чужой взгляд не решается. Дает несколько секунд и партнеру, и себе, а затем снова возвращается в персонажа. Отыграть непременно нужно хорошо и до конца.

***

Позов взбешен, и Матвиенко чувствует это на каком-то ментальном уровне. Однако, вопреки ожиданиям, тот только сильнее замыкается, отдаляется ото всех, прячется куда-то в дальнюю часть гримерки и нервно курит в окно. Сережа чувствует себя виноватым. Наблюдает издалека, видит, как партнер уже вторую сигарету пальцами сжимает слишком сильно, ломает, только подкурив, и в раздражении тушит и полностью сминает в пепельнице, пытаясь подкурить следующую более удачно. Кашляет приглушенно, в горле першит наверняка, но только упрямо поджигает новую никотиновую палочку, уставившись сосредоточенным взглядом куда-то в темень окна. Сережа снова помочь хочет, хотя понимает, что его помощь ничем хорошим не заканчивается. Наливает воды в пластиковый стаканчик, вздыхает куда-то себе под нос и медленно подходит к Позову. Тот, кажется, снова совсем погряз где-то внутри. Настолько, что не замечает Матвиенко даже тогда, когда тот подходит вплотную. Сережа кусает губы, стоит, как дурак, прямо у Димы за спиной, и не знает, как обратить на себя внимание. В итоге все-таки решается, совсем аккуратно к чужому плечу прикасается и скребет пальцами ткань футболки. Он часто так делает, и Позов, наверное, уже давно научился отличать его прикосновения от чьих-либо еще именно по этой небольшой детали. Только вот сейчас это сыграло совсем не на руку. И без того раздраженный и нервный Дима поворачивается слишком резко. Дергается буквально в сторону, только вот из-за не совсем точно сработавшей координации, не в ту. Конечно, почти все содержимое стакана в следующую секунду оказывается на Матвиенко, и тот от неожиданности только отфыркивается ошалело от капель воды, попавших на лицо. И, конечно, Сережа не ждет извинений или чего-то подобного, но точно не ждет и того искаженного недовольством и злобой лица, которое сейчас еще и отдаляется, будто бы даже такое мимолетное касание было настолько неприятным, что и находиться рядом стало тошно. Матвиенко ведь тоже не может постоянно быть понимающим. У него тоже есть эмоции и чувства, тоже есть обиды и сомнения. Поэтому сейчас Сережа не сдерживает зарождающейся внутри ответной злости, которая поднимается внутри огромной волной. Смотрит также недовольно в ответ, швыряет стаканчик на пол, прибавляя еще несколько капель к расплывшейся там лужице, невольно сжимает зубы, будто бы пытаясь удержать свой яд внутри, но все-таки цедит слова на удивление четко и клокочаще-яростно. — Да успокойся ты, блять. Я больше не буду тебя трогать. Нахер надо. А потом разворачивается и старается спокойно выйти из гримерки, чтобы не привлекать лишнего внимания. Даже сейчас ведь думает о Диме, который останется там единственным участником конфликта. И только тогда, когда Позов вдруг видит слишком знакомое лицо, искаженное горькой, злой и пылающей обидой, он вдруг будто выпадает из собственного затягивающего вглубь транса. Осознает себя в реальности, понимает, что прямо сейчас явно переборщил, что до крайности мерзко поступил по отношению к близкому человеку. Снова. Конечно, Дима злился за поведение Матвиенко на съемках. Злился и одновременно старался пережить резкий испуг, который появился совершенно неожиданно прямо на сцене и заставил его выпасть из роли на какое-то время. Позов вдруг ощутил на себе всю сотню глаз. Прочувствовал каждый взгляд, липкий, цепкий, осуждающий. Услышал тихий шепот в своей голове, обещающий, что все непременно узнают обо всем, что слухи обязательно дойдут и до его родителей, и до его детей, что не пройдут просто так, поднимут очередной виток ненависти и косых взглядов со стороны близких людей. Дима вдруг стал одновременно маленьким ребёнком, который до жути боялся разочаровать родителей, и отцом-примером-для-подражания, который резко превратился в причину для буллинга в школе и непонятное для детей, но непременно противное существо. Они ведь с Катей все обдумали, приняли обоюдное решение. Ни детям, ни родителям их обоих лучше не знать о том, что Дима теперь живет и находится в отношениях с мужчиной. Первым понять будет слишком сложно, а вторым еще большие нервы в их возрасте могут серьезно навредить. Итак ведь новости о разрыве на пользу не пошли. И кто бы знал, что такие тайны, которые, по идее, хранились только во благо, в итоге выльются в своеобразный приступ паранойи, которая добавит новых проблем самому Диме. Позов выдыхает резко. Он не может отпустить Сережу вот так. Просто не вывезет этого, не выдержит мыслей о том, что оттолкнул от себя еще и партнера. Страх по этому поводу мгновенно перекрывает все остальные мысли, и Дима буквально выскакивает за дверь спустя пару минут. Ему плохо, невероятно тошно и ноюще-тоскливо. Вместе с этим какое-то дикое отчаяние все еще тянет его вперед, заставляя быстро идти по коридору, надеясь, что Матвиенко просто решил пройтись взад-вперед и немного отдышаться, а не уехал куда-то без вещей просто потому, что нежелание видеть Диму было настолько сильным. Когда Позов доходит до конца и сворачивает в небольшой закуток, никого так и не найдя, отчаяние уже затапливает с головой. В горле сжимается неприятно, но не так, как в прошлый раз. Скорее, дыхание перехватывает от появившегося в очередной раз осознания того, что он снова проебался. Серьезно так, по-крупному. Дима дышит загнанно и плетется на негнущихся ногах обратно, пытаясь составить в голове хоть какой-то план действий. Он понемногу снова закапывается внутри, снова позволяет вечным душащим мыслям протянуть к себе свои липкие щупальца, и поэтому почти врезается в открывшуюся вдруг дверь туалета. Останавливается в последний момент и наблюдает как в замедленной съемке за закрывающейся обратно дверью и появляющимся в поле зрения Сережей. И Позов уже настолько не ожидал его увидеть сейчас, что позволил себе проявить строго запрещенную уязвимость. Дима поддается вдруг чувствам впервые за долгое время, порывисто дергается вперед и хватается за запястье партнера, смотрит цепко и отчаянно. — Прости. Я долбоеб. — говорит хрипло и тихо, но совершенно искренне и с самым настоящим сожалением. Матвиенко не слышал в чужом голосе таких эмоций уже долго. Очень, даже слишком долго. Однако, и у самого внутри успела поселиться огромная обида. Он ведь тоже устал невероятно, тоже надумал себе всего и сразу. Поэтому Сережа руку вырывает как-то скорее бесконтрольно и принимает закрытую позу. Скрещивает руки на груди, смотрит все еще обжигающе и негодующе. — Неужели признался? — выдавливает будто против воли, в угоду жгучей обиде, и только бровь картинно выгибает, хотя на деле уже с большим трудом соблюдает никому не нужную дистанцию. А Позов вдруг понимает, что прямо сейчас его буквально накрывает, причем со страшной силой. Накрывает диким, бешеным просто желанием прикоснуться. Вернуть тот тактильный контакт, который был вот только что. Да, это было всего лишь жалкое мимолетное касание, но Диму прошибает и этим. Он ведь почти не прикасался к партнеру последние два месяца. Не сближался с человеком, которого вообще-то любил настолько ненормально сильно, что решился поменять буквально все в своей устоявшейся жизни ради шанса быть вместе. И одновременно с этим необузданным желанием в голове все еще зудят мерзко-противные мысли о том, что они сейчас в коридоре, где в любой момент кто-то может появиться. В любой момент может вернуться пробирающее до мурашек ощущение осуждающих взглядов по всему телу. Дима смотрит на партнера как-то загнанно, беспомощно. Невольно делает еще шаг вперед, всем корпусом ближе подается, но замирает в последний момент, срывая с губ Матвиенко шумный выдох. Позов снова отступает, перехватывает недовольный взгляд темно-карих глаз и в следующее мгновение пытается сделать хоть что-то, чтобы не усугубить положение. — Я признаюсь в чем угодно, только не уходи сейчас. Я этого просто не вывезу. — Дима искренне старается не давить на жалость, пытается звучать спокойно, так, как будто он просто делится каким-то давно известным фактом. Но не выходит ведь ничего. Однако, как бы там ни было, на Сережу это действует, и действует сильно. Он несдержанно и низко мычит себе под нос, сам разрывается буквально от необходимости быть ближе сейчас, особенно после того, как Дима сам к нему только что потянулся. Этот факт перекрывает в голове почти все. Все, кроме явно бегающего по сторонам взгляда, выискивающего невольных зрителей. Матвиенко, впрочем, останавливаться не собирается. Не тогда, когда партнер впервые за два месяца хоть немного оттаял и проявил тщательно скрываемые все время эмоции. Сережа хватается за Димино запястье уже самостоятельно. Куда крепче, чем необходимо. Буквально тащит Позова за собой, открывая по пути все двери, которые теоретически могли скрывать за собой свободное помещение. Закипает почти сразу, бесится, когда и вторая, и третья дверь не поддаются, и даже рычит тихо и раздраженно в пустоту. Наконец, дверь какого-то старого офиса впускает их внутрь, и Сережа тут же припечатывает партнера к ней спиной с другой стороны. Собственные чувства на время приглушают абсолютно все мысли, вытесняют любые сомнения, которые могут вырасти препятствием на пути к уже вожделенному физическому контакту. Матвиенко ни на что внимания не обращает. Ему жизненно необходимо быть ближе. Прямо сейчас. Сережа вжимает Позова в дверь еще сильнее, чем до этого. Буквально придавливает собой, напирает, притирается так близко, как только получается. Сразу же вклинивает ногу, настойчиво раздвигая чужие бедра и нагло проникая в мягкое тепло, которое ощущается даже сквозь ткань. Тут же судорожно и крепко сжимает плечи партнера, будто бы сковывая, удерживая на месте всеми силами, сразу предупреждая, что не отпустит никуда ближайшие несколько минут точно. А потом резко замирает и жадно тычется носом в чужую шею, втягивает до ноющего под ребрами чувства знакомый запах и не сдерживает уже никак совсем тихого, дрожащего мычания. Впрочем, надолго Матвиенко останавливаться не собирается. Краем уха ловит судорожные вдохи и выдохи откуда-то сверху, и порывисто приникает к мягкой коже уже губами. Ему недостаточно услышанного, нужны более яркие реакции, нужны привычные еле сдерживаемые полустоны и хриплый скулеж, который всегда выходил у Димы совершенно по-особенному. Суховатые, горячие губы настойчиво исследуют каждый сантиметр чужой шеи. Проходятся медленными, почти невесомыми касаниями, прихватывают, слегка оттягивая кожу, даже чередуются с зубами, когда терпеть становится совсем сложно. А сложно становится почти сразу. Именно поэтому Сережа практически через пару минут уже расходится не на шутку. Собственное расшатанное состояние вперемешку с диким возбуждением накрывают одновременно, поэтому Матвиенко и сам не успевает заметить, как оставляет уже не первый горящий засос на непозволительно чистой коже, попутно еще и вгрызаясь зубами там, где ощущается рваный пульс партнера, а собственные руки быстро и уверенно ползут вниз, с силой сжимая Димину задницу через чертовы блядски раздражающие брюки. Наконец-то слышится задушенное мычание, и Сережа ощущает легкую знакомую дрожь собственными ладонями. — Ты… долбанный говнюк… — Матвиенко рычит практически, прикусывает кожу у соединения плеча и шеи и совсем сил не жалеет. Зализывает только чуть виновато, когда сверху раздается явно болезненный короткий звук. Сережа все еще слегка раздражен и обижен, и сейчас, на диком выплеске эмоций, сдерживать себя уже не может, поэтому продолжает тут же, совершенно не сбавляя оборотов. — Сколько не давал прикасаться к себе, м? Месяц, два..? — резко убирает ладони с ягодиц партнера, пробирается ими под футболку, оглаживает низ спины и бока властными широкими движениями, попутно царапая горячую мягкость короткими ногтями. Закрепляет свое право на касания прямо сейчас, будто помечает чужое тело всеми возможными способами, пока может. — Я и считать перестал, потому что это, блять, с ума сводит. — снова цедит низко и разозленно, снова неожиданно впивается пальцами в подтянутую задницу и дергает на себя, вжимается пахом в чужой, притирается собственным давно очевидным возбуждением. Сережа ведь и не думает совсем, что перебарщивает. Для них грубый секс был вещью привычной, во многом даже помогающей вылить какие-то негативные эмоции, сказать и показать чуть больше, чем получилось бы при обычном разговоре, погасить не до конца разрешенные споры и обиды. И это действительно помогало довольно часто, выводило на другую эмоциональную ступень, позволяло проявить свои чувства и словестно, и тактильно, и на уровне какой-то особой взаимосвязи, которая появляется в момент совсем уж откровенной близости. Только вот в своих порывах Матвиенко не учел совсем, что сейчас их отношения были чем-то настолько неустойчивым и непонятным, что обычные правила очень легко могли перестать работать. И первый сбой произошел уже сейчас, когда вместо ожидаемого поплывше-разгоряченного выражения на лице партнера Сережа перехватил какую-то потерянность, легкую панику и плохо замаскированную вину. И только это в какой-то степени отрезвило, заставляя с трудом разжать накрепко вдавленные в чужое тело пальцы и чуть отстраниться. Матвиенко дышит тяжело, замечая, что с таким же трудом дыхание дается и Позову. А еще Сережа с липким разочарованием вдруг понимает, что Димины руки до сих пор просто свисают по бокам, хотя сжаты в кулаки и явно напряжены. Кажется, очевидный вывод сам приходит в голову, хотя на то, чтобы собраться и озвучить его спокойно требуется некоторое время. Отпускать ведь сложно. Так сложно, что сил никаких нет. — Дим… не хочешь..? — Сережа выговаривает все еще немного сбивчиво, изо всех сил стараясь сделать тон чуть мягче, не позволить проскользнуть в голос ни легкой претензии, ни дикой тоске. Однако, Позов явно перехватывает взгляд партнера, обе ладони разжимает и быстро тянет вверх, укладывая совсем мягко на чужие щеки и не позволяя отстраниться еще дальше. — Хочу. — говорит настолько уверенно, насколько может сейчас. Пытается успокоить и убедить, причем не только Матвиенко, но и себя самого. Потому что и правда хочется, близость действительно наконец-то вызывает те самые правильные, теплые, ничем не заменимые эмоции. Только вот такой напор воспринимать пока сложно. Сережины слова вместо необходимого понимания вызывают только чувство вины, а несдержанные прикосновения на этот раз отдаются одной болезненностью, без обычного слегка неправильного удовольствия. Ко всему прочему, накатившая еще на сцене легкая паранойя никуда не отпускает, и это добавляет на чашу весов негатива несколько лишних грузиков. Но Дима только вздыхает тихо, понимая, что не может не пойти на поводу у собственных желаний. Не тогда, когда нет никакой гарантии, что следующий раз наступит в ближайшее время. Поэтому он довольно скоро приближается самостоятельно, задевает кончиком носа скулу партнера и просит хрипло: — Только сбавь немного обороты. И если Матвиенко думал, что его затопило чувствами до этого, то сейчас его буквально снесло огромной волной из нежности, любви и какой-то отчаянной радости, которая заставляла сердце гулко стучать внутри и отдаваться невольным эхом в ушах и на кончиках пальцев. Сережа кивает несколько раз как-то слегка неверяще, и это все, на что его хватает. А дальше — медленно, но неминумо сократить расстояние до нуля и прижаться к чужим губам своими. Трепетно, мягко, самую малость дрожаще от обилия внутри всего и сразу. Будто в первый раз. Обнять за талию обеими руками мягко, почти целомудренно. Осторожно погладить кончиками пальцев спину, чуть мазнуть губами на пробу, сдвигая поцелуй с мертвой точки. И почувствовать, как партнер плавно ближе льнет, прижимается грудью, создавая тесный и до невозможности нужный контакт, как отвечает, мягко чмокая несколько раз и таким образом показывая, что никакого сопротивления не предвидится, как медленно съезжает ладонями на шею и поглаживает у самой линии челюсти, будто недоверчивого кота. Матвиенко даже пробирает на мурашки, до того все это кажется нереальным, долгожданным и завораживающим. Он уже и подзабыть успел за последние выматывающие месяцы, сколько всего испытывает рядом с Позовым. Какая огромная палитра чувств накрывает без возможности хоть как-то с ней совладать. Сережа тут же поцелуй немного углубляет, но действует все еще предельно мягко. Прихватывает Димины губы аккуратно, коротко выцеловывает уголки рта, проходится языком, напрашиваясь внутрь, и неспешно переплетается с чужим, невероятно медленно и тягуче. Немного отстраняется, потираясь кончиком носа о нос партнера, проводит по скуле вниз, туда, где уже слегка покалывает щетина. Руками перебирается на лопатки, гладит медленно и чувственно. Буквально окутывает собой, ластится везде и сразу, выдавая собственную нежность, нерастраченную за прошедшие месяцы. И Позов ведь совершенно не может остаться равнодушным, отзывается на каждое касание, расплывается буквально в чужих руках и всем своим видом просит еще. Больше, больше, больше. Притирается щекой к щеке, трется одновременно ласково и настойчиво, снова в поцелуй утягивает. Укладывает руки на Сережину грудь, обводит широкими круговыми движениями, чувствует, как тот сразу ближе подается. И Дима уже молчать не может, ему нужно сказать, нужно, чтобы партнер знал, что ему тоже тяжело было, что близость их важна очень сильно. — Мой хороший… — Позов поцелуй разрывает мягко, но не отодвигается слишком сильно. Говорит в Сережины губы буквально и уже после так любимого партнером обращения видит, как тот преданно и благодарно в глаза заглядывает. — Я по тебе так соскучился. Я не хотел так, правда, но почему-то… — договорить Диме не дают, прерывают коротким, но куда более глубоким и мокрым поцелуем. Это будоражит, пробирает в момент, заставляя тут же забыть все слова, которые только что вертелись в голове. — Я тоже. Мне не хватало тебя. Очень, очень сильно. А дальше Матвиенко затыкает уже себя, чтобы не начать говорить слишком много и слишком приторно. Они снова целуются, жмутся друг к другу изо всех сил, оба вздрагивают невольно, когда сталкиваются членами через несколько слоев ткани, но только притираются еще плотнее, сдавленно выстанывая в набирающий нешуточные обороты поцелуй. Безумство постепенно разрастается, градус в помещении значительно повышается, и стоит только Сереже решиться и накрыть возбуждение партнера ладонью, срывая с его губ несдержанный, блаженный полустон, как в коридоре, где-то совсем рядом, резко хлопает дверь. Дима тут же дергается бесконтрольно и прикусывает собственную губу, потому что звук вышел действительно громким. Его тут же накрывает подутихшей было нервозностью, снова становится неуютно от осознания того, что в двери в эту комнату даже замка нет. Возбуждение невольно отходит на второй план, но Позов только замирает на месте, не вырываясь и не пытаясь отстраниться. Ему так не хочется расстраивать партнера, не хочется снова отказывать в долгожданной близости, не хочется видеть слишком очевидную тоску на знакомом лице. Но в то же время Дима прекрасно понимает, что должен об этом сказать. Матвиенко ему не простит, если поймет, что Позов пытается делать что-то подобное против собственной воли. — Я не могу дальше. — качает головой и заглядывает в чужие глаза действительно виновато. — Не здесь. Прости. А партнер только смотрит мягко и будто бы успокаивающе. Наверняка уже сам все понял, руку ведь сразу убрал. — Ничего, родной, все нормально. Только… дай мне пару минут. — отвечает слегка спутанно, но с откровенной нежностью, которую невозможно перепутать с чем-то еще. Пытается отдышаться, приникает поближе, соприкасаясь лбами и упираясь руками в дверь позади Димы. И Позов в этот момент чувствует себя таким невероятно благодарным и влюбленным, что расплывается в забытой уже искренней и будто бы сияющей улыбке. Он ведь часто раньше выдавал себя с потрохами именно такой улыбкой, хотя и пытался иногда казаться менее эмоциональным и сентиментальным, чем есть на самом деле. Впрочем, совсем скоро приходится улыбнуться еще шире, потому что Матвиенко вдруг сгребает в крепкие, теплые объятия и приникает губами к самому уху. — Я тебя очень сильно люблю. Сережа признается порывисто и открыто. Потому что вот прямо сейчас, в этот самый момент наконец-то снова увидел своего Диму. Своего безрезультатно пытающегося спрятать счастливую улыбку придурка, ради которого Сережа мог пойти на пугающе многое. Впрочем, вместе с облегчением, которое накатило вдруг на обоих, пришла и жуткая моральная усталость. Физическая тоже присутствовала, позади, в конце концов, целый съемочный день. Поэтому оба сосредотачиваются на том, чтобы без проблем добраться до дома, засунуть в себя что-нибудь съедобное, обмыться и улечься, наконец, в кровать. В последнее время им было совсем неудобно спать под одним одеялом, да и Дима частенько отодвигался на другой конец кровати, не слишком жалуя прикосновения, а тем более объятия. Именно поэтому Матвиенко привычно улегся на свою половину, хотя в душе ненавидел делить общую кровать, которая раньше казалась чем-то особенным и важным. Сейчас Сережа думает, что кровать — это просто кровать, но делить ее на две половины, на одну из которых доступ негласно закрыт, все еще ненавидит. По крайней мере, сегодня ему об этом слишком думать не приходится. Этот день принес с собой неожиданное облегчение. Глаза закрываются практически сразу, но Матвиенко все равно невольно вслушивается в шорохи укладывающегося за спиной Димы. Тот возится куда дольше, чем обычно, и Сережа было хочет повернуться и попытаться понять, в чем дело, как чувствует легкую прохладу со спины, а следом на контрасте обжигающее вдруг, но ужасно приятное и родное тепло. Позов заползает к партнеру под одеяло, осторожно просовывает вперед руку, обнимая поперек талии, и легонько прижимается оголенной грудью к такой же беззащитно голой спине. — Молчи. — предупреждает сразу, но совсем не угрожающе, а устало и как-то мягко. Сил начинать любые разговоры нет совершенно. Дима ни на один вопрос ответить не сможет, просто чувствует прямо сейчас, что хочет, а главное может, именно так. — Спокойной ночи. А Сережа вдруг улыбается куда-то в пустоту. Совсем слабо и лениво, но совершенно искренне. Он сегодня и правда будет спать спокойно, впервые за очень долгое время.