Любимые омеги бесславного Принца Харольда

Рыхлые и разбухшие, как раковые опухоли, синие снеговые тучи свисали с неба. Голоплечий нездорово худой юный альфа швыряет плоский камушек в глиняный горшок, надетый на наконечник заборного столба. Посудина с глухим треском лопается. Достигнутая цель не радует ни меткого стрелка, ни двух закутанных в тяжелые полушубки мальчишек с голодными глазами. Водящий непростительно далеко заступил, нарушая древнейшее из правил игры, но его соперникам было плевать. Курицы с отрубленными головами, тогда не казавшиеся им настоящим мясом, призраками возникали на девственном белом скучном снегу. Как напоминание о кощунстве. Из двух десятков желторотых вшивых крикунов у королевских ворот — остались только эти трое. Остальных, чуть более выносливых и осознанных, раскидали по смотровым башням и пограничным пунктам. Тех, кто достиг призывного возраста и имел добротные боевые навыки, увел прошлой зимой Принц Харольд на подмогу старшему брату. Игнорируя предложения старейшин оставить людей на случай обороны города. Увел с концами! Неуравновешенный, обиженный, никем не уважаемый командир. Старики, потерявшие детей, переключились на прыщавых внуков. Обвиняли их в равнодушии и трусости за нежелание воевать. Мальчишки уже отдали родителей и старших братьев матери-войне, уступили ей и счастливую юность, считали закономерным подарить и жизни. Но были осуждены за то, что делали это без пены у рта и улыбочек. Король мертв… И в их душе ничего не бурлило при этой вести. Люди умирают. Урезанный паек, сухое сено, что жевали печальные лошади, нетопленные дома — вот, что заботило мальчишек. Война была константой жизни альфы. И им следовало смириться, что на их век выпало поражение. Как оказалось, эта серая ленивая усталая шайка, их слабое поколение — было создано, чтобы склонить темные головы перед нарядными белокурыми захватчиками. Никто из юных альф не прыгал из окон от отчаяния и не сошел с ума. Выбрали более изощренные способы для самоубийства. Они рано присвоили себе атрибуты взросления. Покупали любовь у голодных уличных Эмпти, с кем-то из них даже родили детей. Неумело несли за свои молодые семьи ответственность. Начинали с откровенно-уродливых проституток, но быстро смекнули, что за толстый шмат сала сейчас продалась бы благовоспитанная красивая девственница. Разумеется, не каждая! Но природа подталкивала омег быть сговорчивее. Довольствоваться паршивыми альфами и рожать от них не менее паршивое потомство. Мрачный заторможенный молодняк осознавал: за рано расцветшей жизнью последует ранняя смерть. Водящий обернулся к сонным товарищам с камушком. Кто следующий? Кто-нибудь хочет посоревноваться в меткости? Три еще целых горшка висели на заборе в десяти метрах. Мальчишки угрюмо качали головами. Ты победил, доволен, Шестипалый? Альфа разочарованно фыркнул. Голодной осенью он тяжело болел и здорово потерял в весе. Иначе бы никогда не остался с этими сопляками, не достойными звания ни его врагов, ни друзей. Смуглая детская ручка взяла уже теплый камень с его ладони. Альфа по-взрослому нахмурился: это еще кто? Узкие хрупкие плечи, низкий рост, широкая уверенная стойка. Темные испачканные в жирной грязи штаны на подтянутом мальчишечьем заде. Видать, грохнулся с лошади по дурости. Видать, толком не умеет ни держаться в седле, ни падать. Черный длинный локон выбивается из-под объемного капюшона. Этому альфе лет десять — не больше! Неужели к ним начали прибывать новобранцы из яслей?! Малец, пыхтя, швыряет камень в забор. Жестом требует еще снарядов. Альфа не видит причин ему отказывать. Подносит мальчишке полное ведро мелких камней. С каждым промахом лицо новичка становится все краснее, а оскал из жемчужных зубов все кровожаднее. — Ты ж толком не целишься. Кидаешь от балды! — Наконец подает голос Шестипалый. — Ты хлеборезку-то прикрой. — Без страха отмахивается девичьим голосом малец сквозь череду хаотичных сильных бросков. Шестипалый шире разевает рот, оскорбившись. Вытряхнуть бы наглеца из капюшона и отпинать всей гурьбой, чтобы знал свое место. Но его жалкие попытки разбить горшок только забавляют. Даже сонные голодные альфы встали ближе, скрестив руки на груди. Попадет? Не попадет! Снег сейчас начнет таять под его дорогими сапогами, столько в неудачнике накопилось злобы. Откуда только берут таких одаренных стрелков защищать дворец? — Господин Яхонт! Где вы? Господин Яхонт! О, небеса! Что ж делается? — С верхних этажей послышалось куриное омежье причитание. Малец, заслышав собственное имя, зашипел — его камень вовсе перелетел через забор. Хоть бы попал в глаз Княгине Ялыне! Ветер сдул с головы тяжелый капюшон. Густые волосы цвета вороньего крыла взлетели вверх и упали на нежные омежьи плечи. Яхонт. Жених пропавшего молодого Короля. Альфы-подростки кротко переглянулись, оправившись. Их расслабленные языки синхронно окаменели. Шестипалый медленно натянул поношенные варежки на запястья. В обществе прекрасного пола он стеснялся вытаскивать руки из карманов. Но если спрятать свой изъян не удавалось, омеги поднимали визг и в ужасе шарахались, мгновенно забыв, что простоватое, но серьезное лицо парнишки было им приятно. Мальчишка был убежден, что его рождение справедливый компромисс брака альфы, потерявшего обе ноги на войне, и омеги с шестью пальцами на всех конечностях. Он так же думал, что Яхонт не заслуживает того, чтобы альфы пытались предстать перед ним в лучшем свете! Невоспитанный, смуглый и не такой уж красивый, как о нем говорили старшие! В фантазиях подростков это была сочная белоснежная обнаженная тушка, вальяжно растянувшаяся на шелковых простынях. Томно вздыхающее по Ясперу, страстное существо. Но Яхонт-Вестал больше напоминал хорошенькую омегу с бедной улицы, гуляющую босиком и обремененную домашними обязанностями, чем супруга принца. Его черные брови грозно съезжались в одну линию, а широкие ноздри раздраженно раздувались. К тому же, омега ничем не пах. Либо его аромат приглушила первая беременность, либо он до сих пор не созрел для того, чтобы делить ложе с альфой. Сколько же Яхонту-Весталу лет? Пожалуй, что все пятнадцать! Омега тяжело дышал, аж плечи поднимались и опускались. Камней в ведре заметно поубавилось, а горшки остались нетронуты. Возможно, Яхонт и не стремился их разбить. Хотел выпустить пар, пропотеть, успокоиться. Засиделся в пустых королевских залах за рукоделием и арифметикой. Шестипалый дождался, пока Господин Яхонт возьмет очередной камушек и осторожно приобнял омегу за тонкую талию. Порой его дерзкий нрав соседствовал с глупостью. — Давай покажу, как надо?.. Ай! Яхонт ударяет хлыстом, висящим у него на поясе трижды. В первый раз бьет распустившему руки альфе по тощему животу, дважды грозно рассекает воздух, отгоняя подростков прочь. Шестипалый ощупывает выступающие ребра — на варежке осталась кровь. Яхонт-Вестал подбрасывает круглый камушек и ловит. Заслышав шелест омежьих юбок и старческие охи-вздохи, презрительно пинает жестяное ведро и в никуда обещает: «Сыграем еще как-нибудь!». Горячим южным ветром проносится сквозь двери дворца: красивый, молодой, злой. Породистая вороная кобыла, подаренная Яспером любимому для чинных конных прогулок в саду, стряхнула всадника и, виляя задом, поскакала галопом по снегу. Яхонт-Вестал прежде не падал с лошади. Стряхнув грязь с одежды вдруг осознал, что это было именно тем, в чем он давно нуждался. Старина Нейб разрешал сыну залезать в седло, только при условии если в его руках оставались поводья. С улыбкой водил коня по кругу, пока Яхонт дулся в пышной розовой юбочке и белых носочках. Принц Яспер тормозил каждый резкий шаг молодой кобылки с родительским умилением и грацией. Предложил снять шпоры с крошечных ножек Яхонта: для променада по розовому саду они не нужны. Сегодня Яхонт-Вестал бил по черным бокам ленивую кобылу, мчась по узким улочкам города. Не привыкшая к бегу лошадь, визгливо ржала и брыкалась. Крупные хлопья снега застревали в роскошных волосах омеги, милые ушки посинели от холода. Простудится, дурашка, и потеряет голос! Как ему заниматься вокалом и читать молитвочку за здравие жениха на чужбине? Яхонт несся по городу со звериным оскалом, ловил на себе смущенные и озадаченный омежьи взгляды. Вдовец и девственник — две грани в одном человеке. И когда его полублагородный, частично образованный упругий зад рухнул в серое месиво из снега и грунта — ничего из родительских опасений папы Нейба не произошло. Возбужденная молодая кобылка галопом пробежала неполный круг и вернулась к всаднику, виновато утыкаясь носом в его смуглую детскую ладошку. Яхонт ухватился за стремя, чтобы подняться. Губы его дрожали в неуместной улыбке. Последние несколько месяцев жизни в огромном дворце, Яхонт перебарывал внутреннее желание разорвать тяжелые пыльные портьеры, перебить королевский хрусталь и выкорчевать розовые кусты. С белыми, красными, кремовыми нежными лепестками. Омега сгрыз ногти до мяса и расцарапал тонкие запястья. Ронял крупные редкие слезы на ледяную подушку. Послушно следовал строгому расписанию. Не устраивал сцен, не требовал сладостей, не просился в родительский дом. И дворцовые старухи хором умилялись: как жених Принца Яспера трогательно скучает по любимому! Тоска лишила Яхонта влажной детской припухлости, сделала его красоту более контрастной, холодной, бесспорной. Он не любил Яспера. Хоть привык бы к его запаху и телу, уступил бы свое чрево для его белокурых наследников, скрипя зубами поручил благородному мужу свою примитивную судьбу. И задницу. Спал на его простынях, ел из его тарелок, кричал на его слуг. Но не любил. До сих пор не любил! Все это напоминало одну сплошную патологию, как затянувшееся созревание. Как отсутствие сладкого омежьего запаха, что ставило под сомнение право Яхонта принять в себя драгоценное семя принца. И мальчик молился, чтобы его течка не наступила никогда. И уставший от ожидания Яспер, вернул бы бракованного сына старым родителям. И Яхонт надел бы вдовий душный платок и зарабатывал бы на жизнь стиркой чужого белья. В его мрачную фигуру тыкали бы пальцами прохожие и шептали непристойности о Короле Яспере. Старина Нейб ушел на войну, и вечера с папой Херманом наедине стали невыносимы для них обоих. Южная кровь омег бурлила, как раскаленное масло на сковороде. Мартин присылал из монастыря слащаво-вежливые короткие письма. Яхонт читал их папе, прерываясь на сдавленные рыки и едкие комментарии, порой рвал их у Хермана на глазах от беспричинной злобы. (Обрывки многократно перечитывал). Получал от папы по лицу, и они разбегались по разным комнатам. Яхонт отчасти был рад, что Принц Яспер попросил его остаться во дворце вплоть до окончания военного похода. Навещал папу, когда ему было угодно. В любой момент мог встать и уйти! Теперь Яхонт будет гнить здесь, пока у ворот дворца не окажется позолоченный гроб с наследником. Сквозь всеобщий траурный вой скинет свои пожитки в вещевой мешок, вылезет через окно, спускаясь по простыне, глупо хихикая. Яхонт-Вестал скучал по брату. И мечтал вцепиться ему в волосы и вытряхнуть из монашеской рясы. Бить до тех пор, пока вся христианская дурь не вылезет из его любимого человека. Чтобы Мартин стал прежним! Но просьбы Господина Яхонта навестить младшего брата жестко пресекались слугами. Война! Ему назначали новую дату, но вынимали из кареты, как куклу, одетого по-дорожному и с полными сумками гостинцев. В далеком монастыре безопасно, но дороги через лес пропахли северными захватчиками. «Мы не посмеем ослушаться приказа! Мы отвечаем за вас головами!». Измучив вороную кобылку быстрым бегом, Яхонт вдруг понял, кто может аннулировать приказание его жениха. — Принц Яхонт к Вашим услугам! Эрик смахнул немытые светлые локоны со лба, облокотившись о решетку. Сперва решил, что позабыл имя одного из своих десяти детей. Поднял на незнакомца красные слезящиеся глаза. После приема пищи омега чувствовал себя особенно скверно, проваливался в нездоровый многочасовой сон до позднего вечера. Пока его не разбудят мозолистые руки Бруно или вежливые поцелуи в мочку уха. Эрик мог быть каким угодно: веселым, печальным, апатичным, страстным, по-детски неуклюжим и даже серьезным. Но никогда — злым. Огненный гнев в темных глазах Яхонта его смутил и немного встревожил. Захотелось оправить рубище и уложить нечесанные волосы. Молодые стражи засомневались, имели ли они право впускать омегу к узнику? Но мрачно и роскошно одетый хмурый красавец потребовал стул. И дрожащие руки юнцов протирали его самыми чистыми тряпками в башне перед тем как предложить гостю сесть. — Выглядите скверно, свекровушка. Единственное, к чему я пристрастился в Вашем дворце — это кофе. Угощайтесь! Губы Эрика дрогнули. Смуглые изнеженные руки незнакомца протягивают ему белоснежную кофейную чашечку. Омега не сразу, но обнажает дрожащие ладони через решетку. Яхонт, довольный собой, ухмыляется, присаживаясь напротив, в своей шуршащей одежде. За четырнадцать лет заточения Эрик забыл вкус и аромат кофе. Да и в лучшие годы отдавал предпочтение сладким винам. Принц по-кошачьи лакает черную горячую жидкость. Приторно и крепко, на зубах остаются частицы кофейной гущи. Кофе сварен дерьмово, но Яхонт с улыбкой им наслаждается. Вкус мальчишки далек от королевского. Он красив, молод и дерзок. Однако алый пояс на черном закрытом траурном платье Яхонта и деревянные круглые серьги — подобраны неверно. Ему следует многому научиться, чтобы омеги из семей аристократов не глумились за спиной. Выходец из горожан смеет называть себя «принцем». Наивный. — Яхонт-Вестал. Мы с Вашим старшим сыном обручены. — Омега закидывает ногу на ногу, — Женишок разрешил мне давать визиты родственникам, при условии, что я вернусь во дворец до сумерек. Вот я и решил навестить Вас! — Я что-то припоминаю, милый Яхонт. — Удивляясь звукам собственного голоса, прошептал Эрик, — Кто же позволил Вам называть себя «принцем»? — А здесь ничего хитрого нет! — Рассмеялся гость, — Выходишь замуж за большого человека. И прибавляешь к своему имени лестный статус! — Но ведь мой Яспер Вам только «женишок»? Вы не поспешили, дитя? — Ха! Обиднее не поспешить, а опоздать! — Яхонт издает хлюпающий звук за решеткой, — От него уже год ни слуху, ни духу. Слуги унесли все мои платья и заменили на траурные. Хожу как монах! Вот стану вдовцом, хоть ни дня не был замужем. Уж разрешите величать себя «принцем»! Яспер вернется, так выбьет из меня всю дурь или прогонит. Сейчас-то чего стесняться? Эрик делает второй глоток, изящно опускаясь на колени. Соврет, если скажет, что не скучал по яду в омежьих беседах сквозь хищные улыбки. — Я Вас совсем иначе представлял, дитя. — Разве? А вот Вы, свекровушка, вполне соответствуете слухам о своей персоне! А чего зашел-то… — Яхонт-Вестал вынул из-за пазухи чистый лист бумаги и угольный карандаш, — Напишите от своего имени позволение мне покидать дворец ночами! Я брошу его старухам в лицо. Узник не спешит прикоснуться к бумаге. Яхонт хмурит пушистые соболиные брови. Принц Эрик облизывает сладкие губки и вежливо спрашивает: — Где же Вы собираетесь проводить эти ночи? — Я неплохо пою и играю на музыкальных инструментах! Буду ходить по кабакам и веселить людей. Заработаю любимому на оградку к могилке. — Вижу, Вы испытываете к моему сыну глубокие чувства. — Голос узника похолодел. — Разумеется, не такие глубокие, как Вы, милорд. — Яхонт сглатывает, — Он подарил мне драгоценные серьги. Здорово, верно? И все мои подруги пищали от зависти… И младший брат. Да только мне, чтобы носить его подарок пришлось проколоть уши. А я этого не хотел! Но кто Яхонт-Вестал такой, чтобы расстраивать самого принца капризами?! Носил сережки. Уши болели и отвисли, как у поросенка… Но если Вам интересно, — Омега демонстративно потянулся к деревянным украшениям, — Это клипсы. Сережки, как Принц Яспер ушел на войну, я носить перестал. Дырочки в ушах зажили. Разве что шрамы остались… Эрик неожиданно громко и печально вздохнул, смахивая золотые локоны с лица длинными пальцами. — Не подумайте, что я заступаюсь за своего сына, Яхонт. Альфы обычно… Не замечают, проколоты уши у омег или нет. Пьют они молоко или воду. Любят сладости или маринованные огурцы. Они не обращают внимание на мелочи. Поэтому, предположу, что Яспер не стремится Вас подковать под себя. Он всего лишь хотел сделать приятное. И решил, драгоценности — хорошая идея. Я… давно не говорил с Яспером, но это был очаровательный и добрый ребенок. Скажите, что не носите сережек, дитя. Он все поймет. — Принц демонстративно похлопал себя по карманам, — Вот беда! Обронил именную печать! Моя подпись сейчас мало что значит. Что ж, диктуйте, Яхонт-Вестал! Что писать в этом дозволении?.. Вы ведь не так дурны, как хотите казаться. Ваш острый язык и непокорный нрав любопытны. Я понимаю, почему Яспер выбрал именно Вас. Не обижайте моего сына, Яхонт. Ему и так в жизни пришлось нелегко… Вам плохо? Лицо молодой омеги жутко растекалось — Эрик начал подозревать, что чашечка кофе вызвала у него галлюцинации. Яхонт рухнул со стула, зажав нос ладонью. Стражники быстро переглянулись, плечи чернобровой омеги ходили ходуном. Сквозь пальцы хлестала кровь. Яхонт уже видел эти взволнованные яркие зеленые глаза в чертах другого человека — Мартина. Холодные темные стены и решетки давили жесткими гранями. Эрик уверенно отстранился от гостя, робко прижав руки к груди. Порой от его розового аромата альфы бросались под ноги, а омеги теряли сознание, будто отравившись слезоточивым газом. Яхонт в ужасе пытался остановить слезы, пот и кровотечение руками, лишь пачкал мокрые щеки угольной тушью. Собачонка, запрыгнувшая в клетку ко льву. Сухой самонадеянный девственник и само воплощение омежьей сущности. Смотрит с состраданием и тоской на принца-самозванца. Мартин! Мартин! Мартин! Колдун, ты захватил чужое тело. Говоришь с ним чужим голосом. Все так же защищаешь Принца Яспера и нелепо крестишься в обратную сторону. Эрик виноват перед кем угодно, но не перед Яхонтом-Весталом. Он родил ему самого лучшего брата на свете. Прийти сюда и требовать что-то было глупо и очень жестоко. — Мой брат… — И твой сын, — Живет в христианском монастыре. Он Эмпти… Я очень хочу его увидеть. Его изнасиловали. — Мне очень жаль твоего брата, Яхонт. — Качает золотой головой Эрик, и деревянный крестик скользит по серому рубищу узника, — Надеюсь, вера станет его спасением. Или он встретит человека, что будет любить его, как мой супруг любит меня. Ты не первый, кто пришел сорвать на мне злобу, и кинуть камень в большого белого попугая за решеткой. Не суди себя строго… Твой мерзкий характер и кофе пришлись мне по вкусу. Даже в голове прояснилось. Приезжай как-нибудь еще, Яхонт-Вестал. Молодая омега поднимается с грязного холодного пола. Прячет под капюшон черные волосы, выбившиеся из аккуратного пучка. Стирает рукавом злое лицо вместе с кровью, косметикой, и несколькими накинутыми сверху годами. Пьяной походкой приближается к узкой лестнице. Даже опирается о плечо одного из услужливых стражей. — Уж лучше Вы к нам… Эрик отвечает мягкой улыбкой. Когда-нибудь обязательно, дитя! Этой ночью Принц Яхонт впервые за год будет спать, как убитый.

***

Азир держит евнуха на мужественный костлявый подбородок, пальцами изучает челюсть, нависая чуть сверху, стучит длинным ногтем по желтому зубу. Бруно вжимается затылком в холодную каменную стену храма. Князь бережно берет его смуглую грязную руку и надевает на запястье четки из белого золота. Вовремя удерживает вежливый импульс — поцеловать костяшки евнуха, как хрупкой барышни. Горячая слюна Бруно уже бежит по татуированным рукам Азира. Во взгляде наигранный ужас, и это представление Князю нравится! Несведущий человек решил бы — евнуху Бруно конец. Но руки мужчины свободны. Ноги, хоть и подкосились в коленях, плотно стоят на земле. Он может защититься. Он может убить альфу в этой униженной позе! Репутация юродивого козла отпущения сейчас дороже последней гордости. На них испуганно таращатся омеги и крестятся. Бруно по-собачьи скулит. Привык к побоям. Привык блефовать. — Твои зубы. Что с ними? — Азир дотрагивается большим пальцем до звериного клыка в человеческой челюсти. — Вы-вы-пали… Жил на улице… — Да не эти! Клыки! — Улыбнулся альфа, — Они заточены почти идеально. На моей родине так делают омеги, чтобы рвать друг друга на части. У них ведь нет оружия… Ты похож на песика! Чьи глотки успел перегрызть? За что тебя оскопили?. Бруно на выдохе неуклюже роняет дорогой подарок. Азир разочарованно вздыхает, низко нагибается, чтобы поднять четки из снега. Бруно трясется крупной дрожью. Смиренный с тем, что его будут бить. Азир ласково проводит ладонью от смуглой щеки к горячей шее. Чувствует бешеный пульс под кожей. Это животное сдерживает себя, чтобы не выпустить своей истинной сущности. Азир упирается евнуху коленом между ног в складку из плотной черной ткани. Бруно чуть громче скулит, сжимаясь в мерзкий комочек. Хорошая сторожевая собачка — без позволения хозяина даже не тявкнет. — Если я… где-то перешел Вам дорогу, Господин… То прошу прощения! — Ну-ну-ну! Я просто хочу загладить перед тобой вину, дружище! Красивая штучка. Блестит! — Азир играючи дергает Бруно за крестик. Тот глухо по-омежьи вскрикивает. Азир слышит стук собственного сердца в голове. Его рот наполняется вязкой слюной. — Не надо! Умоляю! — Умоляешь? — Князь скептически ухмыльнулся, — Так не умоляют. Так просят. Умоляют обычно, стоя на коленях. - И причмокивая… — Ты умеешь умолять, евнух? Альфа касается кончиком носа горячей мочки уха евнуха. Запах пота и церковного ладана. Интересно, чем в этих местах люди вытравливают вшей? Нужно обезопасить свои волосы заранее — неизвестно по каким подворотням шляется эта дворняжка. Брови Азира неожиданно вздрагивают, а губы вытягиваются в ровную линию. Князь всего лишь хотел нащупать грань, после которой Бруно обнажит всю красоту своего гнева. Но евнух вновь его перехитрил. На запястье альфы капают соленые постыдные мужские слезы. Бруно плачет с противными придыханиями, даже бесцветные сопли пустил из ноздрей. Шут королевский. Азир складывает руки по швам, делает шаг назад, но его лицо все еще слишком близко. Евнух скулит, аж захлебывается. Инстинктивно перебирает новые четки, силясь успокоиться. Бедненький. Альфа на выдохе облизывает мокрую щеку евнуха длинным розовым языком. Всю дорогу до дома брата, Бруно постукивал хищными желтыми оскверненными клыками. Останавливался, чтобы умыться холодным снегом. Чтобы отдышаться. Избавиться от запаха преследователя. — Этому городу осталось недолго: евнух Бруно продает религиозные атрибуты! Полупустой Черный рынок. Сонный, продрогший до костей. Старьевщик с интересом крутит в руках ювелирное изделие. Направляет золото к свету, меняет линзы в треснувших очках. Приятное для этих мест широкое лицо бывшего солдата. Бруно выбросил бы четки, как птичий помет из кармана, так ему был мерзок даритель и его слюна, что въелась под кожу. Деньги нужны позарез. — Они не святые. Блестяшка. А из золота или из дерьма, если ли разница? — Тяжело вздохнул евнух, — Брат говорит, я для него обуза. Ем его харчи зря. С меня ни молока, ни шерсти. Меняю на опиум для его омег. Старьевщик уверенным движением отъехал от низкого стола. Бруно, по долгу профессии, не знает ни пробы белого золота, ни цены. Старьевщик может позволить себе импровизировать. Он сидел на самодельном стуле с четырьмя колесиками. Отморозил ноги в своем первом походе еще пацаном. Упал с лошади посреди поля боя. Пролежал в заснеженных трупах несколько дней. Грелся в теплых человеческих кишках, но ноги не уберег. Ампутировали обе. Один из немногих альф, что не брезговал смотреть Бруно в глаза, ввиду собственного уродства. Не брезговал и обсчитать. Дорогая «блестяшка». Торговая этика не позволяет спросить, с какого трупа Бруно ее снял. Швырнул изящные четки в громоздкий ящик, до отказа забитый христианскими крестами, золотыми зубами, обручальными кольцами и сережками. Из мутных бутылей с опиумом на полу нашел самую чистую и большую. В стекле! Облизал обрубок карандаша и ловко сделал пометку в потрепанной пыльной книге. Обернулся к тощему юноше, что высунув язык, обрабатывал вонючим хозяйственным спиртом крупный след от хлыста на животе. Придерживал рубашку всеми шестью пальцами. — Сын? Альфа-подросток недовольно промычал в ответ. Потолки в их лачуге такие низкие, что Шестипалый не мог выпрямиться в полный рост. — Гюнтер! К тебе обращаюсь! — Фыркнул старьевщик, — Кто это тебя так? — Никто. — Никто! Ты то ему хоть врезал в ответ? — Не унимался отец. — Ой, папаш, не гунди! — Мальчишка быстро ныряет в заляпанную форму. Он был бы счастлив оттаскать королевскую подстилку — Яхонта-Вестала — за холеные черные патлы. Заодно и полапать: что уж греха таить? Старьевщик задыхается от возмущения. Бруно, мерзнущий под козырьком, мог их услышать. Хоть его, как мебели или бродячей собаки, можно было и не стесняться. — Ты как разговариваешь?! Давно по шее не получал? А?! — А ты сперва догони! — Огрызнулся Шестипалый Гюнтер, едва не сбивая евнуха на пороге с ног. Разумеется, с ним не здороваясь. Бруно благодарно принимает тяжелую стеклянную бутылку неловким движением. Здесь опиума даже больше, чем он рассчитывал. Донести бы до больницы Суно, не расплескав. Смотрит на рассерженного старьевщика через жидкую муть. — Корми этих детей, учи, а они потом… Тьфу! Завидую твоей бездетности! — Горько признался калека. Евнух глупо моргает, не желая вступать в спор и объясняться за свою кастрацию. Снова. — Думаешь, нас ждет буря? Старьевщик обернулся к грузным синим тучам. Бесцеремонный холодный ветер проскользнул внутрь ненатопленной лавки. Бруно сразу понял, что хозяин говорит о захватчиках. — Меня ничего здесь не держит. Я заберу свою омегу и просто уйду. Красноречивое и даже обидное закатывание глаз. В связь Бруно с самим Принцем Эриком альфа никогда не верил, но доподлинно знал, что евнух опасный головорез и просто набожный безумец. — А я бы еще повоевал! И Гюнтер тоже! Он у меня парень горячий! Боец! Далеко пойдет.— Мечтательно вздохнул калека. — Что тебе дало Королевство, чтобы за него воевать? — Холодно уточнил евнух. — Дало? А, не знаю… Все! Все? Местечко на Черном рынке. Уродливую шестипалую жену. Единственного сына, что не проявляет к отцу уважения, которого скоро приберет к рукам война. Водку и опиум. Слава Королю Валену! Или уже Ясперу? Все один черт.

***

Влажный горячий поцелуй через решетку едва не сбил мужчину с ног. Нехороший поцелуй. Со вкусом кофе. Молодые стражники многозначительно звенели ключами, поторапливаясь. Прятали виноватые, испуганные глаза от застывшего в недоумении Бруно. Щеки мальчишек пылали от аромата мокрой розы, от понимания, что евнух попал в неприятности, потому что им не хватило духу выбить из рук Яхонта-Вестала белоснежную чашечку для принца. Еду Эрика накачивали снотворным, вместо чая заваривали успокоительные травы. Все, чтобы его демоны дремали внутри, как котята в корзине. Все, чтобы оставались безопасны. Не желая тратить времени на поклоны и словесные приветствия, Принц Эрик жадно впивается в губы мужа. Рычит по-звериному, вдавливая в стену. Запускает горячие руки под черную монашескую рясу, к холодной спине, по которой бегут крупные мурашки. Бруно осторожно принюхивается. Только розы. Пьянящие и развратные. Пришел вовремя и альфы-сопляки не нарушили обещания. Решетку Эрика открывали только для Бруно. Евнух должен быть благодарен, что омега ему не изменил. Но на душе оставалось паршиво. — Знаешь, я давно не принимал ванну, милый… Может, мы как-нибудь потом.? Бруно слышит, как на нем рвут одежду. Припоминает, где в доме брата хранятся нитки с иголкой. Поджарое смуглое тело наливается свинцом. Ожидает порцию боли. Дотошный и внимательный Бруно привык принимать решения о здоровье Эрика самостоятельно. Знал, когда потребовать, чтобы ему увеличили порцию супа. Знал, когда ему пора подстричь ногти и с охотой брался за эту работу. Знал лучше рассеянного мужа, когда у него наступит течка. Суно научил брата, как правильно рассчитывать цикл у омег. И Бруно был уверен, что у него есть еще неделя до вязки. Неделя, чтобы подготовиться физически, а главное морально, к неприятному противоестественному для тела альфы процессу. Чтобы принять небольшую дозу опиума и раздеться. Если все шло по плану, то Бруно, прогнувшись на сене, испытывал нечто… Странное. Все равно, что сжать карандаш пальцами ноги и попытаться написать свое имя. С годами приноровишься, но как только буквы на бумаге сходились в ровную линию, счастливый, бросаешь это трудное дело. Оно не принесет удовольствия никогда. Бруно мог лишь тихо радоваться нежным сладким стонам любимого человека. По крайней мере, Эрику хорошо. По крайней мере, Эрик согласен заниматься любовью, поменявшись ролями. Не пристает к здоровым альфам-стражникам. По крайней мере, при Бруно. Но если акт любви случался спонтанно, евнух прятал голову под маленькую потрепанную подушку и тихо по-собачьи скулил от боли. Униженный. Бруно так и не научился расслабляться в этой новой уязвимой позе. Принимал толчки, как выпады во время драки. Кусал губы до крови. И Эрик, проникая внутрь него, становился другим человеком. Человеком, что Бруно совсем не нравился… Но те дворцовые ночи! На огромной кровати принца, в королевской купальне, в розовом саду, прямо в беседке под щебетания птиц за нежными струящимися шторами! В зале для приема высокопоставленных гостей на столе, в конюшне на сухом теплом сене! Когда Бруно был альфой, а Эрик единственным и даже любимым сыном Короля, которому все можно… Ночи из прошлой жизни. Бруно готов умереть от анального кровотечения в память о той страсти, о том наслаждении. — Я потерял твои четки, Эрик. Прости меня… — Евнух чувствует, как длинные пальцы сжимают его ягодицы. И молится, чтобы они онемели. Но разве можно просить Бога о такой мерзкой мелочи, — Совсем уж я… Старым становлюсь… Теряю хватку… Я ведь должен тебя защищать… — Тебе нужны четки? Возьми мои, и забудь об этом! — Эрик громко сплевывает на ладонь. Бруно морщится. Забудь… Эти четки они дарили друг другу много лет назад и обещали сохранить. Когда похоть затуманивала разум принца, с ним было бесполезно разговаривать. Дать Эрику все, о чем он так настойчиво просит. И гладить до утра по золотым волосам спящего. Невинного. Расколдованного. В блеске утренних лучей переброситься парой важных фраз. Поцеловать в лоб, в заплаканные виноватые глаза. Уйти, потому что в третий раз прогоняет стража. Долго лежать на жесткой койке в подвале брата. Не говорить ни с кем. Ждать нового свидания. Чтобы прийти к Принцу Эрику, которого он любит. Чтобы прийти к своему мужу, и папе единственного сына… Будь проклят тот, кто угостил Эрика кофе! Нес целую бутылку опиума по снегу, хоть бы каплю отхлебнуть!.. Грр… — Осел одного сукиного сына сожрал мои четки… Что за нелепость… Эрик. Если я умру, ты ведь не сможешь без меня жить?. — Ты так в этом уверен? — Игривый смех, спину Бруно покрывают горячие поцелуи. — Я хочу… чтобы ты не смог без меня жить… Я этого заслуживаю. — Хорошо, дурашка! — Мурлычет принц Эрик на ухо, — Как только потеряю тебя — лягу и умру! Бруно, но расслабься хоть немного, тебя как будто ножом режут… Ха-ха… Пожалуйста, не предлагайте Принцу Эрику кофе!

***

— Ты хорошо знаешь свое дело, Бон-Бон. — Князь Азир горячо целует шею раскрасневшейся, мурлычущей от удовольствия омеги. Бон-Эмпти ослушался Дяди Суно, когда привел альфу в его лазарет. Этот год был голодным и безрадостным для юноши. Грязные пеленки, детские крики, бессонные ночи. Сахарок все меньше напоминал куколку, все больше проявлял характер. Встал на крохотные ножки, все норовил скинуть на себя инструменты с операционного стола, отхлебнуть из баночки горькую ядовитую микстуру. Работа, которую поручил Суно Эмпти — была грязной и тяжелой. Для врачевания Бону не хватало ума и характера. Он засыпал на стуле, когда лекарь объяснял ему, как снимать швы или отмерять лекарство. А вымывая из деревянного пола кровь и мочу, хотелось выть от усталости. Присядешь перевести дух — Сахарок кричит в люльке. Испачкал пеленки. Иногда Бону снилось, как родители младенца спускаются в подвал Суно, со слезами на глазах умоляют омегу вернуть им ребенка. Говорят, что исправились и готовы все сделать ради счастья крохи. Бон нагло курил им в лицо с сынишкой на руках, злобно смеялся, но в конце концов просыпался с чувством свободы и счастья. Сахарок плакал, напоминая о себе. Омега утыкался лицом в подушку, пока сам Суно, порой в крови и со скальпелем, не тормошил его за худое плечо. И Бон сдавленно рычал, ставил на огонь молоко и натягивал маску заботливой мамаши. Ему были необходимы редкие вылазки из лазарета. Бон-Эмпти продавал свое тело альфам-соплякам по дешевке. Потому что их грубая неумелая любовь была омеге необходима. Бон скатывался по лестнице пьяный и в перепачканном хитоне. Суно с усталой улыбкой качал Сахарка на руках и говорил, что такой замечательный и послушный малыш заслуживает лучшего папу, чем Бон-Бон. — Ты звал меня и я пришел! — Азир ласково прижал обескураженную, курящую дешевый табак, омегу к сердцу. Бон не привык, что альфа может стараться сделать ему приятное. Обнял Азира за голую сильную шею, шепотом спросил табачка. Обводил пальцем многочисленные татуировки князя. Он давно перестал надеяться найти любимого человека, но за этого, еще не старого, красивого, чувственного чужеземца с лукавыми глазами, не раздумывая вышел бы замуж. Но принял бы Азир его Сахарка? Сурово глядя на пустую колыбель, князь наглаживал бедра счастливой омеги в лунном свете. — Больница для рабов любви… Как трогательно. Что за одноглазый чудак ходит сюда и крестится? Кто он такой? — Никто… Городской сумасшедший… Евнух Бруно. — Зевая, протянул Бон-Бон. — Бруно. — Азир пробует имя мужчины на вкус. Улыбается. — О нем ходит много городских легенд! Но все они неинтересные. Я слышал, что он убивает альф по просьбе их жен. Из-за него бедные Эмпти ложатся под белых странников! — Я его не боюсь. Меня никто не сможет заказать… Я вдовец. Омега рассмеялся — Азир навис над ним, щекоча языком подмышки. — Расскажи еще о Бруно… Я хочу слушать твой голос. — Есть еще один местный юродивый! Огро-о-о-мный такой парень с глазами теленка! Щекотно же! Хе… Хватит… Все ходит за мной по пятам. Руки во! Как твои ноги! Не веришь?! Я все хожу, озираюсь, убить он меня хочет что ли? Я ему «привет»! А он глаза в пол и в первый ближайший столб лбом! Редкостный недотепа… А Бруно? Что мне рассказать про твоего Бруно? Говорят, спит с потаскухой Принцем Эриком! Подставляет Его Высочеству свою крещеную задницу… Говорят… но это уж точно брехня!..что принц родил от него бастарда. Плохо отстиранная от крови черная монашеская ряса сушится под низким потолком. В закутке евнуха Бруно — большое окно и лежанка. Азир хватает воздух губами, как рыба. Волчья слюна бежит по его подбородку. Медленно отодвигает занавеску. Делает неуверенный шаг внутрь. Тело мужчины под тонким одеялом. Обнаженное, быть может. Ведь с единственного его предмета одежды капает грязная вода на щербатый пол. Волосы Бруно пахнут ночной рубашкой Принца Эрика. Этот запах был Князю ненавистен. Сдерживая дрожь в сильных ногах и уговаривая несвоевременные слезы отступить, Азир опускается на колени. Запах очаровашки-Бонни скроет его собственный на пару часов. Альфе повезло заметить, что проститутка живет в том же доме, что и его любовный интерес. Все слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Омежьи губки Бруно нервно дрожат во сне. Губы убийцы. Губы религиозного фанатика. Губы последнего любовника развратного принца. Азир сглатывает липкую слюну. Вынимает тонкий карандаш и желтый лист бумаги из-за пазухи. Черты евнуха в лунном свете под тонким полотном прекрасны. Их нужно запечатлеть немедленно. Звук скольжения царапающего идеально наточенного карандаша. — Эрик?. — Белые волосы Князя отливают золотом при луне. Азир застенчиво улыбнулся и покачал головой. — Я всего лишь хотел узнать твое имя. Зачем ты продал мой подарок, евнух Бруно?. Желтые клыки вгрызаются в бледное предплечье Князя. На постель брызжет горячая кровь. Азир должен вопить от боли, но дух захватывает почерневшее от гнева лицо Бруно с бурыми пятнами от подбородка до крепкой голой груди. Евнух вынимает нож из-под подушки. У Князя нет ни сил, ни желания отбиваться. Обессиленный Азир падает в мягкий снег. Бруно отпинал его на полу с громким ревом и выбросил за шиворот из дома, как бродячую кошку. Не убил! Не захотел! Ледяной ветер колышет черные волосы евнуха в дверях. Испуганные Эмпти выглядывают из-за его плеча, тревожно шепчутся. Бон-Бон бледнеет на глазах с ребенком на руках. — Б-б-бруно… Старый языческий храм на краю города… Я буду там, Бруно. Я буду тебя ждать. Мужчина хохочет в голос, его окровавленные губы дрожат в улыбке. Закрывает перед носом Азира дверь. — У тебя было одно условие, маленькая рыжая блядь. Одно условие! Не водить сюда своих хахалей! И?! Бон всхлипывает. Ему нечего сказать. Бруно вжимает его голову в стену. Сахарок плачет, уткнувшись в ночную рубашку Суно. — Хватит, брат. Я сам решу, как с ним быть. Отпусти Бона. — Требует лекарь. — Он клялся, что будет занят только сыном! Клялся, что завязал! Клялся, что защитит! Лжец и слабак! — Кулак мужчины впечатывается рядом с лицом омеги. Напугать хочет, не больше, — Наплевал он на своего ребенка! Занят, чем угодно, но только не им! Ты ужасный отец, Бон-Эмпти. — Прям, как ты? — Холодно спрашивает Суно. Звонкий удар по лицу наотмашь сбивает лекаря с ног. Факт существования, а точнее исчезновения Мартина был в их семье табуирован. Омеги инстинктивно ищут успокоения в объятиях друг друга на полу. Бон-Бон сглатывает крупную слезинку. Евнух Бруно поднимает с пола кусок бумаги, чтобы вытереть грязные руки. С недоумением смотрит на комбинацию штрихов и линий. Свой незавершенный помятый портрет.