Любимые омеги бесславного Принца Харольда

Будет любовь или нет? Какая — большая или крошечная?

У старикашки Лога даже свечи из свиного жира. Тлеют, растекаясь на деревянном влажном банном пологе. Бесформенные жидкие уязвимые. На темной железной стенке маленькой сердитой печки оранжевыми пятнами выступил сам жар. Баня выстудилась — добровольно из теплой воды не вылезти. Уши начнут замерзать — окатишь себя из ковша или разотрешь их до красноты. Легче становится. Лог морщится от сизого густого дыма, сдержанно отворачивается. Аромат мокрого дерева и конопляного семени в спертом воздухе. Аромат доверия. Омега удивляется не то добродетели собственного терпения, не то грузу дневной усталости, что впечатала его в жесткий бортик ванны. Нет сил ругаться. Мартин с улыбкой держит в зубах деревянную трубку. Смачивает кончики пальцев в мыльной воде, направляет в лицо Старшего мелкие брызги. Лог оскорблено рычит, как настрадавшаяся от ласки хозяина старая кошка. Они не без весомых потерь для барабанных перепонок искупали и уложили спать неугомонную царапающуюся Эрику. Старший не нашел жестких слов и причин, чтобы отклонить бесстыдное предложение Мартина-Эмпти выпить по рюмашке. Голышом. С улыбчивым, курящим травку юнцом. В той же деревянной детской ванночке, каким-то чудом способной уместить их обоих. Литрушка горькой настойки на тысячелистнике припрятана парнишкой в баке для холодной воды с поздней осени. Наедине, при свете слабых свеч: бормотуха пьется, как мед. Рюмашек поблизости не случилось, а идти за ними в дом с мокрой задницей никому не хотелось. Лог интеллигентно пьет из банного ковша. Мартин держит стеклянную бутылку между ног, время от времени припадая губами к теплому горлышку. Белые детские ступни Старшего касаются хрупкого донышка. Мартин-Эмпти гостеприимно раздвигает колени, как можно шире. Его розовые пятки задевают рыхлые узкие бедра Лога. И Старшему думается, что они хорошо устроились. Если бы ночь не сползала черным ледяным покрывалом на землю. Если бы Мартин так нагло не курил ему прямо в лицо! Смуглая грудь Эмпти размеренно поднимается и опускается. Его окрепшие мужские бицепсы и спина не шли ни в какое сравнение с не то старушечьей, не то мальчишечьей фигурой Лога. Нежно и предсказуемо. Спокойно до зевков и ленивых почесываний разбухшей мокрой кожи. Как только Лог поймает губами последнюю каплю алкоголя, наигранно нахмурится, будто все это ему никогда не было нужно. Будто все это Мартин спланировал и навязал (быть может, Старший, быть может…). После ворчливых причитаний острозубый холод заберется под прилипшие к телу сорочки. А после быстрой уборки и горячего чая в доме — будет любовь. Заранее известно на чьей кровати, на какой простыне. И это не рутина. Это безопасность. Жар внутри Мартина разгоняет не алкоголь, а нетерпение. Ветер проносится сквозь распахнутую дверь, мгновенно задувает все свечи. Побледневшее лицо Лога исчезает в темноте. Растворяется. Хищные зеленые глаза. Сжатые до хруста кулаки. Оскал. Запах их мужа, их альфы. Украшенный драгоценными камнями меч остается в ножнах. Благородный металл нельзя марать о грязную кровь содомитов-изменщиков. Мартин чувствует, как жесткие мужские ладони ломают его шею. С громким, раздирающим горло кашлем, просыпается. — Ха-Харольд?.. Эрика крепко дрыхнет, посапывая и похрюкивая между омегами. Кашель Мартина заставляет ее глухо зарычать во сне и сильнее возиться. Юноша обнаруживает свое тонкое горячее тело на кровати Лога. Омеги расползлись по разным сторонам постели. Между ними пропасть и любимый ребенок. Мартин аккуратно снимает ладошку маленькой альфы со своего горла. Оба уснули, пытаясь ее уложить. Небылицы няни сменялись серьезными угрозами папы о голодном волке. Бук в детстве круглил глаза и нырял под одеяло. Дрожащий, принявший свое поражение. Эрика схватила ботинок и приготовилась обороняться от лесного зверя. Теперь Мартин был больше чем уверен, что видел голубые глаза Старшего открытыми. Тот проснулся, услышав имя любимого на устах соперника. Или же мокрый кашель Мартина так и не дал Логу оставить дневные хлопоты. Омега перебирал в голове варианты, чем лучше начать лечить нахлебника. Благородно отвернулся, перебарывая желание ударить мальчишку, как за ругательство в присутствии взрослого. Мартин-Эмпти привычными движениями завязал черные бараньи кудри в тяжелый узел. Встал с теплой постели, кутаясь в растянутый плотный вязаный свитер. Лог старался дышать через раз. Марти не так глуп, как покажется на первый взгляд. Есть ведь у омеги зачатки воспитания? Должен понимать — ему в этой комнате нет места. Когда босые ноги Мартина зашлепали по ступеням лестницы, Логу понадобилось много душевных сил, чтобы во все горло не приказать ему обуться. И так болеет, да и носки! Разве их потом достираешься? Привык, что его обслуживает папаша! Привык жить не по средствам! Лог промолчал. — Зачем ты носишь это платье? Высокий изящный Мартин стоит на деревянном стуле, кочергой отделяя заднюю стенку серванта. Тянется за недопитой мутной бутылкой. Придумал, как обойти многочисленные замки Лога. В грубом вязаном свитере, высоких шерстяных носках и в том самом старинном белом платье, что носила тетка Лор, Мартин похож на беженца. Нацепившего всю последнюю одежду на себя. Всегда готовый снова оказаться на улице. Закинув ногу на засаленную спинку стула и делая крупный глоток самогона прямо из горла, Мартин оборачивается к терпеливо ожидающему ответа Буку. — Все вещи мне малы. Даже перешивать не из чего. Платье хоть и старое и жуткое, но мне по размеру. Альфа задумчиво переступает порог кухни, садится к разрисованному морозом окну. Подальше от пылающей печи — причины его острой головной боли. К утру все продрогнут до стучащих зубов. Сейчас даже дурно от жара. Мартин-Эмпти продолжает бессовестно лакать чужой самогон. У него в их доме нет никаких прав, никакого имущества. — Сказать папаше… У него ведь где-нибудь припрятаны тряпки, что я носил подростком. — Спасибо, братец Бук. — Мальчик добродушно улыбнулся, щеки его уже покраснели от смущения и выпитого, — Только вот странно мне одежду альфы носить. Не по себе как-то… Ты бы хотел примерить юбку омеги? - …мне страшно представить омегу, вещи которой были бы мне в пору. Мартин-Эмпти громко рассмеялся, спрыгивая со стула. Слишком красив, чтобы портить себя обносками. Черный узел волос его растрепался на плечах. Бук прильнул своим медвежьим телом к ледяному стеклу. В какой-то степени благодарный Мартину за то, что тот не прячется под хитон и не пытается вести себя распущено. Лишь естественно. Удивлялся себе и своему спокойному отношению к юной прекрасной ароматной омеге. Кроме Бона Буку никто уже давно не был интересен. — Зря ты пьешь, Марти. Папаша накажет. — Он в любом случае меня накажет. Не за это, так за что-нибудь другое! — Грустно усмехнулся омега, наливая пару капель в чайную глиняную кружку, — К тому же плохо будет когда-нибудь потом. Сейчас мне хорошо!.. Если ты не растолкаешь Лога и не наябедничаешь. Бук грустно, даже нравоучительно покачал головой. И Мартин, возможно, только сейчас заметил, что ничем не похожий на Лога сын унаследовал папины голубые глаза. Для Бука угроза наказания всегда была ничем в сравнении с громким голосом совести. Брать чужое — стыдно. Хоть самогон, хоть альфу… — Вот и в детстве, если я не хотел красть соседских яблок, меня прогоняли. Думали, разболтаю. — Я без проса не брал даже нашей ягоды. — Омега опускается за стол плавным движением, — Меня всегда опережал Яхонт. Этот не станет ждать позволения! Рвал черемуху еще зеленую, вместе с ветками… Черемуха. Родители срубили ее после того, как Мартина изнасиловали. Он их об этом не просил. А Яхонту было жалко дерева. Он позволил себе о нем плакать, когда Мартин еще не вставал и все слезы принадлежали его загубленной чести. Посадил ли брат новое дерево на родительском участке? — Может, он еще и не вернется… — Бук обхватил огромными ладонями маленькую свечку в мутной стопочке. Послышалось? Допился? Бук виновато трет бычью шею и опускает раскаявшиеся глаза. Он называет вещи своими именами. Первый обрекает противоречивое потаенное желание Мартина-Эмпти в словесную форму. Отцу Бук не посмел бы это сказать. Мартин не хочет, чтобы Принц Харольд вернулся. Его альфа ушел на войну вместе с терпким дурманящим запахом и привычкой сжимать горло омеги руками, целуясь. Вместе с сахарными крошками, громким бессовестным смехом и потребностью соперничать со Старшим. Но ведь Мартина кроме Харольда ничего здесь не держит? — Что с нами станется потом? — Придет весна. Начнем садить огород. Поросят папаша хочет продать. — Умиротворенно произнес Бук. — Что с нами будет лет через пять? Семь? Смогу ли я так же легко достать выпивку? Будет ли меня так же греть этот нежный огонь? — Мартин демонстративно проводит ладонью по слабому пламени свечи. — Хватит ли Буку смелости назвать, наконец, Бон-Бону свое имя? Альфа обиженно выпячивает нижнюю губу. Поразмыслив, выдергивает из рук Мартина остатки самогона. Делает неуверенный глоток сам. Морщится. Ну и дрянь же! — Я не вернусь в армию Короля. Война это не для меня. Мне кажется, что я мертвых боюсь, как маленький. А домой вернулся - еще пуще поле боя страшит. Снится постоянно. Пусть думают, что хотят люди. Освою какое-нибудь нужное ремесло. Кем угодно, но не солдатом… Меч в руки не возьму больше. Бук сдержанно поднял глаза на собеседника и вдруг закашлялся. Мартин смотрел на него с уважением. — А я сяду в седло! Обязательно! — Воодушевленно подхватил омега. — Сиди на чем хочешь, Марти. От коня моего отстань… — Но Бук! Почему ты такой, Бук?! — Эмпти ударяет ладонью по поверхности стола от возмущения. Альфа, вздрогнув прислоняет палец к губам. Говорит тише. — Потому что… Тебе на пони учиться надо, а ты на тяжеловоза залезть хочешь… Переломает он тебе все кости. — Мои кости ломали, братец Бук. Пробовал, срастаются! — Раз смелый такой, оседлай осла нашего гостя… Я ему кусочек хлеба хотел дать, так эта зверюга мне чуть палец не откусила. — Кто, Азир? — Волосы Мартина ложатся на стол, омега посмеивается. — О-осел! Разве я непонятно… объясняю? — Бук хлопает глазами, растерявшись, — Хм… Но Азир мог бы. Какой-то он… Скользкий. Папе… нравится дядя Азир? — Что? — Улыбка с лица мальчика исчезает, — С чего ты это решил? — Азир альфа… Лог омега… Да и он, любезничает с ним. Хотя война. Это ведь… инстинкты. Бук моргает стеклянными глазами. — Никому не говори такой ереси. — Мартин, нахмурившись, поднимается из-за стола, — Я наивно думал, что ты неплохо знаешь своего папу. Он не предаст Принца Харольда. Никогда. Ни с кем…

***

— Папаня! Тебя альфа молодой спрашивает! Весь в черном, лицо спрятано! И конь у него вороной, не наш! Разбойник, наверное! Будем его вожака хоронить! В золотом гробу… Ух, здорово! Пасынок у Бука рыжий, ушлый и чересчур улыбчивый для лавки гробовщика. Большой выдумщик! В глаза бросается чужая порода, длинный острый язычок и костлявая фигурка. Неплохой мальчишка, больше похожий на свою мать, чем на покойного отца. Родной его сын говорить еще не умеет, но предпосылок к хватке торгаша за ним не заметили. Сопит в детской кроватке, жует кашу большой деревянной ложкой. Уже сам. Любит сидеть у матери на руках и норовит обслюнявить красные бархатные цветы, сшитые для дорогих гробов. Бук умиротворенно снимает стружку с дерева. Вытирает руки затасканной тряпкой. В нем сейчас много деловой стати, чуть больше уверенности. В глазах многовековая голубая печаль. Это диковинное и очень нужное городу ремесло ему к лицу. Гробовщик Бук известен сочувствующим нравом, успокаивающим глубоким голосом и добросовестной работой. Он и могилку недорого выкопает сам и с оплатой семью покойника торопить не будет. Бук сроднился с горем, уважительно и без страха обращается со смертью. — Разбойники, дружок, по нашим обычаям своих не хоронят. Мальчишка уже забыл о сказанном. Корчит младшему брату рожи. Малыш не смеется и не плачет, лишь таращит телячьи глаза из люльки. Лирика-Крейтер заботливо вынимает древесную стружку из короткой бороды мужа. Пытливая и хитрая омега, совсем другого нрава, нежели покойный папа Лир. Рыжие волосы, мягкие черты лица, полные нежные пальчики. Коллекция черных кружевных и бархатных чепчиков, для бесед с заказчиками. Держится крепко за свой второй брак, как охотничья сука за горло мертвого зайца. — Ты только не продешеви, как вчера. Хорошо? Не хуже меня знаешь, как подорожала древесина и краски. — Женщина заглядывает Буку в глаза. — Сходи сама и договорись о цене. Я пока закончу работу. — Отмахнулся альфа. — Нехорошо это. — Действительно, так бы нырнула в хитон и бежала к прилавку, с выученными слезами в голосе, — Заказчик именно тебя просит. Хоть Бук и содержал семью своим трудом, его не оставляло чувство долга и вины. Они жили в доме дяди Лира. — Тебе опасно появляться в городе. — Губы Бука непривычно подрагивают. — Не стой так. Зайдем в дом! — Я без гостинцев для твоих мальчишек. — Зеленые глаза блеснули из-под капюшона, — Брат пригласил меня. Скакал три дня ради десятиминутного разговора с Его Высочеством. Отличный повод отдохнуть от кастрюль и детских криков! Черные волосы выбиваются из-под платка на лице крупными кольцами. Сильное натренированное тело. Высокий рост, оружие на поясе. Одежда всадника с подкладкой из плотной хиты, скроена так, чтобы тот казался шире в плечах и страшнее. Спутает с шестнадцатилетним альфой любой. — Чего принц хочет? — Бук на вздохе облокотился о низкий дверной косяк. — Чтобы я снова носил платья и потакал его стервозной натуре. Ха! Хочет поговорить. Мрачная фигура двинулась к калитке, не прощаясь. Альфа боязливо огляделся, не решаясь назвать гостя по имени. — Куда ты? Смеркается. Мне нельзя за тобой пойти… — Нельзя? — Всадник обернулся, приподнимая черные пушистые брови, — Грудью кормишь? Или ты пес цепной?! Бук замешкался. Взгляд его блуждал по ладной фигуре гостя. Заглянуть в глаза снова не было сил. — Это меч Харольда. Ты носишь его… Я бы не смог. — Ты живешь напротив их дома, Бук! Оглушающий вопль всадника заставил альфу вжать голову в плечи, а стаю черных крупных птиц взмыть в небо и опуститься на торчащую на пустыре одинокую печную трубу. От дома Лога-Крейтера осталось заросшее бурьяном пепелище. Разворованное и больше никому из горожан неинтересное. Особенно по-осеннему печальное сегодня. Мартин дотрагивается тонкими дрожащими пальцами обгоревших кирпичных стен. Странное чувство, ощущать песок под ногами на месте, где был чисто вымытый пол. Бук ему не препятствует, не в силах подхватить благоговейный трепет перед развалинами. Он смотрит на них, встав утром с постели, каждый день. Он вытащил из пепла сотни никому ненужных вещей, начистил до блеска и приспособил в своем хозяйстве. Чтобы чувствовать боль в каждом будничном ритуале, держа ту самую ложку, умываясь из того самого черного от копоти тазика. Пепелище для Бука — разоренный улей. Бесцветные полые соты. Молодой мужчина срывает с лица повязку и рыдает в голос, стоя на коленях в холодном песке. Слезы на украшенном ожогами лице Мартина совсем омежьи. Трогательные и безутешные. Бук инстинктивно обнимает себя за плечи. Под серой рубашкой те же ожоги. — Они меня бросили! После всего, что было… Оба использовали и бросили! Я всегда был для них третьим лишним! Это не свобода, Бук! Это изгнание… Ладно он… Но Лог… Лог! Огромная ладонь альфы ложится на еще красивую головку Мартина-Эмпти. Омега, всхлипывая, утыкается носом ему в плечо. Хрустальную тишину нарушает расхлябанная походка и стук золотых монет о деревянный ящик с христианским крестом. — Подайте, добрые люди монашеской братии! Вашей милостью мы строим Храм в память о невинно замученном Принце Эрике! Нашем первом Святом! Подайте, не скупитесь! Помогите очиститься вашей душе!.. Твою мать! Табачок закончился! Гррр… Маленькая русая головка с первой проседью по-крысиному прошмыгнула сквозь кусты бурьяна. Омега довольно захихикал, аж слюна сквозь дыру в щеке брызнула, а крестик на плоской груди задрожал. Выплюнул папиросу. — Бывший муж, Гробовщик! Помоги верующей омеге добыть курева! — Бук обернулся, услышав любимый голос, — Опять копаешься в пепле? Хоронить тебе, что ли некого?! Переживаю за твою жирную жену! Очнется однажды в моги... Мартин?! — Голос омеги осел, — Как ты здесь?! А если, кто увидит?! Давно камень в голову не прилетал?! А дети-то где?.. С ними что-то… — Угостись моим табачком, Бон-Бон. Веселая монашка! — Молодой мужчина вытирает глаза рукавом и встает во весь рост, — Не обессудь. Но на Храм в честь папаши-блудницы я не пожертвую пшеничного зернышка. Спичка в руках Мартина зажигается от поцелуя с остатками кирпичной стены. Все тот же нежный огонь. Огонь-убийца.