Любимые омеги бесславного Принца Харольда

«Посмотри вокруг! Что-то напоминает тебе о том, что ты не мой ребенок?» Д.Линч «На цепи»

— Правду говорят в народе — хочешь иметь больше одной жены, так потрудись объяснить, куда уходишь из дома каждой. Невеселый смешок слетел с губ, цепляясь за бороду. Шершавая рука Принца Харольда уже тянулась к покрывшемуся изморозью дверному крючку, когда прозрачный аромат малины коснулся дрожащих волосков под его ноздрями. Высокая стройная тень стыдливо топталась за спиной альфы, придерживая тяжелый меч неуклюжим женским движением. Прямой зеленый взгляд под густыми черными бровями — сухой и испытующий. Харольд и не припомнит, когда Мартин-Эмпти в последний раз примерял платья. Во время войны и голода не до нарядов мальчишке было: носил то, что грело, то в чем удобно работать в огороде и бродить по сугробам, то, что не привлекало любопытных взглядов северян. Да и льняные шаровары ладно сидели на его подтянутом заде и стройных ногах. Лежа в телеге летом, альфа позволял себе любоваться сильной юношеской фигурой, тянущейся к заходящему солнцу, солнцу, которого Мартину отныне никогда не будет достаточно. Вышитую голубой нитью длинную холщовую рубашку, прикрывающую лишь смуглые бедра трудно было назвать платьем или другим элементом омежьего гардероба. Мартин-Эмпти с его большими папиными ступнями, вставшими дыбом черными волосками на продрогшем теле, смущенно сдвинутыми вместе крепкими коленками — нарочно дразнил Принца Харольда. Дразнил, чтобы молча ронять слезы на жесткую подушку, засыпая на печке. Старший брат одинаково радовался и дивился тому, что в холодных сенях, заполненных ароматом малины, его сердце так спокойно, а разум так ясен. Что Харольду безразлично, если Мартин простудится после этой нелепой попытки соблазнения, стоя босиком на ледяном полу. Отвергнутый. Больше не захочет носить платья. — Я наточил твой меч. — Шепчет омега, протягивая оружие без страха — с трепетным уважением к атрибуту воина, а не к его владельцу. — Играйся с ним сегодня, сколько душе угодно. — Умиротворенно произносит Харольд, ныряя в закостеневшие валенки. А ведь Лог предупреждал его — не оставлять обувь в холоде. Ноги замерзнут, придется альфе вставать среди ночи по нужде. И так ничего не осталось от здорового сна. — Яспер ждет меня. В покоях брата меч мне без надобности. Мартин придурковато молчит, на что он надеялся? В шутку разучивая удары и выпады с Харольдом в запертом сарае или среди сухой травы далеко в полях, омега получал кулаком под ребро или горячий поцелуй в висок. Если руки Мартина с каждым разом сжимали рукоять меча крепче и увереннее, то руки Харольда тянулись к пуговке на штанах молодого мужа еще ленивее и нехотя, чем прежде. Истинная сила в чреслах альфы чувствовалась лишь в мгновение, когда Харольд настойчиво вдавливал Марти в землю, повелевая пролежать в колючей траве подольше, позволить ему молча побродить в тишине и подумать о своем. Черный нервно бил копытом, разоряя мышиные норы, Мартин-Эмпти плел бледный венок из последних цветов грубыми пальцами, отвыкшими от тонкой работы. Слушался мужа и совсем не думал, что с первым снегом упражняться на мечах ему придется в одиночестве. Не подозревал, что отказы в близости могут приносить гордому альфе некое извращенное удовольствие. — Яспер может знать о грехе, в котором мы живем? Харольд вдруг забывает о промерзших валенках и болях в паху, что заранее себе нафантазировал. Деля ложе со стариком, он сам чувствовал себя старым и хворым. Поднимая на мальчишку быстрый изучающий взгляд, коротко вздохнул, на эти посиневшие ноги уже физически больно смотреть. Мартин спрашивает неожиданно строго, желая напугать равнодушного мужа или испугаться сам? — Не может. — Принц улыбается лишь уголками губ. — Но если и узнает, то что? Ведь ты сам согласился быть со мной, помнишь? М? Ты бросился мне на шею по пути в монастырь. Ты соблазнил меня, когда подарил веточку черемухи в дни своей первой течки. Ты сказал, что тебе надоело тосковать в родительском доме. — Я хотел выменять на сраную черемуху один веселый вечер, но ты отобрал всю мою жизнь, Харольд. — Тихо и сухо ответил омега, будто эти слова давно перестали делать ему больно, — Мне любопытно, каким стал Яспер… Я слышал, он потерял на войне руку. Это так печально. И слышал, что мой брат Яхонт родил ему ребеночка… — Твой Яхонт — колючка в одном месте. Принес слабого и больного сына в наказание за грязный язык и самодурство, знать бы еще от кого! Альфа с двенадцатью пальцами на руках ему милее, чем наш Король, у которого их осталось только пять! — Харольд сверкнул здоровыми и крепкими зубами, выдающими его высокое происхождение, — Ну, а Яспер… Все еще лучший среди нас. Только его грызет вина за грехи, которые он не успел совершить. Хех. тебе идет этот меч, Мартин. Помру — не жди взросления Эрики и не дай Логу его продать. Руби им головы, Марти-Эмпти. Омега кокетливо улыбнулся против своей воли, опуская в пол искрящиеся зеленые глаза. — С чего бы тебе умирать? Да и на мече гравировка с твоим именем. В наших краях все больше грамотеев, что умеют читать… — Скажешь, что меч трофейный. Что зарубил Бесславного Принца Харольда, забрал его дом, коня и омегу с малыми детьми. Тебе бы все это пошло… Принц Мартин. Стук от соприкосновения человеческих зубов, теплая слюна и упругие потрескавшиеся от мороза губы. Харольд осторожно сглатывает, нервно проводя языком по клыкам; мысль, что эта цветущая, нуждающаяся в близости, как в воде и хлебе, чернобровая омега его кровный родственник — неприятно пульсировала в голове. Впервые вызвала тошнотворное малиновое послевкусие. Мартин целует его в тщетной и такой детской попытке обратить на себя внимание. Мартин целует его, потому что Харольд первым произнес вслух жуткие мысли, что жужжали в голове омеги, не давая спать. Мартин целует его, потому что родных людей принято целовать, прощаясь даже на самый пустяковый срок. Мартин целует его в последний раз.

***

Я пойду упросить солнце До вечерней суеты, Я оставлю на оконце Ему редкие дары. Посеребряны сережки, Чтоб завидовала луна, Меда липового плошку Солнцу я налью сполна. И для алого заката Крови мне не жаль бокал — Солнцу жадному все мало, Солнце пьяно, солнце в облаках. Обращусь я к хмурым ночным птицам, На далеком птичьем языке О птенцах, что покидают гнезда Злые птицы хором пели мне. Безутешно мое отцово горе, Как же мне сомкнуть глаз? Ведь с рассветом в моем тихом доме Женихи начнут донимать нас. Ты, глупышка, будешь улыбаться И подашь им самый свежий хлеб. Меж собой гости начнут ругаться, Торговаться, как на ярмарке.

— Я пойду-у упросить солнце, …чтобы плача сшила твоя ма-ать… из обрезков с свадебного платья. мне рубашку — под землей лежа-ать… — Яспер острожно проводит кончиком носа по бледной пухлой щечке спящего рыжего младенца и, поддавшись импульсу, целует сына в губы. Цунзура-Эмпти растроганно улыбнулась и, дождавшись окончания колыбельной, заглянула за струящийся светлый занавес к письменному столу Короля. Неподдельное счастье делало лицо омеги неожиданно привлекательным. Лицо, к которому Яспер сомневался привыкнуть когда-либо. Экзотично-северное и вытянутое, оно будто состояло из разных частей и ставило каждого первого собеседника в неудобное положение одним своим существованием. Зура не была откровенно некрасивой (хоть таковой сперва и показалась молодому Королю в сырой темнице Северного Терема), но следить за ее искусственной грубой мимикой не доставляло никакого удовольствия. Робкие, пережившие лишения и побои служанки обычно не могут заставить себя поднять головы, разговаривают с Господами, таращатся в пол, даже когда им ничего не угрожает. Зура-Эмпти имела броскую привычку — зацепиться за Яспера взглядом и говорить с ним, по-совиному не моргая. И грозный альфа, отвоевавший у чужаков свою землю, альфа, которому перевалило за тридцать лет, сам прятал от матери своего любимого ребенка усталые голубые глаза. Молодой Король искренне не понимал, отчего дворцовые могли не любить и сердится на Зуру. Ему почти всегда было ее немножко жаль. Жаль, даже в моменты, когда омега ничего смешного или постыдного не делала, не пыталась понравиться Ясперу или бессовестно глупо врать. Даже вид ее длиннющих рыжих волос, главной гордости женщины, наводил на альфу щемящую сердце печаль. С полметра ее косы было необходимо обрезать: видно Цунзура голодала в прошлом, редко и поверхностно спала, не имела вдосталь мыла — истощенные концы ее волос висели безобразными сосульками, будто пропитанные маслом хвостики мертвых зверей. Их не красили ни цветные ленты, ни тяжелая жемчужная нить. Чувствуя косые изучающие взгляды на своей прическе, Цунзура жутко оскорблялась и навешивала на себя очередную гроздь жемчуга, пока от его тяжести не начинала болеть голова. Три недели назад Король застал ее плачущую, протирающую обожженную роговицу глаза чистотелом. Чудесной травой, которую северяне варят, крошат в чарки с вином и так жуют, в надежде, что она излечит их от всех болезней! Яспер неожиданно для себя поднял Цунзуру-Эмпти за подбородок, испуганно заглядывая в покрасневшее сморщенное лицо, дотрагиваясь до омеги едва ли не впервые после плена. — Принц Яхонт… — Промычала она, давая повод альфе подозревать молодого супруга в попытке извести соперницу ядом, — У него такие иссиня-черные косы… Вам ведь нравятся чернобровые омеги, да? А у меня волосы рыжие, как у кошки… Я хотела покрасить, но еще хуже стало! Действительно хуже. Короткая челка Эмпти оказалась не ожидаемо черной, а цыплячьи желтой. В маленькой комнате Зуры пахло лимонным соком и беленой. Уже не важно было, кто подсказал женщине рецепт опасного снадобья: шутя, по незнанию, или издеваясь. Капля попала в глаз, и дабы сохранить ее зрение необходимо было срочное вмешательство доктора. Цунзура плакала не от боли, она убивалась по волосам. И вежливый, обычно осторожный в высказываниях Король Яспер спокойно спросил: — А ты не очень умная омега, Цунзура-Эмпти? Та быстро согласно закивала, нисколько не обидевшись, даже польщенная прикосновением к своему лицу, которое осознала только в это мгновение. — Очень не умная, мой Король! И Яспер тихо рассмеялся против собственной воли. Волосы Зуры стоило значительно укоротить, чтобы дать возможность вырасти здоровым. Северные омеги придают им слишком сакральное значение, страшатся стричь, а Ясперу, как альфе, было до противного неудобного указывать Зуре на особенности местного омежьего туалета. А разрешить ей сесть на себя сверху и медленно вылизывать персиковые жесткие омежьи соски, морщась от горечи тысячелистника в подвальной тьме, разве было удобно? Король трезвил себя напоминанием: внешний вид женщины никак не касается малыша Лютика — единственной важной и возможной темы для их разговора. Принц Лютик. Люци-Вестал. До его появления на свет Яспер не думал, что способен любить кого-то с таким неистовством. Не поверил бы, что будет с большой охотой и трепетом кому-то петь, хоть звуки его голоса не могли стать чем-то большим кроме сдавленного шепота. Наследники казались Ясперу чем-то само собой полагающимся среди атрибутов королевской жизни, как отменное качество бумаги на письменном столе, верные и воспитанные скаковые лошади, как свежий и едва заметный оттиск короны на его старом мече. Еще нерожденных детей он видел по умолчанию похожими на себя, маленькими белокурыми советниками, с пламенем любви к своей родине в глазах. В коротких фантазиях Яспер отпускал их невинных, прекрасных, жертвенных на войну и про себя оплакивал, гордясь их чистотой и героизмом. Наивный Яспер ничего не знал о пеленках, о детском плаче, о том, что на его королевские одежды маленький рыжий принц может срыгнуть без зазрения совести перед самым советом. Срыгнуть и уткнуться носиком папе в грудь, где билось до боли в ребрах беспокойное сердце. Когда Ясперу по кусочкам отрубали правую руку в плену, и он лежал в агонии, согласный выпить даже свою мочу, лишь бы унять жар, он думал, что уже не будет больнее. Но, когда у Люци-Вестала начали резаться зубки и, он синел от собственного рева, альфа дивился слабости собственного тела — едва не терял сознание, укачивая ребенка нервным движением. Теперь молодому Королю становилось физически плохо от мысли, что он однажды вынужден будет отдать пухленького, уснувшего на его худых жестких коленях, теплого и пахнущего грудным молоком Лютика правителю соседней страны, чтобы тот приглашал его ночами в свои покои и раздевал. Даже в качестве любимого мужа! Даже во имя вечного мира… Маленький рыжий Лютик в связанном матерью смешном платье должен спать в постели лишь одного альфы — своего отца. — Я ведь не смогу любить Элвина так же, как люблю его брата. Он всегда будет немного обделен. — В никуда произносит Яспер, укладывая сына на край заправленной постели. Бездонные чертоги родительской любви на деле ограничились трепетным чувством к старшему ребенку-омеге и скупым вниманием к новорожденному наследнику. Если в груди Зуры и разлилось гаденькое приятное тепло после королевского откровения, то омега мастерски его скрыла за кроткой улыбкой и неожиданно мудрым взглядом. Много лет назад пьющая деревенская гадалка предсказала ей родить лишь единожды. Маленькая Цунзура даже хитон в те годы еще не носила, бегала по улицам босоногая, простоволосая, но к предзнаменованию отнеслась ревностно и серьезно. Подружкам обещали и пять и девять детей, а ей одного! Умрет что ли Зура рано? Подцепит поганую болезнь? Или война заберет жизнь ее мужа? Плачущая омега носилась за пьянчугой, умоляя «перегадать», но та сварливо отмахивалась, советуя девочке не требовать от судьбы большего, а быть благодарной. Став Эмпти, материнство превратилось для Цунзуры в недоступную роскошь. Выносить, выкормить и выходить до года здорового ребенка — о чем еще может мечтать взрослеющая омега в тесной и шумной комнате для служанок? Далеко не каждая Эмпти прижмет к груди родное дитя. Ненавистное в прошлом гадание давало женщине надежду. Родить принца для соседней страны… Как чужда была это мысль Цунзуре, мечтающей охмурить мясника! Яспер сегодня корил себя, что почти не слушал жалостливую слезливую историю женщины, такую похожую на историю всех болтливых Эмпти: «влюбилась», «совратил», «не женился», «прогнали», «трудилась за кусок хлеба и стаканчик вина», «встретила Вас, благородный Господин, и снова влюбилась!» — на этом моменте молодой Король всегда засыпал после короткой потной близости. Зура боялась его разбудить и не требовала, чтобы Яспер запомнил хоть что-то кроме ее несуразного северного имени. — Конечно же, будете. Но более спокойно. — Промурлыкала омега, ступая по тесным королевским покоям широким размашистым шагом, стараясь ухватить взглядом каждый пустующий уголок, чтобы состряпать для него ажурную салфетку и преподнести в подарок сконфуженному Ясперу. Ясперу, не умеющему отказываться от любезностей, пораженному количеству вязаной утвари вокруг себя и скоростью спиц Зуры-Эмпти. Ясперу, искренне благодарному за эти пустые и обнадеживающие слова. — А рассада-то отошла! — Заулыбалась Цунзура, любуясь ожившими короткими малиновыми лозами, торчащими из деревянного ящика с землей. — Всего-то надо было пролить молоком! Ваша почва благодатна, так вы и разучились выхаживать чахнущие саженцы, западные люди! С благословения Великого Урру наступит лето и, ваши дети будут есть ягоду, что для них вырастил их отец! Разве найти другого альфу, что так заботится о своем потомстве, несмотря на бремя и неопытность? Когда я смотрю на Ваши старания, то хочу стать самой достойной матерью нашему сыну, мой Король! Холодный и обычно умеющий держать себя в руках в самую трудную минуту, Яспер страдальчески поджал губы, чем напугал рыжую омегу. Попытался выдавить из себя любезность вроде: «Доброй вам с сыном ночи» или «спасибо, что навестила, можешь быть свободна», но вышло лишь колкое: — Уходи, Цунзура. Женщина вздрогнула, закрывая лицо конопатыми руками. Король отвернулся, укрывая ящик с саженцами простыней, в которой с большим мучением вырезал дырочки левой рукой. Ему не хотелось слышать жалобные всхлипывания северянки. — Ваше Величество, простите… Если я в чем-то совершила оплошность! Я ведь не умная совсем. Не умею говорить с Господами!.. — Цунзура шепчет раскаяния над ухом спящего ребенка, — Не лишайте меня Вашей любви. — Нет никакой любви, женщина. — Сухо отвечает Яспер, уже раздражаясь ее скулежом, — Если бы не Лютик, тебя бы здесь не было. Больше всего я не хочу, чтобы мой сын чувствовал себя причиной странного уклада в моей семье. Чтобы считал себя бастардом, не таким желанным, как Принц Элвин. Лютик — самое дорогое, что у меня теперь есть. И, видят боги, ты ощущаешь на себе мою благодарность за заботу о сыне. Не проси у меня большего, Цунзура-Эмпти. Я женат и мой супруг… — Самый прекрасный омега в трех странах. Его любовь. Его Принц. Папа его единственного наследника. — Тонкий голос Яхонта прозвучал словно свист меча по воздуху, — Женщина, тебе приказали уйти. Постыдилась бы заводить беседу с Королем, если не знаешь нашего языка. Поправь меня, если я болтаю лишнего, Яспер. Цунзура таращится на альфу глазами косули, попавшей в зубы волку. Не просит — требует спасения. Один из ее слезящихся глаз до сих пор воспаленно-красный. На бледном когда-то фарфорово-белом лице молодого Короля броско пульсировал нерв. Все так, как Вы сказали, Принц Яхонт. — .С-спасибо за совет пролить саженцы молоком, Зура. Если тебе что-нибудь будет нуж… Скользящий шелест омежьей юбки. Яспер сморщился от резкого хлопка двери, пока слышал топот убегающей рыжей женщины по коридору и громкий плач проснувшегося Лютика, не обращал внимание на сухой издевательский смех Яхонта-Крейтера. Провел единственной рукой по встревоженному сердцу и смерил супруга серьезным отрезвляющим взглядом. — Мне ты никогда не пел, дорогой муж. О каких твоих талантах мне еще неизвестно? — Спрашивает принц, вальяжно разлегшись в тонком сливовом халатике и плотном облаке вишни. Его хорошенькие смуглые босые ножки забрались на то же место, где несколько мгновений назад лежала головка Лютика-Вестала. Это не приглашение к близости — это кощунство над родительским чувством Яспера. Для ночей с супругом во дворце предусмотрены роскошно омежьи покои Яхонта, пропахшие грудным молоком, с широкой дубовой кроватью и балконом. В маленьком кабинете Король предпочитает работать, выращивать малиновые саженцы, слушать тишину, сидя в пижамных штанах за письменным столом и всматриваясь в никуда, любить своих детей. — Мой сын, мой дворец. — Непривычно обидчиво отозвался Яспер, надувая губы и хмурясь, — Где хочу, там и пою. Как считаю нужным, так его и баюкаю. — Прошелся вдоль кровати, заранее согласный искать ночлег в другом месте, если его мужу вздумается спать на этих простынях от вредности и от нечего делать. — Почему ты сейчас здесь и в таком виде? Не пойми меня неправильно, Яхонт, но… С твоих родов прошел только месяц. Нам следует подождать. Я не хочу ненароком сделать тебе больно. — Так не делай мне больно. Сделай мне хорошо. — Велит омега, оголяя хрупкие покатые плечи и нежно поглаживая себя ниже пояса, взглядом приглашая супруга присоединиться. Ясперу бы растрогаться, любимый человек сам изъявил желание ему отдаться, вопреки слухам и недопонимаю в их маленькой семье, но слишком резок переход от отцовской нежности к страсти. Яспер медлит — Яспер безоружен перед ароматом вишни. Его удивила та вовлеченность и то рвение, с которым юный Яхонт постигал тонкости интимной жизни. Пока позволял животик и токсикоз не вдавливал в постель, беременный омега приспрашивался ко всем необычным позам, известным мужу, зажигал много свечей перед любовью, усаживался на край стола, раздвигая ноги, прогибался на жестких кушетках, урчал и стонал в полный голос, заставляя бедного Яспера покраснеть. Принц слишком долго ждал, когда его тело созреет, став взрослым, стремился взять от супружеской жизни все. К тому же, если Яхонт, выбирая между прогулкой в саду, чаем со сладким, издевательствами над прислугой и прочими удовольствиями аристократ, хотел оседлать своего мужа — однорукий Яспер ему не противен. — Я… обещал Эрику… что мы приедем с внуком… в их особняк на обед. Завтра. — С придыханием шепчет омега, закатывая глаза от удовольствия и медленно откидываясь назад, не торопясь расцепиться с супругом. Королю в это мгновение плевать, что ему не удалось выпустить семя. Лежит, оглушенный этой дикой вестью, таращась в потолок. Бледный, равнодушный к сладким стонам Яхонта, преданный. Снимает размякшее тело омеги с себя левой рукой, с головой укрывается одеялом. Отворачивается. -… Иногда мне кажется, что все, что ты делаешь, милый Яхонт… Это пытаешься нащупать грань моего терпения. — Подавляя дрожь в голосе, злится Король. — А я все продолжаю отступать назад. Потакаю твоим капризам… — Я люблю Эрика, понял? Я хочу для него покоя. — Грубо отозвался тот, укрывая ноги тонкой тканью халата, раздосадованный коротким актом любви, но слишком гордый, чтобы просить вновь. — Если бы не он, северяне бы меня растерзали. И замуж бы я за тебя не пошел, не родил бы сына… Он твой отец, Яспер. Альфа отделался горьким смешком, лежа носом в подушке. Краем глаза следил за ящиком с малиновыми побегами, и даже немного перед ними стыдился. — Ему всегда было тесно в этом статусе. Он хотел большего и потерял всех своих детей… Какие еще обещания ты раздаешь без моего ведома? — Наказание Бруно подошло к концу! В него теперь не бросают камни и не плюют в лицо! Альфы принимают его, как равного, иные и вовсе остерегаются!.. Эрик говорит, что он… — Яхонт закусил губы, выдавая чужой секрет, — Стал к нему холоден и иногда его обижает… Если Бруно ты простил все грехи, почему не дашь шанс и Эрику? Ни одна омега не полюбит тебя сильнее, чем любит он, пустая твоя королевская голова! — Мне было двенадцать, Яхонт. — Король выпрямился, откидывая одеяло в сторону, — А в двенадцать лет мальчику нужен папа, а не омега, каким бы прекрасным он ни был. Эрик знал это и мной воспользовался. А что случилось между ним и Харольдом… Тебе лучше не знать, сам стал родителем… Спать ночами не сможешь. Мне было двенадцать. — Яспер качает головой, опуская глаза, — У меня теперь есть дети и я не понимаю, как он посмел. Как он… додумался до такого. О Урру, если бы я почувствовал, что могу навредить моему Лютику, то перерезал бы себе глотку… — Кровь Короля вскипела и похолодела в одно мгновение, лицо из красного вновь преобразилось в болезненно белое, — А Эрик после всего случившегося смеет жить и жаловаться тебе на Бруно… Если моему отцу надоел его муж-евнух, я подберу ему здорового. Сэра Гюнтера, например! Любителя лазать омегам под юбки… Придешь на их свадьбу? Или вся твоя любовь к свекру тут же угаснет?. Резким движением Принц Яхонт соскакивает с постели, судорожно кутаясь в халат. Проклятый ажурный поясок никак не хочет завязываться в дрожащих руках, еще мгновение и омега готов выскочить из покоев мужа голым, лишь бы не видеть его лица. Рычит, больно пихаясь локтями, когда испуганный Яспер обнимает его за шею единственной рукой и горячо целует в пылающую макушку. — Прости! О, Яхонт, умоляю, прости меня! Все будет, как ты захочешь! Поедем, обязательно поедем… Я знаю, что обещал тебя не ревновать и снова заговорил о Гюнтере… Пожалуйста, прости меня…

***

— …прости меня, Бруно, я… Просто хотел к тебе прикоснуться. Прозрачные горячие слезы градом бежали по омежьей шее, подурневшей от первых морщин. Скомканная простыня на необычно широкой постели, устланной цветными одеялами, подушками разного размера и формы, с забытыми элементами нижней одежды вроде одиноких чулок и носовых платочков, которые умудрялся терять Эрик десятками. Будто гурьба детей вынесла из родительских домов свои лежанки, скинули в общую кучу, воображая себя не то на корабле, не то в шатре у Южного Хана. Постель достаточно просторная для самых изощренных любовных игр и для того, чтобы не чувствовать дыхания друг друга, устроившись по краям. Принц Эрик безутешно рыдает, спрятав лицо в складках хлопковой ночной рубашки мужа. Рыдает все громче, испуганный и опечаленный тем, что Бруно его не жалеет. Рыдает, осознавая, что обещание читать с мужем книги в постели и засыпать счастливым — было глупостью. Нарушив строгий запрет, который они сами установили, омега ползком приблизился к спине евнуха, долго и пронзительно всматривался в черты спящего самого родного в мире лица, нависая сверху, прежде чем решился дотронуться до себя между ног. Тихонько скулил, не воображая ничего скверного, а вспоминая дни, как муж радовался каждому его прикосновению. Едва ощутимо провел пальцами свободной руки по смуглой костлявой ладони. Бруно окинул Эрика презрительным взглядом сквозь февральский полумрак, пряча сжатый кулак в карман теплого изумрудного халата. Краснеющий омега скрыл виноватое лицо под короткой золотой челкой, обливаясь слезами. После издевательств северных дружинников в темнице евнуха вымораживало от самых безобидных и ни к чему не обязывающих прикосновений, Бруно просил Эрика оставить его в покое. Просил каждый день. Чаще, чем желал доброго утра. — Ты должен знать, что я стараюсь… Стараюсь себя контролировать… Я обещаю себе каждый раз, когда мы ложимся спать, что не буду делать тебе больно… Но это… Это очень тяжело… Веришь, я… Я теперь скучаю по нашей близости в башне. По холоду и рубищу в котором спал. Теперь у меня на столе креветки, но ты, Бруно… — Всхлипывание, — Тебе с Азиром было лучше, верно? Он был с тобой нежен?.. И твоих попугаев бы он не сгубил… — Значит, мы не будем ложиться спать вместе. — Коротко выдохнул евнух, нарушая бойкот, который объявил мужу после похорон любимых птиц. — Особняк большой. Разъехаться по разным комнатам не составит труда. — Нет! — Прикрикнул Эрик, вытирая лицо рукавом, — Этого не будет, слышишь? Я люблю тебя. Люблю! Но я болен… С первой течки и по сегодняшний день болен. Не игнорируй мои старания. — Что ты прикажешь мне с поделать с твоей болезнью? — Не моргая, спрашивает Бруно ледяным голосом, — Мой брат был лекарем для омег. Не я. — Евнух наклоняется в поисках тапочек. — Когда-то ты мечтал лишь о том, чтобы я мог снова встать на ноги и печь тебе хлеб. Надеюсь, он не встает у тебе поперек горла за обедом. — Горько усмехнулся принц, — Если ты перестанешь спать со мной в одной кровати, то и за моим столом, и на моих коленях у камина тебе не будет места. -…значит оно освободится для кого-то еще.

***

— Так и сказал. Так и сказал мой Бруно. — Его Высочество сверкнул жемчужной улыбкой, смахивая черную от угольного карандаша слезинку соболиной варежкой. — С годами нравы людей значительно портятся… Жутко представить, каким стервозным будешь ты в нашем возрасте, Принц Яхонт. Бесценный, укутанный в три пуховых одеяла живой сверток — наследный Принц Элвин, сопел на коленях дедушки. Маленькая каменная беседка, прогнувшийся навес которой, как и весь летний особняк, не были предназначены для февральских встреч. Среди десятка пустующих комнат, супруги привели в порядок только две. Лишь их и отапливали. Облагородили крохотный участок погибшего сада у старинного крыльца, огородили его низеньким белым заборчиком для цветов и смородины, на саженцы которой Яспер смотрел с неприкрытой завистью. Долго ухаживать за чем-либо Эрик просто не мог, но как бы бездарно и равнодушно он не засыпал зерна землей, они всегда прорастали. Зура считала, что у Принца Похоти была на удивление «легкая рука». Король выделил им это осиротевшее жилище, желая спрятать папеньку от себя за стеной из многовековых сосен. Пять лет назад закончилось строительство нового моста и летний особняк перестал быть местом изоляции и ссылки. Усаживаясь в быструю карету ранним утром, Яхонт уже к полудню мог пить липовый чай со свекровушкой. — Ему не холодно? Если заболеет — будет беда… Элвин у меня такой квелый. Кожа да кости… Видать, у меня поганое молоко. — Подал голос молодой омега, — Зура тощая, как уличная псина, а дите у нее круглое. С ее выменем, выкормила бы и моего! Наш Король бы это одобрил! — Глупости! — Нахмурился Эрик, поглаживая малыша через одеяльце. — Детям полезен свежий воздух. От дворцовой пыли и чужого молока Его Высочество вес набирать не начнет. Не печалься, Яхонт-Крейтер. Месяца три-четыре и не сможешь поднять сына на руки. Мой Яспер тоже казался недоношенным для альфы, думал — зачахнет. Но родился Харольд и, они начали есть наперегонки. — Загадочно улыбнулся принц, поправляя золотую челку, выскальзывающую из-под пухового платка. — Элвин — мой первый и последний ребенок. Я еле перенес эту беременность. Ничто не заставит меня родить еще. — С чувством побожился Яхонт, не желая представлять, что девять месяцев мучений и кошмарные сутки родов могут повториться вновь. — Любовь заставит. — Вздор! — Сердито отмахнулся молодой принц, его ухоженное лицо почернело от мрачных мыслей, — Я не знаю таких ругательств, чтобы описать поведение твоего птичника Бруно. Но в чем-то он прав… Этот дом слишком велик и запущен для вас двоих. Яспер бы мог выделить тебе толкового стражника, чтобы он днем занимался двором… — А ночью моей задницей? — В глазах Эрика стояли горячие слезы. Малыш зевнул, щуря голубые глазки-бусинки. Яхонт нервно наматывал черную прядку волос на палец. Чувствовал тревожный взгляд Короля, ступающего по заснеженному саду и следящему за каждым движением отца. Эрик умильно ворковал над крохой. — Вот если бы было средство, что заглушило бы моих демонов, я бы подарил Бруно такого же красивого ребеночка и, мы все жили бы счастливо… — Если бы не твои демоны, он бы до сих пор драил лестницы во дворце и никогда не увидел бы твоего лица, Принц Похоти. Твои демоны однажды вас свели… Яхонт морщится и глухо рычит — Эрик мягко ущипнул его за смуглую щечку. — Вы плачете оттого, что несчастливы в браке, Принц Эрик? — Строго интересуется Король, приближаясь к первой ступени беседки. Февральский ветер колышет длинные белые волосы Яспера, спадающие на его серьезное пегое из-за красных ожогов лицо. Отец Короля вскакивает, как по команде, быстро передает дитя в руки Яхонта, силится сжать как можно крепче дрожащие ладони. Впервые сын обратился к Эрику напрямую, а не через Бруно, младшего брата, письма, слуг и высшие силы. — Я плачу, потому что счастлив видеть Вас своим гостем, мой Король. Ноздри Яспера скептически дрогнули. Закусив щеку изнутри, омега почувствовал вкус крови у себя во рту. — Малявка описался! Я сменю пеленки, нельзя медлить — простудим! — Яхонт живо сбегает со ступенек вниз к карете, где собран сундук со всем необходимым. — Я тебе помогу. — Тревожно предложил альфа, пытаясь поймать супруга на лжи. — В этом деле — корона не обязательна, а руки нужно минимум две! — Огрызнулся его супруг, взмахивая копной черных волос и исчезая из виду. «Дьявол!» — тихо буркнул под нос Яспер, нехотя поднимаясь в беседку и отвечая сухим кивком на низкий папенькин поклон. Смахнул рукавом мягкий снег и сел так, чтобы не видеть его лица. Взглядом следил за покачивающимися сосновыми ветками. — Если Бруно позволяет себе слишком многое, напомните ему о своем происхождении, принц. И не плачьте больше. — Он самое дорогое, что у меня есть. Просто брак — это сложная штука… - Невесело усмехнулся Эрик, — Яспер, я… — Молчи. — Приказывает молодой Король, — Я устал от детского плача. Хотел послушать пение попугаев, но по твоей вине, придется обойтись шумом ветра и карканьем воронов. Шелест омежьей юбки, аромат роз в ясный февральский день, золотистые локоны, недостающие до плеч, невообразимо короткие в сравнении с детским воспоминанием Яспера. Прямой взгляд Эрика устремлен в ту же сторону, что и взгляд его сына. Беззащитным движением Яспер гладит единственной рукой разбушевавшееся сердце. Этот постаревший высокий омега похож на живого несчастного человека, а не на его развратного родителя. — Что ты почувствовал в момент, когда решился пригласить меня в свои покои на ночь? Ты, может быть, трусил или мучился нетерпением? Тебя душила течка? Я спрашиваю не из праздного любопытства, а оттого, что сам вчера поцеловал маленького Лютика в губы… Лишь после вспомнил, чья кровь во мне течет и испугался. Так что ты почувствовал, папа? — Любовь. — Тонкие пальцы омеги касаются мочки уха сына-Короля. Ощупывал разбитое лицо, цепляясь за худое плечо Бруно. Испачкал кровью его чистенький полушубок. Тихо радовался тому, что муж будет изобретать ему примочки и сочувствующе вздыхать, а не всерьез начинать переезд. Яспер, ты золото, а не ребенок! Даже отголоски его хриплых криков милы сердцу. — Не любовь! Это не могла быть любовь! Скажи мне правду, Эрик! Скажи о всей мерзости, к которой хотел приучить меня с братом! Не ври, что любил! Что это случилось само собой! Ведь иначе… …я никогда не смогу целовать сына из страха… стать таким же…

***

— Наш папенька говорил, что всякий раз, когда принц разбивает коленку — служанка теряет работу, а иногда и голову. Вам нужно быть осторожнее, Ваше Величество… Харольд сжимает лезвие мертвой хваткой, багровая кровь тонким ручейком стекает к свеженакрахмаленным рукавам. Альфа подарит Бон-Бону золотую монетку за стирку и перевязку, округляющемуся Логу такую работу лучше не поручать. Бука мутит от вида крови, а перед Марти-Эмпти нельзя показывать свою уязвимость. Сапоги Яспера соскользнули с поручня балкона, и молодой Король ощущал, что пальцы его ног неожиданно онемели. Встал посреди ночи, вынул меч из ножен и, как в бреду, бродил по краю, рассекая ледяной воздух и рыча. Костяшки, разбившие лицо Эрику противно ныли, альфа не мог смириться с фантомными болями, рывками пытался сбросить невидимые кандалы. Будь при Яспере вторая рука, удержал бы равновесие сам. Будь грязны его сапоги, удержал бы равновесие сам, но Королю их спешила вылизать каждая первая сволочь. Причина, почему он еще не лежит под собственным балконом со сломанной шеей — вонючка, младший брат неудачно ухвативший его за лезвие меча. Не морщится от боли, а улыбается. Смотрит глаза в глаза. Теперь Яспер знает цвет мяса Бесславного Принца Харольда. Усилие. И Король приземляется на колени, смотрит на шипящего брата снизу вверх. Багровая капелька крови попадает на венценосный лоб Яспера. Он отбрасывает оружие в сторону и заливается невыносимыми для мужчины слезами. — Ты пришел! Клялся, что не придешь, но я попросил и ты пришел… Мне так стыдно, Харольд! Это… Это все не в моем характере, ты ведь знаешь! — У тебя выдался тяжелый день, дружище? Яспер быстро согласно закивал, не поднимая мокрых глаз. — Я… поцеловал Лютика в губки… и, кажется, обидел Зуру… и занимался любовью с Яхонтом в кабинете… и ударил нашего отца… и малина снова зачахла… — Кашляя перечислял Король, силясь подняться с колен. — Какая чушь! — Присвистнул Харольд, перевязывая ладонь первой попавшейся под руку тряпкой, что оказалась забытым Яхонтом чулком, от вишневого аромата которого альфе предстояло долго плеваться. — Расскажешь это кому-нибудь из своих омег! — …я погубил Мартина… — Ты? — Уточнил принц, не моргая. — Я старше… И должен присматривать за всеми вами… Но я не справляюсь. Король ощущает холодную окровавленную сталь меча на своем подбородке. Нехотя поднимает голову. Брат беззвучно смеется ему в лицо. — Тебя окружили омеги. Эти нежные ароматные существа в длинных юбках… Ты стал слаб, оттого, что боишься их ранить. Они сели к тебе на шею. Омег стоит любить до хруста костей, лишь тогда в твоей семье будет порядок. — Харольд с грохотом швыряет Королю под ноги длинный тяжелый подсвечник, — Тебе поможет только беспощадный мордобой, братишка. Давай же! Король против Принца. Подсвечник против меча. Однорукий калека против красавца! — Ты все еще ходишь в дом к той несуразной старой омеги с голосом, как у утки?.. — Вы говорите о моем муже, мой Король. Так выбирайте выражения. — Предостерегающе качает головой Харольд, но быстро меняет тон на привычно веселый, — Я прощаю Вас на словах, но не в битве!.. Ты, быть может, осмелишься задать мне еще вопрос, дорогой брат? М?.. Перед смертью… Тихий добрый смех Яспера заполнил комнату. Король потянулся к железке, соображая как применить ее в спонтанном поединке. — Сегодня мне все с тобой понятно, вонючка…

***

Свеча на маленьком столе Зуры тревожно пляшет. Рыжая омега моргает несколько раз, силясь отогнать странное наваждение — сконфуженного охмелевшего Короля Яспера с подбитым глазом, мнущего край ее одеяла и говорящего о ягоде. — Мне очень неловко в такой час, Цунзура… Но больше не к кому обратиться. Мы с братом упражнялись на мечах и разбили ящик с землей. Нужно пересадить саженцы малины сейчас же, иначе все мои труды пойдут насмарку. Мне не сделать это одной рукой… А на этого болвана нельзя положиться. Все кроме тебя в этом дворце смеются над моим странным увлечением садоводством. Женщина сжала бледную ладонь Яспера двумя руками. — А Вы не очень умный альфа, верно? — Совсем не умный, Цунзура. Совсем не умный…