Король Драмы

      Я честно думала, что сказала всё, но Лермонтов и я — это вечная история про кошку и пылесос.       Итак, давайте посмотрим, каков наш Король Драмы со своим непосредственным начальником.       Сириус Блэк говорил, что если хочешь узнать, каков человек на самом деле, смотри, как человек относится к тем, кто ниже его. Здесь, надо сказать, запрятана в два слоя романтическая ирония.       В «Бэле» мы увидели, каков Печорин с Другой. С женщиной, принадлежащей к другому народу, к другой среде, и которой в равной степени испортили жизнь что единоверцы (брат и Казбич), что Максим Максимыч и Печорин.       Вообще, мне подумалось, что если бы вдруг китайцы захотели снять по мотивам Лермонтова свою дораму, то у них бы получилось всё на раз-два-три. Правда, на китайском киноязыке Максим Максимыч получился бы сильно благообразнее, чем в книге, а над моментом обивания гроба тканью рыдали бы все.       Почему? Максим Максимыч — это персонаж, идеально вписанный в армейскую и имперскую иерархию. Он не умный, он верный. Умный в романе доктор Вернер, и до него мы, надеюсь, ещё дойдем, и вот Вернер от Печорина сваливает образцово-показательно.       Максим Максимыч — это идеальный исполнитель, идеальный ведомый, идеальный человек дискурса. Идеальный маленький человек, живущий не своим, а заемным умом, не хозяин собственному нарративу. История Бэлы в его изложении чудовищно сентиментальна. А его простота, а точнее простодушие, во многом хуже воровства.       И вот этот человек около года был начальником Печорина.       Начальником, заметим, формальным, начальником-флюгером, категорически не умеющим заставить себя уважать. Печорин юзал хорошее отношение к себе в хвост и в гриву, в границах Максим Максимыча он вольготно пасся. Ни разу, ни разу, заметим, Максим Максимыч, будучи много старше и по возрасту, и по званию, не продавил своих решений и приказов.       Здесь важно проговорить ещё один важный момент.       Формально Максим Максимыч старше и по возрасту, и по званию, но с точки зрения социального положения он стоит внизу дворянского сословия, а Печорин — на вершине. Максим Максимыч человек не читающий, не вовлеченный в письменную культуру, иначе он бы слёту определил литературные шаблоны, которые транслирует Печорин.       Максим Максимыч этого всего не видит, для него Печорин — очень странный молодой человек с придурью.       Рассказчик — странствующий литератор — персонаж куда более сложный в плане взглядов. Он начитан, но мыслит скорее романтическими штампами, и все же за пять минут на проезжей дороге он понял о Печорине больше, чем Максим Максимыч за год.       Появление Печорина предваряет образ коляски. Не абы какой, а щегольской и дорогой. Я считаю, что эта деталь блестяще и исчерпывающе характеризует Печорина.       Первая — человек любит выпендриться и выделиться, коляска, в отличие от кибиток и телег, очень красива. И уже на этом уровне Печорин противопоставляет себя обществу и всем, до кого дотянется.       «Несколько повозок с грязными армянами въехало на двор гостиницы и за ними пустая дорожная коляска; ее легкий ход, удобное устройство и щегольской вид имели какой-то заграничный отпечаток».       Здесь ещё вот что интересно, слуга — это отражение хозяина, того поведения, которое Печорин долгое время не мог себе позволить.       Но и дальнейшее поведение Максим Максимыча — это поведение по современным меркам совершенно бестактное, и очень трудно не сочувствовать лакею Печорина, когда до него докопался армеец девятого века, похожий, впрочем на героиню повести Лидии Чуковской «Софья Петровна». Как и Софья Петровна, герой Лермонтова считает себя выше других, и ведёт себя точно так же.       Впрочем, до этого ещё далеко.       «— Скажи, любезный, — закричал я ему в окно, — что это — оказия пришла, что ли?       Он посмотрел довольно дерзко, поправил галстук и отвернулся; шедший подле него армянин, улыбаясь, отвечал за него, что точно пришла оказия и завтра утром отправится обратно.       — Слава Богу! — сказал Максим Максимыч, подошедший к окну в это время. — Экая чудная коляска! — прибавил он, — верно какой-нибудь чиновник едет на следствие в Тифлис. Видно, не знает наших горок! Нет, шутишь, любезный: они не свой брат, растрясут хоть английскую!»       Максим Максимыч и с треском провалившаяся попытка здравого смысла. Понятно, с чего она провалилась: Максим Максимыч живёт в логике здравого смысла, Печорин — в логике того, насколько он может позволить себе те или иные понты или хотелку. Это логика человека, привыкшего жить демонстративно.       И это заявление с порога, которого Максим Максимыч не понимает. Здесь лежит не только «Я могу себе это позволить», но и «мне плевать на ваше мнение», и «я теперь выше вас и езжу не как ваш подчинённый и один из офицеров, а как барин».       Пока Печорин ходит незнамо где, Максим Максимыч нервничает и изводится. И вот здесь начинается дисконтент между персонажем и мной. Я такого не понимаю, но так я могу позвонить кому угодно.       Здесь же человек на Печорине зацикливается, жить без него не может.       И Печорин, заметим, всеми силами избегает встречи.       «Я лег на диван, завернувшись в шинель и оставив свечу на лежанке, скоро задремал и проспал бы спокойно, если б, уж очень поздно, Максим Максимыч, взойдя в комнату, не разбудил меня. Он бросил трубку на стол, стал ходить по комнате, шевырять в печи, наконец лег, но долго кашлял, плевал, ворочался…       — Не клопы ли вас кусают? — спросил я.       — Да, клопы… — отвечал он, тяжело вздохнув.       На другой день утром я проснулся рано; но Максим Максимыч предупредил меня. Я нашел его у ворот, сидящего на скамейке. «Мне надо сходить к коменданту, — сказал он, — так пожалуйста, если Печорин придет, пришлите за мной…»       Смотрите, какой контраст: Максим Максимыч ждёт встречи, Печорина не только ее избегает, но и очень холоден, когда она все же состоится; Максим Максимыч искренне ему рад, Печорин его едва выносит, потому что видит в бывшем начальнике свидетельство того, чего его скука стоила шестнадцатилетней девчонке.       Ну и Максим Максимыч со своей сердобольностью и бесхитростностью ему откровенно скучен. Из него уже ничего не вытянешь, только и остаётся, что утилизировать.        «…несколько минут он был уже возле нас; он едва мог дышать; пот градом катился с лица его; мокрые клочки седых волос, вырвавшись из-под шапки, приклеились ко лбу его; колени его дрожали... он хотел кинуться на шею Печорину, но тот довольно холодно, хотя с приветливой улыбкой, протянул ему руку. Штабс-капитан на минуту остолбенел, но потом жадно схватил его руку обеими руками: он еще не мог говорить».       Явно не такого приёма ждал Максим Максимыч, человек эгоцентричный и привыкший мерить людей по себе. Печорин — это вообще образец человека, который умеет смешать с грязью, не сказав ни одного грубого слова. Под конец даже до Максим Максимыча дошло. Доехало. Когда ему фактически указали на дверь и прямым текстом сказали: «Ты ничтожество, ты мне не нужен, я теперь в иерархии стою выше и не обязан тебя в своих раскладах не то что учитывать, а за человека считать».       Собственно, вот эта сцена: «Право, мне нечего рассказывать, дорогой Максим Максимыч... Однако прощайте, мне пора... я спешу... Благодарю, что не забыли... — прибавил он, взяв его за руку. Старик нахмурил брови... он был печален и сердит, хотя старался скрыть это.— Забыть! — проворчал он, — я-то не забыл ничего... Ну, да бог с вами!.. Не так я думал с вами встретиться...— Ну полно, полно! — сказал Печорин, обняв его дружески, — неужели я не тот же?.. Что делать?.. всякому своя дорога... Удастся ли еще встретиться, — бог знает!.. — Говоря это, он уже сидел в коляске, и ямщик уже начал подбирать вожжи».       Но заметим, что Максим Максимыч не сильно лучше. Едва ему сказали, что его желают видеть и знать, как он поторопился избавиться от записок Печорина, которые несколько лет таскал с собой. И поведение в этой сцене образцохво детское, напоминающее истерику трехлетки. Наделать патронов, выбросить, сдать незнакомцу, который может хоть в газетах печатать. А если бы в записках были серьёзные тайны? Разве можно вот так отдавать чужие личные дневники?       Нет, понятно, что литературная условность. Понятно, что Лермонтову нужен был мостик между экспозицией и печоринскими записками, заодно надо было разрешить линию Максим Максимыча.       Тем не менее, эта сцена исчерпывающе характеризует не только Печорина, но и мораль Максим Максимыча, у которого правила и хоть какие- то обязательства работают строго по отношению к своим. Печорина мгновенно выкинули из своих, а симпатия и расположение мгновенно сменилась обидой.       Даже не так. ОБИДОЙ.       Из всех человеческих чувств и переживаний обида, наверное, одна из худших.       Почему?       В её основе не здоровый гнев, направленный на защиту себя, своих ценностей и границ, а очень детское «мне не дали/мне не додали».       Гнев ты можешь внутри себя разместить и интернировать в свою личность, а чтобы вместить обиду, надо разбираться со своей внутренней трехлеткой. И пока ты эту обиду и боль не осознаешь и не проживёшь, вести на себе её будут все эмпатичные, не успевшие убежать окружающие.       В общем, в этом момент даже Печорина можно немного понять. Я бы от начальства, пусть и бывшего, помнящего мою самую большую ошибку, так активно навязывающего себя и не желающего понимать, что здесь не рады, навязчивого вдобавок, и по привычке начальства (пусть и типа друга) вешающего на тебя свои чувства тоже сбежала.       Реплика на полях, точнее, гипотеза: эти две Тамары абсолютно не умеют свои чувства нормально выражать, и бедная Бэла, как тот Боливар, везла двоих, и в итоге поломалась. Мысли о том, что чувства двух взрослых мужчин можно не везти, ей не положили.       Да что там, Максим Максимыч пытается высказывать через проекцию герою-рассказчику, а точнее, вешать на него свою обиду и досаду:       «Где нам, необразованным старикам, за вами гоняться!.. Вы молодежь светская, гордая: еще пока здесь, под черкесскими пулями, так вы туда-сюда… а после встретишься, так стыдитесь и руку протянуть нашему брату».       Ну и рассказчик припечатывает чужую инфантильность только в путь:       «Грустно видеть, когда юноша теряет лучшие свои надежды и мечты, когда пред ним отдергивается розовый флер, сквозь который он смотрел на дела и чувства человеческие, хотя есть надежда, что он заменит старые заблуждения новыми, не менее проходящими, но зато не менее сладкими… Но чем их заменить в лета Максима Максимыча? Поневоле сердце очерствеет и душа закроется»…       В общем, это, конечно, не жаба и гадюка, но совершенно точно две стороны одной монеты.       А, да, важное замечание, которое я совершенно упустила: не подать руки старому знакомому в девятнадцатом веке — грубое, грубейшее нарушение этикета, означавшее, что либо ты человека не уважаешь, либо уравниваешь в статусе со слугой. Вот такие сословные закидоны.