Король Драмы

      Ну что, дамы и господа, после гигантской «Княжны Мери» мы посмотрим на коротенького «Фаталиста», который по форме своей — совершенно прелестная новелла и одновременно эпилог, где Печорин — всего лишь свидетель и рассказчик.       Реплика на полях: ни за что не прощу Лермонтову, что он умер в жалкие двадцать семь. Проживи он ещё лет десять, и вся русская литература была бы другой.       Одна беда, Лермонтов совершенно не представляется зрелым. Весь «Герой нашего времени» — это роман, где очень много юношеского нахальства и насмешки над тогдашней литературой. И чем больше ты читаешь смертельно серьёзных текстов той эпохи, тем больше из «Героя нашего времени» торчит троллье лицо автора, который препарирует своего героя (и самого себя, а точнее собственную Тень), его образ мышления и действия.       Причём действия во всех смыслах. Это не только собственно поступки Печорина в тактической перспективе (что он делает), но и «зачем» (здесь у нас перспектива стратегическая).       Увы, мы мало читаем, и что ещё хуже, мало смотрим на текст в контексте и в разрезе, и от того не видим очевидного, что лежит под пламенем свечи. Лишь через семнадцать лет после прочтения романа мне пришла совершенно очевидная в своей банальности мысль. Она очень проста: Печорин до ужаса, до тошноты театрален. Печорин играет трагического романтического героя, и раз за разом разыгрывает перед нами типичные, вот просто до штампов затасканные сюжеты литературы романтизма. Мы этого не замечаем, у нас совершенно другая начитанность.       Вот эти сюжеты: 1)       Любовь белого господина к туземной принцессе; 2)       Соблазнение бессердечной светской женщиной с большим опытом наивного книжного юноши, чтобы отвлечь внимание от настоящего любовника. (Мне интересно, насколько сознательно Лермонтов написал гендерный реверс и насколько сознательно Печорин получился настолько специфичен). 3)       Прерванная из-за женщины дружба (по факту псевдодружба). 4)       Непонятый страдалец сталкивается с непонимающей его чернью и толпой, которую он с презрением отвергает. 5)       Заговор.              Знаете, что самое ужасное: во всех этих спектаклях Печорин потрясающе искренен в рамках роли и игры на нервах у читателя, и ужасающе, тотально фальшив там, где дело касается идеи и метауровня. Почему? Все его спектакли лишены целеполагания, это дурно скроенные площадные фарсы, их единственная цель — развлекать единственного зрителя и режиссёра, в них нет никаких художественных красот, ни тем более эстетики. И вот здесь Лермонтов берёт и ломает четвертую сцену. А потому что жизнь не живёт по эстетическим законам. Искусство требует сложных мотивировок персонажей, за плоского злодея драматурга и режиссёра сожрут сами зрители. Но в жизни всё гораздо проще и сложнее одновременно. И потому печоринские спектакли и его чудовищное враньё так действуют и на участников действия и читателей: нам так бесстыдно давят на эмоции, причём эмоции очень сильные и примитивные, что мы попросту не видим склеек, швов и трюизмов с банальностями!       …. И мы ни разу не задаем себе вопроса: а для чего всё это. И не смотрим на стол фокусника, где лежит дохлая канарейка.       В этом отношении, конечно, очень выбивается «Тамань», где Печорин получил веслом по голове, когда попытался навязать свой спектакль принципиально другой аудитории. В «Тамани» Печорин даже близко не формальный победитель: мало того, что его чуть не убили, так ещё и одурачили и ограбили, потому что нефиг вешать на живых людей литературную штамповку.       Ну, а что «Фаталист»?       А в «Фаталисте» Печорин оказывается на положении персонажа или даже актера в чужой пьесе. И быть на месте реальной игрушки в руках судьбы ему КАТЕГОРИЧЕСКИ НЕ НРАВИТСЯ.       Больше того, мысль о том, что он, оказывается, объект чужого развлечения, злит до невозможности.       Чем ещё хорош «Фаталист»? Превосходным описанием нравов армейской среды и тем, что Лермонтов нам показывает ещё одного двойника Печорина? Поручик Вулич точно такая же, любящая красивые эффекты, продувная бестия и жулик. И… Вулич, любитель играть с судьбой, нарывается. Но не на романтический нож из-за угла и коварное предательств, а на самую заурядную пьяную бытовуху.       Композиция «Фаталиста» — это цепь микросюжетов, спаянная фигурой рассказчика и участника событий Печорина: история и пари Вулича, гибель Вулича, арест пьяного казака, беседа с Максимом Максимычем. Каждый из этих микросюжетов в кульминации имеет диалог, в которых грубая реальность профанирует мистику, но не совсем.       Причём, в чём ещё изящество лермонтовского текста? Его можно интерпретировать и мистически, и прозаически, и одна интерпретация не будет противоречить другой!       Завязка повести такова: господа офицеры в казачьей станице отчаянно скучают и заводят философские споры, пока серб Вулич (сербы в русской классической литературе отвечают за мистику и фатализм) не решает испытать судьбу, сыграв в русскую рулетку.       Шансы у него были, конечно, так на так. Ему могло повезти, могло не повезти, оружие первой трети девятнадцатого века ещё очень несовершенно. Но Вулич не из тех, кто ждёт милостей от судьбы и от Бога, он незаметно создаёт себе обстоятельства. Я очень прошу читателей обратить внимания вот на какой момент:       «— Господа, я вас прошу не трогаться с места! — сказал Вулич, приставя дуло пистолета ко лбу. Все будто окаменели.       — Господин Печорин, прибавил он, — возьмите карту и бросьте вверх.       Я взял со стола, как теперь помню, червонного туза и бросил кверху: дыхание у всех остановилось; все глаза, выражая страх и какое-то неопределенное любопытство, бегали от пистолета к роковому тузу, который, трепеща на воздухе, опускался медленно; в ту минуту, как он коснулся стола, Вулич спустил курок… осечка!»       В конце главы Максим Максимыч скажет, что азиатские курки часто соскальзывают, а в «Бэле» говорил, что кавказцы не дураки провернуть мошенничество под носом у русских. Я думаю, дело в другом. Я думаю, что хитрая бестия Вулич знал эту особенность курков и решился разыграть её себе на пользу, использовав свою репутацию человека чести и развесившего уши Печорина для реализации плана и для того, чтобы придержать курок. Сам Печорин всю дорогу будет думать, что об него развлеклось Провидение… а на деле это просто хитрый жук Вулич решил заработать денег за счёт экзальтированных болванов. Увы, у Провидения были другие планы. Но давайте посмотрим, с какой блестящей репутационной характеристики начинает Лермонтов, какой образ рисует, здесь что ни слово, то перл!       Вулич — это чертовски интересный образ, и интересен он тем, сколько в него можно вдумать и додумать.       «Наружность поручика Вулича отвечала вполне его характеру. Высокий рост и смуглый цвет лица, черные волосы, черные проницательные глаза, большой, но правильный нос, принадлежность его нации, печальная и холодная улыбка, вечно блуждавшая на губах его, — все это будто согласовалось для того, чтоб придать ему вид существа особенного, неспособного делиться мыслями и страстями с теми, которых судьба дала ему в товарищи.       Он был храбр, говорил мало, но резко; никому не поверял своих душевных и семейных тайн; вина почти вовсе не пил, за молодыми казачками, — которых прелесть трудно достигнуть, не видав их, он никогда не волочился…»       Как хорошо, что Лермонтов не дожил до первых слэшеров, не то, боюсь, вертелся бы в гробу от тонн фичков про горячего молчаливого серба и всего из себя серебристого манипулятора Печорина. С другой стороны, электроэнергии от его могилы точно хватило бы на всю Европу лет на сто.              Заметим, что между Вуличем и остальными армейцами проложена двойная черта, безусловно отделяющая его от человеческого сообщества. Во-первых, это авторская подача. Уши Байрона и байроновской литературной традиции из неё просто торчат. Во-вторых, это собственно, пари, который герой противопоставляет себя миру обычных людей и обыденных отношений, потому что он собирается сыграть со Смертью и Судьбой. А точнее, просто её обжулить, а они взяли и посмеялись последними.       Но вы смотрите дальше, будто этого мало, Лермонтов выжимает педаль в пол. Вулич у нас ещё и принципиальный отморозок, который плевать хотел на опасности, то есть такой же адреналиновый наркоман, как и Печорин. Дальнейшая сцена прекрасна вся:       «Была только одна страсть, которой он не таил: страсть к игре. За зеленым столом он забывал все, и обыкновенно проигрывал; но постоянные неудачи только раздражали его упрямство. Рассказывали, что раз, во время экспедиции, ночью, он на подушке метал банк, ему ужасно везло. Вдруг раздались выстрелы, ударили тревогу, все вскочили и бросились к оружию. «Поставь ва-банк!» — кричал Вулич, не подымаясь, одному из самых горячих понтеров. «Идет семерка», — отвечал тот, убегая. Несмотря на всеобщую суматоху, Вулич докинул талью, карта была дана.       Когда он явился в цепь, там была уж сильная перестрелка. Вулич не заботился ни о пулях, ни о шашках чеченских: он отыскивал своего счастливого понтера.       — Семерка дана! — закричал он, увидав его наконец в цепи застрельщиков, которые начинали вытеснять из лесу неприятеля, и, подойдя ближе, он вынул свой кошелек и бумажник и отдал их счастливцу, несмотря на возражения о неуместности платежа. Исполнив этот неприятный долг, он бросился вперед, увлек за собою солдат и до самого конца дела прехладнокровно перестреливался с чеченцами».              Лично я подозреваю в Вуличе человека немалого социального интеллекта, который целенаправленно выбрал службу в царской армии для своих целей. В отличие от Печорина ему пришлось карабкаться с самого низа, отсюда и такая забота о репутации, и кто знает, как сложилась бы его жизни, не оборви её казачья шашка.       Но заметим, что карточный долг и щепетильность в денежном вопросе оказалась для Вулича выше воинского долга, а всю его жизнь так и вовсе разрушил азарт. Обратим внимание ещё и вот на что: он постоянно проигрывает. Проиграет, и проиграет судьбе очень страшно он и в этот раз.       Поскольку у Вулича нет родового имения и иных доходов, он постоянно нуждается в деньгах.       Печорин назначит ставку аж в двадцать червонцев, двести рублей, это полугодовое жалование поручика, кусок жирный, и вот так он заставляет Вулича действовать в своих интересах. Неравенство моё неравенство и привычка некоторых товарищей развлекаться об людей.       Смотрите, разница в доходах Печорина и Вулича (и это крайне важный, но неочевидный для нас вопрос) состоит в том, что Печорин ставит то, что у него с собой, а Вулич — то, что у него есть вообще в жизни и саму жизнь. Если это не так, то реплика про пять червонцев дурацкая и не к месту, а в новелле это недопустимо.       И здесь я сделаю небольшое отступление, потому что современный читатель, тем более читатель-школьник, никогда не державший в руках оружие, не понимает, а чего такого-то.       Приходится приводить аналогии и не всегда уместные, например, с таблетками и ядом. На этом моменте до детей доходит, что пистолет однозарядный, они понимают, чем Вулич рискуют… и, правильно, начинаются вопли: «Да они там больные, такое с собой творить!»       О юный падаван, больные — это ещё мягко сказано.       Тема денег также очень важна в последующем эпизоде, где господа офицеры пытаются прекратить страшное пари. В общем, они ведут себя, как нормальные люди, на глазах которых их товарищ пытается убиться. Однако, когда Вулич задал вопрос: «Господа!.. кому угодно заплатить за меня двадцать червонцев?» — «Все замолчали и отошли». Никто не «выкупил» жизнь и честь Вулича — и вот здесь оказывается, что дружба, офицерская честь и военное братство не стоят ничего. Но мы помним, что Вулич — хитрый жук, и он пришёл сюда за деньгами. И с деньгами он и уйдет.       К слову, в пользу гипотезы о придержанном курке говорит вот это: «Этот же человек, который так недавно метил себе преспокойно в лоб, теперь вдруг вспыхнул и смутился».       А, простите, с чего? Не с того ли, что кошка знает, чьё мясо съела?       Печорин этого предпочитает не замечать, он занят только собой, он — центр всего мира, другие люди в лучшем для них случае статисты. И это реально подарочный случай.       Но давайте ещё раз взглянем на сцену, где тема денег звучит во весь голос.       Перед нами ложная развязка: Вулич получает свой выигрыш.       «Минуты три никто не мог слова вымолвить; Вулич преспокойно пересыпал в свой кошелек мои червонцы». Деньги и азарт от пари, от выигрыша очень много значат для Вулича. Не выиграй он пари, то потерял бы все свои деньги, что уже для него самого становится несущественным. По условиям пари проигрыш — это смерть. Ненадолго, на несколько несчастных часов он увеличил свое состояние в два раза. Похоже, если отбросить байронический флёр загадочности, то настоящая тайна Вулича — это его чудовищная бедность, помноженная на чудовищную гордость пополам с хитростью. Он принимает пари Печорина, решив стать богаче за счёт человека, который предложил ему поиграть со смертью. Однако до самого конца Вулич не изменяет себе и пытается использовать обстоятельства до последнего. Вот честное слово, эта версия куда интереснее той, где Вулич пытался свести счёты с жизнью и пробовал превратить самоубийство в красивое романтическое действо.       «Скоро все разошлись по домам, различно толкуя о причудах Вулича и, вероятно, в один голос называя меня эгоистом, потому что я держал пари против человека, который хотел застрелиться; как будто он без меня не мог найти удобного случая!..»       Григорий Александрович, большинству людей не было до вас дела, люди устали и хотели спать, особенно после такого адреналинового забега.       После этого Печорин опять начинает интересничать, умничать и распускать хвост, а Лермонтов снова занимается самоцитированием, на этот раз стихотворения «Дума»: «А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного счастия, потому знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнения к сомнению»…       Ну и да, Лермонтов выдает нам раздвоенности и противоречивости Печорина, который то смеётся над астрологией, то всеми силами пытается вытеснить и заболтать саму мысль о том, что он НА САМОМ ДЕЛЕ МОЖЕТ БЫТЬ ОРУЖИЕМ В РУКАХ СУДЬБЫ ИЛИ БОГА. Попутно Лермонтов поддает Шекспира с кровавым месяцем (высокий, литературный образ) и разрубленный напополам свиньёй (чуть больше подробностей и был бы натурализм, ну как в «Пармской обители», где бедная лошадь запуталась в собственных кишках. Как нам красиво готовят и сервируют финал, как подводят к смерти Вулича!       Да, в чём ещё большое мастерство Лермонтова-писателя: весь этот вопрос о предопределении и его эмоциональное воздействие показаны у всего такого рефлексирующего Печорина через телесный уровень и физические ощущения. Он взвинчен, он не может спать, и даже перспектива свидания с дочкой урядника не прельщает. (Счастье дочери урядника, а).       И, наконец, кульминация. Обычно её считают проявлением героизма, но это всё та же адреналиновая наркомания и жажда острых ощущений.       Заметим, что Вулич погибает донельзя глупо, не так, как положено загадочному романтическому герою, а так, как положено заурядному вояке.       А вот эта сцена отдельный шедевр, потому что она на самом деле отражение всего внутреннего Печоринского конфликта в кривом зеркале, Лермонтовым же гнусно обстебанная:       «— Согрешил, брат Ефимыч, — сказал есаул, — так уж нечего делать, покорись!       — Не покорюсь! — отвечал казак.       — Побойся Бога. Ведь ты не чеченец окаянный, а честный христианин; ну, уж коли грех твой тебя попутал, нечего делать: своей судьбы не минуешь!       — Не покорюсь! — закричал казак грозно, и слышно было, как щелкнул взведенный курок.       — Эй, тетка! — сказал есаул старухе, — поговори сыну, авось тебя послушает… Ведь это только бога гневить. Да посмотри, вот и господа уж два часа дожидаются».       Вот эти «господа уж два часа дожидаются» — это великолепная, блестящая характеристика того, как преломляются в сословном и патриархальном дискурсе все эти философские драмы-рамы.       Печорин идёт испытывать судьбу… и ожидаемо, побеждает, потому что у нас впереди перечитывание романа сначала, и потому что настоящее предопределение не означает, что сверху расписан каждый наш шаг. В рамках между тремя точками — рождением, смертью и Страшным Судом — человеку дана полная и абсолютная свобода нравственного выбора. И вот этой свободы выбора и проистекающей из неё ответственности скучающий режиссёр и мастер резьбы по живым людям не хочет видеть. Вернее, делает всё, чтобы развидеть, потому что иначе придётся признавать все свои ошибки, преступления и действия, что направлены они были не против персонажей, не против статистов, а против живых людей. Таких же, как и сам Печорин.       Что до предопределения, то фраза про сомнения не должна смущать и сбивать с толку читателя. Разумеется, Печорин в предопределение верит, но только в то, где он сидит на позиции актора и Бога. А бедняге Вуличу совершенно точно не стоило ради денег так играть с судьбой.