Кровь под кожей

      Китти инвалид, наверное. Что-то в ней сломалось, срослось не под тем углом, и теперь любой контакт с людьми даётся ей, как в наказание.       Так она и думала — нельзя будет смешать Шерлока с остальными легионерами. Он не позволит ей просто забыть о своём существовании.       Цветом униформы легионеров был холодный серый, и графитовый у самой Китти. Генералы носили черный. Идею наверняка подсмотрели у немцев, если только Хьюго Босс не был Дьяволом во плоти. Чешир служила во Второй мировой не раз, и не на одной стороне. Их форму она хорошо помнила, в Аду разве что красных повязок не носили. Рук по локоть в крови хватало.       И вот теперь Холмс, высокий, сухой Шерлок, в униформе, сидящей на нём, как будто мужчина прямо в ней был из камня высеченным, стоял по стойке смирно. Китти не задерживает на нём взгляд дольше, чем на тех солдатах, что справа и слева от него. Нужно же было ему оказаться во внешних рядах.       И дело было не в том, что Чешир падкая на красоту — столько, сколько она не живут, а значит к привлекательности у Китти иммунитет. Здесь скорее играло то, насколько помешанной она была. Больше века прошло со смерти Шерлока, сколько людей было после него? Сколько времени понадобится, чтобы втоптать его в дно памяти, откуда девчонка его не достанет? Откуда он её не достанет.       Китти порекомендует поменять Холмса и того дылду Холстона местами. Глаза б не видели.       Шесть часов занятий Чешир проводит на автомате, ни с кем в пару не вставая — легион укомплектовали четным числом солдат, до первой смерти она может вообще ни с кем не взаимодействовать. Под конец, укладывая меч в ножны, кивая старшему офицеру, которого к ней отправили сегодня, чтобы демонстрировать технику ведения боя, девушка чувствует, что у неё сердце стоит поперек горла и лицо наверняка красное.       Тяжелый день. Воздух сдавливал диафрагму, как ботинок поперек груди. — Ты себя в зеркало видела? - без приветствий говорит Дьявол, отрывая глаза от бумаг.       Китти и не заметила как ноги привели её сюда, как она дёрнула ручку без стука в дверь. Как сильно её колотит сейчас. — Нет, не видела, - он отвечает за неё, и жестом руки приглашает присесть, но когда понимает, что девчонка едва ли соображает, со вздохом поднимается из-за стола, берет под локоть, закрывает дверь за её спиной, и усаживает на банкетку у стены.       Мужчина расстегивает на ней две верхние пуговицы мундира, снимает с гостьи головной убор, выпутывает волосы из тугой косы, и взлохмачивает их ладонью.       Чешир всегда беспокоило то, что к ней относятся, как к душевно больной здесь. Что эти люди, занятые настолько, что не могут даже секунду выкроить на щелчок пальцев, чтобы в этой удушающей сухости пошел дождь, иногда бросают дела, чтобы успокоить её подкатывающую к горлу истерику. Но сегодня девчонке нужно это внимание, наверное. — Слишком громко думаешь, - качает головой мужчина, зарываясь пальцами в волны волос на затылке, притягивая к себе, позволяя прижаться щекой к своему телу, и ждёт, пока Китти не надышится запахом горячей солёной земли, ткани, пережженной не то глажкой, не то солнцем, пока лицо не напечет от того, каким Князь был горячим под одеждой. — Громко?       Слишком громко? Что может сейчас казаться слишком громким? Тишина кабинета. Тишина, в которой тебя разрывает на куски, в этом безвоздушном пространстве. — Тенгри рассказал о приступе, - говорит он, заходя обратно за стол.       Чешир сглатывает. — Поэтому ты...? - она открывает рот и закрывает, не находя достаточно воздуха, чтобы хоть что-нибудь высказать. — Потратил на тебя две минуты своего бесконечно бесценного времени? - иронизирует мужчина, расправляя рукава рубашки, чтобы застегнуть манжеты, - Просто на тебе лица нет.       Девушка смотрит с огромным недоверием. — Хорошо, давай на чистоту. Мы ничего о тебе не знаем, - начинает маршал, как бы поддаваясь, - Ни откуда ты, ни того, что может убить тебя. Твой мозг изнашивается как у живого человека, и тем не менее ты всё ещё не в психушке, что занятно само по себе.       Дьявол берет паузу, обдумывая что-то, а затем продолжает: — Ну, вот положим, все здесь — души умерших. В условном втором, конечном теле. У людей есть прижизненная оболочка и та, что живёт в загробном мире. Плоть и душа. Первое разрушается — разум сохраняется во втором, второе разрушается, и конец всему. Для того, чтобы убить окончательно нужно то оружие, которым мы пользуемся здесь. На меня, на Тенгри — на языческих Богов, демонов, ангелов, то есть высших существ, оно действует, как убиение насмерть. А тебя можно ранить с тем же результатом, скажем, столовым ножом, и вылечить после, но это же просто чертовщина какая-то.       Мужчина время от времени делает паузы, позволяя доносимой мысли улечься в голове девушки, и когда убеждается, что что-то Китти уловила, продолжает. — То есть что душа, что тело у тебя — слабые, как будто ты из бумаги сделанная.       Чешир хочет оскорбиться, подбирается, выпрямляясь, берет себя в руки, но её жестом призывают к молчанию. — Я не закончил, перебьешь меня, и я замучаю твою душонку до основания. Так вот, когда человек погибает в одной из жизней, его душу, как генератор, можно пересадить в новое тело. Родиться заново. Отсюда дети, до смешного смышленые, как будто им лет двести. Им на самом деле много лет. Душа — ресурс ценный, расточать его нельзя, поэтому вшивают в новых людей, пока однажды она не сотрётся в порошок. И они могут помнить усталость, могут чувствовать гниль на языке от того, что в прошлой жизни поглотили больше, чем смогли вынести, но люди прошлые жизни не помнят, иначе возомнили бы себя бессмертными, и ни нам, ни Небесной Канцелярии это не удобно.       Голова вроде немного светлеет, столь длительные перерывы на "усвоение материала" Чешир уже не нужны, но она терпеливо ждёт, когда фельдмаршал продолжит. — Ты же помнишь всё, - говорит он, - Чувствуешь так, будто оно было вчера, и тело у тебя не новое, а своё собственное. Как так? Кто ты? Куда тебе себя девать, ребенок? — Я не ребенок, - возражает Китти, даже не успевая подумать. — Неужели? Приходишь ко мне чуть не в слезах, - перечисляет Дьявол, - Тебя нужно гладить по голове, и кормить, желательно вкусно. Если сладким, ты не такая несчастная, как обычно. Ты не знаешь как общаться с людьми, ты не умеешь жить, так где же твоё "взрослое" понимание вещей? С чего бы тебе не быть ребенком, если ты даже выглядишь, как угроза мук в аду за растление малолетних для всех тех, кто имел неосторожность влюбиться в тебя?       Чешир поджимает губы, и когда маршал убеждается, что его больше не перебьют, возвращается к теме: — Так вот душа и тело в твоём случае — одинаковые по сути своей, но очень крепкая память. Как будто твоей оболочкой являются не тонкие материи, и не мясо с костями, а собственный разум. Он как кровь под кожей — вспори тебе брюхо, она вытечет, впитается под землю, пока не достигнет похороненное тело, чтобы наполнить жилы заново, и вытащить тебя из любого склепа, куда не закопай. — Жутко, - комментирует Чешир. — Сатанистам понравилось бы, - отвечает мужчина. — И что же из этого? Вода что в стеклянной, что в жестяной кружке — всё равно вода. Что это меняет? — А то, что ты всамделишная. Тебя нельзя убить. Ты живая в мире мертвых. Тенгри рассказал мне о тех глупостях, которые ты на свой счёт возомнила. "Не заслужила отведенного времени", "Моя жизнь против жизни живых ничего не стоит". Ты очевидно так же глупа, насколько исключительна, - с издевкой замечает он, - Иначе как объяснить то, что ты не ценишь жизнь, за которую вся твоя драгоценная планетка сделала бы всё на свете? — Но я ведь... — Нет-нет, ты определенно глупа, даже не спорь, потому что появляешься в новом месте, и жизнь сама течет тебе в руки, даёт то, что необходимо для выживания в любое время, в любой из жизней, а ты спешишь от неё отмыться. Не сумасшествие ли? — Ты что не понимаешь...?! — Конечно, куда мне, я ведь всего лишь в пару десятков тысяч раз старше тебя, - вновь перебивает маршал, - И то, что ты здесь — невозможно. Мы не знаем какое влияние на время здесь, на материю ты можешь оказать. Даже ты не понимаешь, так почему мы по-твоему так печемся о твоей славной головке? Потому что в ней мозг, мозг такой сильный, что тащит тебя четыре сотни лет, не позволяя позабыть ничего, и что ещё опаснее для нас — твои страхи по этому поводу могут стать угрозой. Ты знала, что когда у тебя приступы, стены дрожат, и это не у тебя в глазах двоится от слёз — это всё двоится у всех.       Снова пауза. Громкая, как пушечный выстрел. — Ты — катастрофа размером с недокормленную девочку. Ты не удерживаешь свой разум внутри, он просыпается наружу, переливается через чашу, потому что ты не в порядке, и если мне или любом другому генералу, кому не надоела жизнь, нужно провести с тобой какое-то время, мы это делаем, Китти. Потому что в Преисподней, если мы чего-то не понимаем, мы не изживаем это со свету, как люди делают. Мы пытаемся найти этому объяснение и место.       Князь снимает китель со спинки кресла, подпоясывает его, одергивает лацканы, подаёт Чешир руку, чтобы затем застегнуть и девчонку, будто самой ей это не удастся. — Мы идём на обед, легионеры уже должны были растратить свои двадцать минут на смену одежды и чистку, придём в полевом, помучаем их превосходством мундира, - бодро сообщает он. — Ты ведь не голоден, - замечает Чешир.       Дьяволу не было необходимости есть или спать, поэтому это приглашение — реверанс в её сторону. — Я всегда голоден, как и все здесь, - возражает он, становясь на мгновение мрачно-серьёзным, заговорщически тихим, почти обещающим опасность знания, - Просто нам нет необходимости это удовлетворять.       Китти, как всё же человек, считала, что Сатана должен был быть кем-то жестким, непреклонным, мстительным и жестоким. Она практически не ошиблась, за исключением того, что ко всему прочему у Дьявола обостренные чувства семейной связи, дома, преданности, заботы обо всех, кем он обрастал в течении жизни — будь то дети, братья или такие как Чешир. В своей манере, но искренне.       Лифтом они воспользовались до второго этажа, чтобы демонстративно пройтись по лестнице, холлу Резиденции, прошествовать до столовой военных частей, где действительно не дурно стряпали. Все вокруг начинали работать чуть точнее, активнее, даже дышать ровнее, лишь бы не выдать стеснения перед фельдмаршалом. Китти потряхивало бы от смеха, не разделяй она всеобщего трепета.       У Дьявола была твердая походка, человека, задумавшего распахнуть любую дверь перед собой. Он был будто немного сутулым, со слегка ввернутыми внутрь плечами, что придавало ему сходство с хищником, убранные за спину руки. Взгляд придирчивого отца.       Вся его Резиденция представляла собой крепость — грубую снаружи, и изящную, насколько гранитное сооружение вообще может быть изящным, внутри. Но всё казалось громоздким, строившимся под людей в полтора раза больше обычных. Нужную атмосферу требовательности это разумеется создавало. — Пришли.       Солдаты обедали в Большом восточном зале, с высокими сводчатыми потолками и огромными окнами. Двери вели во внутренний двор, отделяющий зал от казарм.       Большинство легионеров пренебрегали приемами пищи, приходя сюда ради порции фруктов или кофе — удовольствия ради. Китти же ужасно хотела есть, поэтому голодным пайком сегодня ей не отделаться. — Не люблю солдат, в особенности девиц с плохим аппетитом, - как бы невзначай заметил Дьявол, - а больше всего, когда генералы пытаются подражать подчиненным, лишь бы приняли за своего. — Меня тошнит от жары, я не генерал, - Китти дожидается, пока порцию подготовят и для мужчины, чтобы увести его на второй этаж, где собирались те, кому места не хватало, а потому там было менее людно. — Спасибо, что напомнила, ночью будет дождь, даю слово, - отвечает мужчина, следуя за ней, - И всё же я на тебя Тенгри спущу, если не будешь обедать по-человечески. Уж он-то привязывает к койке как надо. Однажды продержал Левиафана, затянутого ремнями на полтора месяца, кормя его с ложки, чтобы подлечить желудок голодранцу.       Китти пыталась позволить маршалу идти во главе, потому что на них поглядывало глаз двести, но он всё вышагивал неспешно, разве что не с издевкой. Пришлось идти впереди, командуя их маленьким строем, пока мужчина продолжал рассказывать о тирано-материнских замашках языческого Бога. — Ты сказал про дрожащие стены, когда у меня приступы, - начинает Чешир, когда половина тарелок уже опустошены, а Сатана замолкает ненадолго, - В каком радиусе? — Не обязательно стены. Всё зависит от твоих кошмаров. Они как будто начинают присутствовать. Не физически, так на уровне лёгкого... Ощущения.       Китти думает какое-то время, но затем удовлетворенно кивает. Пока что значительного вреда она не причинила. Но с этим нужно что-то делать, пока эта язва не разрослась. — Что сегодня тебя так напугало? - как будто не имея об этом представления спрашивает Дьявол.       Практически всё, что он кому-либо говорил было рассказами о других или вопросами, несмотря на то, что Сатана знал ответы лучше тебя самого. — Ты о чём? - удерживая голос где-то между безразличием и непониманием, уточняет Чешир. Выходит почти искренне.       Мужчина снисходительно приопускает веки, ведет головой, как бы позволяя подумать над ответом ещё раз. — У меня не так давно был приступ, если ты забыл, я эмоционально более разболтанная, чем обычно. Просто стало..., - Китти поворачивается в сторону в поисках ответа, пока не выдаёт, - Не хорошо.       Второй этаж представлял собой выступ с перилами вдоль стен помещения. Первый этаж выглядел как арена Колизея. — Я думал с Шерлоком было не плохо, - аккуратно уточняет мужчина, - Кажется ты его даже...       Иногда Князю интересно как так выходит, что рождаются люди с выразительными глазами. Это же просто смешно — они живут несчастные крохи времени, разбазаривают его на что попало, но спектр чувств им достаётся тот же. Не то, чтобы Китти была человеком при придирчивой инспекции, но вот уж чем она по-настоящему научилась убивать, так это осуждением во взгляде.       Сатана почти понимает почему она одна всю свою жизнь. Если сталкиваешься с этим жгучим разочарованием, надеешься больше никогда ничего подобного не видеть, и трусливо сбегаешь.       К его собственной досаде, трусом фельдмаршал не должен был быть.       Мужчина замолкает. Чешир чуть смягчает взгляд до красноречивого, почти осязаемого "Да как тебе вообще в голову пришло об этом говорить?", пока кипение ртути на поверхности радужек не сходит на нет. — Я скажу кое-что, и мы закроем эту тему, - говорит она на удивление твёрдым голосом, не выражающим ни полагающейся скорби, ни вполне объяснимой нервозности, - С ним невозможно находиться рядом долго. Можно просто распрощаться с рассудком. — Лезешь на стены, и предаёшься травмирующей страсти? - невесело усмехается мужчина. — Хочу остановить время, и не думать о том, что неизбежно переживу его, - цедит она, - Думаю, что всё в порядке, что мы одинаковые, и как вообще Шерлок Холмс может умереть? Иногда мне кажется, что он старше меня, и намного лучше переживает это, а значит у меня есть шанс.       Китти стискивает челюсти, потому что её подводит голос. Слёз давно не было. Скорби не было. Единственное, почему сейчас её колотит, как от полуночной истерики, это тот факт, что Чешир пугает сама перспектива того, что ничерта не изменилось и не изменится.       Появился Шерлок. Выглядящий чуть моложе, чем она запомнила, всё ещё рвущийся за жизнью и Китти настолько, что кажется живым. — А мне должно перестать казаться, что смертные и не смертные вовсе, - продолжает девушка, - Мне под четыре века, и я человек, как вы все здесь пытаетесь подчеркнуть по любому поводу. Я раз в семь старше любого, кто умер. И я даже самоубиться не могу, а это не честно. Мне рассчитывать не на что.       Китти не моргает, не смотрит в сторону кошмарно огромных окон, потому что не знает чего от себя ожидать, потому что под веками щипает. — А хуже всего то, что здесь, когда он уже умер, я даже теперь не могу выдохнуть, - зло выплёвывает она, - Он же ломанулся в легионы, Монту пропустил его, и если я объясню, что вы все сделаете? Отпустите его? Ты правда не знаешь кто такой Шерлок Холмс? Ты не знаешь кто я?!       Никто на них не оборачивается, но Китти точно знает, что их слышат, поэтому пытается задержать дыхание на пару секунд, а затем выдохнуть и продолжить тише. — Он упрямец. Дадите ему отставку, и он откажет. Прогоните, это тоже ничего не даст. Потому что я не собираюсь распинаться перед ним, и объяснять, что мне это мешает работать. Иначе тогда он точно останется. Вы же все пытаетесь меня вытащить из траншей.       Чешир косится в сторону кружки, прикидывает на сколько ещё её пересохшего горла хватит, чтобы закончить мысль, и решает осушить содержимое прежде, чем снова заговорить. — А если я провела в них слишком много времени, и пока что это единственное, что меня не выматывает хотя бы на уровне умственной деятельности, потому что это то, что я могу делать уже не думая? — Наверняка поэтому мы и хотели бы тебя отлучить от службы, - мягко отвечает Дьявол. — И что мне тогда делать? - Китти смотрит на него с отчаянием, - Холмс теперь легионер, думаешь я позволю ему скончаться в полях? Да я даже если бы захотела, не смогла бы. Я хотя бы смогу контролировать его деятельность, если останусь.       Китти слабая, оказывается. Отвратительно.       Она доедает, хотя кусок в горло не лез, но её порядком поддостал голод к вечеру, поэтому лучше так, чем мучиться до положенного ужина. Сегодня после учебных часов её ждёт долгий вечер бюрократических разборок со списками обновлённого состава легиона, и едва ли хватит недели, чтобы покончить с этой сессией. – Хотелось бы верить, однажды тебя отпустит, - сухо подытожил Дьвол. — Тебя хоть раз отпускало? - спрашивает Чешир даже не зная какого ответа ждёт.       Потому что если такие вещи заканчиваются, что тогда у неё вообще остаётся?       Мужчина качает головой.