Кровь под кожей

      Для фельдмаршала Китти может и закрыла тему, но самой себе расковыряла дыру между рёбер такой глубины, что стоит замолчать, и вслушаться, и можно услышать как сердце гонится прочь из реберного остова.       Поэтому на тренировках Китти стала жестче, как будто обучала не многочисленных детей генералов, кои были её нынешней семьёй, и не умерших, кому в целом на покой бы, а голодранцев и воров, купленных в армию, как шайка пойманных преступников, отданных в рабство.       Загнать себя чуть сильнее в добавок к тому, как колотится сердце, и можно подумать, будто оно не стучит в висках непрерывным потоком мыслей.       Ничего экзистенциального. Просто дурь. Так Чешир себе и сказала, утирая кровь из разбитого носа. Кажется не сломан.       Легионеры в числе семи тысяч человек, на эти два часа были поделены на две равные шеренги, и вели сражение на копьях. Это было вторым оружием в жизни Китти, но знала она его хуже меча, а значит решение влиться в одну из свирепых волн солдат было продиктовано самодисциплиной, а не желанием выпросить у Тенгри снотворное, чтобы не мучиться бессонницей от боли. А боли сегодня было предостаточно.       Конечно же всё так. Торжество рациональной части разума над той, которая трезвонит жутким гулом в ушах от того, что Чешир всю ночь и всё утро провела в раскопках дна собственной памяти.

***

— Ночь, ‐ довольно, с отголосками неопределённого акцента, вздыхает Левиафан.       Адмирал вернулся из плавания на дальние рубежи северо-запада. После далёких поездок он часто возвращался с лёгким иностранным оттенком говора. Хотя в загробном мире говорили на одном языке, языке всеобщего понимания, Левиафан говорил на другом в каждой части света, где бывал. — И ни тебе проклятущего солнца, ни этого слепяще-яркого неба, ‐ воркует он, у самого носа корабля, разрезающего зеркальную гладь Мёртвого моря.       О его поверхность отражалось последняя малиновая лужица света на самом краю горизонта, и бесчисленные звёзды. Яркие настолько, что судно можно было бы и не увенчивать цепочкой фонарей, тянущихся между мачтами.       Выдался редкий случай — выходной у части генералов, бывших близкими друзьями, ещё и в одни дни. Так уж сложилось, что и Китти больничный дали. Тенгри "в исключительно оздоровительных целях" пригласил Чешир с их небольшой ватагой на вечернюю морскую прогулку.       А были они именно ватагой. Просто шайка недорослей. В кругу сидели Дьявол, Вельзевул, гнавший конницу в Резиденцию с таким рвением, что даже лошади-мертвецы падали замертво, лишь бы поспеть из горной крепости сюда. С ними Тенгри, Ра, бывший его коллегой-фармацевтом и оптиком в Академии, и Вар. Вельзевул уже проиграл последней всё золото, что на нем было, и кажется был этому почти рад, надевая на богиню перстень позеленевший от времени с его печатью-мотыльком с крупными резными крыльями и бирюзовой глазурью в тиснении, как обручальное.       Китти не играла — ей просто нравилось слушать как на чертыхания Дьявола, усмехался Ра глубоким, грудным рокотом. Им не довелось быть знакомыми близко, но из всех это божество было наименее... простецким? Он был хорош собой и хорош в том, что делал. Знал это, а от того имел уверенную манеру всеобъемлющего покоя и неторопливости в пластике, речи. Холеный глава институтов и домов науки.       Левиафан обернулся, размахивая руками, как мальчишка. Тенгри, не отнимая ладони от подлокотника, приподнял пару пальцев, давая знать, что адмирала заметили, и впервые за многие недели улыбнулся.       Китти позволили флегматично развалиться на лежаке, давая ночному ветру, под которым стоячее море тем не менее не шелохнулось, снимать с себя слой за слоем жар военных полей.       Фонари раскачивались от движения посудины, усыпляя. Чешир практически потеряла нить негодований Тенгри, уверенного, что Князь жульничал, как вдруг самосозданную тишину разорвало грохотом, как будто земля под ними треснула, и провалилась.       Корабль по середине порвало вспышкой света, как ткань ножом, он начал складываться внутрь, карточным домиком. Медленно, но неотвратимо. Левиафан, находившийся с Чешир на одной половине, дёрнул девчонку на себя, бросив к носу, что оказался выше всего.       Мачты приближались верхушками друг к другу в поклоне, чтобы сойтись лбами, и спутать паруса.       Адмирал кричал что-то той половине судна, пока ему не показалась взъерошенная макушка Тенгри. Он выдохнул с явным облегчением, и побежал к правому борту корабля, чтобы прыгнуть в воду. Китти рванула в сторону, пытаясь разглядеть Левиафана в тёмной воде, но его не было — только черное подвижное пятно, явно живое, разрасталось под кораблём, пока палуба не вздрогнула, будто кто-то снизу подхватил её. — Ну-ка, бегом сюда! - скомандовал Дьявол.       Чешир повиновалась, но замерла у края излома посудины. — Левиафан держит корабль, не бойся, - уверяет Тенгри. Китти отходит на пару шагов, с разбега перепрыгивает рваную трещину, и её сразу же хватает за запястье Ра, отводя от края.       Их корабль подорвали. Сомнений не может быть — море безопасное. Значит снабдили судно или подложили на мёртвое дно по их маршруту. Как святоши добрались до них? Ангелы в воду не входили — оперение было слишком густым, и крылья не просыхали сутками. Фанатики незаметно не приблизились бы.       Посудина двинулась кармой вперёд — назад на бесплодные берега, откуда отчалила, но то было не естественное корабельное движение, а чернота в воде, что держала их судно на плаву. — Твои чудесные волосы придется остричь, - с грустью сообщает Ра, - Опалило.       Китти только сейчас замечает, что обрезать придется в лучшем случае по плечи.

***

      Они плыли туда четыре часа, и возвращались минут пятьдесят. Когда последний пассажир сошёл на берег, корабль дрогнул, шлепнувшись о воду, и всё таки сложился пополам. Вскоре из воды вышел адмирал, плюющийся проклятиями. — У тебя кровь! - рыкнул он, направляясь к Тенгри.       Лекарь подносить кончики пальцев ко лбу, снимая пару капель, которые успели стечь, как он ни старался остановить это.       Морское чудище оттряхивает руки и рукава мокрой насквозь рубахи, приподнимает лицо языческого Бога за подбородок, пытаясь унять в руках яростную дрожь. Тенгри почти кажется бессильным. — Врач недобитый, аптечку носить надо! - цедит Левиафан, и словно опомнившись переводит взгляд на остальных, - Там вон.., - он запинается, пытаясь сконцентрировать внимание на ком-то помимо Тенгри, - У Вар плечо рассекло.       И отходит, направляясь в хижину на берегу, где адмирал часто прятался от солнца. — Порядок, у девочки кровь носом, - отнекивается женщина. — Ну, и неделя задалась у твоего носа, верно, солнышко?       Китти пожимает плечами, наблюдая, как возвращается с маленькой бочкой Левиафан.       Он заходит в воду, взбирается на одну из половинок корабля, торчащую на отмели. Содержимое бочки, очевидно порох, рассыпается повсюду. Адмирал зажигает маленький огонёк в своей руке, разрастающийся от спички к спичке, сложенных в общий горящий коробок, падающий в центр пасти корабля, разинувшего палубу. — Подавитесь! - выкрикивает, он и прыгает в воду, снова расплываясь тёмным пятном в ночном море.       Корабль-покойник горит, отдавая привычным для Преисподней жаром. Его бывший экипаж стоит какое-то время на берегу, кто-то ступнями в воде, пока по одному не расходятся. Китти и Дьявол ждут лекаря какое-то время, пока он не садится на песок, устало опираясь локтями о колени. — Идите, вас осмотрят, - устало говорит Тенгри, всматривается куда-то в черноту неба и моря, разницы между которыми уже и не было.

***

      После инцидента с кораблём адмирал не возвращался в Резиденцию почти четыре недели. Китти точно не знала, но Тенгри упоминал в разговоре с контр-адмиралом флота, что тот рыщет по морскому дну в обличье чудовища в поисках следов других кладок взрывчатки. Лекаря это сделало странно потерянным и ещё более бледным.       Что-то у этих двоих происходит, потому что то их приходится разнимать из лужи крови их же собственных разбитых носов и губ, то божество несёт чудовище на руках, чтобы лично врачевать. А затем снова сцепятся до следов удушения на шее Левиафана, и хромоты Тенгри. И вот теперь эпизод с тем, сколько требовательно-заботливого недовольства увечьями было во всем существе адмирала, и то, что педант-лекарь почти не появляется на рабочем месте, полосуя каждое побережье и порт часами.       Сложно было назвать это романом. Просто какая-то патологическая привязанность двух очень тяжёлых на характер и руку существ, которым просто нужно было кого-то любить. Дружить у них не особенно получалось.       Китти тяжело вздыхает, поправляя китель рукой в тугой рукавице, и натягивает фуражку пониже, будто это её спасёт. Впереди шёл Холмс, а у неё...       Она старалась отрезать сожженную часть волос сама, но вышло криво, на следующий день, после военного совета, Сатана за локоть повёл её в свой кабинет, в котором крайняя дверь вела в покои, и следующая в этом помещении-матрешке в купальни. Он пообещал немного выровнять линию.       Теперь Чешир стрижена под Шерлока Холмса. Она просыпается каждое утро и видит короткие кудри с косым пробором, упрямую осанку, холодные глаза, европейские черты, смешанные с восточными. Чего-то гад добивается, но заявиться в кабинет Сатаны с требованиями отчитаться было бы смертоубийственной тупостью, а Китти умирать не планировала. Не теперь. Иначе до Шерлока она ещё не скоро доберётся.       Он узнаёт её в секунду, когда девчонка замечает мужчину. Внутри просыпается какой-то чертёнок, которому нужно дернуться в сторону Холмса, и пришить себя к нему. Хотя бы на живую. Его, чертёнка, удовлетворит и тупая толстая игла. Лишь бы насовсем.       И вот это уже совсем не здорово, Чешир ведь не помешанная.       Не настолько, в конце концов. — Командор, - первым обращается Шерлок, и Китти так внутренне перетряхивает, будто на дне желудка действительно варилась Преисподняя. — Занята, - сухо отвечает она, даже не замедляет шаг.       Тяжело. Колени грозятся или подогнуться в любой момент, или не согнуться больше никогда. Китти просто хочет поздороваться с ним без шпилек и яда в голосе.       Ей нужно уткнуться ему в плечо, и на всех нажаловаться.       Ей бы посидеть с ним в одном пространстве, чтобы хоть немного надышаться тем, как когда-то пах её дом. Да вся её жизнь — та часть, которую Чешир запомнила болезненно точно.       И если это все же случится, если её к нему пришпилит идиотским случаем, если она не доглядит, и Шерлок заговорит с ней дольше, чем на полторы секунды, Китти точно может попрощаться с остатками рассудка, который у неё и без того местами поврежден.       Она надеялась, что смерть всё изменит, и однажды Шерлок Холмс в ней кончится. Что она станет хоть немного целостнее — столько лет прошло, и Чешир ведь не может помешаться навечно.       Такие мысли отрезают от страха, как звук, если захлопнуть дверь. Китти делает так последние лет восемьдесят — в её голове словно Колизей, на арене которого, борются обрывки её прошлого, гладиаторы, за право вертеться на языке, стучать в висках кровью весь день, всю ночь. А сама Чешир вне его. Сидит снаружи запертых ворот, слыша только отголоски боевого клича. Достаточно глухо, чтобы сделать вид, словно их нет.       Как будто двухсот-трёхсот лет жизни и не было. Так проще. Будто всё, что от тебя есть — память об этой жизни и остаточные знания из времени, о котором ты даже не заговариваешь.       Китти знает как она выглядит. Знает на кого похожа, кого в ней больше, чем нужно, чтобы оставаться человеком. Поэтому всё, что она может сделать сейчас, когда хозяин всего-вот-этого всё время мелькает где-то в поле её зрения — это закрыть глаза на внутреннее дребезжание костей, которые ей даже не принадлежат больше.       К досаде всего сущего, а девчонка была единственной живой здесь, так что круг замыкается до неё самой, Чешир была намного упрямее.       Она уже сепарировалась от своего разума. Отрезать от себя ещё кусок ничего не стоит, она всегда так делала. Ничто девушку не останавливает.       Командующая идёт нервным маршем в воинские части. Основной ежесезонный отбор в армию закончен, но поток добровольцев не прекращался, пускай в меньших количествах. Чешир сегодня на матах, её легионеры на лётной подготовке, поэтому её бросили на экзаменацию.       Помещение напоминало внутренний двор, но было крытым, с окнами, выходящими на поле боя. В них стоял высокий, нереалистично графичный силуэт фельдмаршала и контрапост адмирала с короткой толстой сигаретой, зажатой в зубах. Китти задерживает на них взгляд, кивает, получая ответный кивок второго, и легкий поворот головы первого.       Китти мало спала сегодня — график работы с документами на новых легионеров явно рассчитан не на смертных с регулярными приемами пищи и обязательным хотя бы четырехчасовым сном, но у девушки в желудке где-то полторы кружки кофе, и гремучая злоба на всех тех, кто решил добавить ей работы, поэтому сегодня командующая точно снимет шкуру с пары-тройки добровольцев.       Смертные в основном. С ними проще, потому что девчонка к сверхсуществам привыкла. Чешир избавляется от головного убора, приглаживает волосы нервным движением. Она кивает секунданту, и тот приглашает первого из группы в двадцать человек. Китти понимает кто перед ней не сразу. Как будто тело вспомнило его раньше, чем память собрала инстинктивную тревогу в короткую цифру-кличку.       Он постарел. Постарел так, что девчонка чувствует как воздух выбивает из лёгких тяжелым взглядом его ледяных глаз. Намного более колючих, чем у неё самой. Он смотрит так, как смотрел на Чешир всегда, и прежде, чем до Китти доходит кто он, губы мужчины уже дергаются в хищной усмешке. Он узнал её. — Представьтесь, пожалуйста, - высоким голосом просит секундант, разрезая повисшую тишину. Чешир даже дергается, за что проклинает себя.       Могла бы — пнула бы в живот армейским ботинком. Тупая невротичка. — Стоп, - командным тоном приказывает она, жестом обрывая даже незначительный гул среди добровольцев.       Это вызывает теперь удивление на лице мужчины в двадцати метрах от неё, всего секундное. Ни разу за всю жизнь Китти не удалось его удивить. Ну, конечно. Кем Чешир была почти две сотни лет назад? Эгоистичным, бестолковым, бесталанным подростком. Лишь бы главнокомандующий приказы ей отдавал. Теперь приказывает Китти. Это стало таким привычным и естественным, что иногда казалось — рявкни на ветер, и он замолкнет.       Ей требуется секунда, чтобы опустить веки, проглотить смесь страха и ярости, и скомандовать ждать её. — Пять минут, - цедит она, окидывая присутствующих презрительным взглядом, пытаясь даже на того мужчину посмотреть свысока.       Но до него Чешир далеко. В него уничижительный тон и взгляд вшиты на генетическом уровне. Он был рожден подавлять всех вокруг, а её в первую очередь. С тем, в каком положении Китти сейчас, это её взбесило. Она может ненавидеть власть сколько угодно, но девушка к ней привыкла.       Чешир идёт в сторону галереи наблюдающего фельдмаршала, сложив руки за спину. В двери не стучит, с адмиралом не здоровается. — Это ты его притащил, ты его направил на зачисление сюда! - начинает она, переходя под конец на крик, выдирая собственную правую руку из левого кулака за спиной, - Ты всё это устроил, я знаю что ты! Некому больше, - Китти тычет пальцем в грудь Дьявола, и ей не хватает воздуха на этот крик, хотя ей бы кричать и кричать.       Маршал выслушивает её со сдержанной холодностью, но ровно до тех пор, пока девчонка не прикасается к нему. Чешир чувствует, как земля уходит из под ног, как удар спиной об стену вышибает остатки воздуха из лёгких, как новый его глоток не сделать — крупная ладонь в перчатке стискивает её горло.       Кровь, кипящая в висках схлынула, оставляя после себя страшный холод. Китти краем глаза заметила, как кто-то справа от них дернулся в её сторону.       Часть солдат периодически приходило в галерею, выходящую окнами на тренировочное поле, чтобы понаблюдать за манерой ведения боя старших офицеров. Ну, естественно, нужно было Шерлоку оказаться среди них. На смену ненависти приходит сухой, холодный рассудок, и Чешир понимает — Холмс нарвётся на идиотскую смерть, если градус ситуации накалится больше, чем Сатана, удерживающий Китти за горло. — Капиту.., - она заикается, понимая, что в горле пересохло от крика и нехватки воздуха, и Чешир не может даже капитулировать, - Сдаюсь. — Уверена? - с недоброй усмешкой уточняет Князь, - Может мне стоит на цепь тебя посадить? — Ладно, - сипло отвечает девчонка, и её отпускают. Чудом на ногах удержалась.       Запястья тяжелеют, стягиваемые кандалами за спиной. — Не шутите, маршал? Как мне проводить отбор? - говорит она, сдерживая однако любые недопустимые интонации. Голос хрипит, к вечеру на шее появится лиловый ошейник из синяков. — У вас чудесные ножки, командор, придушите кого-нибудь бёдрами, тот, первый на очереди, точно против не будет, - деланно безразлично отвечает Дьявол, - Насколько мне известно, - подчеркивает он.       Он знает...       Конечно же знает кто стоял перед Чешир. Всё знает обо всех. Как только голова не лопнула? — Кто направил его на зачисление ко мне? - устало спрашивает Китти.       Группе младших офицеров, включая Шерлока, бросают угрозу в виде приказа адмирала "не греть уши, набираться воинской мудрости". — Это не он, Китти, - отвечает за Князя Левиафан, туша сигарету, очевидно вторую подряд, - Все вопросы к военной академии, они нам их засылают и распределяют, всех по умениям. Этот наверняка в контакте с бесами отличился.       Чешир хмурится, устало закрывая глаза. — А он кто? - вскользь интересуется адмирал, - Кто-то из знакомых? — Её первый, гм..., - начинает Дьявол, удерживая опасную паузу, как бы пытаясь угадать как же классифицировать того мужчину, - Командир? Верно же?       Китти кивает, надеясь, что словесную порку отложат на потом. — О как, - простодушно тянет Левиафан, - А реакция такая, будто он... — Ну, почему же "будто", адмирал? - издевательски усмехается Князь, - Очень даже, и я бы даже сказал... — Отбор идёт, - перебивает его Чешир, - Расстегнете, маршал? - с нажимом предлагает она, но получая красноречивый взгляд и "Я про бёдра не шутил", нервно передергивает плечами, кивает командованию, и уходит, надеясь, что Холмс в ней взглядом дыру не прожжет. — Во время последнего сезонного отбора, - с ходу начинает Китти, выходя на поле, - мне сделали замечание, - она оборачивается к окнам, не зная точно — смотрит ли фельдмаршал ей в глаза, но чувствуя, что на мгновение поймала его взгляд, - Я слишком строга при отборе, - продолжает Чешир, - Последний экзаменуемый пролежал в лазарете неделю. — Многовато для мертвеца, - впервые подаёт голос мужчина, приближающийся к Китти.       Его шаг был намного менее стремительным, он будто позволял девчонке ненадолго побыть внушительнее, чем она есть. В отличие от воспоминаний Чешир, его голос должен быть жестче, не таким тягуче-хрипловатым. — Меч в его ноге тоже был глубоковат, - отвечает командующая, - Даже для мертвеца.       Секундант ждёт, когда дуэлянты встанут на исходные позиции, и зачитывает: — Экзаменуемый Кэрол Хартли, номер шестнадцать шестнадцать, экзаменатор командор тридцать девятого-сорокового легионов. Оружие, пожалуйста, - офицер вопросительно смотрит на мужчину.       Значит его звали Кэролом Хартли. Так уж вышло, что Китти знала только его порядковый номер ещё в той армии, что была в её жизни где-то два века назад.       Кэрол.       Чешир не собирается насмехаться над тем, что имя женское. В нём не было ничего от женщин, как и сострадания к ним или толики уважения к хоть чему-нибудь живому. "Кэрол Хартли" звучало почти ласково для того, кем этот человек был. — Боюсь, у командора связаны руки.       Хартли не сводит глаз с Чешир, она чувствует, как её сжирают заживо. — Как же ей в таком случае держать оружие? - учтиво уточняет он.       Насмешка во взгляде, насмешка в тоне, насмешка в самом его присутствии здесь.       Конечно же причина его зачисления — не просто особый дар в общении с бесами, что было бы полезным для службы в смешанном легионе. Кэрол Хартли был рождён для войны, таких называли "универсальными", и распределяли их в равных количествах в недоукомплектованные легионы. К Чешир таких направляли от букв "Джи" до "Кей". Ему же нужно было родиться Хартли, и попасть сюда, как и Холмсу по чистой случайности.       Случайность тоже была насмешкой. — Позаботьтесь о себе, Хартли, - раздаётся насмешливое за спиной Китти, и девушка оборачивается на голос Левиафана, пошедшего за ней, - Она проглотит вас, не пережевывая. Даже без рук.       Адмирал был странно приземленным для богоподобного морского чудища, и пожалуй единственным, кто вставал на сторону Чешир не потому что она была ему нужна, и не потому что была под его защитой, а потому что некоторые вещи ему казались бесчеловечными или унизительными по-человечески. А от того мог выйти, и сравнять себя с человеком.       Морское чудище садится на скамью вдоль стены, и замолкает. — Рукопашный бой, - сообщает Хартли, за ним повторяет чуть громче секундант.       Командующая даёт согласие, последние правки вписывают в табельный лист.       Состарился Кэрол или нет, кормить жертву ложными обещаниями медлительности он никогда не любил. Не в начале боя. Он мог бы мучить тебя до рассвета, не давая скончаться, не позволяя и вдоха сделать толком. Но начинал без церемоний.       Его агрессия не была нарастающей постепенно. Он начинал с оглушающей боли, и заканчивал тем, что нельзя было определить где кончается твоё пульсирующее от боли тело, а где начинается пол, к которому ты придавлен ботинком поперек горла. — Ничему новому не научили, сто сорок третий? - выплевывает Китти, пока их разделяет пара метров.       В той армии, где она служила ему, от имен отказывались в пользу порядкового номера — цифры, что запишут в бесконечные списки мертвецов. Ты ничего не стоил, ты был номером на листе тех, чьи тела утилизировали, как мусор.       Чешир не знала его имени, а мужчина её же собственным издевался насмешливым шепотом ей на ухо.       Он не отвечает, делая выпад. Плечо обожгло бы болью, Китти вдруг с ужасом понимает, что даже помнит как его удары чувствуются на её теле. Но она уклонилась.       Сто сорок третий стал будто на пару сантиметров ниже от возраста, кожа, натянутая на череп саблезубого хищника, покрылась тонкой сетью морщин, прежняя проседь превратилась в волчью седину, но он не убавил во внушительности.       Не стал медлительнее.       И милосердия в нём едва ли прибавилось.       Раньше он тестировал посредством поединка с ним. Никто никогда не уходил без переломов, без рвани плоти, будто их растерзало дикое животное, измученное бешенством с голодом на пару.       Он почти ничего не ломал Чешир, разве что не оставлял от неё практически ничего, от прикосновения к чему позвоночник не прошивало бы болью.       И теперь Китти в роли экзаменатора. Со связанными руками, злая, как чёрт от того, кто был перед ней.       Кто за ней наблюдал из галереи, кто всё это предвидел, но не предотвратил.       Поэтому жалости не было. Чешир маленькая, но всё ещё может заехать ему коленом в живот так, что сто сорок третий сгибается, но не останавливается. Полуиздевательская, нахальная улыбка насильника, с которой смотрят как ребенок рискует драться с собственным похитителем.       Любая драка с ним была забоем скота, где девчонку можно было бы бросить на раскалённые угли, как кусок мяса, и разницы между жжением от его ударов и огнём не было бы. Скотом была Китти.       Он всё ещё не бьёт по лицу, потому что оно ему нравилось. Нравилось считывать любые искажения, лёгкие подергивания века или уголка губ. Нервная система была врагом в борьбе со сто сорок третьим.       Чешир пытается сделать что-нибудь, задеть его плечом, но пока что это причиняет больше боли ей, нежели мужчине.       Он мёртв.       Принципиально ранить его и без того было затруднительным.       Но что-то идёт иначе, чем было при жизни — да, он кажется свирепым, но Китти точно помнит каким он был прежде. Будто Хартли стал аккуратнее обходиться с ней. Чешир значительно сильнее, чем раньше, но сто сорок третий стал меньше...       Насилием наслаждаться.       Ах, нет. Показалось.       Китти получает удар в живот. То, чем он всегда развлекался в случае мелюзги в армии. Но не до кровавых слюней, как раньше.       Девушка сгибается на секунду, и не получая следующего пинка, на секунду позволяет себе прикрыть глаза.       А затем к ней снова приближаются, хватаясь за волосы на затылке. Почти не больно. Ключевое слово — "почти". Всё, чем занимался Хартли оставляло по меньшей мере синяки на память.       Но откуда-то Китти знает, что он не ударит. Потому что если бы хотел, она бы уже встретилась лицом с паркетом. Крови было бы больше. Он профессиональный насильник, а девчонка — добыча с закованными руками.       Бывший командир собирается что-то сказать, и если это будет приказ, Китти придётся наступить себе на горло, потому что он вшивал в неё подчинение тупыми иглами, вдоль позвоночника, толстой проволокой грубых нитей.       Но он не успевает — тяжесть исчезает с рук, оставляя только фантомное ощущение браслетов кандалов, как после ношения колец. Инстинкт самосохранение взвизгивает в голове, Чешир хватает Хартли за ворот, делая прыжок быстрее, чем он успевает понять, что добыча подбивает его левой ногой под коленями, а правой толкает в живот, роняя их обоих.       Китти больше не следует правилам экзаменации, она вооружена до зубов, и воспользуется этим. Перекидывает ногу через мужчину, стилет, спрятанный за пояс, один из пары, сверкает в пространстве, и беззвучно входит в плечо сто сорок третьего, хороня метал глубоко под его кожей, в стоячей бурой крови мертвеца.       Ни мускул не дрогнул под девушкой.       Она тяжело дышит, перенося вес на руки, сжимающие в кулаках оружие, загоняя его ещё глубже. Была только усталость и страх за собственную жизнь, ни ужаса от сотворенного, сотворяемого сейчас насилия, ни намёка на мысль о том, чтобы встать с мужчины, и вынуть лезвие из плоти.       Волосы лезут в лицо. Они чуть короче, чем сто сорок третий запомнил — те были по плечи, когда девчонка вступила в армию, и по лопатки, когда главнокомандующий стоял над остывающим телом подчиненной. Чешир тяжело дышит, чуть нервно, как будто сдерживая подступающую истерику.       Хартли даёт ей время. Рана простреливает током по позвоночнику, руке каждый раз, когда девчонка сдвигает оружие. Мужчина даёт ей время, чтобы потом здоровой рукой накрыть её сжимающую рукоять ладонь.       Китти вздрагивает готовясь к новому удару, встречаясь взглядами с прежним командиром, но тот не отнимает руку от её пальцев, разгибая их один за другим, будто у самой Чешир на это не хватит сил. — Зачисляем? - голос секунданта, заглушенный набатом крови в ушах, разрезает тишину зала на пару с их общим тяжелым дыханием.       Китти переводит взгляд на колотую рану, с клинком внутри, и ещё с секунду позволяя сто сорок третьему удерживать её ладонь в своей, вынимает стилет из плеча, стирая кровь о ткань его одежды.       Она поднимается с экзаменуемого, не подаёт ему руки, оставляя в луже густой крови на полу, и бросает сухое "Сдал", как он когда-то ей говорил. Со злым удовлетворением, какое было у него.       Девчонка хочет пнуть его в живот прежде, чем Хартли встанет, но так делал он. Чешир пока что числится в списке людей без склонности к неоправданному насилию, и сейчас, каким бы оправданным оно не было по отношению к этому человеку, Китти не будет лишать себя ещё одного кусочка рассудка. Итак крышей едет.       К тому же она знает, что была бы намного более калеченной, если бы он захотел.       Не захотел.       Вот и почему?       Мужчина поднимается почти сразу. Китти уже собирается вызывать следующего, когда на её плечо ложится ладонь адмирала. — Ну, будет Вам, Чешир. Моя очередь попробовать немного падали.       Он с азартом обводит всех, включая Хартли, взглядом жутких янтарных сейчас глаз. Сто сорок третий был голодным хищником, а Левиафан всё не мог насытиться, сколько бы не съел. Круг замыкается на глазах Китти, и взгляд некогда темно-оливковых глаз, сверкающих сейчас гелиодором, теплеет. Не обещает съесть заживо, одним жадным глотком. — А то пошла мода дырявить новобранцев, офицеры жалуются, - беззлобно говорит он, похлопывая девушку под лопатками, напоминая, что нужно выпрямиться.       Что она ещё жива.       Что ей нужно дотянуть хотя бы до поворота за углом, и согнуться от усталости там.       Чешир расправляет плечи, и кивает, но взгляда от адмирала не отрывает. Он снимает фуражку, из под неё выпадает сложно заплетенная коса, а Китти всё не может понять почему мужчина кажется здесь инородным.       Дело не в белой флотской форме, которой адмирал обычно пренебрегал, и не в том, что он не был на поле загнанным зверем.       Командующая наблюдает за формальностями секунданта и экзаменуемых, отступая назад неуверенный шаг за неровным шагом.       Разворот плеч, подобрать собственную фуражку со скамьи, и уйти. Нет смысла выяснять почему Дьявол освободил её, почему поберег сто сорок третий. Почему собственный затылок жжется под взглядом Холмса, стоящего к оконной раме так близко, что Китти может с точностью отделить его силуэт от остальных. — Выпиваете, командор?       Голос бывшего командира раздаётся за спиной Чешир, и ей приходится обернуться, не успев надеть головной убор.       Китти кивает. — Выпьете? - продолжает он. — Это нарушение субординации, - на автомате отвечает девушка. — Но вы выпьете.       По интонации сложно было определить — вопрос это был и утверждение. Или приказ. Но девушка смотрит на сто сорок третьего, пытаясь выяснить сколько именно сожаления она испытает от согласия, и когда оно не перевешивает её ежесуточную норму недовольства жизнью, Китти кивает вновь. — У меня дела, - вопреки кивку говорит она, - Но если я освобожусь до полуночи, зайду в Капитолий, это заведение на юго-западе от кампусов. Я там поужинаю, - подчеркивает она.       Хартли улыбается чуть менее хищно, чем делал это всегда, и почему-то становится легче дышать, когда тот уходит.       Чешир нырнула в тень здания командования, и не поднимаясь в галерею, вызывает лифт прежде, чем звук шагов, явно шерлоковских, потому что Китти маньячка, и узнает его даже по звуку оброненного коробка спичек, вызывает лифт. Кованные створки отрезают мужчину от девчонки, запах военных частей, как звук, давая передышку в пару секунд, пока девушка-командор на автомате набирает номер своего этажа.       Сразу в спальни не хотелось. Нужно продышаться, и подумать — идти в Капитолий или нет. Потому что в этом изящно названном заведении ничего изящного происходить точно не будет.