Сердце цвета свободы

      Мужчина лет тридцати пяти нервно дёргал ногой, выражая тем самым высшую степень своего волнения. Одет он был в чёрный камзол с синим воротником, чёрными штанами и в блестящих серых ботинках. Он был в зрелом возрасте, однако на чёрных волосах, гладко прилизанных волосок к волоску, уже серебрилась неумолимая седина. Глаза непонятного голубого цвета казались меньше, чем того положено. Кожа была кремового цвета. От природы он был чуточку пухлым, что было заметно при его низком росте, так что представлял собой образ трусливого мужчины, которого можно легко ввергнуть в приступ гнева. Но чем-то он привлекал к себе внимание женщин, и этим чувством была жалость. Да, им попросту было жаль его, имеющего большое богатство и такой слабый характер. А с недавнего времени прибавилось ещё и жалость к его грязной тайне.       Тайна, о которой знали, кроме его жены по понятным причинам.       Этот разговор Квентин Боттом ,(именно так его звали), признанный лучшим поставщиком ювелирных украшений, хотел начать ещё неделю назад. Дело не требовало лишних слов, тут нужно было всё решить раз и навсегда. Однако всплывал его слабовольный характер и мучительный страх перед гневом жены. О, она была тяжела на руку и на слово, что не играло ему на пользу. И ещё это вызывало неоднозначные ассоциации. У него был в руках целый семейный особняк, летний домик (размером в тот же семейный особняк) и несколько ювелирных лавочек по всей стране, но он боялся одной лишь жены. Глупо получилось, вот только выбора у него не было.       Они все ещё сидели за столом (большая белая скатерть в кружевах, изящные столовые принадлежности из чистого серебра, белоснежный фарфор, всё это указывало на богатство семейства), где расположились самые щедрые угощения, которые представали на свет только по праздникам и балам (просто в обычные дни были несколько другие угощения). Чего только там не было: двухъярусный торт (обильно покрытый сладкой глазурью, с начинкой из слегка горькой вишни и мягким бисквитом с душистым кремом), разные сорта печенья, кружки ароматного чая (привезённого с южных районов страны) и дальше по мелочи. Он знал, как именно смягчить свою жену, поэтому безостановочно кивал слугам, когда они уже смущались и думали, приносить ли ещё больше сладостей. Чем больше, тем мягче станет её реакция на это.       Квентин устало протер платком потное лицо. Он просто сильно-сильно устал от её спокойного взгляда, пронизывающего его насквозь. Дуана имела примечательно внешность роковой женщины, скрывающей до поры до времени свой огонёк. У неё были светло-каштановые волосы, собранные в незамысловатый пучок, украшенным шпилькой в форме розы. Темно-синие глаза поражали своим необычным оттенком многих Аристократов, как и её здоровый румянец во всё лицо. Обычное голубое платье, не имеющее пышных складок и множества слоёв, украшенное только золотыми нитками, с короткими рукавами-фонариками. Она была младше его на каких-то два года, однако ум имелся у неё недюжинный. Характер же имела несколько холодный, в какой-то степени высокомерный. Она была сторонницей чистоты крови, именно поэтому самолично высмеивала семейства с браками по любви и где были дети с сомнительным происхождением. И именно это вызывало у других Аристократов уважение к ней, созвучное с их собственной идеологией.       Она по праву имела негласный титул королевы при живом муже.       Дуана глубоко вздохнула, придавая своему вздоху драматичность. Пускай помучается ещё немного. Если волнуется, значит, есть ради чего переживать. А раз так, то он должен прочувствовать её негодование. Небось опять разбил одну из её фарфоровых статуэток. Она легко приподнесла ко рту пирожное с кремом, любуясь при этом своими тонкими пальчиками, и невзначай спросила: — Дорогой, скажи, что у тебя на душе? До меня доходят слухи о твоём проступке. Я надеюсь, что мои глупые служанки снова что-то напутали.       Квентин испуганно вздрогнул и начал теребить воротник камзола. Ох, когда он общается с ювелирами насчёт новых дизайнов, нет такого волнения, как сейчас, когда сердце готово выпрыгнуть из груди в любой момент. И всё это только из-за одного вопроса, полностью раскрывающегося себя как счастливое неведение. И вот эту семейную идиллию он должен был потревожить всего лишь одной новостью с столькими мелкими деталями. Но делать было нечего. Он подвинул свой стул поближе к жене, рискуя попасть под удар (и это показалось ему большим актом благородства). Она только приподняла бровь, когда он сделал знак слугам удалиться из столовой. Чудной он был, из-за признания по разбитому фарфору так мелочиться.       Он приблизился к ней, находясь на расстоянии одного её длинного волоска, и горестно прошептал: — Дорогая, я... у меня... Ужасная новость, но умерла Салли, наша знакомая, ты её помнишь. Да, та, которая тебе не понравилась внешностью и разорением из-за излишней доброй её отца. И у неё остался четырехлетний мальчик... и он... не сердись... он мой сын.       Дуана прикрыла глаза, безмерно уставшая от этой новости. Ей не было жаль двадцати двухлетней девушки, поделом ей, раз столько лет (четыре года!) скрывала столь омерзительное существо. Сказать по правде, она догадывалась о чём-то подобном, когда пришли вести о её пополневшей фигуре. Тогда она списала всё на то, что девушка потолстела от голода, но мысль осталась. Но она отвергала эту мысль достаточно долго. Подумала, что муж слишком сильно боится её для такого поступка. И вот... это. Внебрачный сын столь славного семейства. Ей не нужно было расспрашивать его, чтобы понять: он сам совершил над глупой девушкой надругательство, без всякого на то согласия с её стороны, что не умаляло мерзости вот этой Салли в глазах Дуаны. Она ненавидела её за внешность альбиноса, за хрупкую доброту, за её искренность и прямолинейность. Эта... прокаженная умела сказать всю правду в глаза без стеснения. И ещё эта странная болезнь разоренного рода, где большинство мужчин рождались слепыми. Всё это выдвигало кое-что новое.       Дуана ненавидела умершую девушку и её живого сына, но никак не трусливого мужа.       Квентин приободрился от её спокойного вида и ловко продолжил: — И вот о чём я подумал, милая моя. Наш дворецкий Блэк совсем старый, он давно говорит, что ему нужен наследник. И я вот о чём подумал. Этот мальчик не имеет никаких прав на наследство, однако бросать его было бы невыгодно для нашего имиджа. Он будет идеальным учеником нашего дворецкого. А до поры до времени за мальчиком будет присматривать служанка, показывая наш статус великодушной семьи.       Он говорил быстро, как будто рассказывал строгому учителю отрывок из учебника истории. Когда же он закончил, то робко посмотрел на жену, которая благосклонно кивнула на его предложение, после чего он обрадовался до такой степени, что принялся за огромный торт. Она больше не притронулась к угощениям. Уголки её алых губ презрительно скривились. Она не могла отрицать, что участь дворецкого мальчику подобного происхождения более чем роскошная и вместе с тем достойная. Хоть до чего-то муженёк сам додумался.       На самом деле, ей было всё равно. Дворецкий или нет, этот мальчишка лишь обуза для неё. Гадкое напоминание о девушке с её кристальной честностью (при этом скрывшей имя отца ребёнка, вот так парадокс). Дуана смяла в руках чёрный платок, думая о новости, которую нужно было рассказать своим детям. О том, что у них всё это время имелся не такой уж далёкий родственник. Она коварно улыбнулась. Уж она постарается, чтобы этот подкидыш не повлиял дурно на её драгоценных сыновей.       Все трое сыновей, они были настоящими наследниками семейства Боттом. А подкидыш только лишняя помеха.       Она уже ненавидела мальчика. Не из-за каких-то конкретных поступков. Просто из-за одного факта его постыдного существования.