Recursion

Десятое октября, 2013 — [21:30] Амбар Прескоттов Юг Аркадии Бэй, Орегон Я не должен быть здесь. Есть крайне дебильная награда, которую я сейчас должен представлять. Вместо этого, я вынужден убедиться, что мой удивительно нестабильный подмастерье не натворил катастрофически тупых дел, пусть даже я очень боюсь, что он так и сделал. Бросив взгляд на телефон, я перечитываю три резких сообщения, которые получил двадцать минут назад.

***

Нейтан: Кое-что случилось. Нейтан: Я разобрался, но мне нужна помощь. Нейтан: Приезжайте, пожалуйста.

***

Сказать, что я обеспокоен короткой, туманной веткой сообщений — не сказать вообще ничего. На самом деле, они неприятно напоминают о ночи, когда он по случайности убил Рэйчел Эмбер. Ситуация, которую я смог спасти, и дал ясно понять, что я не заинтересован в её повторении. Совсем. К тому времени, как я заметил его сообщения, его телефон уже был выключен. И насколько бы раздражающе это ни было, это одно из абсолютных правил, которых мы придерживаемся, когда направляемся в Проявочную: телефоны отключаются. Я выезжаю на шоссе, убеждаюсь в том, что мой телефон также выключен. Не то, что я думаю, что кто-то мог бы его отследить, но лёгкая паранойя ещё никому не вредила. Фары моей машины падают на ярко-красный пикап Нейтана, когда я подъезжаю к обветшалому амбару, и я могу отчётливо различить очевидные следы волочения в грязи. Они идут от пассажирской стороны машины ко входу в амбар, и не делают абсолютно ничего для того, чтобы меня успокоить. У Нейтана есть склонность отвечать агрессивно, если ему бросают вызов, и это было бы не первым разом, когда он ошибочно принял импульсивность за решительность. Он, может, не самый стабильный индивид, с которого стоит начинать, но после смерти Рэйчел неустойчивое поведение резко возросло до постоянного. Видит Бог, я пытался направить его. Любой фотограф, достойный сего звания, должен знать, что не важно, быстр ты, или медленен, делаешь фотографии в действии, или в спокойствии, в студии, или же у мира на виду. Более того, ты делаешь каждый снимок с предусмотрительностью. Тебе нужно знать, на что ты смотришь, прежде чем запечатлевать. Импульсивность — антитезис предусмотрительности. Она исходит от глупости. Она не только поощряет провалы, она практически зазывает их. Это ведёт к разочарованию. Более того, она создаёт осложнения, а осложнения неприемлемы: в частности, от того, кто зовёт себя моим протеже. Ступив в амбар, я мгновенно обнаруживаю Нейтана, сидящего на тюке сена и нервно мнущегося. Он подскакивает на ноги. — Ладно, в общем, не злитесь. И это первые слова, которые он выбирает? Если в английском языке есть слова, куда сильнее имеющие обратный от успокоения кого-либо эффект, я их никогда не слышал. — Тогда не давай мне причин для этого. — Я просто… у меня не было выбора, — напряжённо говорит он, идя вниз по ступенькам и через открытую дверь бункера. — мы разговаривали, и она говорила всё это, и всё было как будто она знала. Обо всём. Но всё нормально, потому что она сказала, что поняла. Прежде чем я успеваю сформировать ответ на его идиотское бормотание, я захожу за угол, чтобы открыть для себя полный корень проблемы. Виктория Чейз лежит на полу, связанная и с заклеенным ртом. И пусть она очевидно была накачана наркотиками, это не останавливает её от того, чтобы смотреть мне прямо в глаза. Чтобы узнать меня. — Что ты наделал? — М-мистер Джефферсон? — заикается Нейтан. — Что с тобой не так? — Я… — Почему она здесь? — Я же сказал вам, она… — Выглядела так, будто что-то знала, да. Я спросил не об этом. Я хочу, чтобы ты объяснил, почему она здесь. Я хочу знать, чем, мать твою, ты думал, когда притащил её сюда. — Но… вы всё равно собирались привезти её сюда, — он выглядит искренне озадаченным. — и она сказала, что она бы… — Я собирался привезти её сюда после того, как она приняла бы свою награду, Нейтан. После. Так, чтобы что бы ни случилось с ней этим вечером, могло бы быть списано на то, что она слишком бурно праздновала. Так, чтобы она слишком сильно боялась пропустить свою поездку в Сан-Франциско, чтобы пойти в полицию. Так, чтобы у меня было три дня на то, чтобы убедиться, что она решит об этом забыть, — больно, что из всех людей, мне приходится объяснять это ему. — она не должна быть сейчас здесь. Она должна была быть представлена, когда объявят об её победе, пять грёбаных минут назад. — П-простите, мистер Джефферсон. Я просто… — Был ли кто-то поблизости, когда ты её забрал? — Нет, никто, — он колеблется, потому что врёт мне. И он знает, что я об этом знаю. — я имею в виду, в общем-то никто. — В словарях есть выражение для «в общем-то никто», Нейтан, и это выражение — это «кто-то». — Думаю, я слышал, как она разговаривала с Тейлор Кристенсен до того, как столкнулась со мной, но Тейлор не видела нас вместе, клянусь! — Ей и не было бы нужно, Нейтан. Когда кто-то заметит, что Виктория пропала, ей просто нужно сказать им, что Виктория была в общежитии. — И? — В том же общежитии, где ты должен был отсиживать домашний арест из-за своего отстранения. И из которого ты недавно сбежал. — Если кто-то спросит, я скажу, что ушёл домой. Мой папа владеет этим городом, никто нихрена не скажет. — А что насчёт другого свидетеля? — Я… какого другого свидетеля? Я молча указываю на связанную на полу девушку. — Она под наркотиками. — И тем не менее, она в сознании, — указываю я. — Нет! Я… я имею в виду, едва. Она не вырвется. Я честно верил, что Нейтан был умнее этого. — Ты правда думаешь, что меня это заботит? — Но она… она сказала, что простила бы меня после, — настаивает он. — она сказала, что поймёт. — О чём, чёрт возьми, ты говоришь? — Мы говорили о Рэйчел… — он колеблется. — я имею в виду, не конкретно о ней, и я спросил Викторию, что бы она сделала, если бы я был тем, кто это сделал, и она сказала, что поняла бы и простила меня. Это абсурд. — И ты ей поверил. — Конечно, — отвечает он немедленно, как непослушный ребёнок, кем и является. — мы вечность друг друга знаем. — Она не поймёт, Нейтан. И она уж точно тебя не простит. — Но она тоже художник! Она бы узнала, что мы здесь делаем! Она бы поняла! То, как он продолжает повторять это слово, начинает играть на моём уже и без того коротком терпении. — Прежде всего, Виктория Чейз не художник. Виктория Чейз служит примером тому факту, что делать фотографии — не значит стать фотографом, и что за деньги таланта не купить, — вынужденность выбрать фотографию Виктории в качестве фотографии-победителя обоснованно принесла мне боль. Из всех работ студентов, её работа была попросту наименее разочаровывающей. — во-вторых, даже если бы она была художником, она бы никогда не смогла постичь правды того, что мы здесь пытаемся найти. Её тип на это не способен. Понятно? — …да, — бормочет он себе под нос, пялясь на свои ботинки и выглядя тщательно отчитанным. — Хорошо. К несчастью, тот факт, что ты в очередной раз облажался с измерением дозы значит, что она это запомнит. — Я… я не хотел… — он сглатывает. — после Рэйчел… я не хотел использовать слишком много. — Она будет говорить, Нейтан, — говорю я, игнорируя его дрожащий тон. — ты знаешь, что это значит. — Н-но я… я пообещал ей, — он сглатывает. — она моя подруга. Я не хочу… — То, чего хочешь ты, больше не имеет значения, — я делаю шаг вперёд, нависая над ним. — или у нас с этим проблемы? Он мгновение беззвучно хлопает ртом. — Н-нет. Никаких проблем. — Хорошо. А пока что, нет смысла быть расточительными. Нам нужно попробовать и извлечь всё из нашего времени с мисс Чейз, ты так не думаешь? Он опасливо кивает. — Я было подумал, что ты покажешь больше энтузиазма, Нейтан. Это могла бы быть возможность для тебя искупить свою вину. — М-могла бы? — спрашивает он с надеждой. Это жалкое зрелище, будто собака, оживляющаяся на обещание о палке. — Если ты готов взять над этим преимущество, — я бросаю взгляд на Викторию. — и если ты готов сделать то, что нужно. Он мгновение смотрит между мной и Викторией, после чего охотно кивает. — Любой ценой. Какой бы эффект наркотики на неё ни оказывали, Виктория достаточно в сознании для того, чтобы это понять. Предательство в её глазах прекрасно. — Рад это слышать. Теперь, иди и приготовь H4D. — С-серьёзно? Полагаю, за его удивление винить его я не могу. Хассельблад H4D-200MS — это камера ценой в сорок пять тысяч долларов. До этого момента, я едва позволял ему даже касаться её, не говоря уже об её использовании. — Да, Нейтан. Серьёзно. Я не желаю смотреть за его приготовлениями. Если Нейтан спустя такое долгое время не может без сторонней помощи наладить съёмку, тогда я не желаю наблюдать за его провалом. Подойдя к блестящей стальной медицинской тележке, которую я держу в сторону, я начинаю готовить шприц. Мне всегда нравилось безупречное применение наркотиков. Это такая элегантная техника контроля других, потому что пусть я не особо отвращён видом крови, я предпочитаю оставлять её там, где она должна быть. Мои ранние работы полагались на куда более топорные методы, отчасти из-за того, что я пренебрегал гарантией того, что мои субъекты не будут иметь воспоминаний о нашем совместном времяпрепровождении. К счастью, Нью-Йорк — опасный город. Могут быть сотни возможных объяснений пропавшим девушкам. Наркотики, к слову, куда чище. После стольких лет я набрался сноровки в расчёте доз. Сколько уйдёт на то, чтобы оставить кого-то в полубессознательном, незапоминающемся ступоре. Сколько уйдёт на то, чтобы лишить человека сознания. Сколько нужно, чтобы гарантировать, что человек никогда не проснётся. Честно говоря, последнее для меня не вызов: полный шприц, ввод прямо в сонную артерию, никогда не промахивается в том, чтобы тихо и быстро кого-то прикончить. Что-то, что Нейтан и не успеет обдумать, когда я подхожу за его спину. Единственный его ответ на иглу, пронизывающую шею — короткий, острый вздох. Его колени подгибаются почти сразу же, и мне становится интересно, что сейчас выражает его лицо. Шок? Предательство? Я никогда не узнаю, потому что его черты расслабляются к тому времени, как он падает на спину, его стеклянные глаза пялятся в потолок. По правде говоря, его сердце, вероятно, остановилось до того, как он ударился об пол, и я слегка разочарован, что у меня не было возможности это запечатлеть. Есть что-то элегантное в том, как его безжизненное тело падает, валится на землю без единого усилия себя удержать. Нейтан однажды назвал это «физикой тряпичной куклы». Какое гениальное название. Сочетание двух идей, одной такой невинной и детской, и другой, такой по своей природе сложной. У него всегда был острый ум на такое, но в тот момент я был искренне впечатлён. Если бы он только мог привить себе ещё немного самоконтроля. Очень разочаровывающе. Обычно я иду на многое, чтобы избежать ненужных смертей, только для того, чтобы мне не приходилось позже разбираться с помехами в лице сокрытия улик. Избавление от блудного сына Аркадии Бэй будет особенно сложным для меня вызовом. Не могу представить, что Шон Прескотт попросту примет исчезновение своего единственного наследника. Между этим и Рэйчел Эмбер, полагаю, мне пришло время переезжать. Аркадия Бэй всё равно стал скучным городком. Думаю, время вернуться в Сан-Франциско, или Нью-Йорк. Возможно, я мог бы провести немного времени за работой за границей. Мягкий причитающий звук отвлекает меня от мыслей, переключая моё внимание обратно на Викторию. Она сидит на коленях, по её лицу текут слёзы, она пялится на тело Нейтана с глубокой смесью страдания и скорби. Это что-то. Он предал её, привёз её сюда, даже согласился убить её, а она всё равно скорбит по нему. Я должен убить и её. Усыпить, по крайней мере. Но её глаза невероятно притягивают. Я никогда не видел глаза, преисполненные такого страдания. Это прекрасно. Такая чистота потери. Я едва замечаю что-либо ещё, подбирая Хассельблад, склоняясь вперёд и оглаживая кнопку затвора, дабы запечатлеть столь важный первый снимок. Я всегда находил мягкий клик затвора чем-то успокаивающим, но Виктория, видимо, видит обратное. Она вскакивает на ноги, всё ещё пошатываясь от наркотика в её организме, и умудряется, колеблясь, сделать полноценный шаг к двери. Я был бы впечатлён, если бы она не испортила в процессе мой кадр, но острая пощёчина мгновенно возвращает её под контроль. Она валится на спину, с разбитой бровью, тонкая струйка крови ярко выделяется на её бледной коже, взгляд опущен, пока она пытается заставить себя выглядеть настолько маленькой, насколько возможно. Жалкое зрелище. Поверить не могу, что я вынужден был на неё согласиться. Я бы поставил свои планки куда выше, чем очередная самовлюблённая шлюха-подросток, готовая потрахаться с учителем за победу в конкурсе. Но даже с повреждённым лицом, удар не пошатнул отчаяния в её глазах. Скорбь в таком ключе устойчива. У нас есть время, будет множество возможностей узнать, кто же она на самом деле. Снимать слой ярости за слоем самовлюблённости, чтобы обнажить хрупкую натуру внутри. И я представляю, что в Виктории Чейз нехватка слоёв. Не как у дорогой, милой Кейт. Она была честна и открыта, отчего найти, куда кольнуть, было просто. С ней было превосходно работать: так фундаментально наивна, что даже когда наркотики достаточно растворились, чтобы с ясностью флиртовать, она всё равно не была способна прийти к пониманию. Но пока фотосессия с ней была достаточно удовлетворяющей, истинным искусством было то, что последовало за этим. Её собственное нежелание осмыслить, что она об этом просила, что пребывание такой чистой — это сродни мольбы к миру, чтобы сразить её, оставили её настолько травмированной, что ушло лишь несколько жёстких слов и размытое видео в Интернете, чтобы толкнуть её за грань. Мне довелось сидеть в первых рядах, наблюдая за её разломом. Было захватывающе наблюдать за тем, как она расходилась по швам, пока её друзья и семья отворачивались от неё. У меня даже была возможность дать ей последний толчок, фигурально говоря. Я был разочарован, что не смог увидеть её конца, из-за поэтичного и своевременного вмешательства Макс Колфилд. Ах, Максин. Это лицо. Эти глаза. Всё, чего я желал с нашей первой встречи — это навсегда обессмертить момент, когда свет надежды в них угаснет. Но в её отсутствие, полагаю, мне придётся работать с тем, что доступно. Я делаю ещё несколько снимков Виктории, затем ещё пару. Я всегда обожал эту часть, независимо от субъекта, и я не могу не чувствовать нарастающего восторга. Она вновь двигается, но чем поправлять её, я решаю посмотреть, куда движение приведёт. Я двигаюсь вместе с ней, ступая влево, в то время как её тень меняется из одной формы в другую, пока моя нога не наступает на что-то неровное и я едва не падаю. — Что за…? О, да. Нейтан. Полагаю, я должен этим заняться. К лучшему, или к худшему, моя работа подарила мне множество опыта с поднятием тяжёлого. Убедившись, что Виктория не встанет, пока я буду снаружи, я поднимаю тело Нейтана (что едва ли можно назвать вызовом, учитывая, что он должен был быть атлетом) и несу его в амбар. Мне нужно разместить его где-нибудь, и я не собираюсь рисковать, закопав ещё одно тело на свалке. Повторение вроде этого — прекрасный способ попасться. Я мог бы попросту отвезти тело к маяку и бросить со скалы. Учитывая репутацию Нейтана, я не представляю, что у кого-либо были бы проблемы с тем, чтобы поверить, что он решил убить себя. А это учитывая, что тело когда-нибудь найдут. Обдумывая это, пока я дохожу до двери амбара и ступаю наружу, я обнаруживаю, что это, наверное, наипростейшее реше… — Полиция! Замрите! Полицейская машина припаркована прямо рядом с моей. Два офицера, пистолеты на виду, медленно наставляют их на меня. — Ох, блять, — бормочет один из них. — это что, сынок Прескотта? — Положи его, Джефферсон, — говорит другой, его взгляд прикован ко мне. — мягко и аккуратно. И держи руки на виду. Целая жизнь осторожно отточенных рефлексов берёт моё следующее действие под контроль. Я уже отпускаю тело к тому моменту, как он заканчивает своё предложение, и, ожидаемо, оба офицера наблюдают за тем, как оно падает. Их отвлечение мне только на руку, давая время на движение, но я построил свою карьеру на раздроблении на секунды. Моя рука лежит на пистолете ещё до того, как Нейтан касается земли. Вытащив его так быстро, как могу, я умудряюсь выстрелить несколько раз в качестве предупреждения, ныряя обратно за открытую дверь. Они отвечают — слишком медленно — выстрелами со своей стороны, полностью промахиваясь мимо меня, пока я спринтом бегу обратно ко входу в бункер. Пусть, они не настолько глупы, чтобы немедленно последовать за мной внутрь, я не теряю ни секунды, срываясь вниз по лестнице и закрывая за собой тяжёлую металлическую дверь. Проклятье. Проклятье! Как это могло произойти? Я всегда был осторожен. Точен. Суть фотографирования в точности и времени. Что я сделал не так? Насколько бы я ни хотел обвинить в этом Нейтана, он был не настолько глуп, чтобы привести сюда полицию. И даже если кто-то видел, как он забирал Викторию, они бы не узнали о бункере. Никто не знает. Никто не знал. — Дерьмо! — шиплю я, в голове всё крутится, пока я пытаюсь придумать способ сбежать, пусть даже я и знаю, что такового нет. Внутрь и изнутри моей Проявочной есть только один путь, и сейчас он стоит между мной и Полицейским Департаментом Аркадии Бэй. Я уже слышу, как они долбятся на той стороне, крича что-то яростное и неразличимое. Сделав шаг назад от двери, я заставляю себя успокоиться и думать рационально. Дверь толщиной в пять сантиметров твёрдой стали. Они не могут пробиться через неё. У меня есть время. У меня есть всё время мира. Спокойнее, я возвращаюсь в главную комнату бункера, где обнаруживаю Викторию, борющуюся со своими оковами. Она даже пытается прокричать что-то через скотч, закрывающий её грязный рот, будто кто-то снаружи мог бы её расслышать. Это жалко, и на секунду я думаю над искушением того, чтобы попросту опустошить целый шприц в её эту гладкую маленькую шейку и покончить с этим. И всё же, я не могу позволить такой хорошей возможности отправиться в утиль. Она здесь, и я здесь, и я подозреваю, что это моя последняя фотосессия, по крайней мере на какое-то время. Я мог бы взять от неё всё. Подойдя к своим шкафам, я на мгновение занимаю себя настройкой музыки. Ни единого шанса, что я буду стоять здесь и слушать, как эти идиоты стучат в дверь. Обнаружив альбом, подходящий моему настроению, я беру камеру с кофейного столика и подхожу к Виктории. Она вновь плачет, и я обнаруживаю в себе затруднение с тем, чтобы найти то же чувство вдохновения видом, которое чувствовал ранее. Неважно — уверен, скоро оно вернётся. — Ну что ж, Виктория, — я не могу не улыбнуться, пока она испускает очередной заглушённый вой. — на чём мы остановились?

***

КОНЕЦ ВОСЬМОЙ ЧАСТИ

***