Recursion

Это невозможно. Это невозможно… но это происходит. Макс Колфилд лежит на полу, рядом с моим столом. Макс Колфилд стоит посреди комнаты. Макс Колфилд выглядит так, будто она с трудом пытается восстановить дыхание. Макс Колфилд только что вышла из тени, слишком маленькой для того, чтобы хоть как-то её спрятать. Макс Колфилд заморожена, неподвижна как статуя. Макс Колфилд гуляет по комнате, с улыбкой на лице. Подойдя к пуле, висящей между мной и её подругой (Клэир? Келли?), она склоняется вперёд и заинтересованно смотрит на неё. Моё лицо болезненно пульсирует, и я не могу выдохнуть через нос, но умудряюсь спросить: — Что это? Игнорируя меня, она тянет руку, и, как ни в чём не бывало, выдёргивает пулю из воздуха, убирая её себе в карман. — Отвечай мне! — высокий тон через нос от собственного голоса злит ещё больше. — Зачем? Её вопрос подводит меня к другому, как и слегка довольный тон, которым она его задаёт. С чего бы она почувствовала нужду мне отвечать? Она более не считает меня авторитетной фигурой, и, думаю, мои попытки убить её и её друзей эффективно стёрли то уважение, которое она ко мне проявляла. Стыдно признавать, что у меня уходит секунда на то, чтобы вспомнить о пистолете в руке. Подняв его, я бросаю на неё взгляд через прицел. — Потому что ты для меня бесполезна, если не ответишь. — У-у-у. Страшно. — Я не знаю, что это, но я убью тебя, если ты приблизишься хоть на шаг. — Ага, — она начинает бродить по комнате, остановившись, чтобы между делом осмотреть линзу, которая стоит больше, чем её образование. — Думаешь, я этого не сделаю? — Я думаю, что ты попробуешь, — она поднимает Хассельблад с дивана, любопытно вертя его в руках. — я знаю, что ты облажаешься. — Положи её на место. — Конечно, — она беспечно бросает её через плечо. Я в ошеломлённом неверии наблюдаю за тем, как камера грациозно плывёт в воздухе, и мой желудок сводит, когда она камнем падает на пол, и линза звучно разбивается. — Не волнуйся. Я спасла это, — я поднимаю взгляд и вижу, как она держит карту памяти от камеры. Когда она успела её вынуть? Она меньше секунды держала камеру в руках. Затем, широко улыбаясь, она ломает её пополам. Волна кипящего гнева проносится по всему моему телу. Не из-за камеры — насколько бы дорогой она ни была, заменить её можно в любом случае — но карта памяти. Каждое фото, которое я сегодня сделал… — Упс. — Ты… ты… — красная дымка подёргивает моё зрение. Сотни уникальных, завораживающих моментов потеряны навсегда. — чёртова ты сука! Она даже не двигается, когда я вновь вскидываю пистолет. Я жму на курок… и ничего не происходит. Я пытаюсь снова, и снова, но он отказывается двигаться с места. Затвор такой же. Как будто весь пистолет превратился в неподвижный объект. — Попытался, — подмечает она. — и облажался. — Как… — я верчу пистолет в руках, недоумение подпитывает мой гнев. Даже боль от моего несомненно сломанного носа, кажется, исчезает. С ним всё нормально. Все детали выглядят так, будто должны нормально двигаться. — это… это ты сделала? — Тупой вопрос, — смеётся она. — я имею в виду, ясен хер, что это не ты сделал. — Как? Она закатывает глаза, отбрасывая останки карты памяти в сторону. — Не трать моё время, задавая тупые вопросы о вещах, которых не сможешь осознать. Отшвырнув бесполезное оружие, я бросаюсь вперёд, дабы врезать ей, целясь так, чтобы уничтожить ухмылку, которую она имеет наглость мне показывать. Однажды я уже уложил её на землю, и в этот раз я удостоверюсь, что она останется там. Я завожу кулак, размахиваюсь… и я как будто бью кирпичную стену. Ослепляющая вспышка боли взмывает по моей руке, как минимум одна из костей в кисти раскалывается. Она не двигается ни на сантиметр. — Тебе лучше? — без грамма впечатления спрашивает она, идя мимо меня к моему столу. Я прижимаю повреждённую руку к груди, отходя на несколько шагов. — Как ты эт… — Что я только что сказала насчёт тупых вопросов? — прерывает она, и по какой-то причине я замолкаю. Это… это не Макс Колфилд. Она выглядит как Макс, но это не она. Девушка, которую я жаждал с первого момента, когда она вошла в мой класс — нежна и скромна, как фавн, вышедший из леса в пугающий мир. Но эта девушка… с ней что-то не так. То, как она двигается, выбивает из колеи так, как Макс никогда не могла, будто всё мягкое в ней сточилось до острых, как нож, краёв. — Чего ты от меня хочешь? — я не хочу спрашивать, но что-то глубоко внутри меня хочет попытаться её задобрить. Надеется, что я смогу убедить её оставить меня в покое. Она не смотрит на меня, пялясь на застывшую фигуру того, что, я уверен, является настоящей Макс Колфилд. — У тебя нет ничего, что я хочу. — Тогда поч… — Я не хочу быть здесь, — говорит она, обрывая меня. — но она просто не остановится. Она никогда не остановится, и я не могу вынудить её. Макс нужно выбрать двигаться дальше. Я понятия не имею, о чём она говорит. По какой-то причине, я не уверен, что хочу понять. — И не то, чтобы я не пыталась привести её к этому, — продолжает она. — я пыталась уговорить её. Я пыталась ей угрожать. Я играла с её ощущениями, с её воспоминаниями, даже с самочувствием — понятия не имею, как она выкрутилась из этого. Я оставила её, чтобы она приводила в реальность свою эту идею с трёхмесячными прыжками, надеясь, что она устанет, или испугается, или у неё кончится еда, и что она сдастся в конечном итоге. Я пыталась подкупить её жизнью, полной богатства и довольства. Я даже унизилась настолько, чтобы умолять её. Почему я слушаю весь этот нонсенс? Почему я просто не заставлю её прекратить болтать? — Но невзирая на мои лучшие, мать их, старания, она никогда не сдастся. Она никогда не прекратит гнаться за своим счастливым концом, а это всегда заканчивается катастрофой. Бесчисленные сломанные, отменённые временные линии, сложенные одна на другую, пока вся грёбаная стопка не обвалится, и часы не повернутся вспять. Затем это всё начинается по-новой, — она невесело смеётся, указывая на настоящую Макс. — для этого, знаешь ли, существует слово. Для проблемы, создающей саму себя. Мне нужно попытаться что-нибудь сделать. Я мог бы взять ближайший штатив и забить им её, или я мог бы попытаться сбежать. Но что-то удерживает меня на месте, как вкопанного. Нечто похожее на извращённое желание понять, что это. Я опускаю взгляд на запасную цифровую зеркальную камеру на столе рядом с собой, мимолётно думая, что она сделает, если я попытаюсь запечатлеть её, затем поднимаю взгляд и обнаруживаю, что она тяжело смотрит на меня. — Я тебя утомляю? — Н-нет? — Я видела, во что это всё выливается, Марк. Одни и те же процессы, успешно вклиненные под те же правила. То же повторение событий, сложенное с теми же повторяющимися событиями, эхом отдающиеся снова, и снова, и снова, как ебучая песня, которая застряла у меня в голове и всегда заканчивается, блять, также! У тебя есть хоть малейшее понятие того, как это раздражает, пытаться остановить живое, дышащее, рекурсивное событие?! — её гнев ощущается физическим толчком, но растворяется также быстро, как появляется. — скажи мне кое-что, Марк. Ты знаешь, что происходит в 8:01 девятого октября 2015 года? Неестественно, как и сам вопрос, она и правда ожидает ответа. — Нет? — Конечно не знаешь, — кивает она. — проблема в том, что и я не знаю. Никто не знает. Никто не может знать. 8:01 девятого октября 2015 никогда не было, потому что за минуту до этого Макс Колфилд решила, что знала, что для вселенной будет лучше. Вот, как всё это начинается, снова и снова, неважно, что я делаю для того, чтобы это предотвратить. Достаточно. Мой интерес уступает инстинкту самосохранения. Какого бы чёрта это ни было, я не хочу слышать или чувствовать ни единой части. В мгновение, когда она не смотрит, я срываюсь с места к выходу. Дверь закрыта, и я уверен, что смогу открыть её до того, как она догонит, но, когда я пытаюсь, механизм не поддаётся. Как и мой пистолет, дверь выглядит нормально, но с таким же успехом она могла быть просто единым куском твёрдой стали. — Грубо уходить, не попрощавшись, знаешь ли, — я поворачиваюсь и обнаруживаю её облокотившейся об стену, ни намёка на радость на её лице. — Мне плевать, кто ты, или что ты хочешь сказать, — рычу я. — выпусти меня. Она не отвечает, молча пялясь на меня. — Выпусти меня отсюда сейчас же! Всё ещё ничего. На секунду я поддаюсь было желанию вновь атаковать её из чистого раздражения, но новая волна боли от повреждённой руки убеждает этого не делать. — Вообще-то в этот раз, я пыталась помочь ей, — наконец, говорит она, отворачиваясь, чтобы уйти. — хер знает, я бы попробовала ещё что-нибудь, и я решила, что какой-бы вред это ни нанесло, так будет лучше. Я сильно хочу выбраться отсюда, но очевидно, что не смогу. Так что, как и прежде, извращённый вид любопытства подначивает меня последовать за ней обратно, в главную комнату бункера. — Что ты де… — И знаешь, что меня очень сильно выводит из себя? — спрашивает она, вновь прерывая меня. — это почти сработало. После всего, у неё почти что всё получилось. Почему я позволяю ей так со мной говорить? Пусть я даже не могу навредить ей, нет причин позволять себе быть таким, чёрт возьми, податливым. — Мне плев… — Она была прямо, блять, здесь, в сантиметрах от того, чтобы заиметь всё, что ей нужно, чтобы двигаться дальше. Этот беспрестанный ебучий цикл мог бы, наконец-то, подойти к концу, — она разворачивается и смотрит на меня с такой ненавистью, что желудок сводит. На мгновение мне становится страшно с того, что меня может стошнить. — а потом тебе нужно было пойти и убить Викторию. В недоумении, я опускаю взгляд на Чейз. Пусть она всё ещё смирна как статуя, она определённо жива. — Но она… она не мертва. — Нет, ты точно убил её. Убивал снова, и снова, и снова, — она садится на колени возле Виктории, тянет руку и мягко проводит ладонью по волосам неподвижной девушки. — ты не убил её, к слову. Она борец. Но ты и так это знал, не так ли? Я чувствую, как моё лицо вновь пульсирует, будто пытается напомнить мне, но я отказываюсь дёргаться. — Ты несёшь околесицу. — Конечно, — она пожимает плечами. — но пока остальные выжившие после шторма могли быть компенсированы, этот раз был другим. Это была смерть, которую Макс одновременно напрямую вызвала и напрямую предотвратила. Её собственный карманный парадокс, и от этого всё стало ещё сложнее. Просто повезло, что это было в альтернативе, или у нас были бы неприятности. Мы долго пялимся друг на друга, пока я не чувствую желания спросить: — Альтернативе че… — Тому, что Виктория не умирает, — она клонит голову набок. — ты помнишь Викторию, верно? Девушку, которую ты убил? Она продолжает меня перебивать! Почему я позволяю ей перебивать меня?! — Но она… — я колеблюсь, озарённый раздражающим ощущением того, что какую-то критичную деталь намеренно прячут от меня. — она не мертва. — Да ладно, — бормочет она, закатывая глаза. Это абсурд. — Тогда о чём, чёрт возьми, ты говоришь?! — Это на самом деле не настолько трудно, но ладно, я тебе объясню, — она одаривает меня выбешивающе высокомерной улыбкой. — Виктория умерла, потому что ты убил её, что подначило Макс начать страдать ерундой с судьбами других людей, как, блять, обычно. Но это значило, что ты не убивал кого-то, кого убил, что — поверь мне — ведёт к разным видам неприятной херни. Улавливаешь, о чём я? — Я… — В любом случае, оказывается, что была альтернатива, которой можно было воспользоваться, потому что, в этот раз, Макс Колфилд предложила решение проблеме, которую она создала. Дальше поймёшь. Её нагибание реальности в последнюю секунду в отчаянной попытке подразумевало, что Виктория могла жить, пусть ты убил её, так, чтобы её жизнь спасала не Макс. Так, независимо от херни с благодетелью Макс, ты не убил её, потому что, как видишь, — она указывает на Викторию. — она не мертва, потому что никогда не была мертва. Чем больше я пытаюсь понять ход мысли, тем смешанней мои мысли кажутся. — Но… ты сказала, что я убил Викторию. — Ты убил. Я опускаю взгляд на Макс, всё ещё лежащую полностью неподвижно на полу. — И-и она это остановила? — Почти. — Но Виктория не мертва. — Тоже верно. — Я… я не поним… — Да твою ж мать! — кричит она, подскакивая на ноги… только это делает не она. Это Виктория поднимается, пусть Виктория всё ещё лежит лицом вниз на полу, застывшая. — а я думала, что Макс была медленной! — К-к-как ты…? — О, нравится? — Виктория улыбается, позируя. — знаешь, несмотря на всю твою болтовню про невинность, ты не можешь отрицать, что тебе всегда было немного любопытно, что скрывается под такими модными свитерами. — Н-нет, — я лгу, заикаясь, отражая то, как сильно я желал завладеть тем, что Виктория предложила мне одним вечером. — Если это поможет, ты никогда не узнаешь, — она облокачивается об стол, кокетливо улыбаясь. — у меня на тебя другие планы. Я даже не хочу представлять, что она имеет ввиду под этим, и мысль снова попытаться убежать проскакивает у меня в голове, в то время как я быстро бросаю взгляд на дверь. — Давай, попробуй, — говорит она, будто я вслух озвучил свою мысль. — ты всё равно не сможешь, но будет забавно посмотреть, как ты пытаешься. Я не шевелюсь, говоря себе, что это потому что я отказываюсь давать ей удовольствие видеть, как я пытаюсь убежать, и не потому что я напуган. — Нет? Очень жаль, — она пожимает плечами. — в любом случае, вся проблема с Викторией — попросту симптом куда большей проблемы. Эта проблема — неумолимое желание Макс Колфилд ебаться с тканью реальности, пытаясь спасти свою раздражающе склонную к смерти девушку, — она вздыхает, вновь смотря на Макс. — даже она не совсем понимает, как далеко она готова зайти. — Что ты… — внезапная и напряжённая волна истощения омывает меня, будто я не спал целыми днями. Сфокусироваться сложно, я едва могу ясно мыслить. — погоди… о чём ты говорила…? — Я говорила, Марк, что Макс может порвать вселенную в клочки, лишь бы спасти свою любовь, и что она бы так и сделала. И что к тому времени, как к этому придёт, она сделает это, не колеблясь ни секунды, — она смеётся, качая головой. — я бы никогда и ни за что не сказала ей этого в лицо, но я вроде как восхищена ею за это. Такую абсолютную, непоколебимую преданность не каждый день увидишь. Оттолкнувшись от стола, Виктория (но она не Виктория, не так ли?) подходит к синеволосой сучке, которая почти мне врезала. Как её там звали? Так трудно вспомнить… — Что очень раздражает — так это то, что это работает в обе стороны. Поменяйся они местами, Хлоя бы в мгновение ока сделала то же самое. Если кто-то навредит Макс, она сожжёт мир дотла, если подумает, что сможет поймать обидчиков в огне, — она тянет руку и заправляет локон синих волос за ухо девушке. — меня с ума сводит, когда люди говорят об истинной любви, будто это что-то хорошее. Истинная любовь — не эта херня с открыток Холлмарк, а настоящая, истинная любовь — самая ужасающая вещь, которую я только могу себе представить. — Я… эм… О чём я говорил? — Макс Колфилд и Хлоя Прайс, — вздыхает она. — они никогда, ни за что не перестанут пытаться найти друг друга. И пока они порознь, они просто воплощение ебучего хаоса. Я моргаю. Я не поворачиваю голову или отвожу взгляд. Свет не мелькает, и я не слышу звуков движения. Я просто на долю секунды закрываю глаза. Но когда я вновь открываю их, Виктории и в помине нет, а передо мной стоит Кейт Марш. Я с испуга отскакиваю в сторону, и пяткой цепляюсь за кабель от света, который, я должен был знать, был там. Я пытаюсь удержать равновесие, что у меня не выходит, и в конечном итоге я унизительно падаю на пол. Прежде чем я успеваю оправиться, Кейт склоняется ко мне, пока её лицо не оказывается всего в нескольких сантиметрах от моего, и злобное ликование в её глазах заставляет замереть там, где я сижу. — Упс, — говорит она, с чистой добротой в голосе. — кажется, ты запнулся. Затем она улыбается, и клянусь, я бы умер счастливым, если бы никогда больше не видел ни одного человека, улыбающегося также. — П-прекрати. — Прекратить что? — невинно спрашивает она. — Это, — её улыбка неправильная. Она кривая, искажённая и согнутая в бесчисленных местах, и это абсолютно нормально, и я думаю, что взгляд на неё сводит меня с ума. — прекрати так улыбаться. Мне… мне это не нравится. — Осторожнее. Такими словами ты можешь задеть девичьи чувства, — то, как она смеётся, создаёт ощущение, будто что-то царапает мне по костям. — в любом случае, на чём я там? А, точно: хаос. Видишь ли, я не фанатка хаоса. Я не приписываю себя идее того, что что-то хорошее может выйти, если устроить во вселенной беспорядок, поэтому мне на деле плевать на людей, которые раскачивают лодку. Она опускается до моего уровня, не прерывая зрительного контакта. — Но только в этот раз я сделаю исключение. Только в этот раз, я собираюсь дать Макс то, чего она хочет — пусть меня убивает, что мне придётся это сделать — только если это остановит её от того, чтобы причинять мне ещё какое-либо горе. Я собираюсь спасти её драгоценную Хлою и наказать тебя за всё, что ты сделал, чтобы навредить ей и людям, до которых ей есть дело, потому что, видимо, такова цена того, чтобы она перестала опять ломать реальность. Ничто из этого не имеет никакого смысла. — Н-наказать? — Угу, — кивает она. — …н-но я… — Не воспринимай это близко к сердцу, Марк, — она настолько близко, что меня ослепляют бесконечные ряды сверкающих, идеально белых зубов в изгибе её рта. — это одна из тех вещей наподобие «для общего блага». — …о-о чём ты? — Помнишь, что я говорила насчёт вещей, которых ты не сможешь осознать? — Пожалуйста… пожалуйста н-не делай этого. Она выглядит искренне оскорблённой. — Ты вообще можешь вспомнить, как много беззащитных девушек просили у тебя того же? Это их хоть раз спасало? Это помогло мне? — пространство вокруг неё начинает крутиться вокруг своей оси, и вдруг я лицом к лицу с Нейтаном. — или мне? Как он выжил? Я дал ему маленькую дозу? Я был так уверен… — Н-Нейт… — Но вы не давали мне шанса попросить, не так ли? — говорит Нейтан, будто я не прикончил его несколько часов назад, затем его лицо искажается в совершенно невозможное. — это спасло меня, мистер Джефферсон? Это невозможно. Нейтан мог бы каким-то образом выжить, но не она. Только не она. Совершенно невозможно, чтобы Рэйчел Эмбер выглядела такой яркой и живой, как когда-то, присев передо мной. — Кошка съела твой язык? — Т-ты… но ты… — я заикаюсь, слова кажутся монотонными и бессмысленными, срываясь с моих губ. — ты м-мертва. — Грубо. — Ты мертва! — повторяю я, громче, отползая от неё, пока моя спина не ударяется об стену. — Нейтан убил Рэйчел Эмбер. Мы похоронили её! — Да, вы похоронили. Я пытаюсь подняться на ноги, но я не могу шевелиться. Мои ноги даже не дёргаются, мои руки, вдруг, бесполезно лежат по бокам. — Т-ты не можешь быть ею! Ты не можешь! — Ты уверен? — спрашивает она, подмигивая. — я могла бы. — Но… нет, — ничтожество. Как будто шёпот слова сделает это истиной. Я не религиозен, и я никогда особо не уважал людей, которые позволяют абсурдным и устаревшим верованиям диктовать им, как жить их жизни, но в этот момент поистине ужасающая мысль посещает моё сознание. — ты… ты Дьявол? — Ох, Марк, — она тянется, обводя кончиком пальца мою челюсть. — ты не настолько везучий. — Не причиняй мне боли, — скулю я. Это всё, что я могу сделать, и я за пределами того, чтобы чувствовать за это стыд. — Оу, не беспокойся, — она смеётся идеально нормальным смехом, от которого хочется кричать до конца своего проклятого существования. — я не собираюсь. — П-правда? — Нет, неправда, грёбаный ты идиот, — шипит она, черты её лица искажаются от рычания. Её рука подобно плети хлопает по моему лицу мгновение спустя, разгорячённо и ослепительно больно. Мои очки слетают с лица, прыгая по полу, в то время как я бросаюсь в сторону. Голова кружится, и я уже чувствую, как по моему лбу сочится кровь. Её другая рука, холоднее и сильнее, чем должна быть, обхватывает моё горло, и она поднимает меня, будто я ничего не вешу. Её хватка слишком крепка. Она должна была разломать мою шею. Она должна была убить меня. Почему она меня не убила? Я бы отдал всё за то, чтобы это меня убило, в то время как она притягивает меня ближе, запечатлевая мягкий поцелуй на моей щеке (касание её губ заставляет хотеть выцарапать кожу с лица), после чего она меня отпускает. Я валюсь на пол (как тряпичная кукла; красота в отсутствии грации), где я лежу прямо у её ног. — Ох, не будь таким мрачным, — вновь потянувшись вниз, Не-Рэйчел хватает меня за лодыжку. — это будет весело. Я не могу ответить, она начинает тащить меня в растущие тени. Я с таким же успехом мог бы быть трупом. Может, это и так. Может, я уже мёртв. Я должен быть, потому что чувствую, как черви извиваются под моей кожей. Это больно. Почему я могу чувствовать боль, если я уже мёртв? — Мы придумаем так много креативных способов заставить тебя страдать, — смеётся она. — твоему разуму придётся изобрести новые способы воспринимать реальность, только чтобы их все почувствовать! Разве это не будет приключением? — П-п-пожалуйста… — у меня уходят последние силы на то, чтобы вынудить это слово сорваться с моих губ. — Тише. На это у нас будет куча времени, но позже, потому что у нас с тобой? Она смотрит вниз, вновь улыбаясь. Это невозможная улыбка. Неправильная улыбка. Она слишком велика для её лица. Уголки её губ изгибаются вверх, на вид вытягиваясь за пределы её щёк. — У нас с тобой всё время мира.