I did it my way

Джеймс открывает глаза и поначалу не соображает, где находится. Такое бывает с ним по утрам, но теперь все реже. Да и сложно перепутать ледяной прозекторский стол, на который после крио выгружали его бесчувственное, обмазанное слизью тело, с теплой постелью. В которой он, кстати, не один. Брок беззаботно сопит рядом, прижимаясь задницей к его дестабилизации. Было бы славно начать такое прекрасное утро с хорошего траха, думает Джеймс, а рука, живая, сама уже лезет командиру в трусы. Дыхание того вмиг сбивается, и, уже не боясь разбудить, Джеймс жадно впивается тому в плечо, то ли целуя, то ли кусая. Зажатый в кулаке член вмиг твердеет, выпуская с головки каплю вязкой смазки. А с губ Брока срывается глухой хриплый стон. — Сука, хоть бы раз выспаться дал, — шепчет командир, но Джеймс знает, что на самом деле он не сердится на него. — Ты вкусно пахнешь, — он утыкается Броку в шею, лижет длинно от плеча до мочки уха и прихватывает ту зубами. — Ты просто жрать хочешь, детка, — командир выгибается, плотно притираясь к его паху и снова стонет, и от этих звуков где-то в затылке Джеймса рождается сладкая щекотка, словно внутри его черепушки кто-то вздумал открыть бутылку шампанского, и мелкие пузыри задорно шипят и лопаются прямо под костью. Он дрочит Броку нарочито медленно, пока тот не начинает ерзать и зло материться, а потом так же медленно трахает, вбивая его в жесткий матрас. Тот сорванно кричит, просит еще, быстрее и глубже и тянется к своему члену, но Джеймс перехватывает его за запястье и заводит руку за спину. — Давай так, котик, ты сможешь. — За котика, — Брок оборачивается к нему, бешено сверкая желтыми звериными глазами, — урою! — Уроешь, — согласно кивает Джеймс, — потом. Он оставляет на шее и спине командире причудливый орнамент из фиолетовых засосов. Он ебет его безжалостно и жестко, как тот любит, глубокими толчками, отдающимися где-то в животе. И изливается внутрь растраханной задницы, когда Брок, застонав тонко и жалобно, сжимается на нем, пачкая спермой простыню под собой. Вставать лень, и Джеймс позволяет себе поваляться немного, дразня командира короткими движениями бедер. Внутри него скользко и влажно, и так приятно просто покачиваться туда-сюда, плотно прижимая к себе горячее тело, тычась губами куда попало. Это похоже на танец, которому Джеймс отдается без остатка, растворяясь в ритме музыки, слышной только ему одному. Он снова возбуждается, и, скользнув ладонью к паху Брока, понимает, что и командир тоже хочет еще. Мелодия приходит сама, просится с языка, и Джеймс мурлычет ее, незнакомую и такую знакомую одновременно, и трется, толкается внутрь, всем телом чувствуя заполошное биение чужого пульса. Жилка на заросшей темной щетиной шее призывно пульсирует. Джеймс накрывает ее поцелуем, щекочет языком, прикусывает не больно, но ощутимо. — Да что ж ты делаешь-то, детка? — бормочет Брок. Приоткрыв один глаз Джеймс видит, как пальцы командира с по-военному коротко обрезанными ногтями скребут и комкают простыню. Он отчаянно хочет переплести их, беспокойных, со своими, которые крепко сжимают сейчас член Брока, и жалеет, что у него не три пары рук, как у индийских шлюх из баек Дум-Дума. Молоденькие новобранцы слушали россказни Дугана, раскрыв рты от удивления, а Воющие командос только важно кивали, словно видели этих самых шлюх своими глазами, и еле сдерживали рвущийся наружу смех. Стив не слишком любил всех этих пошлостей, хоть Баки и убеждал его, что по-другому справиться с ужасами войны не выйдет. Безусые юнцы, вырванные из привычной жизни, где были красивые девушки в цветастых платьях, мамины пироги по воскресеньям и мирное небо над головой, сходили с ума, видя, как бегущие рядом с ними вчерашние товарищи подрываются на минах или падают, сраженные градом пуль. Им, выжившим, потрясенным, с пустыми запавшими глазами, как глоток свежего воздуха было необходимо хоть что-то, способное удержать от падения в бездну безумия, будь то письма из дома, песни у костра, пошлятина, которой у Дугана всегда было в избытке, или заполошные поцелуи с однополчанином, сорванные украдкой в тени окопа. Стив кивал, что понимает, но стоило Дум-Думу открыть рот, он поднимался и уходил к себе в офицерскую палатку. Воспоминания накатывают на Джеймса волнами, и он уже не осознает, кто он есть сейчас: Баки из Бруклина, бравый сержант Барнс, советская легенда Призрак, наемный убийца Гидры по прозвищу Зимний Солдат или просто Джеймс. Он плачет, когда оргазм сотрясает его тело, выкручивает, выдаивает досуха, и Брок под ним бьется и хрипит, кончая. Он открывает глаза, когда командир нежно гладит его по мокрой щеке. — Эй, детка, ну чего ты? Чего? — обеспокоенно шепчет Брок. — Это я, — невпопад отвечает Баки. — Конечно, ты, а кто же еще? — в глазах командира тревога и что-то еще. Понимание, наверное? — Хочешь, я Стива позову? — Не надо Стива, — Джеймс отчаянно мотает головой. — Пожалуйста, не надо. — Хорошо, ш-ш-ш, здесь только мы вдвоем! Я держу тебя, малыш, — Брок склоняется над ним, закрывая от всего мира, и упирается лбом в его пылающий лоб. — Давай, детка, дыши со мной. Джеймс послушно делает вдохи-выдохи на счет и чувствует, как приходит в норму сердечный ритм. К нему понемногу возвращается ощущение собственного тела: напряженно вытянутые ноги, задница, простыня под которой противно теплая и влажная, спина, руки, живая и тяжелая и холодная металлическая, плечи, затекшая шея и взмокшая голова. — Вот так, солнце, вот так! — улыбается Брок. — Ну, привет, ебарь-террорист. — Привет, — хрипло отвечает он. — Готов вставать? А то Роджерс, наверное, думает, что мы тут затрахали друг друга вусмерть. От того, чтобы ворваться сюда, его отделяют только природная скромность и мамкино воспитание. Барнс хмыкает на это и садится на постели. — Давай первый в душ, — предлагает Брок, но тот отчаянно мотает головой. — Нет, давай вместе. В тесной кабинке они невинно трут друг другу спины и молчат.