Embryology / Эмбриология

«Ты скрывал это здесь все это время?» Твой голос звучит абсолютно недоверчиво, пока ты рассматриваешь открывшееся перед тобой зрелище — большую комнату со световым люком. Старая студия, не использовавшаяся с тех пор, как Миранда захватила деревню, и фабрика стала меньше заниматься новыми разработками, а больше тем, что Миранда хотела с ней делать. Хайзенберг пожимает плечами и проходит в центр комнаты, его шаги длинные и несколько более непринужденные, чем обычно. «О, на фабрике полно свободных комнат, если это то, что тебе нужно, дорогуша. Но мы бы проторчали здесь целую неделю, если бы я предложил тебе их все…» «Ты никогда ничего мне не предлагал», — вклиниваешься ты, хмурясь, — «откровенно говоря!» Твой хмурый взгляд сменяется на сердитый. «Я заслуживаю подходящего места для сна только теперь, когда у меня проявились силы, так что ли?» Сегодняшний день был… напряженным. Между твоим внезапным и болезненным «пробуждением» и последующим напряжением, ни один из вас не уверен, кто первым зайдет слишком далеко, что, в свою очередь, заставило вас обоих немедленно перейти к обороне. Баланс сил изменился, никто из вас не мог понять, на каком месте каждый находится. С одной стороны, ты можешь сдать Хайзенберга, когда Миранда в следующий раз окажется в поле зрения, ты можешь убежать и показать ей свои способности, и тебе сразу поверят. С другой стороны, способности Хайзенберга его вторая натура — без драки бы не обошлось. Но будет ли она честной? Скорее всего, нет. Если ты победишь его, ты потеряешь шанс на побег и будешь вынуждена провести остаток жизни, как другие братья и сестры, в рабстве у Миранды и ее обширных планов. Если же он уничтожит тебя, то снова окажется один на один с собой, пытаясь собрать армию, а Миранда, без сомнения, пришлет на твоё место кого-нибудь менее свободомыслящего. Похоже, есть две вещи, с которыми вы оба можете согласиться: выгода от общества друг друга намного перевешивает риск, и что Миранде совершенно нельзя отдавать ребенка, которого она так сильно хочет. «Нет», — говорит он, явно сквозь зубы, его плечи напрягаются. «Я предлагаю ее тебе, потому что это единственная чертова комната, которая подходит под твой гребаный список требований!» То, как он огрызается на тебя, так знакомо. Голос пропитан разочарованием. У тебя никогда не хватало смелости противостоять ему, пока твой Каду не решил проявиться, и даже сейчас ты все еще сомневаешься, является ли твоя новообретенная уверенность результатом изменений в твоем теле или тот факт, что бросить тебя ликанам было последней каплей. «Список требований?» Смеешься ты. «Я попросила всего две вещи!» «Пока», — насмехается Хайзенберг. «Твоя собственная комната и Беневиенто… пока что». «Моя собственная комната?» Повторяешь ты. «Нет, все, что мне нужно — это солнце. Если бы ты позволял мне выходить на улицу на пару часов…» «Я не позволю тебе выходить на улицу!» Кричит он на тебя. Это не первый ваш за сегодня спор, и такое чувство, что не последний. Хоть твой «дар» сделал тебя более уверенным переговорщиком, он также, очевидно, заставил Хайзенберга считать тебя более опасной, чем когда-либо. Он делает короткий и горячий гневный выдох. «В любом случае», — быстро добавляет он, голос неустойчиво падает в громкости, — «эта высокая сука сегодня пришлет своих людей с твоей новой кроватью. Ты поднялась с низов, поздравляю», — его глаза истончаются, когда он говорит это, явно насмехаясь над тобой. Он быстро поворачивается и направляется к двери, явно устав от разговора. «Когда придет Донна?» Спрашиваешь ты. «Позже», — ворчит он. «Ей будет легче добраться сюда без присмотра Миранды, как только стемнеет». Затем следует пауза. «…Ты все еще не сказала мне, какого хрена тебе нужно от Беневиенто». Хайзенберг снова поворачивается к тебе лицом, глаза прикованы к тебе так, будто он пытается уличить тебя во лжи, найти доказательства того, как ты и Беневиенто собираетесь использовать растения и феромоны, чтобы уничтожить его на его же собственной фабрике, на которой нет ни одного органического растения — кроме мха в твоей камере, к которому он отказывается тебя подпускать. Насколько ты можешь судить, ты не можешь просто материализовать что-либо, так же как и он не может просто материализовать металл. У тебя должно быть что-то, от чего можно оттолкнуться, что-то, с чем можно работать. Здесь подобного нет, во всяком случае, поблизости, чтобы ты могла использовать. Хайзенберг позаботился о том, чтобы все было сделано из металла ещё задолго до твоего появления — ты практически бессильна, пока заперта внутри. По крайней мере, солнечный свет поддержит твое здоровье и избавит от чувства, которое ты так долго принимала за инфекцию. «Кроме проблем с одеждой?» Спрашиваешь ты, жестом указывая на себя. На тебе все еще старая пара его брюк, ты бродишь в одном из бюстгальтеров, которые Донна ранее сшила для тебя, не желая пачкать красивую одежду для церкви — это все, что у тебя осталось на данный момент. Хайзенберг секунду смотрит на тебя, прежде чем его челюсть заметно расслабляется, хоть и совсем чуть-чуть. «Ты немного выросла», — признает он. К счастью, ничего радикального, несравнимо с Димитреску или чем-то подобным, но ты действительно стала немного выше, не говоря уже о том, что вернула большую часть сброшенного веса. Незначительно, но достаточно, чтобы Хайзенберг заметил. К счастью, ты все еще немного ниже его. Слава богу. Он мог бы стать совсем невыносимым, если бы почувствовал угрозу от твоих размеров — хотя леди Димитреску его точно не пугает. «Я думаю, мы не можем просто позволить тебе разгуливать голой, даже с великим…» «И я хочу поговорить с ней о том, что случилось», — говоришь ты, прежде чем он успевает закончить, зная, что на этот раз это не комплимент. Это приманка. «…Не думай, что это твой выбор», — говорит он с выдохом. «С силой или без, принцесса, ты все еще новенькая здесь». Ты опираешься рукой на бедро, в свою очередь, пристально глядя на него. «Может, я и новенькая, но я не угрожала убить ее. Думаю, со мной она будет немного дружелюбнее». Он щелкает языком, закатывая глаза. «Я не собирался причинять ей боль…» «Она знала об этом?» Спрашиваешь ты. «Ты себе тоже самое сказал, когда натравил на меня этих ликанов?» Твои глаза встречаются с его глазами, и ни один из вас не двигается с места, вы оба пытаетесь смотреть друг на друга сверху вниз. Хайзенберг переносит вес с одной ноги на другую. «…Я уже сказал, что сожалею об этом». «А я уже сказала, что не верю тебе». Ты ждешь, что он начнет спорить или отнекиваться, но он этого не делает. «Так что давай просто сосредоточимся на уничтожении Миранды и побеге отсюда, чтобы нам больше никогда не пришлось разговаривать, хорошо?» В его выражении лица есть что-то такое, что ты почти не замечаешь — подергивание, ускользающее на миллисекунду, настолько быстрое, что ты даже не уверена, было ли оно на самом деле или тебе показалось. Посмотрев вниз, он быстро кивает головой в сторону двери. «Хочу показать тебе кое-что важное», — объявляет он. До сих пор он не угрожал цепью, зная, что любой отказ от сотрудничества с твоей стороны идет тебе же во вред. Тем не менее он всё же сжимает цепь вокруг твоей лодыжки. Куда бы он ни шел, он хочет, чтобы ты шла с ним, и это не было просьбой. Ты ожидаешь, что он поведет тебя куда-то далеко, в другую часть завода, чтобы показать тебе новый прототип Солдата или что-то еще — но он останавливается, завернув за единственный угол в коридоре, открывает толстую, запертую дверь одним движением запястья и ведет тебя внутрь. Над ней висит камера. Необычно, но не удивительно, пока до тебя не доходит, что это его собственная спальня. Ты слышишь, как за вами закрывается дверь, оборачиваешься, чтобы увидеть стальной засов, и Хайзенберг (к его чести) сразу улавливает твою тревогу по поводу того, что ты оказалась запертой в его спальне. «Расслабься», — пренебрежительно говорит он, пересекая комнату, которая по размеру и обстановке больше напоминает однокомнатную квартиру. Ты сразу обращаешь внимание на большую кровать, которая опирается на несколько шлакоблоков, чудом удерживающие её чуть выше пола. «Если бы я собирался трахнуть тебя, я бы не стал делать это здесь, учитывая некоторые твои новые наклонности». Инстинктивно, первое что ты хочешь сделать — это огрызнуться в ответ, но ты быстро отвлекаешься, когда он поднимает старый, изношенный ковер рядом с кроватью, отбрасывает его в сторону, демонстрируя скрытый люк, который он открывает, даже не прикасаясь. «Думаешь, ты сможешь справиться с лестницей?» Спрашивает он, даже не дожидаясь ответа, прежде чем начать спускаться. На самом деле он не спрашивал — ты просто довела его до такого состояния, что он пытается вставлять оскорбления везде, где только можно. Мелочно, но совершенно неудивительно. Тем не менее, ты двигаешься к люку, ожидая, пока он доберется до нижней части лестницы. Убедившись, что он отошел, ты начинаешь свой собственный спуск, немного нервничая, часть тебя беспокоится, что это какая-то ловушка, в которую он собирается тебя поймать. Когда ты достигаешь нижней части лестницы, включается тусклый свет. В отличие от освещения на остальной территории фабрики, он более мягкий, теплый, даже комфортный. Однако более любопытным, чем освещение, является содержимое комнаты — стены заставлены полками, каждая из которых заполнена огромным количеством DVD, видеокассет, компакт-дисков и пластинок. Медленно следуя за Хайзенбергом к столу на противоположной стороне комнаты, ты осматриваешь кассеты и DVD немного внимательнее, втайне радуясь, что видишь много знакомых названий, и хотя CD не так хорошо тебе знакомы, ты можешь сказать по названиям, которые узнаешь, что у Хайзенберга удивительно современный вкус к тяжелому металлу (неудивительно) — среди прочего также есть немного блюза, Джонни Кэш — внезапно некоторые вещи начинают обретать для тебя смысл. «Все это твое?» Спрашиваешь ты, твой голос немного тихий, и становится более удивленным, когда твой взгляд останавливается на полке, полной книг, журналов и даже газет. Он утвердительно хмыкает, подходит к столу и открывает один из ящиков. «Никому ни слова об этом», — предупреждает он, доставая одну за другой несколько толстых папок и скоросшивателей, и с громким стуком опуская каждую на стол. «Даже твоей лучшей подруге Донне. Я уже несколько десятилетий никому не показывал это, так что не заставляй меня жалеть о том, что я сделал исключение». Твой взгляд останавливается на маленьком телевизоре в углу, перед ним стоит небольшой диван, достаточный для двух или трех человек. Оба они явно были списаны, телевизор заметно модифицирован, чтобы поддерживать проигрывание DVD и видеокассет, сложенных на нем. «Я полагаю, Миранда не разрешает такие вещи?» «Нет». Его ответ короткий, неторопливый, пока он делает паузу, чтобы сосредоточиться на просмотре своих файлов. «Эта сука не любит ничего, что не может контролировать, а «земные радости» дают людям идеи, учат их тому, о чем она не хочет, чтобы те знали». Он делает паузу, выдвигает стул и жестом указывает на него. «Садись». Ты настолько очарована всем этим, что без колебаний садишься, когда верхняя часть люка захлопывается. Сначала это настораживает тебя так же, как и то, что он запер дверь спальни, но, учитывая что он тоже прячется здесь, эти действия кажутся оправданными. «Откуда у тебя все это?» Ты искренне улыбаешься, оглядываясь вокруг и отмечая всевозможные названия. И пусть это покажется немного глупым, но есть что-то утешительное в осознании того, что все это здесь есть — ты уже смирилась с тем, что наслаждаться такими маленькими и простыми удобствами, как просмотр фильма будет уже невозможно. «Дело в диктатурах», — начинает он, захлопывая одну папку и переходя к следующей. Он ищет что-то конкретное. «Всегда есть черный рынок. Тот, что здесь, существует с 70-х годов». «И они позволяют тебе закупаться на нем?» «Конечно», — объясняет Хайзенберг. «Как ты думаешь, кто не дает Миранде узнать об этом?» Он достает из пластикового кармана лист бумаги, кивает и откладывает его в сторону. «Благодаря моим друзьям и Герцогу, я имею довольно хорошее представление о том, какова жизнь на воле…» Он прерывается на минуту, доставая что-то еще из папки. У тебя возникает искушение допросить его — конечно, он уже бывал за пределами деревни, — но ты не хочешь прерывать ход его мыслей. «Также я довольно хорошо представляю, какой хуйней занимается эта сука каждый раз, когда исчезает, чтобы 'делать свою работу'», — заканчивает он, кладя перед тобой несколько бумаг. «Ты вроде говорила, что ты здесь на стажировке по респираторной медицине, да?» Ты смотришь на первую страницу в скрепленной стопке. Ксерокопия — грубая, но разборчивая — выглядит как документ о приеме на работу… Твоя интернатура. Ты хмуришься, переводя взгляд с документа на Хайзенберга. «Откуда у тебя это?» Спрашиваешь ты. Банальным ответом могло бы быть, что это просто фотокопия, валявшаяся в твоей машине — ведь Хайзенберг, в конце концов, сказал тебе, что ему пришлось пригнать её сюда. Но чрезвычайно странно в этой копии то, что на ней написано чье-то другое имя. Это не твоя копия. «У Миранды случайно оказалась копия». Пауза. «Ты действительно удивлена?» Ты смотришь на него, надеясь, что Хайзенберг расскажет подробнее, но он не рассказывает, а кивает на документ, жестом показывая, чтобы ты продолжала. Пролистав его, ты обнаруживаешь, что первые несколько страниц практически не отличаются от того, что ты читала во время перелета. Заметки о тенденциях развития астмы в регионе, о небольшом скоплении людей, страдающих от постоянных респираторных инфекций, не поддающихся стероидному лечению, вопросы о качестве воздуха или местной диете, влияющей на результаты исследований… но затем, через некоторое время, все меняется: напечатанный на машинке брифинг и отчет исследования превращаются в рукописные заметки. Ты быстро понимаешь, что это записи, сделанные координатором исследования. «Что-нибудь заинтересовало?» — спрашивает он. Вы оба прекрасно знаете, что он уже все прочитал и спрашивает только для драматического эффекта, но ты настолько поглощена увиденным, что даже не пытаешься спорить, продолжая читать о маленьком городке, в котором ты должна была находиться на стажировке, и о нескольких испытуемых, которым никак не становилось лучше, и о том, что даже когда исследовательская группа выяснила, что в источнике воды в городе есть проблема с загрязнениями, состояние некоторых испытуемых не улучшилось даже при переходе на чистую питьевую воду… а затем ты переходишь к компьютерной и магнитно-резонансной томографии. Картинка за картинкой пациент за пациентом с грибковой инфекцией в легких, их когнитивные способности ухудшаются вместе с ростом грибка. Хуже всего дела обстоят у пары братьев, чьи легкие, похоже, полностью покрыты этим веществом, тонкая паутина грибковых образований пронизала их насквозь, и оба они бредят от высокой температуры, согласно записям, сопровождающим снимки. Однако одна конкретная заметка совершенно сбивает с толку. «Две недели противогрибкового лечения — физическое состояние незначительно улучшается, когнитивное состояние остается неизменным. Оба пациента все еще бредят и разглагольствуют о своей матери. Попытался найти родственников в надежде проверить историю болезни семьи, но мне сказали, что оба пациента недавно приехали из другого района. Опросили всю деревню в надежде, что их мать приехала с ними, но в округе нет никого по имени Миранда». У тебя сводит живот, ты хмуришься в недоверии и замешательстве. Миранда? Этого точно не может быть. Город, в который ты направлялась на стажировку, находится по крайней мере еще в трех часах езды на машине, и, насколько ты понимаешь, границы деревни закрыты. «…Где мы находимся по отношению к.…» «Вверх по течению», — говорит Хайзенберг с такой скоростью, и почти взволнованный тем, что обратил на это твое внимание. «…Значит, вода…», — задумываешь ты, собирая все воедино. «…А братья?» «Махбеды», — объясняет Хайзенберг. «Стерва вызвала их младшую сестру в замок — не думаю, что мне нужно объяснять, что она так и не вернулась. Но моя дорогая сестренка в последнее время была неаккуратна, недостаточно хорошо все скрывала, рассылала много фальшивых писем, или чем там она занималась, так что братьям стало любопытно, и им удалось как-то пробраться в подвал. Ну, знаешь, тот, где водяные вампиры, о которых я тебе рассказывал?» — напоминает он. «Маленьким ублюдкам всё же удалось выбраться. Они обошли Моро и угнали лодку, прежде чем та успела кому-то рассказать — как будто Моро мог что-то сделать», — насмехается он. «Они спустились по реке и приплыли в соседний город». Он выдыхает и протягивает руку, берет документы из твоих рук и берет отдельный лист бумаги, который не прикреплен к остальным, задней стороной и кладет его вперед, чтобы ты могла прочитать. «Загрязнение воды чуть было не сорвало прикрытие Миранды, но это, блядь, действительно сделало это». Ты читаешь записку, пока он прислоняется к краю стола, наблюдая за тем, как ты это делаешь. «В отношении судьбы иностранки планы изменились. После того, как я пришла к окончательному выводу относительно сосуда для Евы, мне понадобились подходящие кандидаты. Хайзенберг, конечно, идеален. Хотя он и не подходит для роли сосуда сам по себе, он — идеальный образец для будущего размножения. Однако у меня возникли значительные трудности с поиском особи для создания сосуда. Альсина, хоть и верная, и надежная, но физически неспособная, и, пока Донна может физически подойти для этой задачи, я не могу рисковать тем, что она передаст Еве генетическую семейную предрасположенность к когнитивным недостаткам. К счастью, Моро удалось извлечь иностранку из резервуара относительно невредимой после её нейтрализации, и с тех пор она кажется идеальной для этой задачи. Краткая биография, основанная на ее переписке с остальными членами исследовательской группы, показала, что она в здравом уме и с хорошим интеллектом, а тестирование вывело, что она способна к овуляции без необходимости индукции. Действительно, удачная находка, особенно учитывая, что это затормозит исследовательскую группу до тех пор, пока они не смогли сообщить о своих результатах. Хайзенберга, возможно, придется немного убедить, но я полагаю, что он найдет ее весьма приятной, так что, возможно, ему понадобится меньше времени, чем я предполагала вначале. Я поручила Моро имплантировать ей свежего Каду, а после она должна будет восстанавливаться у Альсины. Если ее сращивание с Каду окажется равным или меньшим, чем у других, я продолжу план. Если она отвергнет Каду, Альсина сможет избавиться от нее или использовать в своих проектах по своему усмотрению. После инцидента с братьями из деревни, возможно, Альсине нужна четвертая дочь, чтобы предотвратить дальнейший надзор». Ты откладываешь бумагу. Это явно какая-то запись в дневнике Миранды, но она не имеет никакого смысла. «Я не понимаю…», — тихо говоришь ты, глядя на слишком непринужденного Хайзенберга. «А что непонятно?» Спрашивает он. «Эта сука сбила твою машину с обрыва и сбросила твою задницу в озеро. По-моему, все пиздецки просто». «Но я не… этого не было», — настаиваешь ты. «Я пришла сюда пешком. Мою машину занесло на льду, и я застряла в канаве, так что мне пришлось идти пешком несколько часов, и в итоге я оказалась здесь», — вспоминаешь ты, твой разум ясно и живо представляет всё по ходу дела. …Но проблема в том, что, вспоминая, ты улавливаешь некоторые… пробелы в своей памяти. Ты знаешь, что Хайзенберг пристально наблюдает за тобой, но ты слишком озабочена, чтобы переживать из-за этого, внезапно ты осознаешь, что у каждого доброго человека, который помог накормить тебя и согреть, когда ты наконец добралась до деревни, похоже, нет лица. Ты спала ночь в чьей-то гостиной, но не можешь вспомнить, как выглядел хозяин или даже как его звали. Ты даже не можешь вспомнить, как попала в деревню, ты просто лежала в снегу, а потом… «О Боже…» Как только ты шепчешь это про себя, Хайзенберг издает то, что ты могла бы принять за вздох облегчения. «Вот оно», — говорит он, скорее себе, чем кому-то еще, поднимаясь из-за стола. «Не переживай слишком сильно — она делает это со всеми нами». То, что Хайзенберг делает дальше, совершенно неожиданно. Вместо того, чтобы насмехаться над тобой или оскорблять тебя за то, что ты так долго не могла разобраться, он подходит к небольшому шкафчику рядом с телевизором, открывает его и достает оттуда какую-то бутылку без названия, ставит ее на стол и снимает крышку, после чего предлагает ее тебе. «Вот», — говорит он, держа ее у тебя практически под носом, позволяя почувствовать запах того, что, как ты можешь догадаться, является виски. «Миранда сказала мне не давать тебе пить, но я думаю, мы оба можем согласиться, что Миранда может идти в жопу». Без слов, ты берешь бутылку в руки и принимаешь его предложение, заливая в рот виски. Жжение в горле приятно отвлекает от бешеного и панического хода мыслей. Если эти воспоминания не настоящие, то какие же они? С чем еще играла Миранда? Ты смотришь вперед, на стену за столом, бутылка все еще в руке, пытаясь осмыслить то, что ты только что узнала. И тут на передний план твоего сознания выскакивает жгучий вопрос, требующий срочного ответа. «Она сделала с тобой то же самое?» Спрашиваешь ты его. Ты слышишь, как он вдыхает, — быстро, агрессивно, как обычно перед оскорблением, — но Хайзенберг колеблется. «Да», — признает он через мгновение. «И она определенно проделала то же с тобой». «И как ты все это заполучил?» Спрашиваешь ты, твой взгляд падает на папки с документами, которые, откровенно говоря, никто из вас не должен был видеть. «Черный рынок хорош не только для пиратских фильмов». Его ответ самоочевиден, поэтому ты удливляешься, когда он продолжает раскрывать подробности. «Есть парень с сестрой, которая помогала Миранде в ее секретной лаборатории. Кормила подопытных, убирала рвоту — настоящее гламурное дерьмо. Я заключил с ней сделку — она протаскивала меня в лабораторию, когда Миранда занималась манипулятивными сучьими штучками, а я снабжал ее металлоломом, который она могла продать мне по хорошей цене и без подозрений». Он делает паузу. «…Кроме того, мы пару раз трахались, впрочем это было совершенно необязательно», — отмахивается он от этого побочного примечания, прежде чем продолжить. «Что я хочу сказать так это то, что через некоторое время мне удалось сделать копию ключа и выяснить расписание Миранды». Он ухмыляется. «Теперь я просто захожу туда и беру все, что хочу, а эта сучка так занята разрушением жизней, что даже не замечает этого». Наступает очень долгое молчание, и, хотя ты благодарна за возможность спокойно переварить, что-то очень, очень беспокоит тебя. «…Зачем показывать мне это?» Спрашиваешь ты. Ты поднимаешь на него глаза, и ваши взгляды встречаются. Вы довольно редко поддерживаете зрительный контакт друг с другом таким образом, если только вы не спорите или он не угрожает тебе — и на очень, очень короткую секунду ты чувствуешь трепет в животе, который списываешь на виски. На какое-то мгновение ты полностью забываешь, что этот человек постоянно терроризировал тебя с момента твоего прихода. Но в тот момент, когда он отводит взгляд, ты делаешь вид, что не думала об этом — потому что это было бы совершенно нелепо с твоей стороны. Хайзенберг достает сигару из внутреннего кармана пальто и пожимает плечами, зажигалка подлетает к кончику сигары и зажигает ее. «Теперь, когда ты в курсе, ты погрязнешь в этом надолго так же, как я и мои братья и сестры», — начинает он, на мгновение затягиваясь сигарой, за которой вскоре следует облако дыма, его глаза устремлены вперед в другой конец комнаты, когда он снова прислоняется к столу. «Я подумал, что ты имеешь право знать». Ты молча киваешь, твой взгляд возвращается к записям Миранды о тебе. Оцепенение уже начинает проходить, гнев начинает просачиваться в уголки твоего сознания. «В любом случае», — добавляет Хайзенберг, — «подумал, что это сойдет за небольшое предложение перемирия». Это застает тебя врасплох, возвращая твое внимание к настоящему моменту, а не к недавнему прошлому, которое находится в твоих руках. «Ты единственная здесь, кому я могу доверять, ведь ты не станешь по доброй воле целовать Миранду в задницу, когда дело неизбежно дойдет до решающего момента». Он переносит вес с одной ноги на другую, скрещивая руки. «Считай это моим извинением за ликанов». Ты почти не можешь поверить в то, что слышишь, и на мгновение начинаешь беспокоиться, что это больше похоже на умопомрачение Миранды, но, когда ты поворачиваешься в кресле, чтобы хорошенько рассмотреть его лицо, ты понимаешь, что это действительно Хайзенберг, и он действительно извиняется перед тобой. Возникает желание подколоть его, поддразнить за это — и еще более уродливое желание заставить его подумать будто ты отказываешься. …Но снова в твоей голове побеждает мысль о том, что, возможно, Хайзенберг не собирается заставлять тебя страдать, и что, возможно, где-то там, внутри, он даже немного заботится о тебе и твоем благополучии. После всех этих размышлений кажется, что есть только один подходящий ответ. «…Спасибо», — тихо отвечаешь ты, пытаясь быть нежной, пытаясь сдержать улыбку — но терпишь неудачу. Внезапно мир кажется тебе чуть более безопаснее. Совсем чуть-чуть. Он ворчит, снова отталкивается от края стола и отходит со своей обычной непринужденной развязностью. «Не привыкай к этому», — объявляет он. «Я редко ошибаюсь, дорогуша». Он поворачивается, почти крутясь на каблуке своего ботинка, сигара в руке и ухмылка на лице, как будто он перенастроился. «Нам еще многое нужно обсудить, ибо я уверен, ты уже всё поняла, тем не менее, нам лучше дать твоей хорошенькой головке отдохнуть на ночь. Не хочу, чтобы моя любимая маленькая помощница перегорела, верно?» Ты молча киваешь, улыбаясь в ответ. Он определенно прав в том, что все это осознание и разговор потрясли тебя, и, хотя у тебя едва ли было время, чтобы по-настоящему переварить это, ты уже чувствуешь себя совершенно измотанной, почти как будто ты горюешь. …Но, если он прошел через то же самое, он, вероятно, знает об этом больше, не так ли? Конечно, ты хочешь знать больше. Ты хочешь знать все, ты хочешь поглощать детали каждого клочка информации, которую он собрал, пока не поймешь, что является и не является правдой, какие воспоминания являются и не являются твоими собственными — но он прав, что дал тебе время для передышки. Он защищает тебя. Ты вспоминаешь, как он сказал тебе, что он твой защитник. Конечно, это было для того, чтобы поиздеваться над тобой, нажать на нужные кнопки, упиваясь твоими эмоциями, но есть что-то особенное в том, насколько это оказалось правдой. Возможно, он не защищает тебя от ликанов — на самом деле, он бросал тебя им, — но он определенно защищает тебя от самой себя с помощью опыта, который приходит только с... опытом. И когда ты понимаешь это, тебе становится больно. «Пойдем», — объявляет он, пробираясь к лестнице. «Донна не придет до темноты, но люди моей старшей, гигантской и уродливой сестры оставят вещи для твоей комнаты в гараже. Мы должны…» «Хайзенберг?» Спрашиваешь ты, прерывая его. Он замирает на месте. Так странно произносить его имя… Вообще странное ощущение — обращаться к нему. Честно говоря, ты даже немного испугалась. «Не могли бы мы… посмотреть что-нибудь?» Твое сердце немного замирает, когда ты видишь, как он поворачивается к тебе лицом и, сжимая сигару между губами, смотрит на тебя немного подозрительно. «Я знаю, что нам нужно работать, но… я не думаю, что когда-нибудь увижу все это снова». Он слегка наклоняет голову, оглядывая тебя с ног до головы, как будто ты вызвала его на матч по армрестлингу, а не спросила, можете ли вы посмотреть что-нибудь. «…Зависит от...», — говорит он. «Что у тебя на уме?». Это не «нет», и мысль о возможности отвлечься на какой-нибудь фильм или телепередачу, как это бывало раньше, до того, как ты оказалась в этой дыре, вызывает такой восторг, что ты не можешь удержаться и улыбаешься, как тебе кажется, впервые с тех пор, как уехала на стажировку — не маленькая улыбка, не вежливая улыбка, не улыбка, которую ты нацепила, чтобы не заплакать. Настоящая, широкая, непроизвольная улыбка. «Я открыта для предложений!» Ты видишь, как его плечи и челюсть напрягаются и ослабевают несколько раз, и на секунду ты беспокоишься, что он скажет «нет» или даже набросится на тебя, но что-то в его выражении лица меняется, снова промелькнув так быстро, что ты замечаешь это только потому, что тебе не терпится узнать, какой будет его реакция. И тут, к твоем облегчению и, признаться, шоку, он зажимает сигару между пальцами и усмехается. «Как ты относишься к фильмам в стиле слэшер?». «Честно? Теперь, когда я здесь?» — пожимаешь ты плечами. «Я имею в виду, что большинство из них такие дурацкие». «… дурацкие», — повторяет он, ухмыляясь и делая очередную затяжку сигарой, его взгляд переходит от попыток прочитать тебя к оценке твоих вкусов. «…Ты мне нравишься», — заключает он, прежде чем быстро пройти мимо тебя, направляясь прямо к стеллажу, на котором стоит большинство DVD-дисков, и целенаправленно выбирая нужный. «Садись», — приказывает он, указывая свободной рукой на диван, когда проходит мимо него и оказывается перед телевизором. Ты подчиняешься, с удовольствием садишься, приятно очарованная его собственным нетерпением, наблюдая за тем, как он включает свою маленькую установку. Как только DVD-диск оказывается в аппарате, ты видишь, как он на секунду включает несколько небольших мониторов рядом с телевизором — даже «отдыхая», Хайзенберг следит за всем. Неделю назад это вызвало бы у тебя еще большее беспокойство. Но нынешняя ситуация? Зная, что Миранда может — и уже сделала — все то же самое с тобой и даже больше? Это логично. Даже приветствуется. «Дом 1000 трупов», — объясняет он, наконец, занимая место на противоположном конце дивана, которое олицетворет значение слова «отдых». «Никогда о нем не слышала». «Могу понять», — говорит он, пожимая плечами, тумба рядом с телевизором сама собой открывается, и металлическая фляжка летит ему в руку. «С учетом того, что ты вся такая ванильная и все такое. Дай угадаю», — говорит он с ухмылкой, делая глоток из фляжки. Он вытирает рот тыльной стороной рукава и задумчиво смотрит на флягу, прежде чем предложить ее тебе. «Слишком занята работой, чтобы развлекаться?» Часть тебя знает, что это плохая идея — принять его предложение. Вся эта история — просмотр нелегального фильма ужасов с Хайзенбергом в секретной комнате, о которой никто не знает, кроме вас двоих, — уже кажется…черечур, в основном потому, что этого ты никогда бы не увидела в миллион лет. Не говоря уже о том, что ты все еще не выспалась, ты все еще восстанавливаешься после того, как накануне вечером ломило все кости, а сейчас только полдень… но потом ты думаешь об этом, действительно думаешь об этом, и тебя осеняет, почему ты вообще оказалась в этой ситуации. Ты принимаешь флягу, несколько игриво выхватывая ее из его рук. «Слишком много болтаешь для того, кому приходится платить за пиратскую копию «Шрека», потому что его мамочка не разрешает ему смотреть его», — поддразниваешь ты, делая глоток, при этом очень внимательно следя хотя бы одним глазом за ним, на случай если шутка про «маму» окажется слишком, особенно учитывая, что вся эта ситуация — явно собственный способ Хайзенберга утешить тебя и отвлечь от того, что является психологически ужасной реальностью. Ты пытаешься не представлять, как это должно было происходить для него, вместо этого ты переключаешь свое внимание на тот факт, что фляга полна водки, хотя ты явно предполагала, что это будет виски. Однако, к счастью, Хайзенберг не выходит из себя. Вместо этого он ухмыляется, приподнимая бровь. «Ух ты, посмотри на себя!» Ты возвращаешь ему флягу, и он смеется. «Выросла на несколько дюймов и вдруг решила, что имеешь право умничать». В конце концов, после еще нескольких подшучиваний, которые явно демонстрируют двух совершенно испорченных людей, отчаянно пытающихся быть кем угодно, но только не собой, вы погружаетесь в фильм, передавая фляжку друг другу, пока оба не допьете содержимое. Хайзенберг был прав, когда говорил, что это не твой фильм — это абсолютно не так, хотя ты можешь понять, почему ему он может нравиться. Не то чтобы тебя это беспокоило или что-то в этом роде. Напротив, ты немного удивлена (и обеспокоена) тем, насколько ты, по-видимому, стала бесчувственной. …Хотя, честно говоря, удивляться не стоит, учитывая то, что случилось с тобой, когда твой Каду решил прижиться, тогда было гораздо хуже, чем то, на что ты смотришь, медленно засыпая на диване. Вы оба измотаны, очевидно. В конце концов, это логично — ты провела большую часть прошлой ночи, корчась в агонии, пока твой позвоночник ломался и восстанавливался, а Хайзенберг провел большую часть ночи, следя за тем, чтобы ты не умерла. В какой-то момент ты проваливаешься в сознание ровно настолько, чтобы услышать его храп, и понимаешь, что в какой-то момент закинула ноги на диван. Ваши ноги соприкасаются, но ты слишком устала, чтобы беспокоиться о этом, а твой уставший мозг решает, что это проблема Хайзенберга, как будто речь идет об открытом окне или чем-то несущественном. Честно говоря, это имеет значение, только если ты позволишь этому быть, правда — и диван настолько удобен по сравнению с твоим проклятым матрасом, что ты буквально чувствуешь, что не сможешь проснуться достаточно долго, чтобы отодвинуться, даже если попытаешься. Хайзенберг рядом с тобой добавляет дополнительный уровень безопасности, безопасность твоего «защитника» находящегося в одной с тобой комнате определенно помогает тебе провалиться в самый крепкий сон с момента прибытия. Через некоторое время после окончания фильма тебе снится кошмар, хотя ты бы описала его не как кошмар, а скорее, как нечто, разрывающее твой мозг на части. Перед тобой мелькают видения о Моро и Миранде, нависших над тобой, а Димитреску твердо говорит своим дочерям, что к тебе нельзя прикасаться, пока Матерь Миранда не позволит, всё это эхом отдается в глубине твоего сознания. Это видение заставляет тебя закричать, и, хотя ты думаешь, что делаешь это в кошмаре, ты, очевидно, кричишь в реальной жизни, звук собственного голоса поднимает тебя на короткую секунду, прежде чем сон затягивает тебя обратно. Ты чувствуешь, как крупное тело рядом с тобой слегка подергивается, твое восприятие реальности находится на полпути между тем, что тебе снится, и тем, что происходит на самом деле, и ты продолжаешь хныкать под блеклые воспоминания о том, как Моро вскрывает тебе грудь, осознавая, что использовал недостаточно анестетика для погружения тебя под воду, только когда ты начинаешь физически сопротивляться. Хайзенберг что-то говорит — ты не уверена, что именно — и в тот самый момент, когда кошмарный Моро готовит еще одну иглу, ты чувствуешь, как теплая, крепкая хватка сжимает твою руку и перемещает твою полубессознательную форму, мышцы твоей спины расслабляются от тепла, которое теперь ощущают, запах виски и дыма заполняет твои чувства, прогоняя мутное видение о Моро и приветствуя глубокую, мирную дрему. Ты не обращаешь внимания на первое жужжание переговорного устройства, считая его частью сна, который ты досматриваешь до конца. Второе жужжание, однако, более продолжительное, почему-то более громкое, сопровождается внезапным сдвигом под тобой, который почти сбрасывает тебя с дивана. Пробудившись и ты, и Хайзенберг понимаете, что во время грубого проявления усталости вы каким-то образом притянулись друг к другу — вы оба лежите на спине, твое туловище рядом с его, затылок на его груди. Затем следует какофония громких ругательств, и вы оба сбрасываете себя с дивана с такой силой, которую можно назвать неистовой. Интерком снова жужжит, Хайзенберг зажмуривает глаза и снова открывает их, обнажая зубы в направлении звука, как будто он может запугать монитор системы безопасности. «Что это, блядь, такое?!» Рычит он в направлении микрофона. Голос Энджи выкрикивает в ответ длинное, пронзительное «алло», и ты тут же жалеешь, что выпила водку перед сном и на голодный желудок.