Тело в саду (body in the garden)

Джеймс ожидал увидеть что-то вроде пентхауса в Челси, но это квартира на Коббл-Хилл, которая... ладно, окей, все еще ебануться как дорого, но по крайней мере в Бруклине. Прогулка туда из Краун-Хайтс занимает всю оставшуюся ночь и предрассветные сумерки, когда он идет сквозь серое к розовому свету, и последние несколько улиц кажется, что у его ног есть собственные мысли на этот счет. Он сразу узнает здание: крупный коричневый камень, широкие арочные окна на первом этаже, огороженный цветник перед фасадом, пустующий зимой. Он шагает к двери и чуть не разбивает голову, когда воспоминания заставляют его пошатнуться: это было — его руки, отпирающие дверь, голые, в перчатках, с длинными рукавами, с короткими рукавами, держащие почту — держащие продукты — держащие цветы... Он жил здесь. Не только это: он был здесь дома. Это было... его место. Его. Он хотел остаться. Он нажимает звонок, вытирая глаза. Он уже здесь; так что неважно, можно еще немного помучить себя. Во всяком случае, он плачет не своими слезами. Это снова останки Баки. Пусть плачет. Через пять минут дверь никто не открыл. Джеймс снова нажимает звонок. Обломись. Его левая рука начала протестующе покалывать и пульсировать, адреналин вымывался из него и оставлял тело, что, правда, никогда не происходило на сто процентов за все время, что Джеймс помнил. Его рука снова дрожит. Должно быть, был прилив адреналина, хотя до этого он его не чувствовал; ничто другое не имеет таких последствий. А ведь он чувствовал себя таким спокойным с пистолетом в руке. Это занимает немало минут, но в конце концов что-то в неловком ожидании перед этой запертой дверью заставляет знание вспыхнуть внутри него, и, прежде чем он действительно понимает, что делает, его ноги ведут его в обход за угол. Он шагает по переулку между своим домом и следующим, минуя мусорные баки и баки для перерабатываемых отходов пока не оказывается под пожарной лестницей на задней стене здания. Это легко, подпрыгнуть и подтянуться, даже используя одну правую руку; прямо под лестницей на стене есть бортик, по которому ему просто вскарабкаться на нижнюю перекладину. Затем еще один момент дезориентирующего знания, памяти тела: как залезть сюда в рюкзаке, с вещмешком, с, богом клянусь, горшком с денежным деревом под мышкой. Эпипремнум золотистый, Golden pothos. Денежное дерево. "Неубиваемый нахрен" — писали в интернете, и это хорошо, потому что между всеми поездками Стива и "поездками" Баки... Его нога соскальзывает, а вместе с ней и контакт с памятью, и когда Джеймс заканчивает биться коленями о ржавое железо и цепляться за перила, в голове ничего уже нет, и он не может настроиться снова. Он скрипит зубами, прижимает больную руку к груди и продолжает движение вверх. Он поднимается по пожарной лестнице на верхний этаж, снова пытаясь выглядеть уверенно на ходу. Воскресенье, около шести утра, и люди, скорее всего, будут дома, и даже если они не будут активно смотреть в окно, ему лучше выглядеть так, как будто он тут у себя дома. Полностью полагаясь на память тела он забирается на крышу и через пару секунд замешательства видит большой навесной световой люк. Он идет к нему и опускается на корточки. Поверхность глазурованная, покрытие с односторонней прозрачностью: внутрь не заглянуть. Однако его рука знает что делает, ведя пальцами вокруг и под краем рамы, чтобы найти маленькую скрытую выпуклость задвижки. Толкнуть ее вперед, внутрь и вниз, и световой люк откроется для него. Его мозг снова включается когда он уже перекинул одну ногу внутрь, его равновесие смещается и он скользит вниз. Он царапает здоровую руку, но уже слишком поздно; его тело может быть чертовски уверено в себе, но он понятия не имеет, что внутри, приземлится ли он на ковер, твердую древесину или прямо на голову Роджерса. Это ковер. Он приземляется с мягким стуком, почти падая на задницу, пытаясь компенсировать равновесие, смещенное нерабочей рукой. Гравитация закрывает окно в крыше над ним, и он остается сидеть на корточках, пытаясь понять, насколько он оказался тупым. Это спальня, и она пустая. Это довольно симпатичная комната — стены светло-серые, пол из твердых пород дерева и ярко-зеленый ковер, на который он приземлился, покрывают большую часть центра. Здесь кровать, отдельно стоящий шкаф, зеркало в полный рост и две двери; одна — это, очевидно, еще один шкаф, а другая приоткрыта, показывая пару дюймов коридора. Другой мебели в комнате нет, но кровать компенсирует это огромными размерами: акр кремовых простыней, покрытый невероятно мягким на вид зеленым одеялом. Каркас в изголовье дополняют полки, и когда Джеймс наклоняется, он видит, что там есть встроенное освещение. Выглядит нестандартно. Он обнаруживает, что проводит рукой по дереву и... Сэм. Сэм сделал это. Джеймс отдергивает руку, словно полка горит, прежде чем он успевает что-нибудь узнать, прежде чем что-то еще всплывет на поверхность сознания. Прежде чем у него появятся какие-либо воспоминания о том, как он трахался с лучшим другом своего жениха в постели своего жениха. Он не знает, кто такой Сэм, но уже знает, как он выглядит обнаженным. А на подоконнике — денежное дерево. Сэм сделал для них кровать. Факт не привязан ни к чему особенно, но внутри он ощущается весомо и несомненно. Джеймс отворачивается от него, напряженный и сердитый. Он отворачивается и от растения. Он вообще должен выбраться из этой спальни. Из остальной части квартиры нет ни звука. Джеймс дрейфует к двери, его шаги бесшумны инстинктивно, по привычке: возможно, он жил здесь когда-то, но не сейчас. Теперь он злоумышленник, и он поймал себя на мысли, что если бы он был вооружен, Роджерс был бы вполне вправе вышибить ему мозги на эти красивые серые обои. У него тоже есть такая возможность: при новой вспышке узнавания Джеймс останавливается, поворачивается и возвращается к кровати. Он приседает рядом с ней, автоматически натягивает рукав на ладонь и и просовывает ее между изголовьем кровати и стеной. Его пальцы ненадолго сжимаются на пистолетной рукоятке. Наверное, это далеко не единственный пистолет в доме. Затем он колеблется. Судя по тому, что он знает о Роджерсе, если тот даже окажется в квартире, он вряд ли попытается застрелить призрака своего жениха, но оставлять незнакомое оружие без присмотра в том же здании, что и вы, — это настоящий идиотизм, не говоря уже о той же комнате. Джеймс не оставил на нем отпечатков пальцев, но это изменится, если он решит проверить магазин. Его левая рука абсолютно точно уронит пистолет ему на ногу, если он попытается разобрать его прикрыв пальцы толстовкой, а перчаток у него нет. Здравый смысл побеждает. Безопасность прежде всего. И если он — если его прошлое «я», его тело жило здесь, тогда его отпечатки в любом случае повсюду. И почему он вообще думает об отпечатках пальцев? Он достает пистолет из кобуры, прикрепленной к спинке изголовья. ЗигЗауэр. На предохранителе. На нем нет пыли. Он заряжен, но без патронника. Серийный номер не указан. Хорошо. Это объясняет, почему он подумал об отпечатках пальцев. Стив Роджерс. Специалист по безопасности. Часто это означает какие-то цифровые штуки. Кодировку. Иногда это означает стратегию, выяснение кто и что делает, где и как. Иногда это означает что-то другое. Джеймс заметил, что Роджерс не выглядит так, как будто он весь день сидит за столом. Джеймс возвращает пистолет на место, в точности как он был. Это тоже имеет смысл. Роджерс тоже не тот, кем кажется, и такой дерзкий ублюдок как Баки — да, он бы пошел на это. Большой ублюдок, который ушел в частный бизнес и начал выполнять ту же свою работу, но без армейских правил и, возможно, не подчиняясь также правилам военного подряда. К тому же извращенец, очевидно. Это тоже подходит к общей картине. Зачем обманывать криминального наемника с его лучшим другом, если у вас нет кнутов и цепей? Джеймс встает, стараясь не касаться кровати. Вероятно, ему стоит придумать как отсюда выбраться. Он не питает иллюзий по поводу того, сможет ли он подняться обратно через световой люк, поэтому найти окно у пожарной лестницы и закрыть его за собой — лучший выбор. Он проскальзывает в холл. В дверном проеме кухни установлена перекладина, набор гантелей лежит на коврике в углу солнечной главной комнаты. Диван и два гигантских дерева в горшках по обеим сторонам от него отделяют кухню от гостиной, лиственные чудовища, у которых в горшках пышные островки мха, и деревья выглядят так, будто они могут цвести в подходящее время года. Джеймс снова зависает когда видит диван: огромный, пушистый, нежно-серого цвета, который отлично сочетается с лимонными стенами. Его трахнули на этом диване, он ел все возможные блюда на этом диване, заплатил налоги, записался на прием ко врачу, читал, обнимался, отключался пьяным с большим теплым телом Стива под собой... Открывается входная дверь. Джеймс понимает что слышал лязг ключей в замке, но его мозг не считал это поводом для беспокойства. На самом деле он знает как Стив возвращается домой. Он оглядывается, его сердце внезапно сильно колотится — жених он или нет, но немногие люди в восторге от неожиданных гостей, появляющихся до семи утра. Но спрятаться было бы еще хуже, не так ли? Он уже вломился в квартиру. Что он собирается сделать, нырнуть в кладовку и выпрыгнуть оттуда на Стива, который заливает утреннюю миску хлопьев? Он все еще стоит застыв в нерешительности, когда Стив материализуется из-за угла, хватает его за руку и раскручивает, чтобы влепить его в стену — но тело Джеймса на шаг впереди, вывернувшись из захвата и зацепившись ногой за его лодыжку. В этот момент Стив выдыхает: — Баки? — и отпускает его, что опрокидывает их обоих. Они ударились об пол с двойным глухим стуком. Что-то стукнуло — сотовый телефон — и Джеймс пытается повернуться, но получается неловко, а затем он на мгновение белеет, когда его больная рука — тупая, тупая! — рефлекторно пытается принять на себя его вес. Он падает прямо с нее, естественно, прямо лицом вниз. Он, должно быть, издал какой-то звук, потому что следующее, что он слышит, — это «Баки», совсем другим тоном, и Стив его переворачивает. Все мысли Джеймса о потенциальных ассоциациях с мафией тают перед лицом гигантского розового присутствия Стива, излучающего беспокойство из каждой поры. Он в спортивных штанах и толстовке, весь мокрый от пота, от его кожи идет заметный жар. — У тебя все нормально? Я сделал тебе больно? Джеймс может только смотреть на него снизу вверх, дыша сквозь зубы, а сердце бешено колотится в ушах. Стив протягивает руку, прижимая два пальца к шее Джеймса под подбородком, к его пульсу. — Бак? Это разрушает чары. — Я в порядке, — отвечает Джеймс, что верно, даже если его плечо очнулось и начало кричать. Он заставляет себя сесть, стараясь не сжимать руку слишком заметно; он отодвигает руку Стива, и убирает ее, но только для того, чтобы она так и осталась в воздухе, как будто Стив пытается использовать Силу, чтобы помочь Джеймсу сесть. — Баки, — говорит он. — Ты... я... что ты здесь делаешь? — А потом, прежде чем Джеймс успел открыть рот, он спросил: — Ты плакал? Проклятый щенячий импульс снова вернулся. Джеймс скрипит зубами, смотрит прямо перед собой и удерживается, поднимаясь на ноги. Стив поднимается вместе с ним, даже с той же скоростью, напрягая свои проклятые огромные бедра. — Что случилось с твоей рукой? — он говорит. Джеймс почти смеется. AGM-114 Hellfire, приятель. — Я в порядке, — вместо этого говорит он. Он пришел сюда не для того, чтобы Стив нянчился с ним после того как он бродил по улицам как пьяный буйвол. Он пришел сюда, чтобы сказать Стиву, что его самые близкие люди изменяли ему друг с другом. Адская тема для прерывания отношений на самом деле. Как вообще к этому подвести? Привет, дорогой, помнишь те хорошие времена, которые по твоему мнению у нас были? Все твои заветные воспоминания? Держись за носки, потому что я собираюсь на них насрать. Не благодари! Но Стив заслуживает знать. Это вопрос этики. Джеймс должен просто сказать это. Хвост по частям не рубят. — Я был твоим… женихом, — резко говорит Джеймс. Выражение лица Стива становится нежным и мягким от удивления. — Ага, — говорит он. — Да, ты… мы собирались пожениться. Ты... это вспомнил? — Я изменял тебе, — говорит Джеймс, не в силах смотреть на это лицо. Тишина. Затем Стив говорит: — Э-э… ​​ты… уверен? Это не тот ответ, которого ожидал Джеймс. Он поворачивается обратно к Стиву. — Что ты имеешь в виду, "я уверен"? Стив выглядит снисходительно-сомнительным, и Джеймс обнаруживает, что позор, связанный с тем, что его отправили вниз головой по сексуальным водным горкам личного разоблачения — это ничто по сравнению с тем, что на него, мать его, смотрят с таким лицом. — Да, — резко говорит он. — Я уверен. Я трахался с твоими друзьями. С девушкой и парнем... Стив моргает, поднимая брови. — Девушка с короткими рыжими волосами и высокий черный парень? Стив что, просто ему не верит? — Была еще одна британская цыпочка с помадой, — подло добавляет Джеймс. Стив выглядит так, будто очень старается не улыбаться. — Пегги, — говорит он. — Или, ну, какой бы версией Маргарет ты ни называл ее на той неделе. Рыжая — Наташа, парень — Сэм... — Я знаю их имена, — рявкнул Джеймс, хотя в большинстве случаев он не знал. — Каждый из них трахал меня каждый раз, когда ты... — Дорогой, я знаю, — ужасно нежно говорит Стив. — Все хорошо. Я знаю. Мы все знали. Не знаю, какие воспоминания у тебя остались, но... — Здесь он останавливается и слегка закашливается. — Как только ты вернешь немного больше памяти, ты будешь, ммм... Обязательно поймешь это. Джеймс смотрит на него. Это долгая-долгая минута, когда вся его Вселенная перестраивается как кошмарный тетрис. — Ты мне сейчас говоришь. Что у нас были оргии. — Я бы не назвал это оргиями, — говорит Стив, хотя его уши становятся ярко-красными. — Да что ты? Сколько по-твоему людей нужно, чтобы устроить оргию? Думаю, пятеро — дьявольски подходящее количество, приятель! — Это все было не в одно и то же время, — протестует Стив, хотя выглядит на самом деле сконфуженным. — Ни у кого из нас не было достаточно большой кровати, и бог свидетель, согласовать наши графики было и так достаточно сложно… — Так что никаких оргий, конечно, но не из-за отсутствия попыток? Никаких оргий только из-за конфликтов расписания? — Ну, если так выразиться, — говорит Стив, его уши практически светятся. — Но… ты не изменял, Бак. Поверьте мне. Все знали. — Почему я этого не помню? — рявкнул Джеймс. Это похоже на, мать ее, критически важную деталь, и все же - это не кажется реальным, но зачем Стиву лгать об этом? — Верно, — мягко говорит Стив. — Амнезия. — Он снова смотрит на Джеймса, как на раненого кролика. — Ты можешь... ты расскажешь мне, что случилось? Джеймс недоверчиво смотрит на него. — Хочешь услышать все о том, как мы трахались? Я думал, ты был там. — Я имею в виду, как ты вернулся, — говорит Стив гораздо тише. — Я... мы проводили твои похороны в июне прошлого года. Джеймс закрывает рот. За все его внутричерепные блуждания до него ни разу не дошло то, что Стив живет здесь, где он жил раньше. Они жили здесь вместе. И жених Стива умер. Иисус. Господи, это было больно. Измена там или не измена, если бы у Джеймса был мертвый жених, он, вероятно, продал бы все, что у него было, а затем сделал бы татуировку на своем лице в качестве хорошего выхода, чтобы не узнавать больше себя в зеркале. Он не смог бы никогда даже смотреть на блондинов, или, или на мужчин, или людей по имени Стив... Этого слишком много, слишком болезненно, это ощущение обрушилось на него, как галлоновый кувшин, выплеснутый в наперсток. Джеймс сильно сжимает больную руку, еще сильнее прижимая ее к груди. Измена там или не измена, или что, черт возьми, они устраивали — жених Стива умер. А потом что-то похожее на него вернулось, и он не знал как. Джеймс должен сказать ему. Он так многим обязан Стиву. Он тоже заслуживает этого. — Твоя рука в порядке? — спрашивает Стив. — На хуй мою руку, — шипит Джеймс, резко поворачиваясь к нему лицом. — Это был авиаудар, понятно? Гребаный авиаудар. Какой-то болван нажал не ту кнопку, они ошиблись с координатами, и нас унесло в Kingdom Come. Все погибли, а мне досталась эта гребаная рука и мышечная атрофия после четырехмесячной комы. Ах да, и амнезия! Спасибо, множественным черепно-мозговым травмам! Не могу забыть этот маленький подарок судьбы! — Бак, — говорит Стив. Он побледнел от мучительного напряжения. — Вот что случилось, — говорит Джеймс, и злость внезапно покидает его, это как люк, открывающийся у него под ногами. И он кажется себе просто пустым и тонким, как яичная скорлупа, из которой вырваны внутренности. Иногда кажется, что пустыня — это все, что он есть. Выглаженный ветром песок, рушащееся небо. Периодические вспышки гнева и злости, мстительности из-за того, что он был злобным, он нападал на Стива только по той же причине, что он был здесь, позволяя себя ранить — только подчеркивают насколько он мертв во все остальное время. Он даже не может как подобает выразить свои соболезнования в связи с тяжелой утратой. — Могу я тебя обнять? — говорит Стив. — Что? — Могу я тебя обнять, — повторяет Стив, не меняя тона. Он не двигался, но все равно умудряется производить впечатление вибрирующего на высокой скорости. Джеймс не видит веских причин для отказа, тем более что альтернатива, вероятно, заключается в том, чтобы наблюдать, как Стив переживает какой-то крайне неудобный момент внутренней сублимации, и вздергивает подбородок в знак согласия. Стив обхватывает его крепче и крепче, одной рукой сжимая его шею сзади, и прямо в тот момент, когда Джеймс начинает хотеть вырваться, Стив сжимает его еще сильнее, и все это переходит в — спокойствие. Объятие это... привычка, это единственный способ, которым он может это описать, и, несмотря на то, что Стив не знает, как именно обращаться со своей задницей, он совсем не причиняет ему вреда. Джеймс не хочет уходить. На самом деле чувствует себя в безопасности. Джеймс немного хрипит и перехватывает его рукой. Он обнаруживает, что хочет завернуться в него, почувствовать повышение давления. — Я не хочу, чтобы это было тяжело для тебя, — говорит Стив. — Это просто... Ты умер. А теперь ты вернулся. Джеймс сглатывает. Стив поглаживает его одной рукой вниз по спине, а затем медленно ведет ее обратно. Это успокаивает, это работает, и намного быстрее, чем любое дыхание, счет или дерьмо с проговариванием проблем. Стив знает, что ему нужно, что нужно его телу, знает лучше, чем он сам. Это неприятно, странно и в какой-то мере утешает, и Джеймс не собирается быть тем ублюдком, который усугубляет положение скорбящего человека. Он может рассказать Стиву, что случилось. Не то чтобы это был секрет. — Это была разведывательная миссия, — говорит он Стиву в футболку более хриплым голосом, чем ему хотелось бы. Он чувствует, как под его подбородком сдвигаются мускулы Стива. — Авиаудар пришелся не в то место. Убил мою команду. Мне повезло, повреждение было... я все еще могу использовать руку. Практически полная функциональность. — Он вдыхает и выдыхает настолько медленно и ровно, насколько это возможно. — Некоторое время я был военнопленным. Стив не двигается. Вдыхать, выдыхать. — Почти четыре месяца — сказали они. Миссия ЦРУ нашла меня по большому счету случайно. Они сказали, что я действительно... не спал. — Он слегка трется лбом о трапецию Стива из стороны в сторону. — Я ничего не помню. Только. Маленькие кусочки. Иногда шум. И. Сны. — Дорогой, — выдыхает Стив. Джеймс снова вдыхает, его хватка на рубашке Стива сжимается. — Это начинает возвращаться, — говорит он хриплым голосом. — Господи, — шепчет Стив. — Блядь. Ах, Бак. Мне жаль. Мне так жаль. Джеймс влажно дышит Стиву в плечо, пытаясь соскрести себя. — Я долго лежал в больнице, — бормочет он. Теперь, когда он решил выговориться, он не хочет останавливаться. — Кома. Потом меня отправили домой. Здесь. Один бывший военный чувак устроил меня на работу, я занимаюсь оформлением документов в одном офисе в центре города. Уже пять месяцев. — Он глотает. — Мне жаль. — Нет, дорогой, — сразу же сказал Стив, прозвучав раздраженно. — Я так рад, что ты здесь. — Его голос ломается. — Я так рад, что ты здесь. Джеймс вздрагивает и смеется, и это больше похоже на фырканье. — Я вломился, — говорит он, прижимаясь к плечу Стива. — Я привык к этому, — говорит Стив, и в его голосе звучат слезы. — Раньше ты делал это все время. Как-то целый месяц ты ронял ключи на рельсы метро, ​​и тебя нельзя было трахнуть прежде чем ты закажешь еще один комплект, и поэтому ты входил через световой люк. Каждый проклятый день в течение пяти недель. — Держу пари, соседям это понравилось, — бормочет Джеймс. — Не так сильно, как им вообще понравилось то, что ты установил световой люк. Джеймс тихонько хрипит. Стив гладит его, твердо и тщательно, проводя своей тяжелой рукой по спине Джеймса, а затем его плечи тоже начинают трястись — сейсмический эффект отдается Джеймсу в лицо. Ему требуется секунда, чтобы осознать что это смех Стива. — Что? — Ничего такого. Я имею в виду. Просто... Я впервые с тех пор захожу в твой бар ... а ты просто там... Джеймс слегка отступает. — Мой бар? Стив тоже отступает, чтобы посмотреть на него. — Ага, — говорит он. — Твой бар для дня рождения. — Это был мой день рождения? — говорит Джеймс, теперь совершенно потерянный. Он мог бы поклясться, что в его файлах написано, что его день рождения был в марте, хотя, придя сюда, он мог также поклялся, что проделал весь путь по Бруклину не заботясь о направлении, и посмотрите как все правильно складывается. — Нет, — обеспокоенно отвечает Стив. — Это... ты не помнишь. — Нет, — говорит Джеймс, и его тон становится резким. — Не помню. — Как ты сейчас? — спрашивает Стив, даже не замечая. — Твоя рука, твоя… голова. — Я могу создавать новые воспоминания, — говорит Джеймс, отвечая на то, что на самом деле спрашивает Стив, чувствуя еще одно смутное движение, похожее на призрак раздражения, но он слишком устал, чтобы по-настоящему это почувствовать. — И это удачный вариант. Полная неизвестность насчет того, что вернется, а что нет. — А рука? — мягко спрашивает Стив, исследуя его лицо. Джеймс пожимает плечами, глядя вниз. — Я получаю лекарство, — говорит он. — В плече штифты. Я делаю упражнения для него. Есть врач. — А счета? — Я попал в специальную программу по инвалидности. Частная клиника. — О. Это хорошо. — Ага. — Джеймс пытается принюхаться не принюхиваясь. — Повезло. — Ага, — бормочет Стив, снова сжимая его, когда Джеймс начинает чувствовать себя неловко. Он прижимает его голову к своему плечу, и через секунду он сдается и кладет ее туда. Внезапно его накрывает волна истощения такого рода, который не является признаком бессонницы — такого вида усталости, который обещает, что если вы только ляжете, то тут же уснете. — Тебе что-нибудь нужно? — бормочет Стив. — Напиток? Ты, должно быть, хочешь пить. Джеймс снова фыркает, обдумывая это. Странно было бы хотеть алкоголя, когда ты уже пьян. Но он хочет пить. И ему нужна салфетка. — Сок? — Сок. Стив целует его в макушку и аккуратно превращает объятие в руку, обнимающую вокруг талии Джеймса, и переносящую его на диван. — И салфетка, — говорит Джеймс, чувствуя, что должен возразить против этого удивительно бережного обращения, но склонен поддаться жалобам со стороны собственных коленей.— Кусок полотенца или что-то в этом роде. — Вот, — говорит Стив, беря серое флисовое покрывало, накрывающее угол дивана, и накидывает его на сидящего Джеймса спереди. — Заодно завернись. Джеймс берет одеяло, чувствуя себя немного раздраженным из-за того, что с ним так обращаются, но и каким-то образом успокаивается. Он трется влажной щекой о диван и внезапно вспоминает еще одно воспоминание: он склонился, опираясь на руку, широко расставив ноги, влажно задыхаясь в подушки, когда Стив сильно шлепает его, и он уже кончил, его задница была влажной и использованной, и Стив собирается трахнуть его снова, когда он кончит... Джеймс немного задыхается, его глаза широко раскрываются. Стив должно быть это услышал, потому что звуки на кухне прерываются. — Бак? Ты в порядке? — Иисус жарящий омлет Христос, чего мы не делали на этом диване? — говорит Джеймс, плотнее натягивая на себя одеяло, как священник, заворачивающийся в рясу. — Эту вещь лучше регулярно чистить. Стив смеется где-то поблизости. — Ага, ты обычно каждую неделю обрабатывал эту штуку с пароочистителем, — нежно говорит он, оглядывая край дивана, с яркими глазами. — И коврик вокруг него. — Значит, говоришь, что в мое отсутствие он превратился в активную биологическую опасность, — говорит Джеймс, с трудом выпрямляясь и принимая свой стакан сока. Клюква? Клюква. — Да-а, ну... — Стив сидит на краю дивана и криво улыбаясь смотрит, как он пьет. — Тут давно не было никакой активности. Джеймс перестает пить, чтобы взглянуть на него. Потому что ты умер — в воздухе повисает неозвученное продолжение слов Стива, и он улыбается. — Если ты заставишь меня снова заплакать, я вылью тебе все это на голову. Стив смеется слегка всхлипывая и закрывая лицо рукой. - Что произойдет, если я начну плакать? Джеймс указывает на него одним пальцем, все еще держа стакан. - Осторожно. Я могу снова тебя обнять. Стив откидывается и устраивается рядом с ним, повернувшись щекой к дивану, чтобы продолжить наблюдение за Джеймсом. — На самом деле это не повод останавливаться, — говорит он, улыбаясь ему с красными глазами. Он смотрит в упор, плотоядная напряженность его взгляда нисколько не смягчается — может быть, только слегка тускнеет от свирепой радости, исходящей от него, как пар. Будь на его месте кто-нибудь другой, Джеймсу было бы дико неудобно, но он твердо уверен, что Стив невероятно взволнован просто тем, что Джеймс сидит здесь, дышит кислородом и сморкается в каждый кусок ткани, до которого может добраться. Джеймс не давал ему никаких обещаний, вообще ничего не делал, кроме как заставил его плакать, но Стиву этого явно достаточно. И прямо сейчас по крайней мере не больно. Он не чувствует себя самозванцем или призраком, как будто его лицо и тело лгут людям о том, что они найдут внутри. На самом деле он чувствует себя странно легко. Может быть, не все разговоры о ваших травмах — это сплошной треш. Или, может быть, он слишком выплакался, чтобы сейчас испытывать настоящие чувства. А может быть, дело в соке. Он подозрительно смотрит на стакан и, поворачивая его на свету, попадает в ловушку воспоминаний о том, как сам выбрал его из каталога, сравнил рост и вес и светился удовольствием, как человек, у которого в жизни была возможность потратить время на выбор идеальных стаканов для сока. — Это мои, — говорит он, почти забывая, что Стив все еще рядом с ним. — Все на кухне твое, — говорит Стив. — Ты просто позволил мне всем этим пользоваться. Это означает, что на самом деле все на кухне принадлежит Стиву, все предметы домашнего обихода, которые он унаследовал после смерти Баки. Но, должно быть, были и другие вещи, которые принадлежали только Баки. Джеймс обнаруживает что ему болезненно любопытно какие сувениры оставил после себя Баки. Может, это просто оружие. — А что насчет остального? Одежда, книги, — говорит Джеймс. Брови Стива сходятся, и на секунду Джеймс уверен, что он собирается подтвердить, что Баки Барнс на самом деле был гребаным автоматом-убийцей, чье самое ценное мирское имущество — огромная коробка презервативов и двести старых выпусков "Guns & Ammo", а также что скрупулезно укомплектованная кухня — лишь прикрытие для его операций по утилизации трупов. — О. Ну, у меня есть кое-что из твоих вещей, — говорит Стив. — На самом деле почти все. Что ж, в этом есть смысл, учитывая всю историю с их помолвкой. — Это в Бруклине? Он понятия не имеет, где хранение дешевле всего. — Может, заедем за этим в эти выходные? Или в следующий? У меня нет... — что это за лицо. Что. Стив еще раз слабо улыбается. — На самом деле все здесь. В квартире. — В квартире, — категорично говорит Джеймс. Мысленный образ Стива, упаковывающего вещи своего мертвого жениха, который он пытался игнорировать, трансформируется в гораздо худший образ Стива, который последние четырнадцать месяцев добросовестно протирал пыль с вещей своего мертвого жениха, сохраненных на своих местах как в своего рода ужасающей гробнице. Стив бросает взгляд на его лицо и встает, указывая рукой на спальню. — Ты хочешь посмотреть? Это откровенно отвлекающий маневр, но Джеймс действительно хочет увидеть, хотя бы для того, чтобы полностью исследовать этот ужас, как язык неотвратимо исследует дырку в зубе. Когда он следует за Стивом, он берет с собой покрывало. Ему нужна вся возможная поддержка. — Там твоя одежда, — говорит Стив через плечо, заходя в спальню боком, как будто возможность войти в стену стоит того, чтобы не отводить взгляд от Джеймса. — А твои зимние пальто и все прочее… Джеймс направляется к отдельно стоящему шкафчику, но Стив перенаправляет его. — Да нет. Это мой шкаф. Это, — говорит Стив, указывая на другую дверь, — это твой шкаф. Джеймс идет к гардеробной — заходит внутрь гардеробной на самом деле — и чувствует, как покрывало выпадает из его рук и сползает к его лодыжкам. Видимо, он из тех парней, которые вешают одежду по цвету. Очевидно, он из тех парней, которые развешивают свои джинсы. Он протягивает руку и перебирает их: Diesel, Diesel, 7 For All Mankind, Diesel, Gucci — какого черта, Gucci делает джинсы? — и еще дюжина брендов, которых он даже не узнает. — Что за херня, — выдыхает он себе под нос. — Стив, что это за херня. — Что за херня где? — Стив подходит ближе, заходит в гардеробную, и они чертовски близко расположены друг к другу. Это может быть и гардеробная, но это все же квартира в Бруклине. Стив смотрит на джинсы, которые Джеймс держит, как мертвую шиншиллу. — Что не так с твоими штанами? — Ты что, мать твою, издеваешься надо мной? — говорит Джеймс. Он хватает ближайший костюм, смотрит на этикетку и почти теряет сознание. — Это Данхилл! Я что, толкал кокаин на улице? У меня что, был трастовый фонд? — У тебя были выплаты за риск, — недоуменно говорит Стив. — И все твои подарки на Рождество, день рождения и юбилеи за последние шесть лет — это поездки по магазинам… — О нет, — говорит Джеймс с нарастающим ужасом. — Ты… не говори мне, что ты мой папик. — Что? Нет! — Так я что, просто брал твою кредитную карту чтобы прокатиться каждый раз, когда хотел поразвлечься, так что ли? — Нет! Ты буквально сказал мне: "Стив, единственный способ как ты мог бы дарить подарки еще хуже — это если бы ты забирал их обратно", и если бы мне действительно нужно было что-то тебе подарить, то я мог бы пойти с тобой и сидеть на пуфике для бойфрендов пока ты примерял вещи, а потом просто держал бы твои пакеты, пока ты подделывал подпись с моей кредитной карты! — Стив, это вот буквальное определение папика! — Нет, ты тоже дарил мне вещи! — Да что ты? И что я тебе подарил? Стив явно зависает на секунду перед тем как заявить с торжествующим видом: — Мои запонки. — И все? — О! И мои часы. — И это все? — Это хорошие часы! — Стив машет рукой. — Все не так... Ты готовил, убирал, ты обставил эту квартиру, ты следил за тем, чтобы я выглядел как человек выходя из дома, ты — причина, по которой у меня вообще есть хорошие манеры... — Я готовил?.. — Джеймс на мгновение зависает, а затем возвращается к делу. — Ты буквально — ты только что описал домохозяйку. О боже, я твоя трофейная жена. Гребаное точеное лицо Стива по-прежнему выглядит невероятно привлекательным, даже когда он производит впечатление золотой рыбки. — Мы служили вместе! У нас есть совместный банковский счет! — О, отлично, я провел тебя вокруг пальца и в этом тоже? — Ты меня ни в чем не обманывал! Ты создал для меня инвестиционный портфель и заставил меня купить шесть предприятий! Джеймс захлопывает рот не выговорив следующую колкость и моргает. — О, - говорит он. — Да, хорошо, это… уже лучше. Это стоит пары костюмов и нескольких минетов. — Баки, — говорит Стив. — Баки, это ты сделал нас богатыми. Ты сделал. И даже если бы... Бак, ты столько всего для меня сделал. Дело даже не в том, что ты никогда не был мне ничего не должен. Я тебя люблю. Что мое, то твое. — Покажи мне документы, — говорит Джеймс.

-о-

Стив показывает ему документы. Их совместный банковский счет, их налоговые отчеты, их копия договора аренды. У него есть копия паспорта Джеймса / Баки с истекшим сроком действия и два его старых водительских удостоверения. Все его фотографии ужасны. У него также есть копия завещания Джеймса Бьюкенена Барнса. — Это аннулируется, так как ты не умер, — говорит Стив, отодвигая его. — И оно довольно стандартное, такое же, как у меня. — И он придвигает лист ближе. Джеймс читает оба завещания. Он сравнивает их. В случае смерти Стива душеприказчиком будет Джеймс Бьюкенен Барнс, и наоборот. Что касается Стива, то после его смерти Сэмюэл Томас Уилсон получает автомобиль, Наташа Алексеевна Романова получает его краски, кисти, холсты и произведения искусства, а Маргарет Картер получает два пистолета и некоторые сложные документы, которые делают ее единственным владельцем бизнеса Стива. От Баки Сэм получает набор медных кастрюль, а Картер получает коллекцию ножей, которая, по-видимому, у него есть. Наташа получает денежное дерево. В обоих случаях деньги отходят четырем наследникам. — Итак, мы действительно все были… — он не может заставить себя сказать «трахались», не тогда, когда это было явно что-то большее. — Вовлеченными. — Ага, — говорит Стив. — Я... когда я... после того, как мы поговорили в гастрономе, я сказал им. Что ты жив. Я не знал, что ты будешь здесь сегодня, иначе я бы им позвонил. Но Джеймс больше не слушает. — Вы были моими ближайшими родственниками, — медленно говорит он. Документов для подтверждения этого нет, но он уверен, и в любом случае Стив кивает, наморщив лоб. — Но. Никто не сказал вам, что я жив. Лицо Стива становится жестким. — Мы изучаем этот вопрос, — говорит он. — Я числился твоими ближайшими родственником и доверенным лицом для медицинских организаций. У меня есть допуск. Я должен был узнать об этом первым. — Оформление документов SNAFU, — повторяет Джеймс, но слова кажутся ему сухими во рту. Стив — не какая-то случайная домохозяйка из мухосранска, за которой нет ничего, кроме средней школы и местного пастора, который поддерживает ее в попытках докопаться до того, что убило ее мужа в армии. Стив имеет вес в этих кругах. Он должен был получить ответы. Кроме того. Американский солдат воскрес из мертвых. Разве это не попало в новости? — Мы разберемся, — говорит Стив. — Главное ты сейчас здесь. И он, мать его, действительно здесь. — Мне необходимо воспользоваться ванной комнатой. Ему нужна минута. Ему нужна гребаная неделя. У него начинает болеть голова, за глазами собирается резкая пульсация. Стив показывает ему ванную комнату, хотя апартаменты не такие уж большие, и в любом случае Джеймс знает, где она находится. Он закрывает за собой дверь, не пытаясь быть мудаком в этом, но он совершенно неспособен оставить ее открытой, и он слышит, как Стив выдерживает паузу, а затем уходит, вероятно, чтобы долить сок Джеймсу. Он умывается над раковиной, чувствуя себя так, как будто наелся того канцерогенного угля, который Мануэль из гастронома соскребает с пресса для панини в конце каждого дня. Зеркало чертовски большое, но его там ничто не интересует, как бы он ни выглядел сейчас. Его взгляд сосредотачивается на стойке рядом с раковиной: это аккуратная картина, секции четко очерчены — ближе всего к раковине есть небольшая группа предметов из крема для бритья, бритвы, дезодоранта и зубной пасты, а чуть дальше — три прямых ряда флаконов, выстроенных по размеру в ряд с геометрической точностью. Кроме того, тут есть одна из тех плетеных корзин с большим количеством разных штук, но в принципе ясно, что когда-то это была ванная комната для двух человек. А теперь он всего один. И довольно унылый. Крем для бритья — это дешевое дерьмо из сетевого магазина, пластиковая бритва жуткого неоново-оранжевого цвета. Рядом с зубной пастой лежит расческа, но похоже, что это одна из тех десятицентовых серий, которые авиалинии раздают в этих дерьмовых пакетах с туалетными принадлежностями. Зубную щетку, расположенную так, чтобы ее головка свешивалась над раковиной, необходимо заменить, ее щетина изогнута в разные стороны. Он слышит, как Стив приближается снаружи, когда замечает другую зубную щетку, явно использованную, застрявшую в держателе у края стакана, и с внезапным ужасом понимает, что на ней пыль. Джеймс хватает ее и встречает Стива в дверном проеме. — Это что, моя зубная щетка? Глаза Стива бегают, но он явно понимает, что здесь что-то не так. — Э… нет, — говорит он. — Конечно, нет. Точно нет. И это прямо вишенка на торте. Джеймс выводит его из ванной. — Итак, вот мы здесь, — говорит он. — Мы здесь, — осторожно соглашается Стив, медленно отступая. — Я стою в квартире, полной вещей твоего мертвого жениха, — говорит Джеймс опасным голосом. Внимательно слушавший Стив вздрагивает. — Это твои вещи. — Стивен, внимательно выслушай это предложение: «Это зубная щетка моего жениха, которая до сих пор стоит у меня в ванной, несмотря на то, что он умер год назад». Ты можешь сказать мне, что в ней не так? Подсказка: все!! — Ты не мертв! — Ты этого не знал! Джеймс дико жестикулирует, обводя комнату здоровой рукой. — Моя проклятая зубная щетка! Пожалуйста, черт возьми, скажи мне, что у тебя не висит где-нибудь на стене в рамке пара моих грязных боксеров! Лицо Стива слегка скривилось, плечи напряглись в гневе. — Так возьми и выбрось это, - твердо говорит он. - Я не хранил твою зубную щетку специально, мне просто не удалось... убрать вещи, и хорошо, что я не сделал этого, потому что ты не умер... — Я, черт возьми, уже не Баки! Это вырывается из него, рефлекторно, даже не совсем верно, и это просто подло, грустно и по-уродски, но это то, что в нем осталось, и все это в любом случае выйдет наружу. И он тоже сдувается, заставляя Стива сразу выпрямиться, как будто его ударили. — Да, это ты, — говорит он низким и злым голосом. — То, что ты не помнишь, не значит, что этого никогда не было. Никто тебя не стер, Бак. Это твое. Все это твое. Затем он, кажется, сдувается, его гнев растворяется, и остаются только его большие грустные голубые глаза. — Твое. Если ты захочешь этого. Его, если он этого хочет. Квартира на Бруклинских высотах, шкаф, полный Данхилла, жених, который аццки горяч в постели и похож на гребаную куклу Кена. Деньги, безопасность, статус, даже чертов голубоглазый принц. Это похоже на буквальное определение "слишком хорошо, чтобы быть правдой". — Если я захочу, — повторяет Джеймс. — Просто так. Стив на мгновение закрывает лицо руками, как будто не может поверить в то, что выходит изо рта Джеймса. — Ты всегда был таким… таким недоверчивым? — рявкнул он, разочарованно взмахивая руками. — Ну, я, бля, понятия не имею, да, — рычит в ответ Джеймс, и огрызаться так приносит ему стыдное удовольствие. — Нет. Прости. Я не это имел в виду, — говорит Стив. — Я знаю, что ты из себя представляешь. Черт, я точно знаю, на что ты похож, — говорит он, болезненно улыбаясь. — Это просто. Ты никогда не относился ко мне как к незнакомцу. Стив не чужой, вот в чем дело. Джеймс чувствует, как скорпионье жало эмоций внутри него немного сдувается, ему некого жалить тут. — Мне тоже жаль, — бормочет он. — Это просто. Это не... дело не в том, что я тебя не знаю, дело в том, что я... оказалось, что я не знаю себя. Он вытирает лицо руками, а затем смотрит вверх, пристально глядя на Стива, потому что на самом деле не совсем нормально жить в том, что по сути является мавзолеем вашего мертвого парня. — Но серьезно, Стив. Что за херня со всеми моими вещами? Стив потирает затылок, если не виновато, то, по крайней мере, выглядит так, будто осознает, что, вероятно, должен быть виноват. — Я был в некотором роде… не… в порядке… после того, как ты… умер. Я... много работал. И я все никак не мог собраться, и все время был… занят, так что… — Иисус Христос. Я побью всех твоих друзей. Иди сюда, я снова плачу, — рявкнул Джеймс, и Стив выглядел виновато довольным, когда он торопливо приближался к нему, уже открыв руки для объятий. На этот раз Джеймс демонстративно не расстраивается из-за того, что вся рубашка Стива покрыта соплями, хотя это лишь малая часть того, что было раньше. — Но это сработало, — говорит Стив ему на ухо, водя рукой вдоль его позвоночника. — Я сохранил все твои вещи. И вот ты вернулся. Так. Джеймс закрывает глаза, пытаясь осмыслить головную боль. Он вернулся. Что бы это ни значило. Ему нужно вернуться в свою квартиру. Собственная квартира. У него есть график, которого нужно придерживаться. Режим лечения. Ничего из этого — разговора — не пошло так, как он ожидал, и теперь он чувствует себя яблоком с вырезанной сердцевиной, пустым и очищенным. Его рука пульсирует, это явное напоминание о том, что у него есть тело, и ему нужно заботиться о нем, если он хочет продолжать ходить, говорить и дышать дерьмом. — Мне пора поесть, — говорит он, отстраняясь от Стива. — Я могу что-нибудь сделать, — говорит Стив. — Или заказать что-нибудь. Или... Джеймс качает головой, на самом деле чувствуя сожаление по этому поводу, хотя это единственный чертовски разумный вариант. — Мне нужно принимать лекарства, — тихо говорит он. — И у меня завтра работа. — Хорошо, — так же тихо говорит Стив. — Позволишь мне дать свой номер? — У меня есть твой номер, — отмечает Джеймс. — Ты дал мне свою карточку. — Ой. Верно. Я это сделал. Стив выглядит настолько подавленным, что Джеймс немного уступает. — Можешь записать мой, — говорит он, и это довольно забавно, то как быстро Стив достает телефон. Он идет домой. Стив суетится насчет такси или убера, или чего-то еще, но Джеймс отмахивается от него и спускается по лестнице на первый этаж. Стив, кажется, понимает, что Джеймс врезался в стену в своей голове, потому что он пытается подвести к тому, чтобы на самом деле сопроводить его домой, потому что он явно этого хочет, но... Джеймс идет пешком. Он устал сильнее, чем думает, и в конце концов садится в метро на полпути. Он прислоняется лбом к прохладному вибрирующему окну и закрывает глаза, голос робота из объявлений поезда разносится по нему знакомым гулом. Ему придется выяснить, что, черт возьми, делать со всем его… хламом. Со Стивом. С... Сэмюэлем Томасом Уилсоном и остальными, с кем он, как оказалось, более чем трахался. С той жизнью, которая у него есть, по-видимому есть. Открыв дверь, он видит Рамлоу, сидящего на его кухонном столе.