Обо всём подряд

Карантинные будни вместо отдыха оперативно оборачиваются лёгкой пыткой. – А это что за цветочки? – Не цветочки, а кинза и базилик, – сонным голосом отвечает Ваня, переводит камеру на других два горшка с землёй, в которых, конечно же, пока ещё не видно даже ростков. – Я вчера только посадил. – Ну вы и дед, Иван Филиппович, – ржёт Тихон в экран собственного телефона, пока одной рукой пытается прикурить новую сигарету. – Завали, – бросает короткое Янковский, переключая камеру на лицо, но широкая улыбка на губах выдаёт его с головой. Жизневский честно прикладывает все усилия, чтобы удержаться от ещё одного ехидного комментария. Вместо этого задумчиво мнёт фильтр собственными губами. – Это ты из нас двоих в деревню умотал на изоляцию, поди, все леса там вдоль и поперёк обшастал уже, бороду вон отпустил, скоро начнёшь молодёжь шугать и приговаривать, какие все плохие… Тихон смеётся, прыгают плечи, камера тоже скачет в руках, размазывает и без того нечёткие линии лица. Связь здесь оставляет желать лучшего. Деревня же. – А вот в наше время… – подхватывает заданное настроение, голос меняется практически до неузнаваемости и впрямь становится похож на скрипучий, недовольный голос видавшего эту жизнь старика. Ванька тоже смеётся, но Тихону от чего-то резко становится грустно. Соскучился. Они оба выдыхают, дают себе перевести дыхание и ещё какое-то время просто молча пялятся друг на друга. – На днюху-то приедешь? – с явным нетерпением в голосе спрашивает Ваня и затем хитро, дразняще практически, добавляет. – Бро. – Приеду, бро, – кивает Жизневский, выпускает небольшое облако дыма прямо в камеру. – Ну и супер! Подарок не забудь. – Где я тебе в этой глуши подарок найду? Только цветочки, Ванько, только цветочки… – Своих хватает! – снова заходится радостным смехом Янковский, прежде чем они прощаются, каждый по свою сторону экрана, и прекращают звонок. Тихон шумно вздыхает, тяжко совсем, и тушит сигарету о камень дорожки у веранды дома, оставляя длинные тёмные полосы. Внутри греет только одно: по нему тоже скучают.

***

А потом Ваня заболевает. Как и каким образом – непонятно. Тихону просто прилетает пара сообщений о том, что тест показал положительный, хотя повышенная температура у него держалась от силы полдня; все празднования, соответственно, отменяются; а еще припечатывает следом подробным описанием своего состояния, рассказывает про малейшие симптомы и уверяет, что всё в порядке, жить будет. Жизневский напрягается. Думает настрочить что-то длинное, начинает с привычного «Ванько», но потом стирает. Набирает другие слова с пожеланиями скорейшего выздоровления и просьбами не переживать по поводу перенесённого мероприятия. Снова удаляет. Глупо это как-то, не то совсем, не по-тихоновски. В итоге просто тыкает пальцем на кнопку вызова, поднимается на две ступеньки лестницы выше. В этот раз без видеосвязи, потому что такое развлечение сеть в доме не позволяет, только на улице. Ванька берёт трубку, пусть и не сразу. – Нахрен звонишь? Сказал же, что всё нормально, – раздаётся хриплое и недовольное из телефона, и Тихон невольно улыбается. Янковский всегда сучится особенно сильно, когда болеет. Но данную фишку, в отличие от остальных, Жизневский просёк быстро. Это Ваня в мессенджерах всяких да соцсеточках ляпает кучу смайликов под каждым постом или комментарием. Этакий образ добродушного парня, которого восхищает всё и все вокруг. Отвечает даже самым маломальским знакомым, рассыпает благодарности и комплименты, вспоминает проведённое вместе время. Тихон тоже любит построчить, да только так красиво и искусно, как у друга, у него это не получается. Поэтому просто светит собственной рожей в сторизах, записывает какие-то абсолютно нелепые, но искренние видео. Люди вроде ржут. И он тоже. Сейчас, правда, как-то не до смеха. Но Тихон все равно старается протолкнуть свою счастливую личину вечного позитива через динамик телефона, хочется поддержать даже на расстоянии. – Дак убедиться надо, – фыркает Жизневский, перехватывает трубку удобнее в руке. – Что точно живой, а не боты мне пишут. Вдруг у тебя там вместо завещания вот такая рассылка для приближённого круга лиц. А потом напишут в газетах «был вот такой парень, звали Ванькой Янковским…» – Тих, – ещё одно недовольно сопение прямо в ухо. – Отъебись, и без тебя хуево. «Тих» не обижается, «Тих» только давит довольную улыбку. – А вот это уже по-нашему! – издаёт короткий смешок, выдыхает почти облегченно. – Рассказывай давай. – Я тебе уже всё в телеге написал, что непонятного? – Это ты маме с папой успокоительную записку написал. А мне мог бы не пиздеть. Всё то же короткое «Тих» теперь уже сменяется протяжным «ну Тиша». С этим можно работать. И Ванька рассказывает. Правда особо ничего нового про его здоровье Жизневский не узнаёт, всё действительно так, как написал Ваня: температура, экспресс-тест, отмена всех планов. Важное и нужное он слышит уже потом, когда Янковский делится собственными мыслями и переживаниями, материт даже бездомную собаку, которая встретилась ему на улице, пока выносил мусор, мол, а кто ещё мог заразить, откуда болячку нести, как не с улицы. Прилетает разок самому Тихону за то, что кудрявый хер в своей деревне таскается почти каждый день на речку, бухает с какими-то местными мужиками, помогает соседям строить баню и при этом в ус не дует, пока Ванька страдает в четырёх стенах в одиночестве. – А это, Ванько, потому что я народными методами оздоравливаюсь, – хохочет Жизневский. – Пока ты в своей столице пылью дышишь. Вот и надуло. – Дурак, – теперь голос Янковского звучит куда более лояльно. Пусть и всё еще хрипло. – Жалко, что не увидимся только. – Ага, – соглашаются коротко с ним. Повисает долгое молчание. Слышно только, как в динамике сопит Ваня, звук немного трещит, долетает до слуха какой-то шорох, как будто он там переворачивается в постели, устраивается, что ли, удобнее. Тихон аж дыхание задерживает, вслушиваясь, и картинка перед глазами встаёт сама собой: сонный, болезненный Янковский, может, немного покрасневшие щеки, но определенно заметная слабость и ломоть во всем теле. Руки чешутся прикоснуться или погладить, но гладить и трогать нечего, ведь между ними, как и всегда, туева куча километров. – Может, я всё равно приеду? Ну поболеем вместе, покарантинимся… – Жизневский, блять, – заводится снова Ваня, но так же быстро эта злость проходит. – Не надо геройствовать, окей? Тем более, мама с Лизкой в городе, передачки мне завтра понесут, под дверью обещали оставить. Нормально всё со мной будет, ну, не растаю же, не хрустальный. Тихон ничего не говорит, сам начинает сопеть в трубку, но не из-за забитого носа. – Ты лучше отдыхай, пока время есть. Успеем ещё. И добавляет так негромко, ласково совсем, словно нерадивого ребёнка уговаривает. – Хорошо? Это тихое «хорошо» пробивает на мурашки, вызывает острое желание заполошно, быстро начать вещать в микрофон о том, что он сильно соскучился; что его уже заманало каждый вечер перед сном пялиться в экран на общие фотографии, а не касаться и не видеть вживую; что собирался приехать к Ване с гитарой, чтобы они обязательно в первый же вечер после долгой разлуки горланили на зло соседям любимые песни; что природа и свежий воздух – это, конечно, здорово, но без Ваньки… Без Ваньки совсем тоскливо. Пусть не всегда явно, не всегда заметно, но везде и одинаково. И никакие топи местного разлива не спасают от этой грусти. Однако, приходится только покорно согласиться. – Хорошо. Они желают друг другу хорошего дня, Тихон приправляет все это словами о выздоровлении, просит Ваньку принимать лекарства и не забывать отписываться о собственном состоянии, но уже без клишированных и пустых фраз. Ваня вроде бы слышит. Но все равно всю следующую неделю пишет как-то отрывисто, иногда читает сообщение, оставляет пометку «прочитано» в углу текстового облачка ещё пару долгих минут, прежде чем ответить, и соглашается на звонок с видео только один раз. Тихон не знает, как выглядел Янковский до этого момента, но наблюдает уже более-менее здоровое лицо, легкую улыбку и уставшие глаза. Правда после их недолгого разговора не спит потом полночи, никак не получается найти удобное положение на старом матрасе. Волнение так и плещется внутри, гляди того, ещё чуть-чуть, и прольётся через край. Палец замирает на кнопке «купить билет», но услужливая математика в голове подсказывает, что ко дню рождению Вани он всё равно не успеет. Да и просто странно это будет выглядеть, если он вот так припрется без спроса, завалится в чужую хату в самый разгар пандемии, да еще и к болеющему этим долбанным вирусом человеку, пока остальные его близкие и родные сознательно держатся на расстоянии вытянутой руки. Только носят всякие мелочи (Ванька высылал фотку коробки со сладостями, которую притащила сестра), не оставляют Янковского в беде. Вот и он тоже не хочет. Правда это «не хочет» быстро разбивается об свое же «хорошо», рассыпается на мелкие кусочки у самой кровати. Жизневский тяжело вздыхает, отбрасывает в итоге телефон в сторону и рывком поднимается с места, чтобы потопать на кухню, где лежит пачка с сигаретами. Хуёво, оказывается, когда умеешь держать обещания. Перед днём икс Тихон в одно короткое нажатие записывает длинное видео на телефон. Долго нахваливает Ваню на камеру, пробегается комплиментом с привкусом шутливого укора по его дурацкой привычке ругать себя ни за что, припоминает ему даже рассаду эту новоявленную, но отмечает, якобы со знанием дела, как это важно иметь собственное хобби при их нелегкой профессии. Впрочем, всё это звучит как-то совсем наиграно, а ещё до отвратного привычно и знакомо, потому что такие юморные моменты и так постоянно проскальзывают между ними в жизни. А вот тридцать лет человеку исполняется только однажды. Поэтому телефон опускается на колени, пока Тихон трогает рукой небритую щеку и погружается в размышления. Удаляет запись, не глядя. Думает долго, ходит по кругу во дворе дома, выкуривает несколько сигарет подряд. Идея записать какое-то там видео начинает с каждой минуты казаться всё более идиотской. Это потом он обязательно поздравит, как следует, явится всё же на порог квартиры Янковского, обхватит крепко руками, не будет выпускать целый день из объятий, потому что надо так, потому что контакт куда важнее всех этих нелепых, надуманных слов. А сейчас только и остаётся, что топтать нервно небольшое скопление смятых бычков носком кед, растирая в труху, да бесконечно дёргать надоевший заусенец на большом пальце зубами. Ванька его за эту привычку смачно материт. В итоге Жизневский, наконец-то, падает обратно на стул на веранде, поднимает телефон перед глазами и поправляет отросшие кудри. Вдох и погнали. Ваня не спит, когда телефон пиликает очередным оповещением. Поздравления сыпятся с самой полуночи. Он, конечно, отвечает на пару сообщений, лайкает чьи-то комменты, улыбается радостно, когда Лиза пишет, что завтра его ожидает сюрприз, но потом убирает смартфон в сторону. Начинает болеть голова. Так и лежит, вглядываясь в темноту комнаты. Словно ждет чего-то, но не сна, а оно никак не наступает. Впрочем, играть в дурачка у него долго не получается: глаз цепляет это новое уведомление, над которым первым делом высвечивается знакомое имя. Контакт Тиша прислал сообщение. Вложения: видео. Ваня удивленно вскидывает брови, хватается за телефон и открывает мессенджер, тут же тыкая пуск. В прямоугольнике экрана красуется только морда Жизневского, слишком близко, кудри спадают на широкий лоб, щетина на лице неровная, густая совсем. Янковского прошибает фантомным ощущением мягкости на самых кончиках пальцев. Тиша любит, когда ему чешут подбородок, щёки. Тихон улыбается прямо в камеру, по-доброму щурит глаза и говорит: – Ну привет, Ванько! Настолько узнаваемая манера разговора, тон, интонации. И голос, который последнее время очень не хватает. Даже стыдно становится на мгновение, что намеренно так долго игнорирует телефонные звонки. Но Тихон вещает дальше, и Ваня отбрасывает лишние мысли в сторону. – Вот все думал, что тебе такого пожелать, чтобы все твои инстаграмные и не только охирели. Смеется, качает головой, кудри забавно дёргаются из стороны в сторону. – А потом подумал… Долгая пауза вперемешку с тихим вздохом. – Хуй тебе, а не поздравления! Я билеты взял, буду через два дня, а во сколько приеду – не скажу. Можешь не ждать меня, но из дома не выходи, а то ещё эту заразу свою гадкую занесёшь куда-нибудь. Ванька начинает ржать вместе с Тихоном по ту сторону экрана. И не обидно даже, вот от слова «совсем», когда Жизневский заканчивает своё короткое выступление наигранным чмоком прямо в камеру, подмигивает, забавно шевеля бровями вверх-вниз, и отключается. Смех ещё какое-то время сотрясает его тело. Но когда удаётся успокоиться, смахнуть коротким движением ладони набежавшие слёзы, Ваня набирает одно слово и окончательно блокирует телефон. Жду Впервые за всё время карантина спится спокойно: и в просторной, уютной трёшке в Москве, и в старом, потрёпанном годами, деревенском доме в глуши.