Падение в бездну

Есть хочется. В последний раз я ел три дня назад. Тогда мне повезло: я успел утащить несколько булочек. Все равно их выкинули, а другие мальчишки не подобрали. Я оказался первым. Но сейчас мне не везет. Я не могу найти ничего съедобного. В этом месте большая конкуренция, и мне нужно уходить. Но сил не хватает добраться даже до соседнего квартала. В ноздри ударил запах жареного мяса. Желудок скрутило, заставляя меня сглотнуть. Проклятье… Кто-то ест мясо, а кто-то даже риса не видел. И я осторожно выглядываю. Чем боги не шутят, вдруг они будут ко мне милосердны сегодня. И точно: женщина бранит сына, уронившего кусок мяса. Мальчишка жалобно плачет, но есть упавшее отказывается. Мясо летит прочь, брошенное в приступе гнева. Я иду к нему и застываю. Ко мне приближаются трое мальчишек: голодные, злые, усмехающиеся, словно нашли что-то забавное. И я внутренне холодею. Потому что понимаю: моя добыча ускользает из рук. В голове гудит, желудок требует еды, в ногах слабеет. Нельзя сдаваться, нельзя позволять им забрать свое. Если я уйду сейчас, то вряд ли найду еще мясо. В горле давит, а в глазах накатывает бешенство. — Иди отсюда. Это не твоя территория. — Да ладно, может, с его группировкой лучше не спорить. Ты чьих будешь? У него самодовольная ухмылка. Он, словно какой-нибудь заклинатель, принадлежащий важному ордену. Он из тех, кого это ощущение принадлежности делает сильнее. И они догадываются, что я один. Догадка эта сменяется недоверием в блеклых глазах. Одиночка, сумевший выжить на улице, это даже не смешно. Да кто в такое поверит в своем уме. Так они говорят, так они думают. И я не могу их переубедить. — Я сам по себе, — я осознаю, что зря это сказал. По изменившимся взглядам. Догадка превратилась в уверенность, и теперь они знают, что за мной никто не стоит, и меня можно безнаказанно избить. Но пока нет причины. — Брешешь! Ой, брешешь. Может, ты из этих, аристократов? Смотри, кожа какая белая. Я отступаю. Затравленно смотрю на них, всем нутром ощущая, что будет. Шаг, затем еще один, потом еще. Упираюсь спиной в стенку соседнего дома, рядом падает персик. Но я даже не смотрю на него. Страх оказывается сильнее голода. Потому что в их глазах я вижу желание бить, рвать более слабого. И я понимаю, что слабым в этой жизни нельзя быть. Даже если тебя окружают одни враги, и ты загнан на самый предел. Не вдохнуть, не выдохнуть. Ребра болят, но не так, как отрезанный мизинец. Я прижимаю ладонь к боку. И радуюсь, что сохранил голову и живот. Только почкам досталось сильнее, чем надо. Сплюнув кровью, закрываю глаза, и стараюсь расслабиться. Не так уж и больно. А если улыбаться, то боль станет слабее. И я улыбаюсь, все так же с закрытыми. глазами. Улыбаюсь, потому что мне больно, потому что понимаю, что остался без еды. Пойду хотя бы к речке, попью воды, потом где-нибудь попробую поспать. Когда спишь, не так сильно думаешь о еде. А позже, может быть, я вообще ее украду. Нельзя так, конечно. Но попробовали бы те, кто так говорит, прожить хотя бы пару дней без еды, когда тумаков получаешь больше, чем что-то вкусное. Да хоть что-то... понимают они это или нет. Или они думают, что еда к ним сама с неба падает? Я сую руку в воду. Ополаскиваю себе лицо и смотрю на свое отражение. Тощий бледный мальчишка. А действительно, откуда у меня такая белая кожа, и почему она до сих пор не огрубела после стольких месяцев на солнце. Я должен был стать воистину страшным. Ведь никому не захотелось меня взять к себе. А что это за звуки? Похоже на то, что кто-то плачет. Может, я сумею это поймать и съесть? — Эй, мальчишка, как там тебя! Хочешь получить конфету? — Хочу? Я недоверчиво улыбаюсь. Один раз мне уже предложили конфет. После того случая я остался без мизинца. А мог и без руки. Как я тогда вообще выжил, непонятно. Может, потому что кто-то сердобольный мне все-таки помог. Я не мог точно сказать. Но в моей памяти всплывало чье-то усталое лицо и чья-то холодная рука на лбу. И тревожный голос. Потом все пропало, оставив лишь легкий аромат конфет, тех самых, которых я не получил. Может быть… может быть, мир не без добрых людей. — Да. Не хочешь, так я найду других, не таких капризных. — Которые обманут вас, как вы меня? — я поднял взгляд. набычившись. — Что вы хотите, господин? — Разберись с этим. Утопи их. И я дам тебе конфету. К моим ногам упал мешок. Из него жалобно пискнуло и затихло. Я отодвинулся, ужаснувшись. Что он меня заставляет. Нет, я понял, конечно. Но это уже слишком. Я не собираюсь соглашаться на это грязное дело. У кого может рука подняться… Желудок сдавило болью. Сейчас бы даже конфеты мне помогли хоть как-то его успокоить. А если я не поем, то завтра сдохну. Я открыл глаза. — Вы меня покормите, господин. Обед вперед, потом ваше дело. А потом конфеты. Так устроит? Или ищите других дураков. Я сплюнул на землю, избавляясь от нахлынувшей горечи. Не знаю, как я это сделаю. Но хотя бы буду сытый. Так лучше думается. Другие мальчишки не возьмутся за это. Они еще не дошли до такой степени отчаяния, как я. А может, возьмутся. И тогда мое притворство окажется бесполезным. И я не увижу завтрашнего утра. Меня накормили. Теперь нужно как-то справиться с заданием. Я смотрю на мешок, на то, как он шевелится. И даже не пытаюсь развязать его. Это же так просто… взять и бросить в реку. Но нет, нельзя. Нужно притопить. Дождаться, пока они… Я сглатываю, понимая, что не могу этого сделать. Останусь без конфет. Это ерунда. Можно, конечно, оставить этих малышей здесь. Кто-то подберет. Но без матери они не выживут. Не все же такие, как я… Всхлипнув и не устояв на ногах, я осел на землю. И обнял себя за колени. Я старался не слушать тихие жалобные писки. Они вгрызались в меня так же, как я вгрызался в ребрышки в супе. Они звали, они просили, они умоляли, они боролись. А меня трясло, чуть ли не до слез. Я кусал губы, стараясь не плакать. Нельзя: никто не поймет. Если ты покажешь свою слабость, от тебя избавятся. Таков закон улицы. Никто еще не сумел его изменить. Я бы мог стать первым, но у меня не выходит. Я просто хочу, чтобы рядом кто-то был. Чтобы этот кто-то успокоил меня, сказал, что все будет хорошо. Прижал меня к себе. Я так хочу, чтобы кто-то заменил мне родителей. Но только вот… Я как эти мелкие, что в мешке. Такой же брошенный, и никто не смог меня утопить. Выкарабкаюсь я или нет? Вытерев слезы, я поднялся…

***

Есть хочется. Вот почему нельзя взять и наесться на несколько лет вперед, чтобы не мучиться в поисках еды, не копаться на помойках, не ждать, пока кто-то выкинет хорошую еду. Пусть такое и случается, но довольно редко. Нет, как все глупо устроено в этом мире. Здесь снова те мальчишки. Я не собираюсь с ними драться. У меня нет шансов. Один против троих. Это не приговор, но для того, кто сыт, в хорошей форме и отчаянно зол. У меня нет ни первого, ни второго, ни третьего. Остается пройти мимо. И стараться не думать о том, что они сегодня пируют. Может, мне тоже прибиться к какой-нибудь шайке? Стану мальчиком на побегушках. Меня все будут шпынять. Зато я никогда не останусь голодным. Это будет здорово для того, кто лишен гордости. Пожалуй, я лучше сдохну на улице от голода, чем стану чьим-то прислужником. Но это не отменяет того, что я не знаю, где мне найти еду. Я огляделся по сторонам. Может, если я пойду на кладбище, то найду подношения. Богохульство, конечно, забирать еду у мертвых. Но они не обидятся. Я знаю. А если обидятся, то что такое месть мертвых по сравнению с бездушием живых. Что это за звуки такие. Я отвернулся, прислушиваясь. Кто-то плачет навзрыд. В моей душе колыхнулись болезненные воспоминания. И все же я пошел в ту сторону. Небольшой двор, три слепых щенка. Плачут, тыкаются мокрыми носами в пожилую женщину. Та тоже стоит, плачет. Глупая женщина, разве она не знает, что всегда можно найти жестокого ребенка, который за чашку супа убьет их всех? Мне бы отвернуться и уйти. Разве это не то, что я должен сделать? — Госпожа, не можете разобраться с ними? Женщина мотает головой. продолжая всхлипывать. Решайся, Ян… — Если вы меня накормите, я помогу вам в вашей маленькой проблеме. — Но… — Вы ничего не увидите, — пообещал я с мрачной улыбкой. Она ничего не увидит. Она не узнает, как это будет. А я испачкаю свои руки. Во второй раз. И мне будет легче. Потому что я уже переступил порог своего неприятия. И кто меня теперь остановит. Кто теперь меня осудит. Пусть говорят. А я буду улыбаться. Улыбка убивает боль. Улыбка – знак того, что я не сдаюсь. Хотя должен был. Улыбка просто нужна мне…