S.H.E.

Удар за ударом. Бабочка за бабочкой. Падение после трёх оборотов, как попытка разбавить будничность происходящего. Бабочка, бабочка, два оборота с неровным выездом, падение. Алина проезжает на боку по льду и устало опускается всем телом на лёд. Этери Георгиевна, ещё минут пятнадцать назад пытавшаяся объяснить Загитовой ошибку, на неё смотрит укоризненно и неодобрительно, Даниила Марковича за рукав придерживает, не давая подъехать к ученице. И сама оборачивается на грохот коньков и тонкого тела, которое падает с полуметровой высоты вниз. Брюнетка чуть изворачивается, скользит виском по водянистой поверхности льда. И поджимает нижнюю губу, видя Аню, что вписалась после неудачного четверного в бортик и сидит на льду, сдерживаясь, чтобы не разреветься вслух. Долбанный флип. Алина поднимается на ноги медленно, тяжело. Скользит, пропуская разгоняющуюся Камилу, прижимается к бортику, когда мимо, взмахнув ногой, проносится Майя, приземляющая идеальный дупель. Что такое дупель, ноги Загитовой тоже иногда забывают. Сегодня вот предпочли забыть флип. Девушка скользит ещё чуть, а потом разгоняется, набирает скорость, пока тело тянет ближе к земле, ближе ко льду. И бьёт зубцом о лёд, взмывая на смехотворную высоту. Долбанная бабочка. А за спиной слышен грохот падения с очередного четверного. *** «Я сегодня поздно вернусь, не волнуйтесь. Хочу ещё позаниматься», — черкает несколько строк в общий семейный чат Алина, пока собирает рюкзак и задумчиво крутит пряди волос на палец. Смотрит на себя в зеркало, поправляет хвост и выходит из раздевалки — в следующий пункт назначения. Хореографический зал. Крохотный, в светло-деревянных оттенках, с окнами и встречными им зеркалами, где царит темнота и тишина после полного рабочего дня. Загитова толкает двери и по какой-то причине медлит, не зажигая света. Лишь пытается разглядеть во всё быстрее сужающейся полоске света хрупкую фигурку в темноте у зеркал, но не успевает. Хлопок. И снова темнота и тяжёлая, давящая тишина с привкусом чужого дыхания. — Эй? Кто здесь? — Алина бросает вещи на пол, кроме скакалки и телефона, медленно двигаясь в сторону фигуры. Глаза безнадёжно пытаются привыкнуть к слабому уличному освещению, пробивающемуся сквозь окна, но это кажется слишком сложным для неё. Её встречает тишина и чуть слышный шорох. Вспышка света. — Эй! — в этот раз в голосе Загитовой звенит возмущение, и она вскидывает руку, пытаясь укрыться от внезапного «нападения». Склоняет голову так, чтобы разглядеть всю ту же хрупкую фигуру со знакомыми чертами лица и растрёпанными волосами, протягивающую вперёд телефон, откуда бьёт свет фонарика. — Аня? Щербакова медленно опускает телефон и выключает его. — Ты чего здесь делаешь? — Алина аккуратно подсаживается рядом, касаясь ладонью плеча одноклубницы. Она чуть ощутимо дрожит. И некоторое время молчит. — Т-ты думаешь… думаешь… я действительно никакая? — её голос хриплый и сорванный, он уставший и выдающий разобранное состояние его владелицы. — Д-думаешь… я действительно ничего не стою? — Ты чего, Ань? — брюнетка непонимающе смотрит на темноту, которая темнее сумрака хореографического зала. — Ты чего себе выдумываешь? Или это тебе Этери Георгиевна с Даниилом Марковичем наговорили? Алина не видит ничего, лишь чувствует в какой-то момент лёгкий ветерок. И всхлип, да скрип половицы прямо под ними. — Все так пишут. Внутри Загитовой что-то облегчённо рушится, ослабляя напряжение. — «Все» — это хейтеры, которым лишь бы написать, Ань. Не читай, — она снова касается её ладони тонкими пальцами, поглаживая запястье, — я вот, видишь, тоже сегодня почитала. Флип только так валила. Аня какое-то время молчит. Иронично хмыкает. — Я тоже флип роняла. — Ну вот, видишь! — подхватывает мысль Алина, — ты роняла, а я просто бабочек пускала. Этери Георгиевна сказала, что девочкам в ближайшие полгода не нужно ходить в инсектарий, насмотрелись за сегодня, — и неловко посмеивается, потому что вроде как обидно, а вроде и привычно, и даже не хватает, если таких едких комментариев после тренировки не следует. — У всех бывают плохие дни. Аня касается указательным пальцем её руки. — А если эти плохие дни продолжаются не первый день? Алина всматривается в темноту и перехватывает пальчик девушки. — Ничто не вечно. Тем более чёрные полосы. Темнота смотрит на неё в ответ карими глазами с едва уловимым золотистым блеском и капельками предательских слёз. И сжимает Алинину ладонь до боли, до одури. *** Загитова скользит по катку после очередной бабочки на лутце. Пролетает мимо Этери Георгиевны, потому что её взгляд — как электрошокер, а слова будут тем самым разрядом, который может оказаться слишком сильным для девушки. И пока она не услышит очередное раскатистое «Загитоваааа!» на весь каток, Алина делает короткий ина-бауэр, перетяжку и ударяет зубцом о лёд. Высота, три оборота, выезд. И какая-то глупая ямка, и следующее за этим глупое падение. Брюнетка надувает щёки как хомяк, оставаясь сидеть, уткнувшись кулаками в лёд. За спиной слышен шорох крошек. — Господи, Алина, я же чуть на тебя не наехала! — восклицает Аня, выписывая на одной ноге невнятную загогулину. Алина деловито начинает отодвигаться к бортику, даже не думая подняться. — Ща-ща-ща, я отползу, не кипишуй, — бормочет она, доезжая задом до бортика и прислоняясь к нему с самым довольным видом. На лице у Щербаковой скептицизм, в глазах вопрос — «с тобой точно всё окей после падения? Ничего не отбито?» — Сейчас Даниил Маркович заметит и… — Аня наигранно грозит пальчиком, и Загитова фырчит, начиная смеяться. — И будет а-та-та. И красная комната. — Всё по заветам Хрустального! Девушки смеются, а затем шатенка протягивает Алине ладонь. — Посмотришь мой флип?.. И Алина смотрит. Смотрит на тот идеальный тройной на тренировке, смотрит из-за бортика, уже в конце тренировки на четверной. Смотрит вечером по телевизору, на большом экране, на тот, который она приземляет в своём розовом платьице, первый в сезоне. «Отличный флип, зря парилась.» И Алина лежит на полу хореографического зала под шум ночной Москвы из приоткрытых окон, под осеннюю прохладу и едва слышный шорох дождя. Лежит и разглядывает потолок, думая о своих долбанных флипах, вместо которых бабочки. Бабочки где-то в ногах, где-то в животе и даже в голове. Они заполняют её, мешают дышать, трепещут своими тонкими крылышками и душат, душат, душат. Ей бы флипы прыгать, а в голове и ногах одни чёртовы бабочки и падения. Совсем не так, как у другой бабочки. Бабочки в платье синем, как летнее ночное небо, в платье нежно-розовом, похожем на закатное небо с серыми кудряшками облаков. — Эй? Кто здесь? Алина закрывает глаза и почему-то глупо улыбается. Такой до одури знакомый голос. Знакомый с детства, но в какой-то момент поломавшийся, поменявшийся, ставший более… взрослым, что ли. — Мне лень искать телефон с фонариком, поэтому, пожалуйста, не наступи на меня. Щербакова выдыхает и подходит к ней. Тыкает носочком в плечо Загитовой, на что та ворчит и пытается отодвинуться. Аня смеётся. Ложится головой рядом, да ногами в противоположную сторону. — Ты чего здесь одна? Алина молчит, разглядывая потолок. Грязно-серый, с разводами света от проезжающих мимо машин. — О полосах думаю. — Белых? — Да и чёрных тоже. — Алин… — И о бабочках. — Бабочках? — в голосе Ани удивление, меньше всего она ожидает услышать это. Алина тихонько хмыкает в пустоту. — Бабочках-бабочках. Знаешь, такие, вместо флипов у меня в последнее время… — А хочешь я тебя посмотрю? — Что? — Загитова замирает, и потолок перекрывает лицо Ани. Неправильное, перевёрнутое, с горящими от собственной же идеи глазами. От этого более притягательное. — Твои флипы. Этим бабочкам не место на льду, верно?..