Девушка с металлической сороконожкой

7.

      Нерейва далеко не сразу осознала, что ее младшей дочери нет в Чернолюте и не сразу прочла записку с объяснениями и извинениями. Между тем побег Фаи сильно выбил ее из колеи. Она продолжала заниматься делами, но каждые полчаса возвращалась к навязчивым мыслям, которые тревожили, надо сказать, ее очень давно и съедали по-тихоньку изнутри, и портили существование. Удивительно, но эти мысли совсем не совпадали с мыслями Нортона и Лиссы. Нерейва не думала о роли Фаи в предстоящей войне и даже не думала о ее безопасности, будучи уверенной в том, что девочке помогает кто-то вроде Кости Лазарева или Миракла. Нет, это были волнения, уходящие глубоко в душу носительницы и глубоко в ее прошлое.       Первая беременность давалась молодой Нерейве Огневой с трудом. Страдая отеками, тошнотой и даже обмороками, она искренне верила, что страдания ее окупятся рождением дочери — и ей, и ее избраннику хотелось иметь именно девочку. Однако родился мальчишка — крикливый, капризный, худощавый и бледный. Маленькое воплощение Родиона Хардиуса!       Вскоре муж Нерейвы погиб. О, это был смелейший из духов, прямолинейный, твердый в любом намерении и, в отличие от всех Огневых, очень честный. Но в то время война уносила немало жизней и все эти жизни, по кровавой «традиции» часодейных войн, принадлежали талантливым, умным часодеям, лютам и феям, которые составляли ядро людского ресурса планеты.       Буквально через несколько недель после кончины мужа, Нерейва с ужасом осознала, что беременна вновь. Было кое-что, что сильно смущало ее: муж не был единственным ее мужчиной в последние пару месяцев. Вторым был один из лютов, обаятельный молодой дипломат, который в отсутствие мужа старательно ухаживал за Нерейвой и подносил ей всяческие подарки, например, шанс незаметно провести финансовую махинацию и заполучить четвертую часть ЗолМеха, пока владельцы его очень увлечены войной.       Уже тогда Нерейва начала жить вразрез со своей совестью. Огневы не были блюстителями моральных принципов никогда, и нравственность в привычном понимании вещей их не тяготила. Они могли быть вовлечены в интриги, махинации, ложь, но не в преступления против любви и человечности. Нерейва переступила черту, когда предала мужа, какой-то невидимый барьер, который блокировал все внешнее дурное и оставлял нетронутой целостность души. Короче говоря, она жалела о совершенном поступке и тут же воспользовалась связями при дворе, чтобы никогда и нигде не увидеть вновь отца своего второго ребенка.       Эту беременность Нерейва перенесла легко. Единственное, что тревожило ее — малыш мог оказаться фейрой. Когда же она родила, то все возникавшие было мысли о часовом даре испарились, ведь, наконец, природа подарила ей девочку. Все, даже Родион Хардиус, полагали, что маленькая Фаина — родная сестра Нортона, ребенок двух духов, и дар ее будет, конечно, невероятно высок.       Но шли годы. Нерейва успела побывать русалкой, вернуться в тело человека, стать Королевой лютов — словом, пройти за несколько лет путь дольше, чем некоторые проходят за всю жизнь. Нортон проявлял зачатки большого дара, но Фаина казалась бесталанным ребенком. Нерейва ждала любого знака, малейшего проявления часодейства, искала их в том, в чем искать было абсурдно. Чем ближе было посвящение, тем сильнее становилась тревога. Нерейва не имела понятия, что делать с фейрой в семье, никогда сама не знала ни одной фейры! Говорили, что тут на Эфларе бездарных ссылают на Осталу, стерев память, и селят в обычные семьи. Но Нерейва любила это спокойную, добрую, очаровательную малышку, помнила еще, как ждала ее появления. Нет, навсегда расстаться с дочерью было выше ее сил!       Однажды в лесу Нерейва нашла маленькую девочку. Она сидела на камне у ручья и горько плакала. Нерейва сжалилась над бедняжкой и забрала ее к себе. Девочке провели посвящение, и оказалось, что она имеет высшую часовую степень. Вместе с тем провели посвящение и Норту с Фаей. Норт имел имел высшую часовую степень, как его отец и мать. А Фая — она была фейрой.       До определенного возраста Нерейва не могла предположить себе, что будет иметь дочь-фейру. Теперь ей было стыдно. Ноги, руки стали каменными, лицо тоже, она не знала, как вести себя и что предпринять. Она не понимала, какого жить без дара, и горевала, оттого что по собственной глупости обрекла ребенка на страдания. Нерейва быстро уверила саму себя, что наказание Фаи — результат ее прошлых ошибок, и готова была взвыть от отчаяния, думая об этом.       Она сама за собой стала замечать, что относится к неродной, но такой талантливой Лиссе с большей нежностью и участием, чем к Фае. Тогда она попробовала пересилить это неосознанное стремление души, отдалить от себя Лиссу. Но вместо того приблизиться к Фае не получалось. Глядя на дочь, Нерейва не могла не думать о своей величайшей ошибке, о своем вкладе в неполноценность девочки, и постоянно чувствовала скованность, играя или занимаясь с ней, так, словно она, мать, была злостной двоечницей, а дочь — строгим экзаменатором. Таким образом Нерейва загнала себя в тупик, где не смогла стать настоящей матерью ни для Лиссы, ни для Фаи.       Оставался только Нортон — к его судьбе и воспитанию она приложила больше всего усилий. Он вырос превосходным учеником, истинным Огневым — дипломатичным, хитрым, сильным, упрямым. Он стремился к власти и богатству и поддерживал духов Осталы — не эти ли черты имела сама Нерейва?

8.

      Фаина попросила Костю пожить в ее квартире, пока она будет в отъезде. Ему здесь, конечно, нравилось больше, чем в маленьком закутке в общежитии для мастеров, где ютились родители. Он поливал цветочки, лениво проходился тряпкой по их пыльным листьям, спал отведенные пять часов на полу у раскрытого окна (даже ночью в Астрограде было невыносимо жарко), и на целый день уходил сначала в мастерскую, потом — к Нортону. Записки, которые посылала Фая, носили информацию в основном о безумствах професора Рынески, поданную с налетом детской восторженности.       С каждодневной жарой ушел июнь, отгремел грозами июль, буйно-цветной, дождливо-теплый, и с легким горячим бризом закружился в воздухе ароматный август — грушевый, виноградный, яблочный. В тот день с утра было душно и на улицах пахло рыбой; потом у морского горизонта закружились первые пушистые облака, сгрудились в кучи отяжелели, потемнев, море заволновалось и сверкнула первая молния — проводница темно-фиолетовой волны несущейся по небу с грохотом и шквалистым ветром к Астрограду.       Фаина забежала в квартиру и тут же распахнула окно: в лицо ударил сильный влажный ветер в моря. Она постояла немного, думая, затем разобрала вещи и поняла, что сидеть на месте совершенно не может. Ее тянет рассказать обо всем в мельчайших подробностях Косте.       Она взяла зонтик и выбежала на улицу. Дождь колотил неистово, и в небе каждую минуту раздавался гром, и от края до края раскалывала тучи розоватая молния. Впрочем, Фая никогда не боялась грозы. Она бегом пересекала улицы, превратившиеся в дождем в веселые ручьи, крепко держа в руках зонтик. Мастерская Кости была уже совсем рядом, когда она вдруг наткнулась на знакомого человека.       Человек этот выходил из мастерской в плаще и широком темном капюшоне. Увидев Фаю, человек откинул капюшон. Это был Нортон.       — Норт! — воскликнула Фая, и голос ее утонул в журчании потоков и капельном набате.       Брат выглядел несколько уставшим и до крайней степени удивленным. Он говорил что-то, пытаясь перекричать шум стихии, но ветер уносил его речь вдаль. Фая судорожно размышляла: подойти или убежать. Вдруг особенно сильный гром расколол шум воды и несколько молний ударили в высокий шпиль Лазоря, возвышавшийся над домами, и во все стороны рассыпались тысячи искр. Нортон проводил искры восторженным взглядом, а затем, когда повернулся к месту, где стояла сестра, уже не нашел ее. Немедленно он вернулся к Косте.       Костя разбирал кипы бумаг с информацией о заказах.       — Ты что-то забыл? — спросил он, увидев в двери Нортона.       — Фая была тут, шла к тебе! — в нажимом начал тот. — Что ты скажешь на это, друг?       — Ты только что видел здесь Фаю? — деланно удивился Костя. Задатки актера подвели его, и вопрос прозвучал даже издевательски.       Нортон недолго стоял, глядя на него в упор и не мигая. Потом он, решив что-то для себя, резко развернулся и вышел из мастерской. Костя пустился следом:       — Послушай, я не хочу лезть в дела вашей семьи! Я правда не в курсе!       Но Нортон не отвечал и, может быть, даже не слышал. Очень скоро он скрылся за поворотом и Костя, промокнув до нитки, прекратил погоню и в скверном настроении вернулся в мастерскую. Бумаги разметало по комнате ветром, ворвавшимся от незакрытой двери, и у порога натекла огромная холодная лужа. Теперь стоило ожидать выговора от мастера Вэя.       Костя, прибираясь, со злостью размышлял: «Почему я не могу оставаться в стороне от их интриг и дел? Я — просто друг, я не хочу понимать, для чего Фая должна быть привязана к семье. Я просто храню доверенный мне секрет, вот и все. В чем моя вина? Нортон теперь думает, что я предатель, и Лиссе скажет то же самое. Она, может быть, по-другому себя повела в такой ситуации, но Нортон все обставит так, что я окажусь в ее глазах последним вруном. А Фая тоже хороша. Обещала быть двумя днями позднее!»       Вдруг в окно, ведущее в сад, заглянула сама Фая. Она была, кажется, очень напугана. Костя впустил ее, не переставая злиться на весь род Огневых.       — Я убежала от Нортона! — в порога заговорила Фая и стала ходить по мастерской из угла в угол, жалуясь: — Я увидела его прямо около твоей двери и так напугалась. Я еще не решила для себя, хочу ли я вновь общаться с ним и Лиссой, и не была готова к этой встрече. Так что я сбежала, пока Норт смотрел на молнии. Как думаешь, я правильно сделала? Просто, понимаешь, Норт и Лисса ведь были мне хорошими друзьями, по крайней мере, в детстве. Но я отказалась от них, как и от матери. А ведь и матушка, наверное, не была ко мне равнодушна… Ох, Костя. Ну почему я сбежала из дома? Ведь меня не обижали, не заставляли идти против воли, у меня нет ни одной веской причины не встречаться с семьей! Мне кажется, я делаю всем только хуже. Как думаешь, я правильно поступаю? Может быть, мне вернуться?       Костя мигом усмирил свои злость и раздражение. Было бы неправильно сейчас не поддержать Фаю.       — Слушай, Фая, — сказал он спокойно, — ты должна сама решить, правильно ли ведешь себя. Дело вот еще в чем: ты уже поступила так, как поступила. Прими эту ответственность, и подумай еще раз как следует: хочешь ли ты когда-нибудь быть близким другом Нортону и Лиссе или ты готова навсегда оставить их в прошлом?       — Великое Время! — воскликнула Фая. — Как у тебя все просто!       — Жизнь не так сложна, как кажется. Не будешь плакать в этот раз?       — Нет! — она опустилась на стул и подперла рукой подбородок. Непонятно, какие эмоции рвались из нее наружу, но она не намерена была давать им воли и молчала, уставившись в пустой угол комнаты.       — Вот так и надо, — кивнул Костя и вернулся к своим делам. Он решил не говорить пока о своей ссоре с Нортоном.       Фая дождалась в мастерской, когда Костя окончит свой рабочий день, и вместе они пошли к ней — праздновать окончание экспедиции Рынески. У Фаи накопилось достаточно историй, но, что было важнее остального, она рассказывала о новых приятелях и возможных будущих проектах, в которые могут ее пригласить. Все это позволяло ей смелее смотреть в будущее. Фая чувствовала, что становится новым человеком.

9.

      Лисса, оглянувшись по сторонам, сорвала с фонарного столба свежую газету. Власти Астрограда совершили большую ошибку, наклеив столь важные новости перед грозой — а может, напротив, поступили мудро. Стоило поторопиться и попасть в Чернолют раньше, чем слухи.       Лисса выглядела загадочно в своем темном непромокаемом плаще на фоне устрашающего, искрящегося неба. Она одна и еще пара предусмотрительных господ надели в этот день плащи, остальные прохожие по привычке щеголяли в летних вещах. Около фонтанов, клумб и лавок толпились цветные толпы радостных горожан, плыли, как осенние листы, дамские соломенные шляпки с лентами, взмывали в воздух, наполненный ароматами уличной еды и фруктов, мыльные пузыри. Тринадцать раз пробили часы Лазоря. Лисса, запыхавшись от быстрой ходьбы, села на край клумбы.       «Люди вокруг меня, — думала она. — Они ждут дождя, как освобождения от утомляющего летнего зноя! Как они не видят молний у горизонта? Я все же совсем не Огнева — мне их жалко. Идет гроза. Гроза».       Она решительно поднялась на ноги и заспешила вновь.       Матушка, как обычно в это время, занималась бумагами в своем чернолютском кабинете. Здесь, на земле лютов, грозы еще не было. Лисса деликатно постучалась и вошла, сбрасывая влажный плащ на деревянное кресло и доставая из-за пазухи газету.       — Не стоит, Лисса. — покачала головой Черная Королева. — Я все знаю.       Лисса молча сложила газету вчетверо и уложила в карман.       — Что-то еще? — равнодушно поинтересовалась матушка, не отрываясь от бумаг.       Лисса отрицательно покачала головой и вышла. Вдруг ей стало плохо. До Нортона наверняка уже дошли новости. Он с матушкой так ждал начала действа, готовил, как истинный кукловод, нитки и кукол. У Лиссы тоже имелись амбиции. Крах мира отличный способ опуститься на самое дно или, что интересней, подняться на невообразимые высоты — так всегда говорила матушка. Но Лиссу коробила туманность будущего. Время не хотело раскрывать ей тайны будущего, а она привыкла доверять своим расчетам. Действовать вслепую? Слишком опасно. Ей непременно хотелось не отстать от Нортона и матушки в завоеваниях, вместе с тем, она чувствовала, что недостаточно хороша для того, чтобы справиться с этим в одиночку.       Она еще раз прочитала про себя заголовок: «Отряд часовщиков напал на границы Чародола в Гранитовых горах». Значит, война. Объявят, наверное, очень скоро, через пару дней, и волнений в Астрограде не избежать. Лисса крепко сжала кулаки. Она будет бороться за свое место в мире и за свою любовь! Не время опускать руки. Не справится в одиночку? Найдет союзника, приобретет козырь в рукаве!       Через несколько минут Лисса осознала себя, стоящей у больших часов на первом этаже замка. Это был переход на Осталу. Она опасливо тронула пальцами ходики, потопталась на месте. «Неплохой вариант», — подумала она, но все же развернулась и ушла, плотно захлопнув двери.