Девушка с металлической сороконожкой

10.

      Костя внимательно пересчитал монеты и, наконец, закинул их в кошель, как следует затянув завязки. Банкир радостно пожал ему руку:       — Хорошего вам дня, господин Лазарев! — сказал он.       Костя пожелал того же и как можно скорее направился заключать договор. Ему не верилось: мечта сбывается! Не так давно хозяева хорошего двухэтажного дома решили переехать на Осталу из-за начавшейся войны, и знакомый Кости предложил ему купить этот дом по выгодной цене. Костя мигом согласился.       Родители и Фая пили чай с сухим ржаным печеньем на подоконнике. Костя познакомил Фаю с родителями не так давно, но все время она пребывала в восторге от этих людей. Костина мама, Агнесс, была немного полноватая голубоглазая леди. Несмотря на свое простое происхождение, она обладала прекрасными манерами, потому как выросла и служила всю жизнь при богатой астроградской фамилии; она обладала непростым характером и пребывала в хорошем настроении только тогда, когда в доме имелась работа. В дни отдыха она страдала от безделья и попрекала окружающих за нежелание разделить с ней какой-нибудь необязательный, но полезный труд.       Костин отец, Станислав, не имел никакого отношения к часовому ремеслу и состоял простым сапожником в одной ремесленной мастерской. У него были морщинистые, темные руки, иссушенные работой, и мягкий нрав. Голос этого человека не гремел и даже не звучал, а тихо шуршал, как опавшая листва, и ничто никогда не нарушало радостного спокойствия его лица. С Агнесс они были вместе уже больше тридцати лет. Фая многое бы отдала, чтобы вырасти в подобной семье, пусть и в бедности. Родители Кости полагали, что она простая горожанка, занимающаяся наукой, и относились к ней с большой теплотой, как к доброй подруге сына. Это особенно подкупало.       Когда вошел Костя, Фая и его родители мирно болтали о насущных делах. Он же внесся, выбивая всех из равновесия, необычно неспокойный, буйно радостный, и положил на подоконник договор о покупке дома, заверенный ярко-коричневой сургучной печатью. Госпожа Лазарева тут же прослезилась, обняла сына за шею и поцеловала в висок. Господин Лазарев покраснел, как помидор, и выпятил грудь от гордости. Чувства захлестывали их двоих.       — Ты моя умница! — воскликнула Агнесс. — Я всегда в тебя верила! Это наш сын, Станислав!       — Мой сын! — повторил Станислав и потрепал Костю по светлой макушке.       Они были так безмерно счастливы и горды своим сыном. Фая стояла в стороне и широко улыбалась, глядя на эту трогательную сцену. Она поймала взгляд Кости: немного смущенный родительской нежностью, но все больше просто счастливый. Фая вдруг подумала: можно ли представить, что ее семья будет так радоваться, когда она купит свой собственный дом? Конечно нет. Для них это пустяк. Стало немного грустно.       За объявлением последовало празднование. Госпожа Лазарева запекла огромного судака, господин Лазарев откупорил крышку шипучего шампанского. Но Костя не смог долго просидеть за столом и стал собираться в новый дом, чтобы немедленно начать приготовления к ремонту. Фая пошла, конечно, за ним.       Ноябрь в том году выдался холодный. Дождь закончился днем, а темным вечером с оранжевым отблеском заката дороги покрылись легкой ледяной коркой. Фая и Костя шли долго, закутавшись поплотнее в пальто, и разговаривали о будущем. Скоро они подошли к дому. Это было небольшое двухэтажное здание под красной черепицей, обитое светлой вагонкой, с двумя метровыми балкончиками, уставленными пустыми горшками. Костя достал ключ и отворил дверь.       И первый, и второй этаж были практически пусты. Оставались только печь, пара шкафов, кровать без матраса и разный строительный мусор — хозяева съехали с мебелью. Костя и Фая тщательно осмотрели все комнаты, задний двор и, наконец, остановились на одном из балконов, задумчиво глядя в сияющий сотнями огней Астроград и звездное небо над ним. Вдруг Фая достала из-за пазухи шелковый мешочек и вложила его в руки Кости, накрыв их своими. Костя вопросительно выгнул бровь.       — Слушай, Костя, вот уже полгода, как я ушла от семьи, и полгода, как ты возишься со мной, будто у тебя совсем нет других дел. Я решила сделать тебе подарок. Ты самый верный, добрый и понимающий человек на свете! Тут хватит денег на ремонт и на покрытие некоторой части ссуды.       — Не-е-ет, — протянул Костя недовольно. — Фая, давай я сделаю все сам. Мне приятно, правда. Но я не принимаю таких дорогих подарков.       — Костя…       — Фая!       — Просто возьми! Пожалуйста!       Костя покрутил в руке мешочек и тяжело вздохнул.       — Мне очень неудобно.       — Все в порядке, — Фая потянулась на носочках и обняла его: — Мне еще много чего предстоит сделать, чтобы заслужить такого друга, как ты.       — Не болтай глупостей!       Фая фыркнула и отстранилась. В холодной октябрьской ночи Костя был теплым и мягким, как объятия плюшевого пледа. В последнее время она проводила все свободные от работы с Рынески часы вместе с Костей или вместе с его семьей. Никогда раньше они еще не были так близки, даже в самые беззаботные дни детства. Удивительно, но ни война, ни неразрешенные семейные проблемы не тревожили ее, когда рядом был Костя — самая надежная крепость из существующих.       Костя ушел с балкона и отворил в дальнем конце коридора на втором этаже неприметную дверь. Она выходила в чуланчик с окошком и, так как домик находился на одной из самых высоких точек Астрограда, на холме около порта, из подмерзшего окошка открывался вид на залитый огнями пляж, бескрайнее черное море, в котором, как звездочки в ночном осеннем небе, плавали огни кораблей, и на спадающие, будто водопады, цепи уличных фонарей и повозок. Фая заглянула в комнату из-за Костиной спины и ахнула. Это было очень скромное помещение, которое прошлые хозяева приспособили под хранилище хлама. В нем обитало ощущение волшебной средневековой сказки; оно пленяло с одного взгляда, навевая романтическую ностальгию, и оттого хотелось плакать. Казалось, этот чуланчик — место жительства любви.       — Здесь должна жить девушка, ждущая своего любимого-моряка из путешествия, — прошептала Фая. — Этот вид будто сошел со страниц книги. Море так близко — я вижу даже паруса кораблей.       — Я устрою эту комнату для тебя, — пообещал Костя и засунул руку в карман с подаренными деньгами, довольно улыбаясь. — Сможешь приходить в гости и оставаться ночевать.       — Ну-у, Костя — не говори так. Скоро у тебя появится жена, дети, и этот дом станет маленьким. Это сейчас он кажется тебе огромным.       — Жена и дети! В наше время и на нашей планете заводить семью — настоящее сумасбродство. Это мне, кстати, твой братец сказал, — Костя распахнул окно и высунулся в него, разглядывая корабли.       — Нортон просто сам по себе не создан для брака, — хохотнула Фая. Она зажгла маленькую лампу, поставила ее посреди куч хлама и стала разбирать вещи старых хозяев: картины, сломанную мебель, куски бумаги, книги, одежду. — Когда мы были маленькими, я и Лисса рисовали себя в роли невест и любимых принцев из сказок в роли женихов. Мы были очень увлечены, а Нортону хотелось играть во что-нибудь другое. Никогда не забуду с каким остервенением тогда он унижал нас и наши мечты о большой любви. Он клялся, что ни в жизнь не станет женихом. Уверена, по сей день ничего не изменилось.       — Это правда. Он абсолютный одиночка, — подтвердил Костя, не оборачиваясь. — В его возрасте пора проводить ночи с девушками, а он устраивает ночевки с сестрой. Чудак.       — Ты думаешь, ты создан для семьи?       — Наверное да. Не сейчас — через год или два я серьезно задумаюсь об этом. Тогда мастерская точно станет давать хороший доход, я окончу ремонт, вступлю в Ассоциацию астроградских общин — в общем, буду очень серьезным человеком. Тогда уже не страшно будет взять на себя ответственность за кого-то кроме себя и родителей даже в такое время. Хотя, конечно, не хотелось бы заводить детей во время войны. Может быть, она скоро закончится. С другой стороны, зная твою матушку и глав РадоСвета… Непросто, конечно, это. Нортон и Лисса — вот кому хорошо, когда дела несутся кувырком. Я привык к покою. И ты тоже.       — Это правда, — кивнула Фая. Она сложила всю старую одежду, что разобрала, в деревянную коробку и придавила собственным весом. Потом встала и закинула туда порванные картины, пожелтевшие газеты и отряхнула руки, сказав между делом: — Я тоже хочу семью. Я только сейчас поняла, что настоящей семьи у меня никогда и не было.       — Так ты не жалеешь больше, что ушла?       Фая задумалась. Озвучить мысли — значит закрепить их в этом мире, сделать материальными. Но она была готова.       — Я не жалею, что ушла. Я жалею только о том, что попала в ситуацию, когда не могла не уйти. Но я довольна тем, что имею теперь, в сотни раз больше чем тем, что имела когда-то. Я отпускаю их.       Фая, вцепившись в край коробки, глубоко выдохнула и посмотрела Косте в глаза. Он ласково глядел на нее — и был горд.

11.

      Был отвратительный день. С самого утра небо заволокло темно-серой дымкой и начал падать снег: сначала вяло, хлопьями, затем все сильнее и сильнее, подхватываемый порывами ветра, превращаясь в острые крошечные льдинки и осыпаясь на избезображенные снежными наростами тротуары. Под вечер сильный снегопад превратился в настоящую метель, с завываниями в переулках, с непроглядной стеной черноты, и холодно светили фонари на улицах, как таинственные вавилонские свечи. Нортон подъехал прямо ко входу в Лазорь и, плотно укутав шею и уши в меховой капюшон, побежал по лестнице вверх.       У Лазурной залы собралось множество часовщиков и мастеров, приглашенных на судебное заседание. Судили сегодня высокопоставленного военачальника фей, взятого в плен войсками в ноябре, и событие это обсуждалось уже около трех недель во всех кругах Астрограда. Нортон был лишь зрителем на этот раз. Он поздоровался со своими знакомыми из РадоСвета и, к радости, обнаружил Костю, стоящего вместе с приглашенными мастерами из Ассоциации астроградских общин. Несмотря на свою давешнюю ссору, они продолжали посылать друг другу чертежи и наработки для часоцикла. Каждый ожидал, когда другой разобьет молчание и решит поговорить обо всем по пунктам, но до того дня ничего не менялось.       Костя тоже заметил Нортона и пошел навстречу, деланно непринужденно держа руки в карманах и рассматривая внезапно такой интересный расписной потолок. Нортон напряженно вглядывался в друга. Расскажет ли он что-то о сестре? Станет ли оправдываться? Они встретились около большого окна и молча и сурово пожали руки. Снег валил уже очень густо, стремительно, огни города утопали в белом шуме, а среди ожидающих нарастал тревожный шепот, и в комнате было темно и холодно. Пожатие Кости казалось удивительно теплым и крепким в эту минуту. Нортон вдруг улыбнулся, бесшумно засмеялся и толкнул друга в плечо.       — Ты что это — приобрел, наконец, свою мастерскую? — спросил он.       — Как видишь, — тоже улыбнулся Костя, — теперь я член Ассоциации. Решил взглянуть на настоящий военный процесс. Слушай, насчет Фаи…       Нортон резким знаком приказал ему остановится и похлопал по руке:       — Забудь. Я зря обвинил тебя. Ты не обязан сводить меня с ней. Дела Огневых — не твои дела.       — Верно! — подхватил Костя. Слова друга немало удивили его. Как правило, Нортон был невероятно обидчив и долго отходил от самых незначительных ссор. Но что-то переменилось в нем не так давно.       Публику стали пускать в Лазурную залу. Нортон и Костя сели каждый к своим, но все время переглядывались, заинтересованные происходящим. Им хотелось бы оказаться вместе и обсудить процесс в реальном времени, но было безумством в таком обществе часовщику предпочесть компанию мастера своим товарищам из РадоСвета.       Процесс длился до самой поздней ночи. Тема, которую затрагивал этот суд, была животрепещущей, острой и личной для каждого, кто сидел в зале, так что любое более чем обычно провокационное заявление кого-то в зале вызывало всплеск эмоций. И присяжные, и публика желала самого высокого наказания для подсудимого, но, по законам Эфлары, пленных не могли приговаривать к смерти, если только они не были уличены в серьезных военных преступлениях. В итоге военачальника приговорили к сорока годам заключения в тюрьме (он был фиром, и вычитать года из его жизни было бы бессмысленно). Нортон и Костя, немного разочарованные, поспешили уйти. Уходили они вместе, решив пропустить по стакану медового пива где-нибудь в городе. Вдруг на лестнице Нортон остановил Костю, указав куда-то вниз.       — Толпа людей, — заключил Костя, перевесившись через перила.       — Присяжные. И Фалькор Ляхтич, — подметил Нортон.       — А-а, твой соперник на обладание ЗолМехом. — Костя закатил глаза. — Что ты прицепился к этому, не пойму. Ты и без того очень богат.       — Я бы так не сказал.       — Прекрати рыть под него, Нортон. Это не доведет до добра. Почему нельзя просто довольствоваться тем, что имеешь?       Нортон схватил Костю за локоть и повел как можно скорее вниз.       — Мы должны послушать, о чем они говорят. Я хочу знать об этом человеке все, абсолютно все. Прощупать его слабые места, прихоти, влияние. Только тогда я смогу стать достойным соперником. Ляхтич держит ЗолМех железным кулаком, потому что боится — все знают, что он получил его обманом. Он плохой человек, Костя, я точно знаю, что на его счету минимум два убийства.       Костя тяжело вздохнул, но подчинился. Фолькор Ляхтич впечатлил его. Этот человек был высок, статен и плечист. Бархатный сиреневый костюм сидел на нем, как вторая кожа, и белые крупные зубы, белые длинные волосы и белая кожа лица сияли здоровьем и чистотой. Костя думал: лишь бы не посмотреть в его глаза — такие черные, что неясно, где кончаются зрачки и начинается радужка.       Нортон появился рядом с Фалькором, как черт из табакерки, и тут же втянул в разговор. Между ними двумя было лет десять или пятнадцать разницы, но Нортон держался молодцом и даже острил. Костя стоял в стороне, будто случайно проходивший. До него долетали обрывки разговора:       — … в следующий раз такая лояльность может привести к народным волнениям …       — … враг становится сильнее …       — … все только начинается …       Стало тревожно, и Костя с немой злостью поглядывал на Нортона, который все никак не хотел отцепиться от Фалькора. Фалькор передал Нортону крупные золотые часы на цепочке. Нортон повертел их в руках и вдруг попросил Костю подойти. Робея и от этого хмурясь, Костя подошел.       — Это лучший молодой мастер Астрограда, господин Константин Лазарев, — представил друга Нортон. — Я отношу свои часы на ремонт только ему, он делает быстро и по совершенно новой технологии. Он починит даже эти часы. Костя, это — господин Фалькор Ляхтич, присяжный и член РадоСвета.       — Добрый вечер, мастер Лазарев. Что скажете по поводу этих часов? Семейная реликвия — не хотелось бы отдавать ее кому попало, но мой мастер, к сожалению, не так давно погиб. — Фалькор говорил медленно и немного свысока, отчего-то прищуривая глаза, словно ему мешал яркий свет. Костя забрал часы, привычными движениями прослушал и прощупал.       — Старинная вещица. Думаю, я управлюсь с ней. Если хотите, могу взять прямо сейчас. Придете через два дня и заберете ваши часы. Моя мастерская находится на улице Штормовой, восемнадцать.       — Доверяю вам одну из своих главных ценностей, — заметил Фалькор и поспешил попрощаться со всеми присутствующими.       Уже через полчаса Костя и Нортон пили пиво в небольшом теплом пабе. Ленивая официантка обходила немногочисленных присутствующих с подносом, кто-то умело перебирал клавиши пианино в другом конце зала. И, хоть за окном бесновалась погода, внутри было жарко от алкоголя и каминов.       — Я не ожидал, что ты решишь помочь мне с клиентурой, — сказал Костя.       — Все в порядке. Это обоюдная сделка. Ты побудешь моим агентом у Фалькора.       — Я просто починю ему часы. Не думаю, что за это время смогу много узнать о Ляхчиче.       — Вот увидишь, он станет ходить только к тебе.       — У тебя есть какой-то план?       — Да. Мой план заключается в том, что ты — действительно лучший мастер.       Костя поперхнулся пивом и закашлялся. Что-то очень серьезное происходило с Нортоном.

12.

      Фая бегала по Астрограду с поручениями Рынески, как секретарша. Это раздражало ее; выход книги приближался, а всех дел связанных с публикацией профессор так и не закончил и, ко всему прочему, заболел. Теперь его обязанности лежали на плечах ассистентов, а сам Рынески торчал дома и сокрушался о том, что издательство содрало с него денег вдвое больше, чем позволяет элементарное человеческое милосердие.       Днем выхода книги Фая поднялась около пяти утра из-за кошмарного сна о том, что Рынески обвинил ее в провале публикации. Она причесалась, оделась на скорую руку и, не завтракая, поспешила в мастерскую к Косте. Теперь идти к Лазаревым ей было значительно дольше. Фая шагала вдоль моря, плотнее запахивая полы коричневого пальто и клонясь к земле от сильного сырого ветра.       Она проводила у Кости все свободное время, помогая разбираться с бумажными делами и обслуживать клиентов. Ей очень нравилась его мастерская после ремонта. Она была чистой, уютной, очень светлой. По всем стенам первого этажа, где работал Костя, без единого пробела висели старые и новые, маленькие и крупные, деревянные, медные и серебряные шестеренки, циферблаты, ходики и другие детали часов. Госпожа Агнесс строго следила за тем, чтобы все эти вещицы содержались в чистоте. Костя работал за столом у большого окна в сад и каждый посетитель мог наблюдать, как он паяет, смазывает, разбирает механизмы и чистит их, периодически обращаясь к своим стенам-складам за запасными деталями. Около него неизменно дымилась кружка с кофе или крепким чаем.       Фая подошла к мастерской около шести часов и, не здороваясь и не церемонясь, совершенно по-хозяйски приступила к делам. Никого еще не было на первом этаже — Лазаревы работали много и долго, потому не пренебрегали ни минутой сна. Фая почистила коврики, смахнула пыль со столов и цветов, сходила за молоком к завтраку и распустила в большом железном тазу мыльную крошку, намереваясь выстирать как следует занавески по всему дому. Стоит сказать, что всей работе ее научила госпожа Агнесс — раньше, в Чернолюте, Фая не могла и подумать, как сложно порой содержать дом в порядке. Теперь она с удовольствием бралась за работу, нисколько не стыдясь запачкать руки. Она углядывала в этом вызов прошлому, преодоление бывших ограничений.       Вскоре Лазаревы поднялись. Все четверо сели завтракать, делясь новостями. Во главе угла стоял, конечно, скорый выход книги, в создании которой Фая принимала участие. Вдруг посреди разговора на первом этаже загремели колокольчики, предупреждающие о приходе посетителя. Фая тут же поднялась, чтобы принять или отдать заказ.       У двери, оглядываясь, стоял очень богатый господин в черном длинном пальто и такого же цвета шапке с мехом. Фая тут же узнала его — когда-то Фалькор Ляхтич бывал вместе с делегацией от РадоСвета у ее матери — но не подала виду. Он ее знать не мог.       — Доброе утро, — привычно улыбнулась Фая. — Я могу вам чем-нибудь помочь?       Фалькор оглядел ее одежду, внешний вид, обратил внимание на наличие обуви — фиолетовые зимние туфельки из мягкой кожи с подкованными серебром каблучками.       — Доброе утро, госпожа. Мне нужен мастер Лазарев, — склонив голову в приветствие, сказал он.       — Сегодня я отдаю и принимаю заказы. Если у вас особое сообщение, то господин Лазарев подойдет к вам через несколько минут.       Глаза Фалькора распахнулись от удивления — он не мог подумать, что на мастера может работать часовщик, а перед ним, судя но изящным золотистым часам и обуви, была именно часовщица.       — Мастер Лазарев чинил мои часы.       — Могу я узнать ваше имя?              — Господин Фалькор Ляхтич.       — Да, ваши часы готовы. Сейчас я принесу их.       Фая ушла вглубь мастерской, где принялась выискивать в груде свертков часы Фалькора. Тот рассматривал ее все с тем же немым удивлением. Ему казалось теперь, будто он видел где-то эту девушку или кого-то очень на нее похожего. Но полюбопытствовать, почему часовщица работает на мастера, было бестактно.       За спиной Фалькора открылась дверь. Вошел молодой часовщик с кипой зеленых книг в руках и весело поздоровался. Когда подошла Фая со свертком, он радостно поздравил ее с публикацией, оставил одну из книг на столе и скоро скрылся. Фая некоторое время неотрывно смотрела на книгу и улыбалась, потом опомнилась, встряхнула головой и передала сверток Фалькору.       — Проверьте, все ли в порядке с вашими часами. Я пока выпишу чек.       Фалькор наскоро проверил часы, затем намеренно рассмотрел на книгу.       — Вы как-то причастны к новой публикации професора Рынески? — поинтересовался он.       — Да, я была его ассистенткой в последней экспедиции. Вы интересуетесь зоологией? — ответила Фая, улыбнувшись.       — Скажем так, да. Какая ирония! Дело в том, что я один из спонсоров професора Рынески. Я занимаюсь разведением тонкорогов, и професор консультирует моих работников в вопросах лечения и содержания животных. Поздравляю вас с выходом книги!       Фая передала чек и сердечно поблагодарила Фалькора.       — Как вас зовут?       — Госпожа Фаина Лазарева.       — Вы — жена мастера Лазарева?       — Нет. Мы просто однофамильцы. И друзья, разумеется.       — Удивительно! — Фалькор присел, задвинув часы и чек подальше. Кажется, его интересовала теперь только личность Фаи. — И вы помогаете ему здесь просто так?       — Совершенно верно. Он — мой друг, и это мне только в радость.       — Знаете, мне кажется, я где-то вас видел.       — Нет, мы точно не были знакомы раньше, — соврала Фая. Ей было очень приятно внимание господина Ляхтича. Еще никто и никогда не интересовался так ее делами и достижениями.       — И что вы скажете о професоре Рынески? Как вам экспедиция, которую я оплатил?       Фая рассмеялась:       — Я не знала, кто оплачивает экспедицию. Это был мой первый опыт, так что, несмотря на некоторые трудности, я в восторге. Скорее бы прочесть книгу. Професор большой талант, но, признаться, чудак. Мне было непросто с ним работать.       — Он абсолютно невыносим! — с горячностью подтвердил Фалькор. — Если эта книга не станет классикой, я перестану его финансировать. Невозможно больше мириться с его капризами.       Фая испугалась, что сболтнула лишнего, и поспешила оправдать наставника:       — Вы что! Он просто остро переживает все, что происходит с ним. Но разве теряется от этого талант?       Фалькор широко улыбнулся и не сдержал смешка.       — Все хорошо, госпожа Лазарева, вы не виноваты в том, что я подумываю об увольнении Рынески. Тем более, книга вышла только что. Кто знает, может она станет бестселлером? Послушайте, не могли бы вы дать мне личный номер своего часолиста? Вдруг моему кому-то еще из моих зоологов понадобится ассистент?       Фая затопталась на месте, бегая глазами из стороны в сторону. Унизительно рассказать первому человеку, который был ею заинтересован, о том, что она фейра. Можно, конечно, ответить, что часолиста у нее нет, но Фалькор же прекрасно видит уровень ее благосостояния по одежде и обуви. Есть еще вариант: ничего не говорить и убежать за дверь…       — Мне… Мне пока не хочется. Пишите письма. Вот мой адрес, — сгорая от стыда, Фая начеркала свой адрес на обрывке бумажки и всунула в руки Фалькору. — Было приятно поговорить с вами. До встречи. Приходите еще.       Фалькор, непонимающе пожав плечами, ушел. Для него слишком многое было удивительно в этой мастерской.       Фая присела за стол, сбитая с толку. Ей понравился господин Ляхтич, но она никак не могла понять, что послужило предметом его заинтересованности к ней. Кажется, всю жизнь она была самой обычной, непримечательной. Или так лишь казалось?