Девушка с металлической сороконожкой

16.

      Костя зарегистрировал первый патент. Раньше он ни за что бы не подумал, что этим патентом станет женское украшение! Однако не так давно Фая показала свою сороконожку Фалькору, а тот попросил Костю сделать нечто подобное в подарок жене. Костя выполнил заказ. Вскоре его начали навещать часовщики и часовщицы с просьбой смастерить им «украшение, какое он создал для Микки Ляхтич». Костя понял — пора узаконить права на задумку и включить ее в ассортимент мастерской.       Спустя еще пару недель они с Нортоном случайно изобрели совершенный навигатор для кораблей. Изначально подобная вещь помещалась на панели их часоцикла, но, после того как с первым же испытанием часоцикл взорвался и показал свою полную идейную несостоятельность, Костя предложил плотно заняться именно навигатором. Это было менее впечатляющее, зато намного более практически полезное занятие. Так Костя получил свой второй патент — совместно с Нортоном.       Осенью Фая уговорила его пройти посвящение. К тому времени как раз накопились деньги, и потратил их Костя на сам процесс посвящения и груды обучающих книг. Как оказалось, он имел вторую часовую степень — предел мечтаний для ремесленника. Вместе с учебой дела пошли в гору.       Ассоциацию он теперь посещал чаще, чем собственную комнату. Из-за бесконечной войны у границ РадоСвет повысил налоги на продажу изделий крупными мастерскими, запретил торговлю с феями и лютами. Это сильно затрудняло положение многих ремесленников. Костя горячо им сопереживал и даже пару раз участвовал в манифестациях.       Кроме того, он успевал встречаться с Нортоном, Лиссой, Фаей и выслушивать их разговоры друг о друге, о себе и прочем.       Нортон мудрил. Удивительно, что несмотря на высокий пост, вторую параллель, тайные отношения, множество родовых владений Нортон находил силы, чтобы бороться за большую цель — ЗолМех. Он постоянно выдумывал новые ходы, переставлял фигуры на шахматной доске. С особым интересом он слушал все, что Лазарев рассказывал о Ляхтиче: о семье, о ферме, об увлечениях и заказах — обо всем. Скрывал Костя только то, что Фая работает на Фалькора. Он считал, этого Нортону знать было совсем не обязательно.       Как-то они встретились с другом за бокалом виски, чтобы обсудить дела. Нортон сказал:       — Я делаю, все, что возможно, чтобы расколоть Ляхтича. Припоминаю прошлые прегрешения, давлю на совесть, на жалость, втираюсь в доверие и уговариваю… Этот Фалькор полагает, что я — его неугомонный дружок, который вьется следом, как хвостик, уговаривая отдать игрушку. Он не воспринимает меня всерьез и однажды поплатится.       После того разговора Костя никак не отделаться от мысли: он участвует в чем-то грязном. В конце концов, поразмыслив, он поклялся себе, что не будет больше следить для друга и поговорил с Фаей о том, чтобы она не думала больше о ключах, Нортоне, Фалькоре и их играх. И не подслушивала.       — Я просто хочу уберечь своего брата и начальника друг от друга, — справедливо заметила Фая.       — Каким образом? Фая, мы — мастер и фейра. Нам не место в их мире. Я боюсь, что однажды мы окажемся в самом эпицентре и сильно пострадаем.       Фая не то чтобы согласилась, но задумалась. Точку в ее сомнениях поставили следующие события.

17.

      Костя не понимал, что происходит в нем, с тех пор как он ударился головой на площади и решил отдать подарок, предназначенный Лиссе, Фае. Какие-то химические реакции проходили в его организме — иначе почему еще он ощущал себя безнадежно одиноким? Он не мог поделиться с кем-то этими мыслями, придать им форму, но с каждым днем все больше и больше ощущал себя блуждающим в темноте.       Однажды они с матерью поздней ночью пили чай на кухне. Год клонился к окончанию, близился новый цикл жизни. За окном тихо шуршала на ветру опавшая листва.       — Послушай, мама, — сказал Костя, из стыда блуждая глазами по стенам и потолку, не останавливая взгляда на морщинистом лице матери. Мать внимательно слушала его, изредка поднося к губам дымящийся смородиновый чай. — Послушай, я не понимаю, что со мной не так. Я выполнил все свои детские мечты: купил мастерскую, вступил в Ассоциацию, прошел посвящение в часовщики. Я каждый день мастерю и изобретаю. Все складывается так, как я хотел, и вы рядом. Почему я все еще не чувствую себя в полной мере счастливым? Как будто чего-то не хватает.       Старая Агнесс ласково полуулыбнулась, глядя на сына. Она сказала:       — Ты уже взрослый, Костя. Твои детские цели не соответствуют твоим возможностям. У тебя должна появиться мечта. Именно мечта, а не цель — светлая, добрая. Сейчас темное время, в темноте не ясно, где прошлое, где будущее, а где настоящее. Часовщики говорят: время — центр мироздания. А я, старуха, думаю, что прежде всего остального — свет. Солнце отмеряет нам века, декады, года, дни и часы. Свет сотворил время, ведь до первого света был только хаос, где отследить изменение было невозможно. А время таится в изменении.       Агнесс прикрыла глаза, довольная тем, что смогла правильно и красиво сформулировать мысли, и погладила сына по руке. Костя размышлял над ее словами, завороженно глядя в незначительную точку на столе. Предупреждая его следующие слова, Агнесс добавила:       — Присмотрись к себе. Если ты меняешься, значит, кто-то уже светит для тебя. И он достоин быть твоей мечтой.       Она хитро подмигнула и, шагая плавно и осторожно, выскользнула из комнаты, как видение.       Костя допил чай и вернулся к кровать, думая о многом и ни о чем одновременно. Ночной разговор с матерью одухотворил его, поднял на новые высоты. Никогда прежде Костя не чувствовал себя настолько очарованным красотой момента. Что-то рождалось в нем — новое, чудесное. Вся эта тоска, от судорожного апреля, когда он хоронил свою любовь к Лиссе, до тягучего сентября, когда он искал выхода произошедшим в нем метаморфозам, распласталась в сердце теплым черноземным полем и, трепетно шевелясь на ветру, звеня новорожденными почками, из земли полезли ростки нового открытия.       В таком состоянии Костя уснул на пару часов и проснулся ранним утром, еще не занялась заря. Он долго расхаживал из стороны в сторону, говоря с самим собой полушепотом. Как задумка изобретения, новое чувство тревожило его и требовало скорейшего воплощения. Но он еще не знал, к чему приложить его. К работе, к учебе, к друзьям?       Измученный этим остервенелым поиском, он вдруг услышал отдаленный перезвон колокольчиков. Это открылась дверь на первом этаже. Костя знал, что в такой час может прийти только Фая. Торопясь и волнуясь, он выбежал из комнаты в безумной жажде взглянуть на нее, будто именно это могло решить все вопросы. На лестнице он остановился, осторожно заглянул за угол, так, чтобы в мастерской его не увидели.       Фая пришла, принеся с собой свежий уличный воздух, газету, молоко и корзинку с овощами. Она положила вещи на стол, отряхнула дождевик, открыв для этого окно, затем почистила обувь. Какие привычные действия она совершала в такой переломный час! Это поразило Костю и, вместе с тем, успокоило. Все, что бурлило в нем, вдруг пришло в состояние совершенного спокойствия, так словно он, вечный странник-старик, вдруг оказался рядом с домом детства. Костя вышел из укрытия и просто поздоровался.       — У меня выходной, — сообщила тут же Фая. — Я подумала, ты не спишь и не прочь прогуляться со мной до работы.       Костя кивнул и стал одеваться.       Они спускались по маленькой узкой улочке к морю, защищаемые от сентябрьской мороси плотными рядами балкончиков. Было приятно прохладно и влажно, совершенно удивительно для осени. Доносились уже крики чаек и легкое гудение волн. Когда Костя и Фая достигли галечного пляжа и каменной дорожки, уводящей от города к сосновому парку, Костя решил завести разговор.       — Помнишь, ты спрашивала, готов ли я завести семью, когда мы впервые осматривали наш новый дом? — он сказал.       — Припоминаю, — легкомысленно ответила Фая. В то утро у нее было совершенно беззаботное, веселое настроение.       — А ты? Ты готова?       — Ох, не знаю. Сложно сказать. Я бы хотела семью, как у тебя: любящие мать, отец, сын. Это так прекрасно. Если бы ты знал, какого расти среди Огневых, — рассмеялась она, — ты бы вцепился в юбку матери и никогда не отпускал ее.       — Послушай, ты несерьезна. — Костя остановился и взял ее за плечи, развернув к себе. Заглянул в глаза. — Ты готова завести собственную семью? Прямо сейчас?       Фая растерялась. Разговор принимал совершенно необоснованное, по ее мнению, настроение, и Костя темнил.       — Я хочу любить, — немного поразмыслив, ответила она. — Я так безжалостно бросила семью, что, мне кажется теперь, я должна кого-то очень сильно любить, чтобы оправдать себя.       — Разве семья и любовь — это не одно и то же? — спросил Костя.       — Нет. Мы с матушкой были семьей. Но она не любила меня, и я уговорила себя не любить ее. Поэтому я точно знаю, что семья и любовь — это не одно и то же, — твердо ответила Фая. — К чему эти расспросы?       Костя опустил руки и зачем-то окинул взглядом небо, море, дорожку и город, оставшийся за спиной. Потом, растеряв всю свою уверенность и твердость, начал говорить:       — Полтора года с тех пор, как ты оказалась в Астрограде, мы живем одной семьей, не замечая этого. Ты рядом почти всегда, и знаешь обо мне столько же, сколько я сам только могу знать о себе. Да, мы друзья. Мы любим друг друга дружеской любовью — но чем она отличается от романтической любви? Насколько сильно они отличаются друг от друга? Что, если мы не можем найти пару, потому что привязаны друг к другу семейными узами, чем-то большим, чем просто отношения?       Он замолчал, но Фая чувствовала, что на самом деле только собирается с мыслями и хочет сказать что-то еще. Она смотрела на него прямо и серьезно, не позволяя себе думать над подоплекой и последствиями этого разговора, полностью посвящая себя теме. Это было важно для них обоих: понимая друг друга всю жизнь, понять и в этот, во многом решающий момент.       — Этой ночью мама сказала, что мне нужна мечта, которая станет для меня ориентиром во времени. Что я должен найти тот свет, который сейчас определяет мое изменение. И я понял, что это ты. Ты… — он едва не задохнулся при вздохе, отведя глаза, выровнял дыхание и продолжил: — Я не могу признаваться в любви. Это — не признание в любви, потому что ты и так знаешь, что я люблю тебя. И ты знаешь, что мы уже семья. Просто, если ты принимаешь все это, то я хочу быть ближе. Пара сантиметров осталась между нами. Я хочу быть еще ближе.       На какие-то мгновения наступила тишина. Мир опустел, и волны замерли в причудливых формах. Фая отпустила мысли в полет, не контролируя больше ни их, ни эмоции, не стараясь вслушиваться и вдумываться. Выходило странно. В семнадцать лет, когда она превратилась из ребенка в девушку, Костя не заметил ее. Полгода назад, когда она стала жить рядом, он не заметил ее. Что произошло? Отчего в непримечательный день непримечательного месяца ничем непримечательного года Костя решил, что любит ее?       — Так ты, вообще-то, любишь меня? — уточнила Фая.       Костя еще раз прислушался к своим ощущениям. Что он чувствовал, находясь рядом с ней? Покой, уют, тепло. Любовь описывают по-другому. Он расслабленно улыбнулся и ответил:       — Да. Но я знаю, что люблю тебя, только три часа. Фая отвела голову в сторону и вдруг резко рассмеялась. Из глаз ее брызнули слезы, она утерла их рукавом и сказала:       — Три часа! Я знаю, что люблю тебя, семь лет. Семь лет, Костя!       Она рассмеялась еще громче и села на корточки, спрятав лицо в ладоши. Спину ее сотрясали гулкие рыдания. Костя перепугался и сел рядом, гладя ее по спине. Ему было стыдно и радостно. Он прижал Фаю к груди и поцеловал в висок, распушив пряди волос.       — Я отдам тебе эти семь лет сполна, — пообещал он тихо.

18.

      День клонился к вечеру. Фая расчесывала подросших двойняшек, рассматривая попутно их шерстяной покров и слизистые. Профессор утверждал, что Май (так назвали мальчика; девочку — Мая) со дня на день приболеет, что простуда уже сидит в нем, затаившись. Однако мысли Фаины блуждали далеко — в Астрограде, рядом с Костей. Ей все еще было стыдно за утреннюю истерику, но, с другой стороны, она понимала, что не могла отреагировать иначе даже в лучшей реальности.       Когда-то, будучи подростком, она влюбилась в Костю и мечтала, что он обратит на нее внимание и полюбит в ответ. Но шло время: она оставалась верной своей любви, а Костя — равнодушным. Как бы по-дружески близки они не были, он все равно смотрел в другую сторону. Что изменилось теперь? Не обращается ли он к ней, как к наиболее удобному варианту? И что все же произошло на том дне рождении Нортона?!       — Ладно, Май, — пробормотала Фая, гладя тонкорожка по холке, — я пойду в Черновод и сама обо всем разузнаю. Что-то мне подсказывает, что моя судьба больше переплетена с судьбой Нортона, чем мне кажется.       Как обычно она воспользовалась Зеркальным Кругом в Лазоре, чтобы попасть в замок брата. Величественный вид Черновода вдвое сильнее угнетал сентябрьским пасмурным вечером, когда плотные ряды туч закрывали всякий закатный свет и море колючими валами накатывало на подножия глухих стен. В окнах Северной Башни горел свет. Увидев его, Фая разволновалась, но все равно ступила в темные коридоры Черновода, наспех припоминая дорогу.       Этот замок считался родовым гнездом Огневых. Фая, в собственных традициях, недолюбливала его — он напоминал ей безликого затерянного во времени, в штормовых волнах равнодушно и тихо разрезающего море. Более того, здесь водились русалки, навевающие неприятные воспоминания о том, как в детстве ей приходилось называть матерью черную, липкую, пучеглазую тварь. Это, к слову, было их общим с братом самым ранним воспоминанием — матушка в виде русалки.       Когда Фая пересекла ворота Северной башни, по перилам лестницы пробежала легкая дрожь — оповещение хозяину комнат. Входя в любимую гостиную брата, она неловко улыбалась в ответ на его иронический взгляд и непринужденную позу.       — Удивительно, — протянул Нортон, — Что могло привести тебя сюда так неотвратно и внезапно?       — Привет, Норт. Ты не изменился.       — А ты, я вижу, изменилась очень сильно.       Фая пожала плечами: ей так не казалось. Она, не ожидая приглашения, села в кресло напротив и осмотрелась. Синяя гостиная оставалась прежней, такой, какой ее сделал их отец. Нортон на протяжении многих лет не изменил даже расположение подсвечников.       — Задавай свой вопрос, — Нортон выпрямился в кресле и сел, деловито уставившись на сестру. Фая приподняла бровь, вопрошая. — Задавай свой вопрос. Мои посетители приходят и задают деловые вопросы, потом мы их решаем. Я, так понимаю, ты пришла сюда по делу? Иначе, если бы ты пришла как сестра, ты бы пришла не сегодня, а, допустим, когда у меня были проблемы. Или поздравить с днем рождения. Или с Новым годом. Но ты пришла, когда проблема появилась у тебя, а, значит, пришла, как посетительница, а не как сестра.       Фае показалось, что Нортон говорит с толикой обиды в голосе. Обиды? Нортон? Неужели ему было неприятно ее полуторагодовое молчание? Раньше Фая думала, что брату все равно — у него есть дела поважнее, чем отношения с сестрой.       — Слушай, Норт… — начала она.       — Задавай вопрос! — властным тоном перебил Нортон.       — Ладно. Хорошо. Что произошло с Костей на твоем дне рождении?       Ни одна мышца не дернулась на лице брата, но в глазах вдруг отразилось глубокое разочарование, даже тоска. Он ждал иного вопроса.       — Не знаю. Матушка расспрашивала его про тебя, потом мы разошлись. Ничего необычного.       Фая, не сдерживая досады, выдохнула и отвела взгляд в сторону. Нортон, скорее всего, не лжет. Значит, ей не разгадать причин внезапных душевных движений Кости? Она вновь обратила глаза к брату и спросила:       — Какие у тебя новости?       Но Нортон только усмехнулся, сощурившись.       — Мои посетители не задают мне личных вопросов. — сказал он, и голос его сочился ядом.       — Нортон, послушай, мне правда жаль, что мы перестали общаться. Я сбежала не от тебя, не от Лиссы, а от матери. Я думаю, если бы вы вдвоем пообещали молчать перед матушкой обо мне, мы бы могли вновь встречаться…       — Уходи! — вдруг крикнул Нортон. — Уходи немедленно!       Фая перепугалась и резко отшатнулась от брата. Лицо Нортона резко покраснело, вены вздулись и синей паутинкой расползлись на гневном лице и шее.       — Уходи и живи своей жизнью. Считай, что ты больше не Огнева! — продолжил Норт, перейдя на злобный шепот. — И не смей просить у меня помощи.       Фая некоторое время всматривалась в лицо брата, затем встала и скорее вышла из гостиной, плотно прикрыв за собой дверь. Костя был прав: не стоит ей лезть больше в дела семьи! Она едва не разрыдалась, но, прислонившись к холодной стене в галерее, пришла в себя. Слишком много событий — она близка к истерике уже второй раз за день!       Стоя в галерее Черновода, глядя в стальное и изумрудное море, Фая вдруг осознала, что сердце ее просит скорее найти Костю. «Да, — поняла она тут, — это правда, что мы уже семья. И даже если он лукавит о любви, я не могу слукавить — я хочу быть рядом с ним».