Amen

— Я что, не могу просто так навестить напарника? Вдруг ему помощь нужна. Чуя едко улыбнулся, обнажив зубы. И тут же стёр улыбку, вспомнив, где находится. Но на мгновение было так приятно потерять контроль. — Почему там не подошёл, Дазай? — Просто Чуя был слишком занят. — Ну конечно. Видимо, Мори сказал держаться от меня подальше? — А ты непривычно догадливый. Деревянная решетка исповедальни, разделяющая их, скрипнула под натиском сильных пальцев Осаму. Чуя считал это все совершенно лишним. Решетка ни защищала, ни скрывала собеседника. Просто нелепое украшение. — Слушай, Чуя, эта церковь только кажется мирной. На самом деле, здесь творятся очень тёмные дела по обороту антиквариата. И ты в них ввязался. — Это мое задание, Дазай. Считаешь, не справлюсь? — Считаю, что здесь опасно. Мори просчитался. Результатов нет, мы только тратим время впустую. — Да ну? Чуя поднялся с места и прижался почти вплотную к решётке. Их лица были так близко, что они ощущали дыхание друг друга. Тем лучше, меньше шансов, что кто-то услышит. — Мори официально меня не отзывал. И ты знаешь, что это значит. — Здесь слишком опасно. — С упорством, но едва слышно повторил Дазай. В полумраке его глаза казались чёрными. Что бы он не сказал, Накахара не мог покинуть свой пост здесь. Он должен был найти способ подобраться к архиепископу. — И чем же опасно? Белоснежная колоратка на шее Чуи в полумраке особенно бросалась в глаза. Она притягивала взгляд Дазая, напоминая ему о чокере. На первый взгляд воротник сидел так же плотно, крепко обхватывая шею Накахары. Что за странная любовь к ошейникам? — Например тем, что Чуя начал вести себя слишком правильно. Вы ведь даже спать ложитесь только когда скажут? — внезапно свёл вопрос в шутку Дазай. Словно Осаму вдруг осознал, что уговаривать Чую бессмысленно. — Не терпишь конкурентов? — тихо усмехнулся Чуя. — Любишь командовать мной в одиночку? Облегчение. Накахара почувствовал, что у него гора с плеч свалилась. У него не было сил противостоять Дазаю. Совершенно. — Нет, — фыркнул Осаму. — Просто смотреть противно на это. — Значит у меня отличное прикрытие. Раз даже ты поверил. Дазай снова замолчал, внимательно глядя на Чую. Он наклонился так, что их глаза были на одном уровне, и теперь сверлил Накахару взглядом, словно ожидая чего-то. — Ты если скалиться пришёл, то заканчивай, я тут делом занят. — У меня новости от Мори. К моему сожалению, он хочет продолжать задание, хоть это и бессмысленно. Правда, Огай думал, что я тебе просто отправлю сообщение, но вот незадача, я пришёл лично. — Что там? — Смотри и запоминай. Дазай медленно зашевелил губами, без единого звука передавая Чуе сообщение. На самом деле, Осаму прав, физических носителей информации быть не должно. Сказать вслух слишком опасно. А читать по губам очень удобно. Камер в исповедальне не было, Накахара проверил. <i>«Пятница. 7 вечера. Гости. Фёдор. Цель» «Причастен?»</i> Дазай пожал плечами. — Это твоя работа выяснить. Главное быть на позиции в это время. «Будет передача товара», — добавил Осаму одними губами. — Принял. Чуя встал и отряхнул сутану. Ему и правда пора было идти. Прошлые исповеди заканчивались быстро, так что не стоило привлекать лишнего внимания. — Без глупостей, Чуя. Просто наблюдай и запоминай то, что мы сможем использовать. — Хорошо. Осаму накинул капюшон и вышел из исповедальни. Чуя последовал за ним через минуту, пытаясь придумать, что ему делать с Фёдором. Достоевский, видимо, читал его мысли, потому что едва Чуя вышел, он тут же появился в главном зале, вынырнув из какой-то боковой двери. — Как у вас все прошло? — Прекрасно, благодарю вас. Это не первая моя исповедь, так что я уже разобрался, что к чему. Достоевский тепло улыбнулся и одобряюще кивнул. — Первая исповедь самая сложная, зато и запоминается на всю жизнь. Ты впервые разделяешь тяжесть, что лежит на сердце у другого, совсем постороннего человека. Забираешь ее груз себе. И от нас он уходит с чистой душой. — Все так. Я стараюсь. — Я вижу. Ваше усердие похвально. Помолимся вместе? Чуя лишь кивнул в ответ и встал рядом с Фёдором, складывая ладони в уже ставшем привычным жесте. — Сегодня я бы хотел помолиться за избавление от искушения. Во всем, что нас окружает… Чуя повторял слова за Достоевским почти синхронно, что одновременно удивляло и пугало. Слова сами шли на язык и срывались с губ шепотом, вторя голосу Фёдора. Завтра Накахара будет отслеживать каждый шаг, искать слабые места, доказательства, что Достоевский и архиепископ — сообщники в продаже антиквариата. Может даже придётся избавиться от прикрытия и выступить открыто от имени мафии. Но это потом. Чуя не верил в Бога, не верил в высшую силу, не верил даже в судьбу. Но почему-то ему хотелось отвлечься от мыслей о Дазае. Пусть и таким странным образом. Похоже, люди молятся, чтобы освободить голову. Чтобы не придавать значения тому, что Дазай пришёл вопреки распоряжению Мори. Почему сейчас это кажется чем-то странным? Или даже запретным? — Et ne nos indūcas in tentatiōnem... — И не введи нас в искушение... Для Чуи это просто слова, не более того. Нельзя проникнуться чем-то за такой короткий срок. У него есть свои убеждения, и среди них нет места религиозным. Что же тогда взволновало Чую? Достоевский. Это все он. Потому что при всей своей набожности и строгости, Федор смотрел на Гоголя совершенно по-особенному. Накахара сразу это заметил, но лишь сейчас понял, почему это бросилось ему в глаза. Чуя не знал, что это такое, как это назвать, но точно такое же нечто он видел и в глазах Дазая. Не только сейчас, а раньше. Что это? Что это такое, что за секрет их объединяет? — sed libĕra nos a malo... Чую нельзя ввести в грех, потому что на самом деле он не верит. Но почему тогда эти слова вопреки всему находят отголосок в его душе? — Amen. — Amen. Хрипловатый голос Достоевского вдруг поддержал высокий и мелодичный голос Николая. Чуя и Фёдор одновременно обернулись, и Накахара успел поймать тот крошечный момент, когда в глазах Достоевского зажглось то самое. То неизвестное, от чего молитва его не спасала. — Я вас везде искал, матушка нас заждалась к обеду. — Мы сейчас придём. Гоголь кивнул и вышел из зала. Чуя пошёл за ним, пытаясь забыть то, что сейчас произошло. Он не будет сочувствовать Достоевскому. Нет. Накахара доведёт дело до конца, а потом уже разберётся с тем, что поселилось в его душе. А ещё нужно снова увидеться с Дазаем.