Биполярное аффективное расстройство

Утро следующего дня наполнено болью, материнскими слезами и бесконечными полицейскими отрядами около дома Мидории и Академии ЮЭЙ. Группы героев начинает патрулировать город, Кацуки Бакуго выступает с инициативой расклеивания листовок, весь курс активно участвует в поисковой операции. Только Очако нерешительна, все не знает, как рассказать о том, что услышала от Изуку в торговом центре. Тогда девушка не предала значение словам друга, посчитала, что оправдывать любого — нормально для Мидории, он всегда был слишком добр к людям. Урарака боится ошибиться в своих теориях, но еще больше боится, что все это правда. — Доброе утро, юная Очако. Мне очень жаль, что твой друг пропал. Обещаю, что приложу все усилия для поиска юного Мидории — Всемогущий улыбчив, но эта улыбка лживая, натянутая. Она чувствует волнение величайшего героя, даже ему сложно оставаться надменно-веселым в сложившейся ситуации. — Мне нужно Вам кое-что рассказать о Изуку, пожалуйста, это очень важно! Уделите мне минуту! — Урарака срывается на нервный вскрик, сгибается пополам в почтительном поклоне. Она дрожит от волнения, задыхается от нахлынувших чувств. “Деку, пожалуйста, пусть с тобой все будет в порядке, пусть все это окажется надуманной ерундой.” Но все это будет потом. Завтрашний день принесет в жизнь Изуку множество сомнений и бесповоротных изменений, его окончательный выбор эффектом бабочки повлияет на каждого человека, проживающего в этом городе, в этой стране, в этом до ужаса неправильном мире. Деку невольно вдохновляется речами Томуры, злодей звучит убедительнее каждого героя, его мотив понятен и прост, а душевное состояние так близко Мидории. Они два размазанных и полуживых человека на обочине жизни, такие похожие. У Изуку тепло где-то в области груди от кратковременной близости в момент объятий и простого нахождения рядом. Шигараки живет в удивительно сером и незапоминающимся месте, каждый метр которого усыпан безликими многоэтажками и редкими на их фоне магазинами. На плечи Изуку ненавязчивой пеленой опускается чувство стыда, не нужно было ему жаловаться на свое положение. Томура существует в разы хуже, у него нет ни уютной комнаты, ни маминых теплых обедов, все, что он имеет — это крошечная студия с минимальным набором мебели: скрипящий диван, кухонный гарнитур, полупустой шкаф. Квартира похожа на самого Тенко, такая же необжитая, неухоженная, имеющая одинокое грязное окно с видом на бесконечные мрачные высотки, а вдали — красивые ровные домики с цветными фасадами, такие далекие и чужие. Две одинаковые пары перепачканной кровью обуви остаются у входной двери. Шигараки разувается не нагибаясь, растянутые шнурки выпускают без сопротивления. Томура дожидается Мидорию, приобнимет за плечо в уже такой привычной манере и ведет куда-то вглубь помещения. Оказывается, что в ванную комнату с треснувшей плиткой на стенах, пропахшую застоялым запахом воды. Мидория смотрит на свое отражение и тихо вздыхает. Он выглядит плохо, зеркало над раковиной не врет: зареванное лицо, тонкие посиневшие губы, растрепанные волосы. Кожа в крови, мелкие брызги покрывают щеки и скулы, ложатся поверх веснушек. В квартире Шигараки, как оказалось, нет горячей воды. Мидория спешно умывается под ледяной струей из проржавевшего крана, брезгливо стирает с кожи чужую багряную кровь. Кончики волос неприятно мокрые, Изуку заправляет липнущие пряди за ухо. Мрачная атмосфера помещения давит, но он отмахивается от ощущения безысходности. — Разберись со своей рукой, в организации нет волшебной старушки с медицинской причудой, — Шигараки стоит в темноте дверного проема, выглядит уставшим: глаза слипаются от долгого недосыпа, живот привычно голодно тянет, а губы снова обветрены холодным городским воздухом. Он видит, как Мидория просовывает скрытое рубашкой запястье под поток воды, видит, как медленно ткань набирается влагой, а стекающая вода становится темно-малинового цвета. Деку нервно тянет манжет в надежде содрать прилипшую одежду вместе с коркой затянувшейся раны, шипит от боли и с какой-то надеждой смотрит на Томуру. — Мне больно. Безостановочно больно, — Изуку практически скулит, по его пальцам стекает и опадает в раковину кровь жирными сгустками — тромбоциты не могут справиться с залечиванием раскрывшегося пореза. — Боли не чувствуют только покойники, — Шигараки подходит ближе, останавливается совсем рядом, — Не дергайся. Томура выкручивает кран, делает напор сильнее и касается чужого мокрого запястья один пальцем. Он пробирается под рукав рубашки, нащупывает край увечья и заученным движением проводит по нему огрубевшей подушечкой. Манжет отходит без сопротивления. Это оказалось совсем не больно, Изуку удивленно смотрит сначала на свое запястье, после — на Тенко. — С-спасибо, — от дрожи и физической близости Мидория запинается, звучит нелепо. Щеки, несмотря на ощущения холода, наливаются бледно-розовым. Ему никогда ранее не помогали, раны от самоповреждения в мире нормальных людей что-то постыдное, что-то, что стоит прятать под рукавами теплых свитеров даже летом. Томура относится к этому проще, он не чувствует ни отвращения, ни брезгливости. Мидория расплывается в смущенной улыбке, ему нравится быть принятым. — Раздевайся. Шигараки действительно произнес это слово или мозг обманывает Мидорию слуховыми галлюцинациями? Нет, ему это не послышалось, вид у Томуры серьезный, изучающе-выжидающий. Нельзя говорить такие вещи влюбленному, изголодавшемуся по тактильному контакту подростку. Деку плывет от одной мысли о том, что к нему прикоснутся этими большими и опасными ладонями с длиннющими худыми пальцами. Изуку опирается поясницей о край эмалированной ванны, он не уверен, что тремор в коленях позволит ему ровно стоять. Теперь они друг напротив друга, это смущает еще больше и Изуку, забывая дышать, тянется трясущимися пальцами к пуговицам на рубашке. Самое страшное для человека с проблемой самоповреждения — раздеться перед кем-то, кого не хочется разочаровывать. Его тело покрыто странным хитросплетением шрамов, где-то они глубже и темнее, а где-то уже белесые, зажившие. Изуку понимает, что это объективно не нормально. Он боится испугать Шигараки припухшими рубцами хаотично расположенноми по всему телу, но почему-то уверен, что такого, как Томура напугать физическими дефектами в принципе невозможно. Мидория молчит. Рубашка опадает на дно стоящей сзади ванны. У Изуку плечи в веснушках, выступающий пресс и изрезанные от запястья до плечевого сустава руки. Ему стыдно за это, ситуативная тревога разгоняет сердце, заставляет пульс подскочить. Мидория по-детски жмурится, с закрытыми глазами чувства обостряются, неожиданное прикосновение вызывает стаю мурашек в районе поясницы, заставляет глухо выдохнуть. Томура касается его предплечья, вытягивает израненную руку вперед, разворачивает ее так, что тыльная сторона запястья смотрит вверх. Два пальца скользят от плеча вниз, проводят по каждому уродливому рубцу, припухшему и толстому из-за плохого ухода. От нежности можно сойти с ума, Изуку протяжно стонет и сам не узнает свой голос. Новизна ощущений заставляет жаться ближе, подставлять руку под ласковое прикосновение. Боль. Она резкая и неожиданная, пускающая пульсирующий импульс по всей руке, от нее хочется завопить. — Ч-что? — Изуку распахивает по-оленьи большие глаза, затуманенное сознание несколько секунд не может понять, что случилось, куда делась блаженная нежность прикосновений. Шигараки стоит между его широко разведенных коленей и прижимает ватный диск с нанесенным антисептическим спиртом к свежему порезу. — Ты воспользовался моими чувствами, Шигараки Томура, — тихо хихикает Мидория. Изуку нравится контраст происходящего: несколько часов назад Томура жесточайше убил человека, а сейчас безучастно обрабатывает его раны. — Предпочел бы лишиться гниющей от заражения руки, Изуку Мидория? — передразнивает его Тенко, заклеивая порез широким пластырем. Томура не задает вопросы о происхождении царапин и шрамов, упрекать Деку за состояние его кожи, когда твоя собственная шея не заживает от ран — лицемерно. Они оба погрязли в бесконечной аутоагрессии. Как же иронично, что что-то настолько болезненное позволяет понимать друг друга лучше. — Предпочел бы воспользоваться твоими чувствами, — томно выдыхает Изуку, опуская изрезанные запястья на чужие плечи. Он тянется ближе, тонет в теплом омуте ощущений, касается обветренных губ. Язык у Мидории все такой же влажный, горячий настолько, что сначала кажется обжигающим. Шигараки приходится слегка согнуть колени, чтобы разница в росте не мешала мокрым поцелуям. В этот раз он не чувствует ни страха, ни паники, только тянущее чувство где-то в районе грудной клетки, из-за которого сердце хочет выпрыгнуть. Приоткрывая рот, Тенко думает, что Изуку Мидория — единственный человек, которому Шигараки Томура из раза в раз проигрывает. Поцелуи влажные, липкие и громкие. Изуку слишком страстен в силу возраста и неопытности, он протяжно стонет, когда их языки встречаются, прижимается все ближе в поиске желанных прикосновений. Он снова похож на того безумца с парковки: взгляд, движения, мимика — все идентично. Изуку, как тогда, обреченно льнет к длинной шее, но в этот раз грязно вылизывает, оттягивает горловину худи, чтобы достать до более чувствительных мест. Хочется получить все и сразу. Мидории так хорошо, что он готов умереть. Томура придерживает его за талию, путанные мысли мешают контролировать руки, приходится касаться всего тремя пальцами во избежание любой возможности происхождения чего-то чудовищного. Как же давно не было так спокойно, дело в остаточном адреналине после убийства или в Изуку? Без разницы, завтра снова вернется душащая тревога, заполняющая каждую клетку организма паникой, но сейчас на это все равно. Сейчас перед Шигараки Мидория, который, кажется, окончательно теряет рассудок. Ладони скользят под худи, ощупывают болезненно выступающие ребра. — Изуку. — Что? — больше стон, чем полноценное слово. Взгляд у Мидории наполнен игривым пепелищем широкого спектра эмоций. Тенко, смотря на него, приходится найти в себе невероятные силы, чтобы отстраниться. Изуку горячий, согласный на все, но у них нет времени для этого, завтрашний день предвещает быть слишком тяжелым. — Отлипни. С утра много дел, тебе нужно поспать, — тяжело быть реалистом, когда твой впалый живот нежно поглаживают кончиками пальцев. — К черту сон. Не отказывай мне, не сейчас. Ты же хочешь? Я — очень. Пожалуйста. Мидория практически скулит, когда Томура выпутывается из тесных объятий и уходит, оставляя Изуку наедине с болезненным возбуждением. Хочется по-детски зареветь от несправедливости происходящего. Почему они не могут остаться тут навсегда? Вдвоем, в холодном помещении ванной комнаты им было так безгранично хорошо, но серотониновое безумие быстро отступает, оставляя после себя знакомое ощущение одиночества. Мидория снова зацикливается на своих чувствах, не замечает, как нервно поглаживает себя по колену в надежде вернуть приятное тепло. Но это не то. Наверное, он просто что-то сделал не так, иначе ему бы не... От печальных мыслей отвлекает кусок ткани, прилетевший в грудь, хорошая реакция позволяет вовремя его поймать и рассмотреть получше. Это была толстовка, когда-то белая, но застиранная до какого-то непонятного светло-серого цвета. Она большая, пахнет никотином и затхлостью, но Деку не жалуется, он продрог до костей. — Я не отказал тебе, идиот малолетний, — вид у Шигараки недовольный, он физически чувствует, как в голове Изуку рождаются мрачные теории причин отстранения Томуры. Как же Тенко ненавидит объяснять настолько очевидные вещи незрелым подросткам. — Включай голову, Изуку, на сон — пять часов, может, меньше. Потремся друг о друга в следующий раз. “Следующий раз” — это звучит так правильно, обнадеживающе, будто бы у них есть не только завтра, а еще много-много дней впереди. Мидория опять чувствует теплоту где-то внутри, но теперь виной этому не телесное возбуждение, а что-то другое, кажется, люди называют это надеждой. Они еще долго не спят, близко лежат в темноте на продавленном диване, который так и норовит заскрипеть от каждого движения. Изуку бессмысленно пялится в потолок, но впервые за долгое время его изможденная психика не заставляет думать о чем-то плохом. Ему почти не больно. Мидория ощущает себя живее, чем когда-либо. Он прощает себя за тот поступок в торговом центре, без него все, что происходит сейчас не случилось бы. Шигараки лежит на боку, спиной к Изуку, но тот уверен, что Томура не спит, он вообще выглядит, как человек, который редко засыпает. Мидория поворачивается к нему, утыкается носом между торчащих лопаток. — Хочешь расскажу тебе сказку? — голос Изуку звучит слишком громко в могильной тишине квартиры. Это спонтанная идея, ему просто хочется рассказать о том, что даже спустя больше десятка лет беспокоит по ночам. — И про что же твоя сказка? — с задержкой отзывается хриплый голос. Шигараки не любит сказки, в них вся слава, признание и поддержка общества достается только “правильным” людям — героям. Но он уверен, что Изуку не будет рассказывать про что-то такое же нелепое, не тогда, когда жмется к спине злодея всем телом. — Про мальчика без причуды и его Взрывного Бога. Томура не видит повода отказываться. На часах ровно четыре утра, Изуку, слегка запинаясь, начинает свой рассказ, а на другом конце города просыпается Взрывной Бог.