Без месяца заря

      — Корбан Яксли, — Габриэль попробовала на вкус, после чего прыснула в кулак. — Корбан Лукас Яксли. Кто-то обожает букву «к».       Она хихикала в самой неподходящей для этого позе: пристёгнутая ремнями за корпус и ноги к столбу. Её руки однако были уже свободны, но, поймав смешинку, Габриэль всё никак не могла перестать смеяться. Её чувство юмора было… весьма примитивным. Выбраться из самого неудобного положения в жизни оказалось легче, чем она думала. Габриэль стоило благодарить свой талант выпутываться из неприятностей, который ей ни раз и ни два спас жизнь. Впрочем, как и её природную гибкость, ловкость и скорость, с которой она разделывалась со всеми препятствиями на своём пути.       К сожалению, Корбан Яксли был очередным препятствием, а не предметом для воздыхания.       На удивление, всегда — ухоженный, в пафосных нарядах, хоть и военный, хоть и убийца, хоть и Пожиратель Смерти. Габриэль, хихикая, расстегнула последний ремень и отошла в глубину подвала, туда, где тень была непроглядно чёрной, по дороге подняв увесистый брусок.       Нужно было затихнуть и успокоиться. Выбраться из этого богом забытого места — было очередной задачей. Ударить очередного чистокровного придурка, вошедшего в этот подвал, по голове — хорошей возможностью выбраться. А смешки, которые она всё никак не может подавить в себе, больше походили на слабость, проявляющуюся в истерике.       Габриэль не слабая. Габриэль сильная.       И всё-таки она никак не могла забыть его выражение лица, когда в очередной раз её притащили в чёртов особняк, заламывая и выкручивая руки в суставах. Разодранные колени, разбитая губа. Габриэль улыбнулась Данбар кровавой улыбкой, когда та зарядила ей увесистую пощёчину. А этот ухоженный блондинчик так сморщился, скривился, нахмурился и сказал спокойным холодным голосом, не терпящим возражений: «Я займусь ей». Данбар тут же отступила, вытирая руку белым носовым платком, а её, Габриэль, тут же бросили, как мешок картошки, на холодный мраморный пол холла.       «Корбан Яксли, — произнесла Габриэль, глядя на него самым жутким из всех своих взглядов, — рада встрече».       Она его знала с детства. С тех пор, как мать окончательно перестала спать с отцом и обзавелась любовниками. Одним из них был этот Корбан. Он рассматривал Флёр в отражениях зеркал и мягко-противно-слащаво улыбался, растрёпывая волосы сестры, которая бежала к нему навстречу каждый раз.       Наивная дура.       В жизни Габриэль не было фигуры отца. Их отец был совершенно никчёмным и ни на что не способным, он присутствовал только как источник денег и роскоши. Из него можно было вить верёвки, чем все и занимались. Флёр нравился этот Яксли, как образчик мужчины-мечты, которого бы она хотела видеть своим (их общим с Габриэль) отцом.       А Габриэль никогда не позволяла к себе этому английскому ублюдку прикасаться, хотя тот каждый раз тянул и к её макушке руку, дарил такие же, как и сестре, подарки, к которым Габриэль никогда не прикасалась.       И на материнские укоризненный вздохи и взгляды, нравоучения и уроки этикета для маленькой бестии — она только закатывала глаза. Нет, она не будет примерной дочерью и не станет терпеть этого мерзавца.       О, то, как он схватил её за предплечье и потащил в подвал, было достойно отдельного воспоминания! Он не смотрел на Габриэль и молчал, а та сначала упиралась и царапалась, потом кусалась и кричала, после смеялась.       Смеялась, когда он пристегнул её руки ремнями за спиной. Смеялась, когда он пристёгивал её тело к долбанному столбу. А сквозь смех всё повторяла, что знала, знала, всегда знала, какой он на самом деле, и поэтому, только поэтому она осталась жива, в отличии от её бедной старшей сестры, которой он пудрил мозги, как и ловко жонглировал чувствами матери. Что он мерзавец, мерзавец, мерзавец, и она никогда ему этого не забудет и не простит. Не простит ни за что. Пусть он боится спать и ходить ночью по переулкам, пока она жива, потому что она его обязательно убьёт, распотрошит и скормит стае бродячих собак.       А он никак, совершенно никак, совсем никак не отреагировал ни на что. Только отвернулся, вышел из подвала, закрыв его на ключ.       Габриэль взвизгнула, забилась в конвульсиях, а потом закричала. Несколько минут она стояла так, как её оставили, сгорая от ярости и ненависти, а потом поняла, что будет дурой, если не выберется ещё раз, если перестанет пытаться снова и снова, пока у неё не получится, потому что она не мямля и не размазня.       Она сильная.       Габриэль очень сильная.       Поэтому сейчас, стоя в темноте с бруском в руках, она уговаривала себя просто перестать уже хихикать и смеяться. Как странно всё сложилось, армия Волдеморта больше месяца как захватила Париж, а ей смешно от мерзкого имени. Она должна рыдать и стенать от отчаянья, а Габриэль смеётся от его кривой рожи.       Пусть войну они и проиграли, но Габриэль не намерена проигрывать своё сражение.