Без месяца заря

      Его костяшки пальцев касались её щеки: твёрдые, прохладные, с нежной, будто девичьей, кожей. Корбан ей улыбался.       Улыбался так, как улыбается родитель больному ребёнку. Улыбался так ласково, что можно было легко обмануться.       Корбан тянулся к ней, нависал над ней, поправлял её белоснежные подушки, вытирал уголки губ, чтобы капельки бульона или воды не пачкали её лицо и шею. Его забота была ядовитой.       Ядовитой в каждом движении, в каждой возвышенно-утончённой черте его лица, в каждом локоне, упавшем на лоб, в каждой улыбке. Даже в перламутровой пуговице на рукаве его шёлковой блузы цвета шампанского. Мать называла его сыном Аполлона и Солнца. Что ж, когда золотистые лучи заходящего дневного светила касались его волос, нежной алебастровой кожи и взрывали миллиарды крошечных бликов в его радужках глаз, преломляя их неравномерно голубой цвет, Габриэль не могла не согласиться.       Это солнце было убийцей.

***

      — Габи, ты же умная девочка, — начал Яксли этот разговор, когда ей стало лучше, и она уже могла самостоятельно сидеть на кровати, свесив босые ноги и едва касаться носочками прохлады паркета. — Ты должна была усвоить, что всё кончено. Сопротивление окончательно повержено и надежды никакой нет. Сражаться за идею — глупо.       — А я никогда не сражалась за идею! — Габриэль насупилась. — Да её никогда и не было у сопротивления. Нет, в сопротивлении большинство хотело лишь одного — избавиться от диктаторского режима и бесчеловечности.       Он стоял, опершись спиной о стену, и смотрел на неё внимательно. Скрестив руки на груди, он, будто поймав озарение, спросил:       — Ты никогда не была большинством. Так чего же хотела ты?       Удивительным было то, что он до сих пор не понял, либо притворялся, что не понял, либо, правда, не знал, что она делала, когда была членом сопротивления и скрывалась от «закона». Их взгляды скрестились: ожесточённо-мрачный Габриэль и внимательно-открытый Корбана.       — Мести.       Повисла тишина. Корбан усмехнулся и медленно закрыл глаза, погружая руки в карманы. Он расправил плечи и тяжело вздохнул. Весь его вид говорил прямым текстом: мол, какая же ты дура, потому что выбрала не ту компанию для осуществления своих планов. Но он молчал.       — Ты думаешь, я не знаю? — Габриэль стала говорить громче и даже спустила ноги на пол, собираясь встать с места. — Ты думаешь, я не знаю! — повторила она яростнее, и на этот раз Корбан удостоил её своим взглядом. — Ты убил Флёр, — она тыкнула ему в лицо пальцем так, будто он был её палочкой или шпагой. — Это же был ты. Ты же… убил мою сестру.       Он сжал её пальчик в своей ладони.       — Габи, — терпеливо произнёс он, — Флёр сама сделала выбор, — Корбан мягко потянул Габриэль на себя и обхватил её всё ещё слабое тело руками.       Она дрожала. Её колотило изнутри. Ярость алой пеленой накрыло всё поволокой.       — Чтоб ты сдох! — заверещала она, забившись в его руках. — Чтоб ты сдох! Сдох! Сдох!       — Хочешь убить меня? — Корбан спрятал её правую ладонь за свою спину, чтобы она смогла дотянуться до его палочки. — Так убей.       Предлагать второй раз не пришлось: Габриэль жадно схватила деревко и прислонила его к шее Яксли. Он ей улыбался, даже не дёрнулся, не поменялся в лице.       — Флёр была… — он на мгновение зажмурился, — одарённой сильной ведьмой. Похожа на Аполлин, но другая. И почему-то она непоколебимо верила в бескорыстную и чистую любовь, победу «добра» над «злом» и прочие пошлости, как из низкосортных детских книжек. Почему-то в её глазах семья Уизли была… доброй. Я никогда этого не понимал и предупреждал её ни раз, что всё не так просто. Почему, ты думаешь, меня не было на её свадьбе, хотя именно я должен был вести Флёр под венец? — он накрыл уже мелко задрожавшую ладонь Габриэль своей, сжимая крепче и сильнее придавливая палочку к подбородку. — Почему же ты решила, что убил её я? — он сильно побледнел. — Почему в твою голову никогда не проникала мысль, что Флёр убил собственный муж? А я убил её мужа.       — Зачем ему?..       — Флёр узнала о предательстве и хотела предупредить Гарри Поттера.       Габриэль ослабла за считанные секунды, и вся тяжесть услышанного потянула её вниз, но Корбан не давал ей упасть, крепко удерживая на ногах.       — Я не верю.       — Это правда. Я готов выпить зелье или показать тебе воспоминания.       — Зелье. Я сварю его сама и ты выпьешь. Оставь меня в одиночестве.       Корбан усадил Габриэль обратно на кровать, развернулся и собирался уже уйти, но она его остановила у самой двери вопросом:       — Колье с сапфирами. Мистер Яксли, — она передёрнула плечами, — вы его помните?       — Не знаю, о чём ты говоришь.       — Разве не вы его подарили моей сестре после того, как провели с ней время в постели?       Корбан открыл рот и тут же закрыл его:       — Я, что?.. Нет, я не делал ничего из этого.       Получается, тогда Флёр ей не лгала и у Билла откуда-то были деньги на подобный подарок.