Без месяца заря

      Рука с хрустом выворачивается. Габриэль зажмуривается. Как жаль, что мир, в котором она родилась и выросла, исчез.       Дафна, красивая девушка, Гринграсс, улыбается Габриэль, но хватку не теряет.       — Послушай, милочка, — говорит она, растягивая слоги, — отсюда ещё никто не сбегал.       Габриэль улыбается ей в ответ, ощущая, как кости ломаются от движения палочки юной Гринграсс. Карие глаза светятся победным блеском. Габриэль вскрикивает от боли, но это не мешает ей плюнуь в лицо серой аристократичной чистокровной твари, что здесь такая вся правильная, прямо лучшая из карательниц.       Она стирает белым платочком слюну и резкое движение палочки выбивает плечевой сустав из сумки Габриэль. Боль адская.       Габриэль усмехается, называя её серой мышью и пожирательской подстилкой.

***

      Габриэль проснулась в холодном поту и, тяжело дыша, села на постели.       Это была та же академия, только отдельная светлая комната с удобной кроватью, письменным столом, прикроватной тумбочкой, трюмо и платяным шкафом со скрипучими дверцами, в котором почти никаких вещей не было, кроме пустых вешалок и её поношенной старой школьной формы.       Тут вообще было пусто, только один графин на её тумбочке был наполнен водой.       Глядя наружу через двустворчатое арочное окно, Габриэль смотрела на тёмное небо, сверкающие огни вдали и маленькую луну, что светила жухлым бледно-жёлтым светом. Когда-то давно она видела луну оранжевого цвета, цвета одного из так обожаемого матерью сыра. Они каждую весну ездили в Лилль, чтобы несколько дней бродить по садам и лугам, есть местные вкусности и кормить птиц свежим хлебом. Мать выгуливала свои любимые весенние наряды, наслаждаясь цветением деревьев и комплиментами аристократов. Они пили вино, играли в шарады и магический гольф. Мать надевала специальную спортивную одежду, которая подчёркивала её женственное утончённое тело, сестра читала, лёжа на шезлонге, а сама Габриэль ходила с подаренным ей фотоаппаратом и делала снимки.       Корбан там тоже был. Казалось, он был везде. Он обнимал мать, подхватывая её на руки, когда у той получалось попасть в лунку. Корбан кружил её, а она счастливо смеялась. Мужчины им завидовали.       У Габриэль было много снимков оттуда, но они остались в парижской квартире.       Габриэль очень хотелось снова увидеть улыбку матери и услышать раздражённое фырканье сестры.

***

      Утром пришёл Корбан.       Он был в военной форме, видимо, заглянул к ней перед началом рабочего дня, чтобы занести ей еды. У Волдеморта был вкус, хоть и весьма мрачный. Чёрный цвет парадного костюма выгодно подчёркивал все достоинства мужской фигуры, делая её ещё более крупной. Корбану она шла, но его заверни в тряпку, и та станет льющимся шёлком, так что это не комплимент.       Он принёс ей ингредиенты для зелья и сообщил, что вернётся около семи, чтобы провести с ней время.       Габриэль, впрочем, отличалась тем, что всегда любила зельеварение. Она знала многие рецепты наизусть, а её преподаватели отмечали, что это одна из дисциплин, в которой равной ей на курсе не было. Габриэль не гордилась этим. Вовсе нет, но мать, которая предпочитала чары, удивлялась тому, что в свои двенадцать Габриэль на каникулах уже вовсю варила простые зелья на кухне и экспериментировала с намного более сложными, пополняя домашние запасы кладовой.       Впрочем, Аполлин очень нравились её оттеночные сыворотки, которые готовила Габриэль. И маски для лица из мидий и жемчуга, которые не воняли, а благоухали ночными фиалками.       Поэтому скудно позавтракав, на самом деле, оставив большую часть еды в тарелке на обед, Габриэль, собрав волосы куском ткани, которую она безжалостно оторвала от простыни, принялась за приготовление зелья.       Сыворотка правды готовится долго — целый лунный месяц, то есть двадцать восемь дней. По сути, она настаивается, и это ускорить никак нельзя. Но вопрос в том, что это зелье раньше нельзя было варить без специального разрешения от Министерства, а уж использовать… Габриэль всегда было от этого смешно. Понятно, что чиновники боялись, что им подольют сыворотку, и те разболтаются о всех своих делишках.       Подлей сыворотку Пожирателю Смерти и больше никогда не отмоешься от грязи, которую услышишь.       Габриэль этого и боялась. Боялась услышать всё и знать, что это правда.

***

      Корбан приходит как по часам. Забирается в её комнату, приносит с собой еду и шуршащий свёрток, повязанный голубым бантом. Габриэль, сидящая на голом полу, поднимает на него взгляд: он устало садится на её кровать, расстёгивает китель и тревожит пальцами волосы, что падают ему на лицо.       — Здесь твоя новая одежда, Габи. Поужинай и одевайся. Пойдём прогуляемся.       Габриэль хмурится. Ей никто раньше, до Корбана, не разрешал выходить из этого адского места.       — Что ж, — Габриэль берёт с подноса тарелку с пастой из грибов и куриного филе, тушёной в сливках, — приятного аппетита.       Живот она набивает быстро, подчищая всё так, будто на тарелке ничего и не лежало. Потом берёт персик, один из трёх, и поедает его уже медленнее, слегка опустив глаза от наслаждения. Персик очень нежный и сочный, Габриэль всегда они нравились. В кружке налит травяной чай. Когда она его отпивает, смывая с языка сладость персика, понимает, что в чабрец подмешана мята. Подобное сочетание ей нравится, но она знает, что от него со временем сильно хочется спать.       Корбан всё это время сидит молча, рассматривая свои пальцы на руках, ковыряя ногтевые пластины.       Она заканчивает за какие-то десять минут. Была бы жива мама, она бы отругала Габриэль за такую спешку, но Аполлин никогда на её месте не была и такого голода, как Габриэль, не испытывала. Тем более, голода по прогулкам и свежему воздуху.       Она, ничуть не смущаясь, прямо при Корбане развернула бумажный свёрток и достала голубое платье с длинными рукавами фонариками и круглым вырезом под горло с красивым кружевным воротником. Платье было очень нежное и красивое. Раньше…       Раньше она носила такие.       Стянув с себя ночную рубашку, Габриэль надела простое хлопковое бельё, а потом платье. Обуться пришлось в старые школьные туфли, но они подходили к платью.       Корбан ни разу не взглянул на неё обнажённую, что не говорило ни о чём и не давало ему плюсов. Если бы он вышел за дверь — уже другое дело.       — Мистер Яксли, я готова.       Он поднялся с кровати и подошёл к двери, окинув мимолётным взглядом Габриэль.       — Рад, что надела его.

***

      На улице было тепло. В сумерках летали светлячки и стрекотали цикады. Корбан молча прохаживался вместе с Габриэль по садовой дорожке. Он держал руки за спиной и немного опустил голову, смотрел себе под ноги. Габриэль разглядывала сад и искала глазами высокий забор, через который в позапрошлый раз перелезть не получилось, а потом её пытала Дафна.       — Интересно, — произнесла Габриэль, крутя головой из стороны в сторону, — а сколько здесь охраны дежурит ночью?       Корбан изогнул бровь и цокнул, но ничего не ответил.       Габриэль вздохнула. Ладно, бежать сейчас, в этом месяце, она не собиралась, но в будущем, если втереться в доверие и добиться, чтобы все думали, что она точно не сбежит, то, возможно, ей удаться смыться отсюда.       — Даже не думай сбежать, — оборвал её мысли Яксли. — Не получится. Бежать уже некуда.       Как бы то ни было, но на улице было всё же лучше, чем в её пустой комнате.       — Да ну?       Корбан остановился:       — Ну да.       Габриэль подпёрла руками бока и насупилась.       — Да с чего вы взяли, что я думаю о побеге?       — Это и дураку понятно. Слушай, Габи, я бы забрал тебя отсюда, будь Тёмный Лорд снисходительнее и мягче, но не могу. Всё равно, это лучше, чем сидеть в Азкабане или быть казнённой. Я вижу, что тебе стало лучше, поэтому с понедельника ты будешь заниматься со всеми и, возможно, выпустишься через год.       Габриэль помрачнела и разочарованно передёрнула плечами:       — Всё ясно. Вы — только пешка, которая никогда не станет ферзём.