десятый уровень

Время тянулось слишком медленно. Невыносимо, делая больно и физически, и морально. Физически потому, что желудок отчаянно требовал еды и болел почти без остановки, хотя сейчас бы кусок в горло не полез; морально — потому что молчаливые стены, напоминавшие об одиночестве, давили на него с каждой минутой всё больше и сильнее. Сжимали его мозг, как в тисках, и превращали в кашу, которую переварить невозможно из-за горького вкуса. Так-то, Ремингтону не впервые чувствовать подобное, чувствовать пульсирующую боль в сердце из-за пустоты где-то внутри его дохлого тела, но не настолько же долго. Там, на другой стороне клетки, можно было занять себя банальными вещами вроде болтовни с Эмерсоном или подслушивания разговоров других учеников, домашней работой, в конце концов, а на свободе так вообще занятий завались, но... Как же он всё это не ценил. Не ценил ежедневные мелочи, которые его чаще всего бесили, которые были способны отозваться кроткой улыбкой на его лице или и вовсе застрять в подсознании как нечто, что вызывало радость и счастье. Придурок космических масштабов, не иначе. Порицать себя уже не осталось сил. Как и пытаться преодолевать себя в попытках убедить, что всё вот-вот наладится и вернётся на круги своя. Уже было без разницы, что там вернётся, а что — нет. Хотелось простого человеческого повеситься, и Рем бы с радостью осуществил возникшую (снова) в голове мечту, да вот не на чём. От этого становилось ещё паршивее. Он и так был не из того типа людей, что умели ждать, но тут уже даже не удавалось сгорать от нетерпения и постоянно сидеть как на иголках в ожидании чуда. «Сколько раз ты себе говорил, что чудес не бывает, и обжигался о мнимую надежду снова?» И ведь уже не поспоришь с самим собой — всё-таки, это правда. И ведь ему почти восемнадцать, а наивности так и не убавилось. Возможно, именно поэтому он псих. Возможно, поэтому он здесь, взаперти, как крыса в клетке, над коей специально издеваются и потешаются. Он не ждал, когда всё это закончится. Скорее, он ждал, когда закончится его жизнь, чтобы не терпеть холод, голод, и нечто, что с каждой секундой убивало частички его рассудка и оставшейся души. Что ломало его окончательно. Едва ли не буквально. Ремингтон раньше не знал, что жизнь может быть настолько жестокой по отношению к нему. Может. Всё может быть. И Ремингтон понемногу сходил от этого с ума. От того, что он уже целую вечность один; от пронизывающего кости холода; от собственных мыслей и истекающих желаний, которые из огромного комка слились в один маленький, но не дававший покоя — воздух. Просто чёртов свежий воздух, коим являлся любой, что находился за пределами этой темницы. Даже взгляд в глаза Эмерсона стал бы для него желанным глотком. Но Эмерсона нет. Он где-то там, где-то снаружи, да где угодно, но не рядом. Очевидная, но такая отрезвляющая мысль. «Он не придёт на помощь». Больно в груди. «И не обязан». Так больно, что спёрло дыхание. «Для него ты — никто». Сука, сука-сука-сука. Реми закрыл глаза, заставив себя сделать глубокий вдох и медленный выдох. Пришлось в сотый раз приступить к одному занятию, которое еще хоть как-то помогало удерживаться от пропасти безумия: воспоминания о том, как под его кулаком не единожды хрустели кости, как разливалась тёплая кровь на одежду и ладони, как билось его сердце тогда, охваченное какой-то нечеловеческой яростью. Самые приятные воспоминания.

* * *

Эмерсон ещё с ранних лет понимал, что время — один из важнейших ресурсов, потеряв который, ты рискуешь остаться с голой задницей: без денег, еды, крыши над головой, жизни. Но именно сейчас это осознание пригодилось ему больше, чем когда-либо раньше. Кто бы мог подумать, что он снова задумается об этом, только уже слишком всерьёз? Настолько, что без этой мысли ему тяжело уснуть? Пока Ремингтона не было, а, соответственно, никто не жужжал над ухом на постоянной основе, Эмерсон собирал так много информации об этом месте, как только мог. Путей и возможностей у него для этого, конечно, не так уж много — брал то, что дают, и этого вполне хватало для того, чтобы шестерёнки в тёмной головушке продолжали шевелиться с удвоенной скоростью. Главным, самым достоверным информатором для него была та самая Мария, и хоть он её уважал как человека и преподавателя, доверял ей, как никому другому из тех, кто обитал тут, пришлось воспользоваться её положением. Он и раньше это делал, так-то, но по мелочи, вроде просьбы достать пачку любимых сигарет. Сейчас всё пошло немного иначе. Даже много. Они разговаривали по много часов каждый день, что Реми не было рядом, и каждый разговор плавно и верно заходил в одно русло — «внутренняя кухня» интерната. Что-то знал и сам, подслушав когда-то ранее или попросту заметив, а что-то узнавал от женщины. И, о, сколько из этого ему пригодилось. Подробности о личном опускал, но старался отложить в голове (в конце концов, а мало ли?), а вот об устройстве — запоминал сразу и фиксировал на обратной стороне оставшегося от альбома листа. Пока на занятиях другие учились или пялились на него, обсуждая за спиной, Барретт строил свою сеть. Его голова думала сейчас быстрее, чем обычно, превращая мысли в поток хаоса, и этот клубок приходилось распутывать несколько раз на дню. Помогало рисование в старой нетронутой тетрадке. Кривой почерк, стрелки, зачёркивания, перепись — всё это красовалось как минимум на нескольких страницах тетради. Сеть строилась медленно, далеко не без кидания тетради, карандаша, подушки, кучи выкуренных подряд сигарет, но остановиться — значит сдаться. Эмерсон не из тех, кто любил опускать руки на половине пути. Да, было сложнее делать вид, что ты просто интересуешься и ничего не делаешь с информацией, будто легко её забывая. Да, лгать нелегко из-за желания поделиться своими мыслями. Да, сложнее держать себя в руках и не сорваться, делать всё в одиночку. Его жизнь в принципе нелегка. Но когда-то его это останавливало? Не остановило тогда, не остановит и сейчас. Есть Ремингтон рядом или нет — неважно. Главное — начать. А он продвинулся гораздо дальше. В тетрадке карандашом исписана уже последняя страница, пока сигарета медленно тлела меж его губ. Прохладный ветер помогал мыслям освежаться и как бы встряхиваться, выстраиваясь в нужном порядке. На улице уже давно наступил вечер, природа стихла, словно специально подстроившись под Эмерсона. Даже никто не шумел в соседних комнатах и коридоре. Вечера лучше быть не могло. Голова не затихала ни на секунду, хоть и тело требовало отправиться в кровать. Ноги уже плохо держали, руки подрагивали из-за вечной писанины, но всё это, по мнению Барретта — глупые отговорки. Каждый раз он мысленно ругал себя за то, что тело его настолько слабо, как, впрочем, и любое другое. Ему бы другой сосуд для этого мозга, более сильный, может, нематериальный. Но это, конечно, лишь мечты, которым он старался не предаваться. Да и не получилось. Он услышал, как открылась за его спиной дверь, но внимания не обратил. Эмерсону всё равно, кто пожаловал, не отвлекаться — главный принцип, коему он старался следовать. Правда, этому в любом случае не суждено было случиться. — Ты. Барретт, наконец, поднял голову, оторвав взгляд от тетради. На несколько секунд глаза остановились на виде из окна: на деревьях, слегка шелестевших от мимолётных прикосновений ветра, на тёмном небе, на далёком горизонте. До боли знакомый голос эхом пронёсся где-то внутри него, приведя в себя. Обернулся, взяв окурок в левую руку. Ослабленное, болезненно побелевшее тело с красными не то от резкого пребывания на свету, не то от слёз глазами, едва державшееся на ногах, стояло в паре метров от него. А то и меньше. Одна ладонь лежала на ручке двери, крепко сжимая её, другая превратилась в кулак. Эмерсон, казалось, мог прочувствовать всю ту боль, что сейчас разливалась внутри другого «сосуда», заглушённая кипящей яростью. Перед ним стоял Ремингтон, и если в первый раз он напоминал побитого щенка, то сейчас — озверевшую псину, которую загнали в угол в попытке усмирить. Какая же грубая, смертельно опасная ошибка. Эмерсон не шевелился: он с ненормальным интересом наблюдал. Видел, как его дыхание чуть подрагивало от переполнявших эмоций, как начинало трястись всё остальное тело. На секунду промелькнула мысль — это не он. Это то, что от него осталось. — Ты, сука, оставил меня там гнить. Барретт не смог сдержать ухмылки. Той самой, за которой он частенько отхватывал в прошлом — противной, с гнильцой, насмешливой. Ещё одна ошибка. — Смешно тебе, блять?! Всё произошло настолько быстро, что Эмерсон не успел даже моргнуть: хлопок дверью, несколько быстрых шагов к нему, захват за грудки потрёпанной временем жилетки. Сигарета всё ещё тлела в руке. Барретт всё ещё не отрывал взгляда, будто пытаясь залезть в чужую душу. Изучал его, как подопытную крысу. Он заметил нечто странное, но вместе с тем удивительное — то, чего ещё не видел здесь. У каждого, кто выходил из карцера даже после такого же короткого срока, какой был у Реми, в глазах не было ничего. Стеклянный, пустой взгляд, и везде была одна неизменная часть — они были сломлены. Одиночеством, тишиной — неважно чем. Все они медленно душевно умирали, оставляя за собой призрак вместо живого человека, и лишь некоторые потом кое-как возвращались в обычное состояние. У Реми в глазах читалась жажда убивать. Мстить, разносить всё на своём пути, разбивать костяшки в кровь — синонимы к слову ненависть. Чудовищная, необъятная тварь, что окончательно взяла над ним контроль. Эмерсон понимал, что Ремингтону ничего не стоило убить его голыми руками прямо здесь и сейчас. Да и кого-то другого на его месте тоже. Но что-то сдерживало. Пока что. — Я, блять, подыхал в этой ёбанной коморке. Ремингтон задыхался, его голос дрожал. Барретт чувствовал, как тот сгорал заживо изнутри. — Я ждал, что после того твоего огрызка ты что-то предпримешь. Не оставишь, как есть, а придёшь за мной. Обычно в такие моменты людьми овладевала жалость к себе. Их прошлое, будь то давнее или нет, проносилось перед глазами, застилая их пеленой из слёз. Типичная человеческая реакция, коей и ждал Эмерсон, особенно если помнить о поставленном соседу диагнозе. Ремингтон же продолжал гореть. — Я ждал тебя, блять. — Я знаю. Он правда знал. Не просто где-то как-то представлял себе это в голове — он это понимал. Прекрасно понимал, чего ждал Ремингтон, ведь знакомы они не первый день, да и его проблемы с головой, но... Разве ему нужно соответствовать чьим-то ожиданиям? Что ему это даст? Да ничего. Поэтому Эмерсон и не двигался. — Да что ты знаешь? — прошипел Реми, едва не давясь собственной слюной. — Что ты можешь знать? В какой-то степени Лейт был прав. По сути, Барретт не знал ничего из того, что пришлось пережить соседу, но и ему это сейчас не нужно. Сейчас не до соплей и жалоб на жизнь, когда есть огромный шанс эту самую жизнь спасти. — Я, может, и не знаю и не представляю, что ты пережил, — честно ответил Эмерсон, — но у нас сейчас просто нет на это времени... — О, у меня теперь куча времени на всё, — покачал головой в стороны Рем, перебив друга. Эмерсон впервые мог сказать, что Лейт был похож на разъярённую собаку. Тот, кажется, от злости будто перестал дышать. — Ты даже понятия не имеешь, как сильно я хочу разбить тебе ебало. Имел. — Не имею, мне это и неинтересно. — Эмерсон снизил тон, всё ещё оставаясь спокойным, тем самым пытаясь успокоить и Ремингтона в попытке предотвратить драку — неизвестно, в какой момент у него в голове могло что-то щёлкнуть. — Ты должен меня выслушать. — И нахера мне это делать? — прищурился Рем, явно не желая верить ни единому его слову. Но кулак разжал. Какой-никакой успех. — Мы можем выбраться отсюда. И тишина снова накрыла комнату. Будто никто ничего и не говорил. Никогда. Будто никого и не было. Эмерсон видел, как сосед поменялся в лице. Как ярость смещалась любопытством. Огонёк в чужих глазах не потух, ему никогда и не суждено было это сделать, но перестал быть чем-то обжигающим. Дарил свет, но не ослеплял. Это именно то, что ему и нужно было увидеть. В очередной раз он убедился, что для него не было ничего невозможного. Ремингтон снова готов слушать. Снова под контролем, аки лабораторная крыса. — Мы... что? Лейт остолбенел, ослабил хватку, окончательно отпустив гнев. Теперь в нём вновь теплилась надежда, за которую ещё не так давно он себя презирал. Которую пообещал зарыть в себе далеко-далеко, в закоулки сознания и оставить умирать там же, больше не наступая на те же грабли. Не смог. Жизнь и вправду циклична. В его случае уж точно. — Сядь, — помягче произнёс Эмерсон, подумав, что жёсткость уже больше не имела смысла. Не ошибся: Реми послушно отступил и опустился на кровать соседа, дабы быть ближе к нему. — Готов слушать? Вопрос, скорее, риторический, ведь ответ он уже знал. Как же ещё Ремингтону быть. Парень кивнул. Оцепенение, последовавшее за неким облегчением, словно с души упал не то что камень, а валун, овладело им настолько, что он не мог говорить. Слова не имели смысла, — по крайней мере, его. И ведь подумать только: опять поверить тому, кто не пришёл за ним тогда, когда в этом была необходимость на уровне глотка свежего воздуха. Снова отдаться мнимой надежде, которая может лишь ей и остаться, обрекая их на моральную смерть. Кто может знать, что будет завтра? Да даже через секунду? О какой свободе может идти речь, если, по сути своей, всё уже предопределено? Если им суждено сгинуть здесь, в окружении гнили, пустых стен и собственных эмоциях, что льются через край всю их жизнь? Но... А что, если получится? «И всё-таки, ты такой же больной». Барретт же, удовлетворённый послушанием, достал все свои рисунки и записи, коих накопилось достаточно за все эти дни. В голове складывалась полная картина того, как всё должно получиться в итоге, и поделиться ею с кем-то, кто готов был идти с тобой до конца, кто так же был готов рискнуть всем ради мизерного шанса ощутить прохладный ветер на коже вместе с редкими лучами солнца хоть ещё один раз — неописуемое чувство. Как будто они уже там, за тяжёлыми серыми стенами интерната. Эмерсон расценивал свою жизнь как некую игру, и сейчас он перешёл на следующий уровень. — Здесь полный план здания. — Барретт протянул Ремингтону лист, который вырвал из ухваченного Остеном альбома. — Там же я подписал важные комнаты, которые будем учитывать. Лейт разглядывал план, кое-как различая, что там написал его сосед своим кривым почерком. Что-то он уже знал, где находится, а что-то видел впервые, и для него было шоком то, что Эмерсон смог так подробно зарисовать всю эту чёртову тюрьму. Даже не так: что он сумел так быстро всё раскопать, а потом сложить в голове и изложить на бумаге. Правда, он мало понимал, для чего отмечены некоторые комнаты и зоны. Например, некоторые места в коридоре были обведены в кружок. — А это?.. — Ремингтон с недоумением показал на кружки и посмотрел на Барретта. — То, что обведено — там, где есть камеры. Я думал, что их больше, но нет. На наше счастье. — Эмерсон сделал последнюю затяжку и выкинул окурок в окно, тут же его закрыв. — Самые важные для нас зоны — расположение этих камер и некоторые из комнат. Ремингтон снова опустил взгляд на бумагу. — В особенности коридор, где есть эти камеры, кабинет мисс Бринк и комната охраны. — И почему именно они? — Это ключевые места, которые нам нужны для свободы. Эмерсон сверился с записями. Он оглянулся, будто кто-то мог за ними наблюдать сквозь стены комнаты. Убедившись, что всё «чисто», продолжил говорить, всё-таки перейдя на полушёпот: — Для начала, нужно выучить «слепые зоны» камер. У них видимость разная, у некоторых — три метра, у других — до пяти, но, проще говоря, где не обведено — там и не видно. Я подписал дальность у каждой. Реми понимающе кивнул. — В кабинете у каждого учителя есть аптечка, в которой есть транквилизаторы на случай буйных. Выкрадем парочку у одного из преподов. — Но... как? Барретт усмехнулся, будто был опьянён своим же умом. — В драке, конечно же. И Реми забыл как дышать. Он, чёрт возьми, только недавно покинул стены карцера. Сделал глоток какого-никакого, но всё-таки свежего воздуха, а не задыхался от плесени и многослойной пыли, отчего лёгкие становились ощутимо тяжёлыми. Фраза Эмерсона приобрела для него именно этот запах. — Я не окажусь там снова, — с дрожью в голосе не то от замешательства и удушающего отчаяния, не то от возмущения пробормотал Лейт. Он неосознанно сжал листок в руках сильнее. — Я не рискну собой ради твоего грёбанного плана и твоей сальной башки. Мне хватило, знаешь ли. — Не окажешься. — Эмерсон отрицательно покачал головой в стороны и всё так же полубезумно ухмылялся, что было... Мягко говоря, странным для Реми. Барретт сделал несколько кротких шагов к своей кровати, пока тот наблюдал. Он напоминал Ремингтону хищника, готового на всё ради своей даже самой невозможной цели. И как бы этот хищник сейчас не кинулся на него. Никогда не знаешь, откуда ждать удар, верно? Лейт всегда придерживался этого правила, простого, как два пальца, но он, как бы то ни было вероятным, отказывался верить в то, что Эмерсон мог нанести ему вред. Ведь этот же Эмерсон помогал ему в первые дни, этот парень помогал отбиваться от Бирсака и его компании. В конце концов, именно он помог зализать ему раны. И именно он протягивает ему руку, что может спасти их обоих. А может и не спасти. Да, Эмерсон сделал ему больно, но Реми всё равно не хотел даже думать об этом. Барретт стал для него слишком сильной надеждой. Кем-то, кому впервые хотелось верить. Кем-то... личным. Очень. Стадия отрицания в отношении соседа затянулась как-то уж слишком надолго. Эмс медленно опустился рядом с парнем на кровать в паре сантиметров от него и посмотрел тому прямо в глаза. Словно пытался говорить не столько с Ремингтоном, с его разумной частью, сколько с его запутанной душой, не находившей себе покоя ни на одну минуту. — Обещаю, — выдохнул он, — теперь всё точно получится. А Реми не отрывал взгляда от оливковых глаз. Он сделал глубокий вдох и медленный, рваный выдох, опустив глаза на лист с планом интерната и одновременно проклиная про себя Вселенную и что там ещё может существовать за то, каким он был. Да и за то, что сюда попал по вине матушки. Он хотел верить. И… верил. По сути, ему больше ничего не оставалось, выбора в этом месте не было: или ты гниёшь заживо, или ищешь лазейки и... Кто знает. Призрак надежды и необъяснимая тяга к Эмерсону, что жили глубоко внутри его больного мозга наряду с вечно переполненной чашей эмоций, были сильнее Ремингтона, как бы он ни пытался. Это то, что ему никогда не победить. — Хорошо, — кивнул Реми, окончательно сдавшись. — Ты правда обещаешь? — Я не дам тебе пережить это всё снова, — еле слышно, но уверенно отозвался Барретт в ту же секунду. — Даю слово. Ведь только мы есть друг у друга. Последнее заставило Лейта содрогнуться. Они есть друг у друга. И только они. Команда, союзники, как он сказал ещё тогда, когда оказался здесь и едва успел узнать своего соседа. Вместе. Может даже не только как товарищи по несчастью, оказавшиеся в одной лодке, но и как... Нечто большее? Может, даже как друзья? Что-то, что сложнее и выше, чем это можно описать любыми существующими словами? — Идёт, — согласился Ремингтон. — Что дальше? Снова в точку. Эмерсон, конечно же, не сомневался в том, что у него получится удержать чужое внимание, но Реми был немного другим слушателем: ему постоянно нужно подтверждение, и это было понятно давно, ещё с постановки диагноза. И особенно после того, что тот пережил. Барретт отчасти понимал его, ведь давным-давно и сам был таким, из-за чего достаточно обжигался... А Ремингтон, вероятнее всего, будет таким всю жизнь. Но сейчас это неинтересно. Пожаловаться на жизнь они всегда успеют. И Эмерсон продолжил рассуждения. Пусть он говорил тихо, — несмотря на это, всё равно в его голосе были слышны некое воодушевление, смешанное с твёрдой решительностью. Реми впервые видел, чтобы сосед держал речь с таким азартом в глазах. Иногда тот настолько быстро и увлечённо тараторил, что ему приходилось делать маленькие паузы, дабы отдышаться и прочистить уставшее горло. Мысли о более сильном сосуде для этого мозга действительно имели смысл. «Если он настолько уверен в себе и плане, может, и правда получится...» Как бы не обжечься тебе снова, Ремингтон. Деваться, с другой стороны, особо некуда, а дохнуть здесь в одиночестве — так себе перспектива, так что остаётся только пробовать и идти до конца. Без права на ошибку. Реми, наверное, впервые слушал кого-то так же изумлённо и внимательно, как Эмерсона. Его голос, будь то обыденный баритон или переходящий в шёпот, невероятно успокаивал, заставляя и без того воспалённый мозг думать, что свобода уже в их руках, ну или же достанется так легко, как щёлкнуть пальцами. И, конечно, уверенность Барретта, так и сочившаяся из него, передавалась и соседу аки вирус. Да, нельзя не сказать, что Реми был заворожён. — Всё достаточно понятно? — на всякий случай уточнил Эмерсон. Он, конечно, не считал Ремингтона за идиота (по крайней мере, не за конченного), но лучше спросить сейчас, чем потом выяснять отношения из-за ерунды: кто тупой, кто что не договорил и не объяснил... Лейт согласно кивнул в ответ. — Отлично. Эми осторожно, дабы не порвать, забрал лист у соседа, а после поднялся с кровати и стал бережно раскладывать всё, что насобирал за последние дни, и прятать в комод. Пока он убирался, Ремингтон так же встал с кровати и побрёл к своей, но его взгляд задержался на том же комоде. Он впервые увидел столько пустых пластинок из-под таблеток. Не одну и не две — как минимум пять, и в каждой, кажется, было десять пустых капсул. Рем, конечно, и раньше подмечал странного рода замашки соседа, но что-то он слишком ими увлёкся. И это, чёрт побери, не его дело... — Какого хрена?! В вопросе читалось не то недоумение, не то разочарование. Эмерсон умён, его мозг чертовски хорошо работал, ведь он один придумал план их возможного спасения, но вся его жизнь, всё, чем живёт — сраные таблетки?! Барретт поднял на него удивлённый взгляд, а затем перевёл его на мусор, лежащий рядом. Дошло. — А, это, — произнёс он настолько равнодушно и отчуждённо, будто речь шла о погоде. — Так, мои помощники. Все мы не без греха. — Но, блять, не настолько же! — повысил голос Рем, в надежде, что до парня дойдёт. Тот шикнул в ответ. «Господи, ему не насрать только на ёбанный шум». — Ты никогда не жил с тем, с чем приходится мне. Ты понятия не имеешь, как они работают, так что будь добр: отъебись и не лезь в мою жизнь. Эмерсон шипел. Его охватило негодование, которое он впервые даже не попытался подавить. И оно было направлено не на абы кого, а на него. На Ремингтона. Слишком резко Эми с азартного тона перескочил на надменный. Ощущение было, как если он… сопротивлялся? Барретт не хотел признавать, что у него тоже, как и у всех людей, были слабости. Что он тоже может быть уязвимым. Тишина, нависшая в комнате, рассеивалась только лишь редкими свистами сквозняка. Прошло ещё несколько секунд — в коридорах гасили свет. Кто-то вставил ключ в замочную скважину снаружи, пара щелчков — и стук каблуков одной из учительниц, чья очередь в этот день совершать «обход», становился всё тише и тише. — Я просто… — Рем прочистил горло. — Просто не хочу, чтобы это говно тебя убило. Ты, знаешь ли, мне ещё тут нужен. — Да ну, серьёзно? — язвительно отозвался сосед. — Да, блять, серьёзно, — теперь злиться начинал Лейт. — Ты думаешь, я тебя из передоза вытащу? Или с того света? — Не будет никакого передоза. — И откуда ты знаешь? Эмерсон медленно и устало выдохнул, пытаясь успокоиться. Ему не нужна была нянька или мать, да и какого чёрта его это так беспокоило? — Я всё контролирую. Я что, похож на идиота или наркошу, который глотает всё подряд? — Я не хочу, чтобы ты таким стал. — Не стану. — Барретт, наконец, сел и посмотрел Ремингтону в глаза. — Они мне помогают. Правда. Не забывай, что у меня тоже с головой проблемы. — И как же они помогают? Ты сам на себя не похож, ты вроде и в жопу ужаленный, а вроде и… — Вроде и кто? — Мертвец, — заключил Реми, в чьих глазах читалась не то досада, не то тревога. Он сжал губы в тонкую ниточку, будто сам себя затыкал. Эми опустил голову и задумчиво уставился себе в ноги. Одна из них предательски затряслась и попытки остановить её силой нажатия локтей не увенчались успехом. Он слаб и Реми это увидел. Точнее, тот уже и так видел его в уязвлённом состоянии, но… не таком. Это что-то глубже и сильнее панической атаки. То, с чем справиться сложнее — с собой. С тем ужасом, что творился внутри каждый божий день. Нет. Он никогда не признает это. Всё под контролем, всё хорошо. Он справляется. Ничего ужасного не происходит и не произойдёт. Подумаешь, таблетки — они просто приятный бонус к жизни здесь. Он бросит в любой момент, но просто сейчас… Не хочется. Не время. Зачем отказываться от лакомого кусочка, пока дают? Тем более, сейчас он ему необходим. Под ними приходят ещё лучшие идеи, чем без них, они помогают спать, держат на плаву… Всё. Хорошо. Всё правда хорошо. Да ведь? — Раньше я не мог спать сутками, — начал Эмерсон, пусть и явно не желал об этом разговаривать. — У меня была бессонница. Почти постоянно. Либо, если я спал, мне снились кошмары. Ты думаешь, я просто от нечего делать стену изрисовал? Он усмехнулся, а на лице Ремингтона не было и тени веселья. Лейт был как никогда сосредоточен и вовлечён в разговор. Ему хотелось понять Эмерсона. Разгадать хоть одну из сотни головоломок, что этот парень оставил при их первой встрече. Любопытство снова брало верх, но вот будет ли оно стоить того в конечном итоге? — Кветиапин помогает мне спать. Не просыпаться посреди ночи, не видеть ужас, который я видел во снах годами. Я стал чувствовать себя человеком. Хотя бы немного. — Но ты пьёшь и что-то ещё, — подметил Реми. — Формы пластинок разные. По выражению лица Рем увидел, что сосед был явно недоволен чужой внимательностью. На секунду промелькнуло в оливковых глазах желание его придушить. — Прегабалин помогает расслабиться, — констатировал Барретт сухо. — Но я редко прибегаю к нему. Так, чисто... Получить дозу хорошего настроения вместе с успокоением. — Так говорят наркоманы. — Это помогает мне жить. — Теперь уже Эмерсон не пытался прятать агрессию за маской усталости. Хотя, и раньше не особо скрывал. — Если тебе легче клеймить меня наркоманом — ради Бога. Только не лезь ко мне. Эмерсон подскочил с кровати и повернулся к соседу спиной, принявшись раздеваться и готовиться ко сну. Спокойному сну, как сам утверждал, пока Реми отвёл от него взгляд, не веря, что это можно назвать сном. Для него такое состояние казалось ничем иным, как бессознательным побегом от реальности, которого, может, он втайне и желал, но не подобным способом. Это как... Добровольно броситься с карьера в глубокую пустоту — равно смерти. Но разве только так можно найти успокоение? Разве это может принести настоящее счастье, а не иллюзию его? Лейт не верил в сказки и отказывался верить. Он тоже был в отчаянии, но что-то толкало его пробираться дальше. Даже не что-то — кто-то. Ещё точнее — сраный Эмерсон, нашедший спасение в подделке чувств и эмоций. А если он и сам «подделал» Ремингтону чувство надежды на свободу? И для самого себя тоже? Есть ли тогда смысл верить ему? Но... Другого выхода нет — раз. Сам Реми не сможет придумать что-то лучше — два. И три — кто знает, а вдруг стремление к жизни поможет Эмерсону избавиться от таблеток? На трезвую голову всё делается лучше. Ремингтон знал это по себе. Может, у него получится помочь? «А хочет ли он этого?» Рем снова оказался в тупике. В который хренов раз Эмерсон приводил его в никуда, не давая ответов, а создавая вопросов только больше. Пора бы уже перестать пытаться разгадать парня, но... Как? Как, если они собирались вместе бежать, если они, в таком случае, перестали быть чужими друг для друга? «Или только для тебя, Лейт». Жизнь оказалась ещё запутаннее, чем возможно себе представить. По крайней мере, для Реми. И как же он от этого устал. В особенности от незнания, какой сюрприз она преподнесёт дальше.